О безальтернативности и альтернативах. Опыт последних месяцев в социальной истории России

От редакции: Гефтеровская тема альтернативности истории будет подаваться на интернет-портале ГЕФТЕР, в том числе на современном материале. При этом мы далеки от стереотипа признания альтернатив и безальтернативности доминантами только политического развития. Социальная безальтернативность тоже возможна, культурная безальтернативность — не редкость в современном мире. Расширяя рамки традиционно политического понимания альтернатив, мы столкнемся с тем, что многочисленные ныне протестные «Оккупаи» могут приобретать политическое значение даже вне связи с любыми лозунгами чисто политического порядка. Тогда как чисто политическая активность власти по т.н. «наведению порядка» может выглядеть демонстрацией силы без демонстрации легитимности именно вследствие тех или иных интерпретаций безальтернативности властей. Тема «альтернатив» и «безальтернативности» — это тема признания разнообразия общественных сил, помноженная на тему воли власти и общества к самокритике в режиме демократического взаимодействия. Но как возможно и то и другое, если самокритика приводит только подсчету «большинств» и «меньшинств», а признание разнообразия общественных сил — к лозунгу: «не лезьте не в свое дело»? Каковы же в современной России «голоса разнообразия» для власти и общества? Об этом — Борис Дубин.

По мере того как приближались декабрьские выборы 2011 года в Государственную Думу, социологи различных исследовательских центров страны отмечали на редкость низкий интерес потенциальных избирателей к предстоящей электоральной кампании. Еще бы: результаты выборов едва ли не всем представлялись предрешенными, а потому как будто бы уже не зависящими от действий электората. Однако и сами декабрьские выборы, и реакция социума на их результаты оказались для политиков, исследователей и, что важно отметить, самих россиян весьма неожиданными. Новый путинский срок начинается в достаточно непривычной для двух последних десятилетий обстановке — имеет смысл ее зафиксировать и обобщить. Основным материалом для следующих ниже наблюдений и соображений будут данные общероссийских и московских социологических опросов, проведенных Аналитическим центром Юрия Левады («Левада-центр»).

Экономический кризис и ситуация неопределенности

Что предшествовало выборам? Первая паническая реакция россиян на официальные сообщения о кризисе осенью 2008 года уже к марту-апрелю следующего года начала проходить. Тем не менее, большинство российского населения явно почувствовало снижение темпов роста доходов. Оно было тем более ощутимо на фоне еще недавних массированных денежных вливаний со стороны властей в преддверии выборов 2007–2008 годов и трехдневной кавказской войны в августе 2008-го, вызвавшей чрезвычайно высокий уровень символической мобилизации и небывалого массового одобрения действий властей в те дни. А вот начиная с 2009 года все заметнее в оценках респондентов становятся характеристики коллективной жизни в стране как застоя, нарастания хаоса, потери управляемости и проч. Напротив, чувство укрепления порядка, а особенно — ощущение позитивного развития проявляется теперь в массе россиян все слабее.

Таблица 1
Что, по вашему мнению, происходит сейчас в России — рост и развитие, стабилизация или торможение и застой?

N=1600

Таблица 2
Что сейчас происходит в стране?

N=1600 человек

С 2009 года начали снижаться массовые оценки всех властных институтов России, включая, что совершенно не было характерно для предыдущих лет, фигуры первых лиц и силовые структуры. Кривая общественного одобрения деятельности президента и премьера на их постах пошла вниз. Только за предвыборный год — с ноября 2010-го по ноябрь 2011 года — общая доля одобряющих деятельность Д. Медведева на президентском посту сократилась на 14%, В. Путина на посту премьер-министра — на 11%. Характерно и то, что — в противоположность отмеченному падению авторитетности властей — к 2010 году среди россиян выросла доля поддерживающих многопартийность и необходимость сильных оппозиционных партий, способных воздействовать на власть. Эксперты тогда же расценили эти тенденции как «спрос на некоторую альтернативу монополии… власти» [1].

К собственно кризису, ощутимому в России все же куда слабее, чем на Западе, большинство российского населения, как было сказано, понемногу адаптировалось [2]. Но ни уверенности в настоящем, ни понимания перспектив — своих и страны — хотя бы на ближайшее будущее у населения не прибавилось. Достаточно сказать, что в августе 2011 года «довольно ясное представление» о перспективах России и видах руководства имели всего 16% населения, у 43% оно было «довольно смутным», у 22% его не было вовсе, а 14% считали, что страной никто не управляет и «всё пущено на самотек». Расчет властей исключительно на апатию и приспособляемость масс в данном случае оказался недальновидным. Привычная, казалось бы, готовность большинства россиян и дальше поддерживать власть становилась все более рыхлой и ненадежной. Можно интегрально охарактеризовать этот процесс как нарастание неопределенности в коллективных представлениях россиян. Это относится к их пониманию способов и персонального состава руководства (кто и с помощью каких механизмов управляет страной?), основных направлений политики (политическая «линия», курс), ясности и эффективности действий власти (президента, правительства), будущего страны.

