Академическая история — вечная скука?

Уильям Кронон — историк, профессор университета Висконсина-Мэдисона

Дарин Хайтон — историк, блогер

Уильям Кронон: Скучность профессии

Один из парадоксов истории как науки в том, что никакая другая академическая дисциплина не добивалась таких успехов в завоевании широкой аудитории — несмотря на то что большинство неисториков считают академическую историю на редкость скучной. За показатель наличного интереса общества к истории можно взять тематику программ на телеканале, посвященном истории, толпы народа на очередной экспозиции исторического музея, книги, попадающие в список бестселлеров, — но предметы, которым посвящены все эти передачи-экспозиции-книги, почти никак не соотносятся с теми специализациями, которые предлагаются штатными преподавателями исторических факультетов большинства колледжей и университетов. Также если учитывать, что многие из популярнейших интерпретаторов истории не имеют даже диплома по истории (можно указать на Барбару Тачмэн, Дэвида МакКэллоу, Кена Бёрнса, Роберта Мэсси, Дэва Собель или бывшего президента Американской исторической ассоциации Алана Невинса), то сложность отношений профессиональной истории с ее общественным восприятием занимает нас, как ничто другое.

Думаю, что не нужно защищать преимущества профессиональной исторической науки перед членами Американской исторической ассоциации, между всем прочим, крупнейшего объединения профессиональных историков в мире. Но я не могу не учитывать, что не все члены АИА назовут себя «профессиональными историками», определяя основной род своей деятельности, и это часть той проблемы, которую я хотел бы обсудить. Можно ли назвать «профессиональным историком» преподавателя истории в высшей школе? Или автора качественных массовых книг по истории? Продюсера исторических документальных фильмов? Куратора исторической выставки? Дизайнера исторических интернет-сайтов? Что до меня, то я на каждый из этих вопросов с большой охотой отвечу «да», но я не уверен, что мои коллеги меня непременно поддержат — даже те люди, профессиональная деятельность которых в качестве историков позволяет отнести их к одной из перечисленных групп.

Пойдем дальше. Если АИА вовсе не намерена без разбору принимать всех, кто серьезно занимается историей, то нас не может не озадачить смысл понятия «профессиональная историческая наука», которое нас всегда настигает — как тех из нас, кто определяет себя как профессиональных историков, так и тех, то не чувствует на это полного права, даже если зарабатывает на жизнь исследованием и интерпретацией прошлого. На самом деле, долгое время это было предметом напряженных споров внутри ассоциации. Практически все согласны с тем, что наша организация нужна для того, чтобы представлять «профессиональных историков», работающих в академических структурах и пишущих монографические исследования по истории. Но гораздо труднее и намного рискованнее определять, как лучше служить интересам тех «профессиональных историков», которые работают в совсем других жанрах, находя для исторического знания другие формы. Хотя цифровая революция и позволила нам ощутить всю тяжесть этой проблемы, ее вряд ли можно считать новой.

Если определять профессиональное историческое знание в согласии с требованиями академических структур, то в понятие «качественного исторического знания» (good history), во всяком случае такого знания, которое профессиональные историки признают качественным, будут входить ценности, наиболее важные в сравнении с другими, попутными. Качественное историческое знание требует тщательности. Профессиональные историки упорно работают над тем, чтобы не было ошибок в знании прошлого, и потому презирают тех, кто допускает нелепые неточности при его описании. Также от историка требуется не только уметь собрать факты, но и гладко и занимательно их излагать. Хорошо написанная история всегда строго аргументирована, основывается на глубоком изучении архивных источников, вовлечена в диалог с самыми лучшими недавними трудами ведущих специалистов и, наконец, учитывает весь спектр нюансов возможных интерпретаций. Лучшие профессиональные историки годами не вылезают из-под груд первичных и вторичных источников по вопросу с целью достичь настолько комплексного понимания прошлого, что только исследователи, посвятившие вопросу не меньше времени, смогут оценить, насколько точно итоговый исторический труд отражает интерпретируемое им прошлое. А если еще такой труд написан легко и изящно — это просто чудесно.

