Жито жизни

Память новомучеников и исповедников российских

— маляры-маляры,
чем вы занимаетесь?

— вестимо, работаем!
красим
гробницы пророков

— маляры-маляры,
кто же ваши деды?

— наши деды — славные победы,
вот кто наши деды.

спасибо деду
за победу,
а бабуле —
за меткие пули!

благодаря им, мы
еще надолго обеспечены
фронтом работ

 

Шота Руставели в монастыре Креста на Святой земле

Шота от царицына гнева бежал.
А может, любовью преследуем был.
А может, и тем и другою
(Да разница, впрочем, какая).

И се, запыхавшись, меж Павлом с Петром
Успел затесаться, и кажет язык:

«Я в домике, всё, туки-та, и отвянь!
Отзынь, перестань и священноотстань!
Поэму мою заберешь? забери!
И память страстей заберешь? забери!
Я спрятался между колосс, посмотри!»

И фреска тускнеет при свете зари…

А Бог… что ж, Он всё понимает.
Но правил игры не меняет.

  

Симфония

когда стравинский в 70-х
приехал в ссср
его спросили: какую русскую птицу
любите/не любите
старый лукавый кондор ощерился в улыбке
отвечал скрестив длани двуглавым орлом:
вот эту

зря надеялся: в ссср
музыка как принадлежит так и приподлежит
народу

народ и партия посовещались
и не доверяя эмигрантам
заказали симфонию не ему а кейджу

пять веков абсолютной
ватной тишины
идеальное исполнение

контролеры руки за спиной бдят у портьер
антракт отменен
в туалет по спецпропускам
буфет уничтожен как класс

сидим слушаем
не расходимся

 

Дети

дверь, порог, выбросил ключ,
предутренний бряк рюкзак.
подошва ботинка скрипнула звук,
похожий на «керуак».

вперед, в сторону, вверх,
кубарем, обдираясь, вниз —
главное путь.
главное не вернись.

главное ни с кем.
главное ничей.
главное не отвечай:
жизнь — ответ, че.

 

Шхуна 

о. С. О.

Шла хорошо при боковом ветре, и под острым к нему углом.
С парусами работали споро, и с палубы прямо при том.

Рысклива была при попутном, но поди упрекни.
Гафельной, стаксельной, марсельной, брамсельной, — глупые,
как только не звали меня они.

К Родине Солнца неслась я, и на себе несла.
По ватерлинию ракушками я обросла.

Вот уж на отмели я на боку, волны лижут бока, —
Исследуйте мои ракушки, не истлела пока.

Копайтесь в водорослях, рачках, во всем, что наросло на мне,
В «симониях» и «симфониях», «обмирщениях», «скверных попах», «выгораниях» и прочем морском дерьме.

Бушует житейское море, кипит как прокисший суп.
Лежу на боку, и ползут трупоеды исследовать труп.

А экипаж-то — жив, он уж пешком! Он не виден. Он уходит в восход,
На Родину Солнца, — дальше,
дальше,
дальше,
всё дальше от края вод.

 

***************

как доказать, что вы — поэт,
если повелят сказать «шибболет»?

например, так: на вопрос:
«каким количеством слов
можете нарисовать поэтический образ?» —
гордо и отчетливо отчеканьте:
«двумястами восьмьюдесятью семью!»

и бегите,
бегите, пока они не очухались

 

Христианин

мальчик со скрипочкой
вечером возвращается из школы

он такой же, как ты и я,
просто у него еще одна школа

встреть его у подъезда,
ласково цыркни слюной под ноги

напиши ему запоздалое слезное письмо
на родину, в детство,
адрес: «поселок станкозавод,
2-й микрорайон»

 

Рождественское

Сковородка, медный щит,
Плоская планета!
Сверху плюнут — зашипит —
И решат: прогрета.

И в муку и шлёп с руки —
Скорчась, зашкворчели
Агнцы из цветной фольги,
Львы из вермишели.

Будь накормлен, будь плечист —
Вилочку за Маму —
В кляре кровь и лавра лист,
Клёцки жизни манной.

 

Товарищу Паунду 

грудой дел, суматохой явлений
амбарная книга — листь-листь
я и «Кантос» — одни во вселенной,
и стальная клетка вздернута ввысь.

так высоко, что дно лишь вижу я,
медленно вращающееся, скрипя,
но знаю — там оно, живое, имажее,
мной чтимое — паче самого себя:

товарищ поэт! речь моя сумбурна,
прошу, примите ее как есть!
(о клетки дно постукивают котурны,-
эхх! звездной морзе мне не прочесть)

товарищ Паунд! клянусь, раз в триста
не растиражирую вопрос-дебил:
«поэт ли в вас победил фашиста,
фашист ли в вас поэта убил?»

спрошу о главном, не о келейном
(вы висите, я постою):
о том, как увиделось циклическое — линейным
посмертному поэту в рабочем строю.

о том, как с такенной высоты выглядит
ржой империй фольга-листопад,
и в какие ведет невероятные Сирмии
сквозь прах эпох раз начавшаяся тропа.

еще: товарищ Паунд! товарища Бродского
прошу, простите! он обижен сам:
рвался к вам сердцем, рвался плотски —
а вся эта венеция не пустила к вам.

вся эта венеция — ледоходом тает,
европейская дробнеет, тонет шуга:
прыгнуть — никак, нога не станет
на прыжок длиннее чем в два шага.

потому что «человек» — имя нынешнего века.
о чем ни спеть и куда ни пойду —
сквозь небо проклюнулись плечи человека,
а ногами он глубоко в говнище-аду.

повзрослел человек, из колыбели выполз,
Бога-отца перерос и землю-мать,
и очкует, что он теперь — пред Узурою витязь,
и что ему теперь за Кристалл отвечать.

птицам — свобода лететь иль в стекла биться им:
снова наг, как в эдемовы времена,
и нечем прикрыть ему срам — ни традицией,
ни крышею Небес, ни пеленками сна,

ни верхней одежды, ни срачицы-рубахи,
и — Голос мне (а ногами-то я в говне):
«что, сынку, ждешь? помогут тебе твои ляхи?
сам помоги всем, через них — и Мне».

товарищ Паунд! я вам докладываю
не по службе, а по душе:
райская работа свободы — адова,
но!.. впрочем, вы не слушаете уже.

товарищ Паунд!.. звездный онтос
згой першит, но кашляю сквозь дым:
товарищ Паунд, закончите «Кантос»!
в смысле — воскресните.
и поговорим.