Характерно, что последние месяцы перед декабрьскими выборами 2011 года отнюдь не сопровождались обычным подъемом общественных надежд на повышение жизненного уровня, ростом общего оптимизма, которые были характерны для прежних электоральных циклов «нулевых» лет. Напротив, по мере приближения выборов негативное отношение к «партии власти», как ни парадоксально, стало нарастать, а выраженное одобрение правящему тандему, как уже указывалось, падать. Две трети опрошенных в августе 2011 года выразили надежду, что состав Думы после грядущих выборов изменится — существенно обновится (38%) и практически полностью станет другим (26%). Почти половина (46%) в июле высказались за то, чтобы процентный барьер для прохождения партий в Думу был снижен (против этого были 27%). Вместе с тем три четверти респондентов в июле, по их словам, одобрили бы возвращение в избирательные бюллетени графы «Против всех». Значительная доля россиян не находили в списке основных партий ту, которая была бы им близка и выражала бы их интересы, или затруднялись указать подобную партию (в сумме 41%, сентябрь 2011 года).

Однако решающее воздействие на настроения потенциальных избирателей оказала, как представляется, «сентябрьская рокировка» Путина и Медведева. Открытое объявление о ней (да, к тому же, решенной, как оказалось, еще четыре года назад) на съезде партии «Единая Россия» 24 сентября 2011 года стало мобилизующим фактором для более активных, критичных, образованных и самостоятельных слоев населения крупнейших городов. Напротив, оно заметно демобилизовало основную часть населения, в целом снизив его готовность и участвовать в думских выборах, и поддерживать на них «Единую Россию». Особенно рельефно эта растущая нелояльность по отношению к «партии власти» проявилась в столице. Если сразу после объявления о «рокировке» преобладающая часть москвичей склонилась к отказу от участия в выборах, то к концу ноября 2011 года уже свыше половины столичных жителей заявили о готовности прийти на избирательные участки. Однако готовность голосовать при этом за «партию власти» выразили только 21% москвичей (на селе — вдвое больше). В итоге за «партию власти», осененную авторитетами двух первых лиц, проголосовали в декабре, по официальным данным, около 32 млн взрослых россиян — меньше половины тех, кто вообще явились на выборы (49% пришедших против 64% в 2007 году).

Что же в общественной жизни страны обнаружили (обнажили) декабрьские выборы и что проявили (на что повлияли) их результаты? Во-первых, Россия, как оказалось, не едина [3]. Она сегментирована на несколько зон по степени концентрации там значимых ресурсов (от природных богатств до образования, квалифицированности, притязаний работников), по уровню и образу жизни различных групп, характеру и силе связей между людьми, политическим ориентирам и предпочтениям граждан, отношению населения к власти и представлениям о ее функциях, наконец, по мобилизационным возможностям самих властей — так называемому административному ресурсу.

Второй значимый момент, выявившийся на выборах в декабре 2011 года, — ненадежность сверхцентрализованного социально-политического порядка, построенного на «вертикали власти», и хрупкость символического единства большинства страны, условной реальности самой этой фикции большинства, которая была сформирована путинской пропагандой посредством апелляции исключительно к фигуре первого лица. На выборах выяснилось, что достаточно было Путину отойти от прямого руководства «партией власти», как она (именующая себя, напомню, «Единая Россия»!) не получила на выборах и половины голосов пришедших к избирательным урнам — меньше 30% списочного населения страны. Один из экспертов справедливо расценил случившееся как «провал российского электорального авторитаризма» [4]. А это означало неэффективность стратегии «вертикали власти» и управляемой демократии («ручного управления»), принятой Путиным и его командой в нулевые годы.

Наконец, третьим — и наиболее значимым в интересующем нас плане — стали широкие манифестации несогласия жителей крупнейших городов страны с официально опубликованными результатами декабрьских выборов и неудовлетворенности социально-политическим порядком, сложившимся в стране при В. Путине, а в перспективе, еще ожидающим Россию в ближайшие шесть, если вообще не двенадцать, лет [5].

Фаза открытого недовольства

Сегодня понятно, что гражданские манифестации декабря 2011 года и последующих месяцев, которые я бы назвал акциями не столько политического протеста, сколько общественного недовольства, стоило бы поставить в связь с теми разнородными проявлениями самоорганизации тех или иных групп россиян, которые имели место в стране (и прежде всего в ее крупных городах) начиная, по крайней мере, с 2006 года, а особенно участились с 2008-го [6]. Они носили как политический, так и неполитический характер, были относительно разрозненными и, в сумме, не очень многочисленными; к тому же, эти точечные события (трудовые протесты, «Стратегия-31», защита Химкинского леса, «Синие ведерки» и др.) более чем скудно представлялись и, как правило, исключительно официозно комментировались в популярных СМИ. Тем не менее, общественное возбуждение в стране нарастало. Среди прочего, оно проявилось также в ряде массовых собраний и уличных столкновений на этнической почве, наиболее масштабным из которых стал выплеск молодежной ксенофобии на митинге в декабре 2010 года на Манежной площади в Москве. Еще одну и совершенно иную — по составу собравшихся и смыслу собраний — линию коллективного сплочения и демонстрации единства наметила такая многолюдная акция, как поклонение поясу Богородицы в городах России, включая Петербург и Москву, в октябре-ноябре 2011 года (на следующий год она «откликнулась» в православном стоянии в апреле). Все это составило непривычный фон подступающих выборов.