Я не буду рассматривать эти добродетели по отдельности: служению этим добродетелям была посвящена вся моя жизнь. Как и большинство представителей нашей профессии, я воспринимаю их уже сердцем. Но, зная все эти добродетели уже столько лет, не могу не признать, что они, как и все человеческие добродетели, неотделимы от соответствующих пороков, которые уже не могут вызвать в нас никакого восхищения. Хотя профессиональные историки справедливо ценят себя за употребление обычного языка для сообщения своих открытий, что позволяет избежать неологизмов и технического жаргона, обычного в других дисциплинах, они не могут уклониться от другого вызова, известного всем профессионалам: как сообщить те смыслы обыденных слов, тонкие аспекты которых понятны только коллегам? Когда историки используют вполне обычные слова, вроде «исторический деятель» или «исторический процесс», или даже «документ», они видят за этими словами целые миры смыслов, которые непрофессионал даже не приметит, если не обратить на это его внимание. Чем больше историки принимают язык, состоящий из таких слов, как нечто должное, тем более недоступными их работы становятся для непрофессионалов. Эта проблема часто еще осложняется множеством незнакомых широкой публике слов, если речь идет о месте и времени, известных немногим специалистам.

Некоторые из этих проблем напрямую проистекают из тех практик погружения, которые мы часто воспеваем как стержневые для правильных занятий историей. Чем больше специалист узнает о том времени и месте, о котором мало кто знает, тем больше его мысли заполнены людьми и событиями, о которых не знает никто, кроме тех, кто брался разрабатывать тот же вопрос. В таких условиях специалист жаждет общения с другими специалистами, которые тоже пытаются разобраться с этой проблемой. Итак, как и любые исследователи, мы ищем тех, с кем можем общаться на экспертном уровне, в надежде получить интеллектуальный диалог и сотрудничество. Такие объединения, как АИА, очень важны для создания условий и предпосылок наиболее плодотворного диалога.

И еще: собираясь обсуждать проблему с теми, кто разделяет нашу страсть к вопросу, профессиональные историки (опять же, как любые специалисты) рискуют не найти тех, кто окажется вполне на высоте проблемы. Хотя одно из замечательных свойств истории среди других академических дисциплин — относительная открытость для исследователей, занимающихся другими областями, тем не менее, историческое сообщество неизбежно сохраняет черты гильдии. Профессиональные историки следят за работами друг друга, соперничают друг с другом внутри сложных иерархий статусов, принадлежат к сетям социальных взаимодействий, в которые не так легко встроиться, и вовлечены в критические обсуждения, которые становятся тем более техническими и закрытыми, чем более живо (а иногда педантично) они проходят. Уже давно даже коллеги с учеными степенями в других дисциплинах не понимают, о чем же мы спорим и почему это столь важно. Хуже того: так как история включает в себя множество субдисциплин, имеющих дело с самыми разными периодами и местами, даже многие наши коллеги-историки не могут приобщиться к нашим занятиям, чего нам совсем не хочется признавать.

Все эти тенденции следуют из добродетелей «качественного исторического знания», как его определяют внутри академии, и все они грозят отрывом профессиональной истории от широкой публики — тем самым, грозят размежевать и всех нас. Не буду на этом останавливаться, но профессиональная история слишком часто становится утомительной для всех за пределами самого узкого круга, который понимает, о чем спорят такие профессионалы.

Учитывая огромный общественный запрос на историю и тот существенный вклад, который история может внести в понимание самых различных сторон современности, риски, связанные со слишком узким и академическим определением «профессиональной истории», дают о себе знать, как никогда.

Вот почему, утверждаю я, мы обязаны всерьез следить за тем, чтобы история не стала скучной, если мы хотим, чтобы историческое знание выходило за пределы круга профессионалов и достигало публики, включающей в себя не только образованных горожан, но и интеллектуалов в других дисциплинах и историков в иных областях. Если профессиональная история иногда рождает скуку, будем спрашивать себя, не наш ли профессионализм ее до этого довел.

