Был ли кризис 1980 года в ПНР неожиданностью?

От редакции: Политолог Александр Ципко убежден, что благодаря данному документу было не в последнюю очередь предотвращено введение советских войск в Польшу (1980). Действительно, по настоянию Филиппа Бобкова (КГБ) он лег на стол Юрия Андропова. Он же был отправлен в советское посольство в Польше для ознакомления. Стараниями помощника Брежнева по международным делам А.М. Александрова-Агентова материал был передан Генеральному секретарю ЦК КПСС. Публикуется впервые.

Отношение современного образованного человека к различного рода политическим изменениям и политическим встряскам неоднозначно. Конечно, он, будучи воспитан на идеалах прогресса, постоянно с нетерпением ожидает событий, которые изменят сложившийся уклад политической жизни, позволят жить более свободно, интересно и разумно. В конце концов, кто не хочет быть свидетелем и участником событий исключительных, исторических, которые бывают раз в сто лет, кто откажется прикоснуться к «историческому чуду». Но люди не только жаждут изменений в своем государстве. Они еще их где-то в подсознании боятся. Поэтому даже если это «чудо нового» уже появилось, они еще некоторое время его не признают, не замечают.

Лично я открыл для себя эту истину только в Польше, наблюдая за отношением своих польских коллег к ширившейся волне забастовок летом нынешнего года. О том, что экономического и политического кризиса не избежать, о том, что дальше так жить и править страной нельзя, говорили в каждом автобусе и трамвае, в каждой очереди уже несколько лет. В воздухе явственно запахло бурей зимой 1978–1979 года, когда воочию, зримо стала видна беспомощность и преступная халатность теперь уже бывшего руководства партии и страны. Люди, члены партии, открыто возмущались, страна в буквальном смысле этого слова бурлила. Но, тем не менее, тогда, в начале 1979 года все как-то само собой обошлось. Люди дождались конца этой холодной зимы, весеннее солнце их обогрело, жить стало веселее, и снова все вошло в привычное русло политической жизни так называемой герековской эпохи.

Подлинная, настоящая политическая буря началась тогда, когда ее никто не ожидал, когда казалось, что все горожане, в том числе и рабочие, ни о чем другом не думали, как дождаться солнечных дней и где-нибудь хорошо отдохнуть, когда только и было разговоров, чем кончится бесконечный американский сериал «Погода для богатых».

Примечательно, что тогда, в конце июня — начале июля, когда действительно «все началось», пресса больше всего писала о погоде, о плохом лете, о наводнениях в Западной Европе и засухе на Юге США. Ни у кого в эти летние дни не было ощущения, что настоящая политическая буря началась, что буквально через десятки дней разрушится все здание герековского уклада жизни. Никто тогда, в начале июля, не придал большого значения стихийно возникающим в различных концах страны забастовкам [1]. Никто не полагал, в том числе и социологи, с которыми я часто общался в те дни, что из начавшихся, как их окрестила тогда пресса, «перерывов в работе» вырастет нечто значительное в политическом отношении. В это было трудно сначала поверить, ибо требования рабочих в июле за редким исключением носили сугубо экономический характер, на предприятиях во время забастовок не было никаких политических эксцессов, проявлений хулиганства. Как правило, после непродолжительных (ибо администрация и партийные власти шли на любые уступки, лишь бы предотвратить расширение забастовочной волны) переговоров представителей рабочих [2] с представителями власти достигался компромисс.

В некоторых случаях тогда, в июле, повышалась зарплата даже тем, кто не бастовал. Так, на всякий случай. Занимавшийся тогда забастовками второй секретарь Е. Лукашевич считал, что подобным путем удастся сбить возрастающую волну недовольства. Правда, как правило, эти повышения зарплаты, которые носили чисто символический характер (на весь угольный бассейн Шленска для этих целей было сначала выделено всего 184 миллиона злотых), да и к тому же которые в условиях начавшихся забастовок воспринимались рабочими как унизительные подачки, приводили к прямо противоположным результатам [3].