Если же говорить о самих манифестациях протеста в Москве [7], то нужно развеять несколько стереотипов, тут же начавших складываться в массмедиа вокруг этих новых феноменов. Так, в выступлениях властей, а также провластно ориентированных политиков и журналистов уровень благосостояния вышедших на митинги явно завышался, и слишком сильно, из чего следует, что это делалось намеренно. Но если собравшиеся 24 декабря на проспекте Сахарова, а 4 февраля на Якиманке и Болотной были (в сравнении, скажем, с участниками выступлений против монетизации льгот в 2005 году) и в самом деле небедными, то и богатыми их — опять-таки, в большинстве — тоже никак нельзя было назвать. Около 40% их могли, по собственным заявлениям, покупать такие предметы, как холодильник и телевизор, однако автомобиль был им все же не по карману. Следующий уровень обеспеченности представляли те, кому был по карману автомобиль (примерно четверть участников). И лишь от 3 до 5% опрошенных — величина в границах допустимой статистической погрешности подобных опросов — могли, по их оценкам, «ни в чем себе не отказывать».

Что кардинально отличало собравшихся на проспекте Сахарова, Якиманке и Болотной от населения страны в среднем и даже от жителей столицы в целом — это уровень образования. 62-63% опрошенных окончили вуз, 7-8% — два вуза либо вуз и аспирантуру. Это дает в сумме 70% высокообразованных, тогда как, по данным последней переписи, люди с высшим образованием составляют 51% живущих сегодня в столице России.

По роду занятий среди участников, от 60 до 65% которых, кстати, составляли мужчины, можно выделить две наиболее значительные по величине группы — руководители (владельцы собственного бизнеса, главы отделов и т.п., в сумме они составляют 23–25%) и специалисты с высшим образованием, но без руководящих функций (36–46%). 13% — служащие (без специального образования) и рабочие. 11-12% опрошенных — студенты, столько же — пенсионеры.

Подчеркну, что на всех уличных манифестациях последнего полугода собирались очень разные люди, не сходные по возрасту, занятиям, доходам, политическим пристрастиям. И это очень важный фактор: он указывает на рост социального многообразия, хотя бы и в относительно близких друг к другу слоях населения.

Характерно, что наибольшая концентрация митинговавших наблюдалась в Москве и ряде других крупных городов страны. Дело не только в числе, а в том, что ресурсы информированности (доля пользователей Интернета), более качественного образования, профессиональной квалификации, жизненного успеха, социальной самостоятельности, требований уважать достоинства и права граждан сосредоточены сегодня в крупнейших городских агломерациях. Напомню, что до 60% населения страны живут при этом в малых городах, деревнях и «поселках городского типа» — поселениях с иным запасом и совсем другими жизненными ресурсами (запасом выживания, терпения), с другими возможностями самовыражения (там, среди прочего, попросту нет таких площадей и проспектов).

Поскольку необходимый сегодня стране модернизационный сдвиг или рывок — в любой его интерпретации, даже официальной — могут и, вероятно, будут обеспечивать именно те слои, которые собирались на открытых пространствах Москвы и других городов России, то вопрос о митингах и выборах получает далеко не только количественное измерение. У него гораздо более широкий смысл, не ограниченный нынешним и даже завтрашним днем. Тут стоит вопрос о будущем.

Понятно, что большинство собравшихся на декабрьские и февральский митинг — люди, во-первых, квалифицированные, обладающие значительными ресурсами знаний, умений и, вместе с тем, заинтересованности в жизни, а во-вторых — заметно более активные, самостоятельные и успешные, чем жители России в среднем. Оказывается — как это ни странно для российского уха — успех не разрушает солидарности, а, напротив, подразумевает и даже укрепляет ее, но, конечно, добровольную связь, не коллективизм из-под палки. Характерная черта: в среднем свыше трети участников (среди самых молодых эта доля превышает 40%) получали информацию об общегражданских митингах протеста от друзей, коллег, родных, столько же — в социальных сетях Интернета (среди молодежи таких уже свыше половины) [8]. Как видим, в слоях россиян, представленных на уличных манифестациях, солидарные связи есть. Но что еще важнее: у них есть готовность реализовать эти связи в коллективном действии («изменить мир», как было написано на одном из уличных лозунгов в те месяцы). Причем готовность делать это настойчиво: четверть пришедших в феврале 2012-го на Якиманку были, по их словам, 5 декабря 2011-го на Чистых прудах, 56% — на Болотной, свыше 60% — на проспекте Сахарова.