Вот почему профессиональные историки, работающие в академических структурах, должны быть безмерно благодарны членству в таком объединении, как АИА, где они контактируют с профессиональными историками, готовящими документальные фильмы, придумывающими интернет-сайты, ведущими блоги, курирующими выставки, преподающими в школе и пишущими научно-популярные книги. Только если мы сходимся вместе под одним большим шатром, мы можем научиться друг у друга, как качественное историческое знание может с большой ловкостью доходить до самых разных аудиторий, жаждущих новых озарений. Сорок миллионов человек посмотрели документальное кино Кена Бёрнса о Гражданской войне. Барбара Тачмэн, вероятно, больше повлияла на понимание нашим народом Первой мировой войны, чем все историки ее поколения. Школьные учителя формируют историческое сознание десятков миллионов учащихся (и граждан), чего преподавателям колледжей даже не снилось! И т.д., и т.п.

Как нам, профессионалам, перестать быть скучными? Очень просто: не определять «профессионализм» чересчур узко. Разговаривать не только друг с другом. Приглашать в наше сообщество всех без исключения, кто разделяет нашу страсть к прошлому и кто получает удовольствие от высококачественной историографии. Помнить, что не так важно, чем каждый из нас занимается, — мы все учителя, и мы ответственны за распространение наших знаний понятными людям способами, — начиная с того, что нужно уметь заинтересовать или даже заинтриговать обычных людей. Нужно уметь общаться так ясно и так увлекательно, как только возможно. Качественная историография заслужила качественного рассказа.

И главное: не будем забывать, что наша первая и самая важная задача, от решения которой зависит все, — оживить прошлое для непрофессионалов, которые иначе будут считать его сухим, мертвым… и скученным.

Дарин Хайтон: Скучна ли профессиональная история

Недавно Уильям Кронон в своей статье «Профессиональная скука» поставил целый ряд важных вопросов. Хотя его статья посвящена истории, думаю, что ее положения можно распространить и на историю науки. Отталкиваясь от его выводов, я попытаюсь поразмышлять, каким образом некоторые аспекты профессионализации, особенно практики профессиональной идентичности, исключают аудиторию из нашей работы.

В дискуссиях в блогах вокруг статьи Кронона были прояснены важные нюансы. Например, действительно ли академические историки могут победить историографическую утомительность, если будут обучать студентов младших курсов, исходя из различных предпосылок и с различными целями? Что на самом деле вызывает скуку и насколько употребление специализированного языка необходимо или по крайней мере благотворно для общения с некоторыми аудиториями? Как устройство профессиональной деятельности, шкала оценки наших публикаций и связи нашей профессии с издательской индустрией предопределяют формы научного производства? И кто, наконец, эти академические историки, эти «мы», которые не могут завоевать широкую аудиторию?

Понятие идентичности проходит красной нитью через все обсуждение в блогах. Кто такие академические историки? Кто их широкая аудитория, не выдумка ли она? Действительно ли профессиональные стандарты и конвенции ставят препоны в разговоре с широкой аудиторией? Хорошо или плохо усваивать те формы выражения и способы публикации, которые доступны аудитории неспециалистов (имеется в виду не только «широкая публика», но и другие ученые — не знатоки в данной конкретной области)? Что теряет академическая история, если она отказывается от громоздкого аппарата сносок и специального словаря? Не обесцениваем ли мы наш труд и не подрываем ли наш авторитет, если пишем популярную историю для всех любопытствующих?

Несколько лет назад Стивен Шейпин написал о сходной проблеме в истории науки [1]. Шейпин определил гиперпрофессионализм как «патологическую форму профессионализма, которую мы чересчур ценим». В первом же абзаце Шейпин очерчивает проблему и вписывает ее в институциональные структуры нашей работы.