Что двигало манифестантами и чего они хотели [9]? Более самостоятельные и успешные россияне в последние годы ясно понимают, что возможности для дальнейшей самореализации в сегодняшней России очень ограничены. Есть потолок, выше которого они двигаться не могут, а хотели бы — тем более, желали бы этого для своих детей. После уже упоминавшейся властной «рокировки» в верхах, когда стало ясно, что сложившиеся порядки и набор фигур, эти порядки олицетворяющих, не изменится, ощущение тупика, особенно у более молодых, честолюбивых, живущих в столице, стало, насколько можно судить, намного острей (жестко-репрессивная реакция власти на первые послевыборные митинги гражданского несогласия на Чистых прудах и Триумфальной еще более обострила ситуацию, к тому же блогосфера буквально взорвалась тогда информацией и комментариями к случившемуся [10]). Во-вторых, люди сомневаются, что они смогут заработанное ими надежно защитить. Для этого в сегодняшней России нет общезначимых и реально действующих социальных инструментов — законов, которые соблюдаются, суда, который независим, правоохранительных органов, которые охраняют права, а не демонстрируют собственную силу. Опять-таки, у успешных людей возникает вопрос о детях: удастся ли передать им достигнутое, чтобы они чувствовали себя спокойнее и с относительно обеспеченного старта попробовали пойти дальше?

Таким образом, у людей, добившихся относительного успеха, с одной стороны, растет самосознание, самоуважение, вера в собственные возможности. Они ничего не просят у власти, поскольку добились того, что имеют, своей головой и руками. Но, с другой, у них усиливается ощущение незащищенности существования, чувство социального пренебрежения — и со стороны власти, и со стороны значительной части сограждан [11]. Неслучайно многие лозунги на Болотной, на Сахарова, на Якиманке, Садовом кольце, Пушкинской, Новом Арбате выражали требование уважать людей, их достоинство, их голос, их права и взаимодействовать с ними в формах, к которым они привыкли, — как с равноправными партнерами, а не как с баранами, массой, «бандерлогами» и т.п.

Если в начале, в декабре 2011-го, вышедших на площади и проспекты людей сплачивал сложный комплекс чувств и оценок, главным в котором было недовольство сложившимся социально-политическим режимом, «управляемыми» выборами, неуважением со стороны власти, ощущением, что все разговоры о «модернизации» — не более чем блеф, то собравшиеся в феврале и начале марта нынешнего года, поддерживая все требования прежних митингов, были уже сплочены более ясным пониманием, что установившийся режим с его сращением бизнеса и власти, чиновной коррупцией, силовым произволом и пропагандистской ложью олицетворен главной фигурой сегодняшней политической сцены и массмедиа. Основным антигероем февраля был Владимир Путин, все проблемы, оценки, требования манифестантов сошлись на нем.

Свыше 90% прошедших в феврале по Якиманке и собравшихся на Болотной разделяли требования принять новое, демократическое законодательство о партиях и выборах, отменить итоги нечестных выборов в Думу и провести новые досрочные выборы, зарегистрировав все оппозиционные партии, отправить в отставку главу ЦИКа Владимира Чурова (он был вторым антигероем улиц и площадей). Опять-таки свыше 90% поддерживали лозунг «Ни одного голоса Владимиру Путину на предстоящих выборах». 85% требовали освободить всех политических заключенных.

При этом от митинга к митингу масса собравшихся представала все разнообразнее по социально-демографическому составу и политическим предпочтениям, а настроения, лозунги и выступления становились все более политизированными. Если говорить о симпатиях и взглядах, то самые большие группы манифестантов в феврале составляли, по данным нашего опроса, сторонники «демократов» (30%) и «либералов» (27%), «коммунистов» (18%, в старших возрастных группах их число доходило до трети) и «национал-патриотов» (14%, среди самых молодых, до 24-х лет, эта доля, отмечу, была вдвое больше — 28%).

Деление манифестантов по голосованию за партии на декабрьских выборах 2011 года дает похожую структуру предпочтений, но вносит и некоторые уточнения (около четверти опрошенных «Левада-центром», по их словам, испортили бюллетени, не пошли голосовать и не помнят либо не хотят говорить, как голосовали). Здесь также выделялись две ведущие группы: электорат «Яблока» (25% опрошенных, среди людей среднего возраста — от четверти до 36%) и КПРФ (24%, часть отдала голоса по принципу «только не за “ЕР”», поэтому доля голосовавших за партию выше процента тех, кому, по их же ответам, близки коммунистические взгляды). 12% отдали голоса ЛДПР (среди самых молодых — 23%), 11% — «Справедливой России». Меньше 2% голосовали за «ЕР», столько же — за «Правое дело», в пользу «Патриотов России» вообще проголосовали лишь около процента опрошенных.

Примерно в ту же структуру укладывались и прожективные ответы манифестантов о голосовании на еще предстоявших тогда мартовских выборах президента. В сумме около 30% опрошенных не собирались приходить на выборы либо пока не решили, придут ли голосовать и за кого. 12% думали прийти и испортить бюллетень. Собственно лидеров предстоящего президентского марафона, по оценкам остальных собравшихся, было два: Геннадий Зюганов (23% опрошенных в феврале, среди самых старших участников — 34%) и Михаил Прохоров (20%, чуть больше — до 24% — среди самых молодых). Сергею Миронову собирались отдать свои голоса 7%, Владимиру Жириновскому — 5%.

При этом две трети митинговавших в феврале 2012-го были твердо уверены, что будут участвовать в новых демонстрациях и протестных движениях, еще четверть считали, что «скорее всего» примут в них участие. В сумме это дает, опять-таки, свыше 90% собравшихся. Добавлю, что 12–15% взрослого населения России были тогда готовы, по их словам, принять участие в подобных акциях. В последующие месяцы коллективное выражение поддержки манифестантам осталось на прежнем уровне, готовность же к собственному участию среди россиян снизилась.

Таблица 3
Поддерживаете ли вы акции протеста против фальсификации результатов выборов и против нынешнего руководства России?

Таблица 4
Если в ближайшие недели в вашем городе или районе пройдут новые подобные акции протеста, примете ли вы в них участие или нет?

Конечно, на улицы и площади Москвы и нескольких других крупных городов выходило меньшинство меньшинства. Вряд ли даже самые многолюдные манифестации, которые были в столице, намного превышали 100–120 тысяч человек. В количественном отношении это, конечно, значительно уступает тому, что имело место, например, в 2004 году в Киеве, если сделать поправку на общее количество населения в каждой из двух столиц. Но не одно количество тут важно (скорее, чисто количественной в последние месяцы была как раз тактика властей — подавить числом, собрать на Поклонной горе и в других местах больше, чем собралось на Болотной или проспекте Сахарова). Не менее существенны механизмы, которые объединили манифестантов, и ресурсы, которыми они владели. Социологами не раз отмечалось, что для российского социума сегодня характерен дефицит доверия людей друг к другу и солидарности с другими [12]. На манифестации же вышли люди, которые проявили и другие социальные, культурные, цивилизационные черты, которые с середины 1990-х годов были в России редкостью. Если помножить «меньшинство меньшинства» на уровень и качество образования манифестантов, их квалификацию и активность, готовность к конкуренции и умение руководить, способность принимать решения и доводить их до реального дела, коммуникативные возможности и связи (от активности пользования Интернетом и включенности в современные медиа до владения иностранными языками и реального опыта учебы и работы за рубежом), солидарные отношения с другими людьми и т.д., то понятно, что эти десятки, много — сотни тысяч представляют в потенции немалую силу.

Конечно, вышедшие на манифестации — не вся Москва, а Москва — не вся Россия. Но это только значит, что в дальнейшем нужно наводить мосты между активистами московских манифестаций, гражданскими активистами, общественными организациями, пока еще не огосударствленным средним бизнесом в других городах и, наконец, другими группами населения с их интересами и проблемами, иными словами — искать пути между страной и столицей. В этом есть самая острая необходимость: отмечу, что с января по апрель снизилась доля россиян, которые симпатизируют «демократам» (с 22 до 17%), но возросло количество тех, кто не испытывает симпатий ни к одной из имеющихся политических сил (с 24 до 31%). Это настораживающий знак.

Что теперь: фаза новой неопределенности?

На нынешний день приходится сказать, что власть не приняла всерьез, не сделала заинтересованным партнером, больше того — оттолкнула от себя значительную часть того продвинутого электората, который мог бы дать новые импульсы модернизации страны, служить двигателем и опорой этого процесса. Замечу, что принятая властями после инаугурации «нового» президента репрессивная тактика в отношении лидеров манифестаций, инициатив типа «Оккупай-Абай», «свободных гуляний» по московским улицам вместе с известными писателями, художниками и др. не имеет поддержки населения в целом и, в частности, населения Москвы. Так, по опросу москвичей в июне 2012 года (N=500 человек), две трети их не поддерживают принятые Думой и Советом Федерации экстренные поправки, которые ужесточают наказание за нарушения при проведении митингов и манифестаций, вводя, в частности, непомерные штрафы; так или иначе положительно оценивают эти поправки менее 20% опрошенных. Свыше двух третей московских респондентов считают, что спешное принятие этих поправок связано с тем, что «власть боится роста протестной активности». Лишь 3% москвичей признали, что протестные акции, собрания на Чистых прудах и др. создают для них серьезные проблемы, две трети не видят в этом никаких проблем, а 15% считают, что власти сами выдумали несуществующие проблемы, чтобы воспрепятствовать новым проявлениям протеста.

Между тем убежденность в некомпетентности, нелегитимности, неэффективности и безответственности режима, которую манифестанты за последние полгода принесли с собой на улицы и площади, транслировали через радио и телевидение, явно вышла за круги только лишь «своих». Она так или иначе будет распространяться дальше — как в разные слои населения, так, допускаю, и в различные отсеки власти, тем более что многие из манифестантов включены в экспертную и консультативную практику, деятельность массмедиа, работу институтов культуры, системы образования. Вопрос в том, как будут воспроизводиться те импульсы движения к переменам, которые обозначились в последние полгода? Вообще говоря, в отечественных условиях сложились две модели социокультурной репродукции. Одна — по номенклатурной линии, линии власти: здесь воссоздаются и поддерживаются социальные статусы, членство в корпорации, корпоративные связи. Другая — по линии культуры: тут воспроизводятся образование, квалификация, может быть, скорее даже сама способность обучаться, культурная гибкость, готовность к солидарности, но, по преимуществу, среди «своих». Беда в том, что две эти программы, как правило, реализуются в России по отдельности, а это снова и снова, в каждом новом поколении, влечет за собой раскол тех, кто ориентированы на достижение, претендуют на большее и могли бы составить элиты общества, на ту же бюрократию и интеллигенцию. В этой связи отмечу два факта.