В истории науки сейчас наблюдается кризис чтения. Кризис не только в этой предметной области, конечно, но есть аспекты кризиса, выступающие в нашей дисциплине в специфической форме. Это кризис соответствия (pertinence): мы перестали производить труды, которые хотели бы читать люди вне нашей предметной области и даже которые хотели бы читать наши коллеги из смежных областей в нашей же дисциплине. Кризис соответствия — это нечто большее, чем отсутствие индивидуальной способности писать так, чтобы у тебя нашлись читатели. Мы сами поспособствовали этому кризису или, во всяком случае, наши институции сработали так, что мы сталкиваемся с его следствиями. Иначе говоря, мы многое сделали для того, чтобы читателей у нас не было, и причем как раз в тот момент, когда история науки может крайне многое сказать всей нашей культуре и когда в последней существует совершенно очевидный широкий интерес к науке и ее прошлому. Обстоятельства, которые привели нас к теперешнему кризису, под другим углом зрения окажутся частью нашего величайшего успеха: ведь история науки стала академической профессией. Мы пользуемся преимуществами профессионального академического статуса, но, наверное, нам следовало бы обратить внимание и на наши провалы?

Шейпин описывает практики гиперпрофессионализма как отмеченные избыточной самореферентностью, дурным стилем, для которого «профанация все, что не звучит слишком умно», производством текстов для профессорского списка научных публикаций, а не для читателей и самоустранение или отсутствие каких-либо попыток заинтересовать в своем предмете неспециалистов. Гиперпрофессиональные дисциплины множат число текстов, вместо того чтобы умножать число познанных предметов, они фетишизируют свои конвенции в представлении материала и осуждают всякого, кто выламывается из дисциплинарных норм (p. 239).

Вопрос, утверждает Шейпин, вовсе не в масштабе изучаемых вещей — не в том, что, погружаясь в исследование, мы открываем все более мелкие и незначительные детали — а в том, насколько нам самим интересно писать об этих деталях и с чем мы связываем эти детали для того, чтобы о них написать. Нам нужно уметь соотносить наши исследования с темами, которые волнуют аудиторию. На нас лежит бремя увлечения неспециалистов: «Мы должны внушить нашей аудитории чувство сопричастности, которое введет ее в наши специальные разговоры, а не исключит из них (p. 242). Другими словами, мы как авторы отвечаем за привлечение публики. Сами по себе наши труды никого не заинтересуют, заинтересовать обязаны мы.

Шейпин предлагает мысленный эксперимент, как справиться с поглощенностью собой. Представьте, что вы сидите за обеденным столом с интеллектуальными и успешными друзьями, при этом не принадлежащими к академическому миру. Они начинают спрашивать, чем вы занимаетесь. У вас нет академического часа, чтобы все изложить обстоятельно, нет никаких готовых конспектов, нет возможности знакомить с основами дисциплины и посвящать в ее словарь. «Нужно дать ответ, экономный и понятный, обращаясь к тем представлениям, которые, как предполагается, уже есть у ваших слушателей» (p. 243). Конечно, их знания не позволяют им понять ваши термины и конвенции. Они могут не понимать, что вы пытаетесь осмыслить прошлое «как оно было», в его терминах, а не как пролог к настоящему. Но с друзьями нельзя разговаривать покровительственным тоном. Несомненно, вам дается не задание по популяризации науки и не патент на обучение. Как вы объясните такой аудитории, чем вы занимаетесь? Если задача для вас трудоемка, предполагает Шейпин, «может быть, у вас нет какого-то основополагающего понимания специфики вашего предмета?» (p. 243).

Конечно, нам не нужно всегда разговаривать с широкой аудиторией, и сам Шейпин признает, что «профессорская должность, продвижение в академическом мире и поощрения и дают нам стол и кров». Но если мы сами хотим, чтобы наши работы читались, мы должны делать их занимательными для разных аудиторий («мы» здесь все, кто пытается завоевать аудиторию для истории и истории науки). На авторе лежит ноша диалога с людьми. Конечно, всегда есть читатели, которые интересуются книгами и статьями по истории и по истории науки. Также очевидно, что пишущие для этой аудитории по большей части не являются профессиональными историками. Боюсь, что академические историки могут стать еще более выморочными, если они будут пренебрегать этими аудиториями и отталкивать таких авторов.

Примечания

1. Shapin S. Hyper-Professionalism and the Crisis of Readership in the History of Science // Isis. No. 96. 2005. P. 238–243.

Источник: http://www.historians.org/perspectives/issues/2012/1203/Professional-Boredom.cfm

http://www.pachs.net/blogs/comments/is_professional_history_boring/#When:19:08:01Z