Первый: явления самоорганизации граждан в последние месяцы, наряду с политическими символами, лозунгами, требованиями, дали, что характерно, начало и различным уличным формам культурной активности («прогулки» с писателями и художниками, своего рода уличная академия с публичными лекциями у памятника Абаю и др.). Второй: власти после выборов и инаугурации президента, с одной стороны, перешли к репрессивным мерам против организаторов и лидеров манифестаций последних месяцев (внешне — в правовых формах судебных разбирательств, претензий налоговых органов и т.п.), а с другой — усиливают контроль над сферой культуры (новые назначения в соответствующем министерстве) и оказывают через «близких» бизнесменов давление на независимые средства коммуникации (увольнение Д. Кудрявцева из холдинга «Коммерсантъ», смена команд в журнале «Большой город» и на портале OpenSpace, закрытие журнала Citizen K. и ряд других подобных событий).

В какой ситуации сегодня та Москва и та Россия, которая не выходила на митинги? Что за порядок устанавливается после президентских выборов и майской инаугурации президента? Фактор № 1 здесь, конечно, фигура самого Путина. На вопрос социологов «Левада-центра» (апрель 2012 года): «Как вы считаете, виновен ли Путин в тех злоупотреблениях властью, в которых его обвиняют противники?», только 11% взрослого населения страны отвечают, что не верят этим обвинениям. Еще процентов 15 затрудняются с ответом. А остальные три четверти так или иначе допускают мысль, что первое лицо противозаконно использует власть в собственных интересах или даже твердо в это верят. Треть россиян считают, что новое выдвижение Путина на пост президента не соответствует Конституции страны. 30% не хотели бы в будущем видеть на первых постах ни Путина, ни Медведева. Как видим, у властных верхов сегодня есть проблемы с легитимностью, равно как с авторитетностью образа и эффективностью действий. Не исключаю, что они в ближайшее время — скажем, ближайшей осенью и зимой — будут проявляться и даже обостряться.

И все же при этом 55–60% принимают существующую сегодня в стране ситуацию, больше того — хотят верить, что она такой и останется. Одни — поскольку не видят альтернатив, вторые считают, что все альтернативы наверняка будут хуже или, по крайней мере, не лучше, третьи — еще по каким-то причинам. Но 35–40% россиян, во-первых, не считают ситуацию в стране стабильной, а оценивают ее как напряженную и потенциально конфликтную, во-вторых, не удовлетворены собственным положением и, в-третьих, не доверяют власти, полагая, что она плохо справляется со своими обязанностями.

Это не пресловутая «расколотость» общества на два лагеря, которой снова и снова пугают страну официальные лица и официозные медиа. Скорее, это сосуществование знакомого социологам по «нулевым» годам адаптивно-равнодушного, привыкающего большинства населения и — новый момент! — встревоженного, хотя еще не вздыбленного меньшинства, уступающего ему по объему, но уже количественно значительного и, что важно, понемногу обретающего «голос» — формы публичного выражения. Еще один новый фактор, о котором уже шла речь, — это крупногородское «меньшинство меньшинства». Да, меньшинство, но с немалыми ресурсами (образование, квалификация, готовность к конкуренции и определенная успешность — позитивный опыт достижения и поддержки, внутренняя солидарность, включенность в «большой мир») и с серьезными заявками не то чтобы на изменение ситуации, но, по крайней мере, на продумывание и выработку альтернатив.

В чем состоят эти пока еще не очень уверенно нащупываемые альтернативы? Принято считать, что в последние месяцы имело место движение за честные выборы. Это в значительной мере так. Но, судя по нашим опросам на митингах, главным был все же не этот фактор — главной была неудовлетворенность всем сложившимся социально-политическим порядком. Что имеется в виду? Во-первых, непрозрачность нынешней власти при ее претензиях на повсеместность и ничем не ограниченность, а в этом смысле — безответственность (в конечном счете, ту же тоталитарную исключительность и чрезвычайность, пусть и в ослабленном виде вялотекущего авторитаризма); во-вторых, непонятность, закрытость механизмов принятия решений, проведения их в жизнь, и, в-третьих, несменяемость власти, а уже отсюда — требование конкурентных выборов. Замечу в качестве дополнения к уже сказанному, что на улицы и площади в последние полгода вышли люди, которые по преимуществу не боятся конкуренции, которые так или иначе с успехом прошли через конкуренцию и хотели бы конкуренции в политическом, экономическом, культурном плане как механизма движения страны и положения того слоя, к которому они по свои заслугам принадлежат.

Еще одно важное требование «площади» — запрос на нормальную работу современных институтов. Прежде всего, на работу суда. Социологические исследования раз за разом фиксируют в российском социуме и его «продвинутых» группах высокую неудовлетворенность нынешним российским судом, сознание реальной беззаконности сложившегося социально-политического, социально-экономического порядка, острое сознание произвола власти и своей неспособности найти управу на власть, допускающую такой объем произвола [13].

После манифестаций последнего полугода допустимо говорить о двух (по меньшей мере, двух) моделях общественного поведения и политической культуры в сегодняшней России. Пассивно-послушное, ориентированное на адаптацию к обстоятельствам большинство россиян — отчасти вынужденно, отчасти добровольно — в воображении и повседневном поведении поддерживает привычную модель авторитарной власти с единственным лицом на вершине пирамиды, олицетворяющим концентрированную власть над всеми низшими без какой бы то ни было ответственности перед кем-либо (на то она и власть!), зато с безнаказанным правом вмешательства в любые дела (разумеется, ради наведения порядка и наказания виновных). Впрочем, ничего собственно политического — в смысле современной политики — в этой модели нет, поскольку в ней есть фигуры власти и подданные, но нет пространства свободы, самостоятельных политических игроков, принципов компетентности и состязательности, программ и альтернатив, выбора и ответственности за него. Другая модель исходит из представления о свободном, независимом, отстаивающем универсальные ценности и стремящемся к достижениям индивиде, который добровольно объединяется с такими же другими ради своих и более общих целей. Здесь свободное и соревновательное пространство политического структурируется идеями и интересами различных групп, которые выдвигают конкурирующие программы действий, исходя из своего понимания общей ситуации и перспектив. Публичная деятельность этих групп раньше или позже принимает устойчивые институциональные формы, конституированные общими интересами и обобщенными ценностными ориентирами. Черты такой «идеальной» модели, пусть весьма частично и довольно смутно, но все же стали обозначаться в недавних манифестациях, сопровождавших их дискуссиях в массмедиа и Интернете.

Как будет развиваться ситуация, покажет ближайшее время — решающим здесь будут, мне кажется, предстоящая осень и зима. Однако уже сейчас можно сказать, что события последних месяцев в России, с одной стороны, отметили серьезное исчерпание сложившейся в «нулевые» годы системы власти, форм ее взаимоотношения с населением и разными его группами. В данном плане допустимо говорить о конце «стабильности», конце «безальтернативности» и конце равнодушно-адаптивного принятия власти и созданного ею социально-экономического и социально-политического порядка большинством (конец самой этой социально-сконструированной фикции подавляющего большинства).

С другой стороны, за этот период публично проявились отдельные принципиально новые явления, характеризующие социально-экономический, политический, культурный порядок в России. Наметились некоторые признаки претендующих на самостоятельность и влияние групп, сил, движений, которые как будто способны предложить некоторые альтернативы (не могу сказать, что они их уже аргументированно и убедительно предложили). Они, как уже говорилось, пока еще слабо оформлены, им недостает системности. Сегодня разные группы, разные слои, составляющие меньшую, но более активную и неудовлетворенную часть населения, находятся, скорее, в состоянии брожения. Это еще не похоже на социальное движение, но, кажется, уже есть какие-то претенденты на роль «закваски». Будут ли их претензии признаны, сумеют ли они сами провести их так, чтобы их признали значимые группы населения, включая СМИ, которые должны будут выработать интересные и адекватные формы показа этих людей, а не площадки, где участники дискуссий орут друг на друга, не слушают никого, кроме себя, а ведущий с садистским удовольствием стравливает их, пока не очень понятно.

Треть населения не удовлетворены результатами декабрьских выборов, четверть — итогами мартовских. Около четверти россиян (23%) надеются, что власти будут постепенно улучшать положение дел в стране, чтобы не допустить острых конфликтов. 16% не исключают, что продолжающиеся протесты приведут к переменам во власти или к возникновению новой сильной партии, которая сможет выиграть следующие выборы, а далее и демократизировать политическую систему. Лишь 10% — явное меньшинство — готовы предположить, будто Путин и правящая верхушка окажутся вынужденными начать реформы ради того, чтобы удержать власть. Впрочем, в апреле 2012 года имели, по их словам, «довольно ясное представление» о видах руководства и перспективах страны всего лишь 12% населения, тогда как свыше 80% понимали эти моменты «довольно смутно», вовсе не понимали их или признавали, что страной попросту никто не руководит. Однако на какие другие силы, способные действовать в этой неясной ситуации и, может быть, изменить ее, можно опереться, преобладающей части россиян — более чем 40% — по-прежнему неясно.

Таблица 5
Какой партии, политической силе вы сейчас в наибольшей мере симпатизируете?

Так что перспективы развития экономической, социальной, политической ситуации после выборов остаются для россиян неясными, в их представлениях о будущем явно преобладает инерционная компонента [14]. Большинство, как водится, хотели бы надеяться на лучшее и уговаривают себя, что все обойдется, но исподволь опасаются, как бы все-таки не получилось хуже. В частности, 55% опрошенных в апреле ожидают второй волны экономического кризиса (отводят от себя такую мысль 30%). Две трети (опрос в марте 2012 года) полагают, что после возвращения в кресло президента Путин будет продолжать ту же политику, которую он проводил до сих пор. Меньше 4% уверены в том, что это будет совершенно новая политика. Однако при этом относительное большинство россиян (53%) склоняются к мысли, что сосредоточение всей полноты власти в руках у Путина «пойдет на благо России» — чаще других так думают респонденты со средним уровнем дохода и образования, жители средних городов и села; в Москве таких, что показательно, — меньше трети, 32%. Треть же россиян (а среди москвичей — 44%) полагают, что это не сулит России ничего хорошего. Таким образом, антипутинские настроения охватывают сегодня от четверти до двух пятых населения.

Добавлю, что все позитивные черты в коллективном образе Путина («энергичный», «опытный», «интеллигентный», «самостоятельный», «образованный», «симпатичный», «ответственный», «мужественный», «способный руководить», «честный» и др.) после 2008 года неуклонно слабеют, и в апреле 2012 года показатели «первого лица» по всем этим пунктам были за последние четыре года самыми низкими. Характерно, что лишь 17% россиян хотели бы, чтобы Путин остался президентом на два срока, до 2024 года. Еще 6% хотели бы, чтобы его на второй срок заменил Д. Медведев. Но преобладающая часть — 43% — предпочли бы видеть президентом совсем другого человека. 34% — весьма значительная доля — затруднились ответить, кого они вообще хотели бы видеть в будущем главой страны.

Примечания

↑1. Рогов К. Гипотеза третьего цикла // Pro et Contra. 2010. Т. 14. № 4/5. С. 14.
↑2. О массовом восприятии кризиса по данным всероссийских опросов «Левада-центра» см.: Красильникова М. Хроника экономического кризиса в оценках масс // Вестник общественного мнения. 2009. № 1. С. 28–39; она же. Население в кризисе: отложенные уроки // Там же. 2009. № 4. С. 69–77.
↑3. В аспекте урбанизации такое сегментарное описание предложено Натальей Зубаревич в ее статьях «Четыре России» (Ведомости. 2011. 30 декабря // http://www.vedomosti.ru/opinion/news/1467059/chetyre_rossii), «Современная Россия: география с арифметикой» (Отечественные записки. 2012. № 1 // http://magazines.russ.ru/oz/2012/1/z8.html), а также ряде устных выступлений последнего времени.
↑4. Гельман В. Трещины в стене // Pro et Contra. 2012. Т. 16. № 1/2. С. 108.
↑5. Материалы всероссийских и московских опросов «Левада-центра» в декабре 2011 — июне 2012 года по данной теме см.: http://www.levada.ru/protestnye-dvizheniya-2011-2012
↑6. См. об этом: Волков Д. Рост общественной активности в России // Вестник общественного мнения. 2011. № 2. С. 8–28.
↑7. Далее приводятся данные двух опросов, проведенных «Левада-центром» среди манифестантов в Москве 24 декабря 2011-го и 4 февраля 2012 года. Количество опрошенных по случайной выборке, соответственно, равно 791 и 1346 человекам. Статистическая погрешность не превышает 4,8 и 5,2%.
↑8. В обсуждении протестных митингов последнего времени феномен Интернета, по-моему, нередко гипостазируют, а его роль искажают и преувеличивают. Все же он — не форма связи (группа, движение, институт), а ее средство. Это орудие быстрого оповещения, инструмент информирования я бы, скорее, уподобил языку — как всякий язык (родной, профессиональный, блатной и проч.), он, понятно, может выступать еще и символом связи. Формула «Россия IT против России TV», с помощью которой иногда описывают феномены социальной солидарности россиян в последние месяцы, конечно, хлесткая, наглядная и по-своему схватывает происходившее, но, говоря строго социологически, формы взаимодействия и солидарности возникают (если возникают) и удерживаются (если удерживаются), конечно, в реале.
↑9. Визуальный и словесный материал манифестаций уже начали собирать и анализировать, см., например: Азбука протеста. Народный плакат / Сост. В.Ф. Лурье. М.: ОГИ; Полит.ру, 2012; Протестные митинги в декабре 2011 г.: опыт оперативного исследования // Антропологический форум. 2012. № 16. (http://anthropologie.kunstkamera.ru/07/16online/)
↑10. Напомню, что 6 декабря, после митинга днем раньше на Чистопрудном бульваре и жесткого преследования его участников, в столицу были введены внутренние войска — акция, тут же широко откомментированная в сети (http://www.rbcdaily.ru/2011/12/06/focus/562949982225251).
↑11. Этот диссонанс фиксировался в социологических опросах «продвинутых» групп россиян, см.: Гудков Л., Дубин Б., Зоркая Н. «Средний класс» as if: мнения и настроения высокодоходной молодежи в России // Вестник общественного мнения. 2008. № 3 (95). С. 27–41; они же. Отъезд из России как социальный диагноз и жизненная перспектива: причины, намерения, действия // Там же. 2011. № 4 (110). С. 46–80.
↑12. См., например: Гудков Л., Дубин Б., Зоркая Н. Постсоветский человек и гражданское общество. М.: Московская школа политических исследований, 2008; Дубин Б. Режим разобщения // Pro et Contra. 2009. Т. 13. № 1. С. 6–19; он же. Алиби всех: плохое состояние как норма социальной жизни // Мосты (Франкфурт-на-Майне). 2010. № 26. С. 256–263.
↑13. См.: Дубин Б. Без суда // Индекс: Досье на цензуру. 2009. № 30; Гудков Л., Дубин Б., Зоркая Н. Российская судебная система в мнениях общества // Вестник общественного мнения. 2010. № 4. С. 7–43.
↑14. Подробнее см.: Гудков Л. Президентские выборы в России 2012 года: постэлекторальный анализ // http://www.levada.ru/books/prezidentskie-vybory-v-rossii-2012-goda