Всем тогда, в начале июля, казалось, что речь идет о деньгах и ни о чем другом, что ни о каких серьезных политических требованиях в данном случае не может быть и речи. Поэтому начавшиеся забастовки мало кто воспринимал как серьезное политическое событие. Так уж научила поляков их послевоенная история, да, впрочем, и история всех восточноевропейских социалистических стран, что без актов насилия, разрушения, крови не могут происходить значительные политические события. Уж по крайней мере, политическим событием должны сопутствовать уличные выступления, манифестации, политические лозунги, транспаранты и т.д. Ведь именно эти стереотипные представления о политическом событии и побуждали рабочих Познани в июне 1956 года громить все, что им попадалось на пути во время шествия к Воеводскому комитету партии, а рабочих варшавского завода «Урус» — разбирать в июне 1976 года железнодорожные рельсы. Материальное, физическое действие в данном случае не только давало выход накипевшим страстям, негодованию, но и символизировало политический, исключительный характер этих выступлений. В июле и в августе 1980 года за редким исключением не было никаких привычных символов, знаков политического события. Эти последние забастовки не сопровождались ни привычными актами насилия, разрушения, ни различного рода манифестациями. Иначе вели себя рабочие, и иначе вели себя органы подавления. Рабочие не вышли на улицу, а милиция, армия, органы «безпеки» не вмешивались в то, что происходило в стенах заводов и фабрик. Рабочие приходили на работу, становились на свои привычные места, обеспечивали порядок, все необходимые технологические условия для сохранения в неприкосновенности оборудования. Поэтому тем, которые находились вне — вне бастующих заводов и предприятий — было трудно представить себе подлинный смысл начавшегося движения рабочего класса [4].

К тому же радио, пресса, телевидение, играющие громадную роль в формировании общественного мнения в Польше, на протяжении многих дней замалчивали факт начавшегося забастовочного движения. С каким бы недоверием не относился польский обыватель (все мы в той или иной мере являемся обывателями) к герековскому телевидению, он, тем не менее, привык сопереживать политическим событиям прежде всего по телевидению. Ведь именно оно, телевидение, являлось на протяжении десятилетий главным постановщиком чувственных образов происходящих где-то в мире политических событий и политических кризисов. Поэтому если телевидение молчит, значит, дело не так серьезно. И только когда он, польский зритель, увидел на экране телевизора вечером 18 августа испуганное, потерявшее все следы былой уверенности лицо своего первого секретаря, услышал его неровный голос и его крайне неумелые попытки изменить ход событий, убедить при помощи телевизора рабочих гданьской судоверфи приступить к работе, он почувствовал, что дела действительно плохи, что что-то неизбежно произойдет.

Примечательно, что польский интеллектуал был так же застигнут врасплох августовским кризисом, как и каждый польский обыватель [5]. Польская интеллигенция, в том числе и значительная часть академической интеллигенции, и прежде всего те, кто считал себя политически опытным (мол, нас на мякине не проведешь), сначала скептически восприняла известие о начавшихся забастовках. Чаще всего представители академической интеллигенции, как и крестьяне, служащие, ремесленники, как все те, кто не бастовал, осуждали рабочих, прервавших работу.

Никто тогда, как это уже будет в сентябре-октябре, не говорил ни о героизме рабочих, ни об их благородных усилиях, направленных на спасение польской нации. Да и вряд ли можно было восторгаться, к примеру, решением варшавских мусорщиков бастовать, по вине которых уже через три дня нельзя было войти ни в один варшавский двор в центре. Вряд ли особый энтузиазм у населения могла вызвать и забастовка водителей автобусов в Варшаве. Ведь все неудобства этой забастовки пришлось испытывать прежде всего самим рабочим и их семьям, тем, кто не в состоянии приобрести автомобиль, даже самый маленький и дешевый по польским условиям «малюх» (Фиат 126р).

В то время когда рабочие считали, на какую сумму им необходимо требовать повышения своей заработной платы, интеллигенция, служащие, которым в социалистическом обществе было крайне рискованно бастовать, считали, сколько процентов их и без того малой зарплаты съест неизбежный рост инфляции. Не следует забывать, что заработная плата профессора-гуманитария в системе ПАН составляет 8-9 тысяч злотых, а средняя заработная плата водителя автобуса составляет в Варшаве 10 тысяч злотых. Очень многие поговаривали о том, что в случае расширения забастовок и соответственно увеличения количества выпускаемых денег для удовлетворения требований рабочих, уже к ноябрю инфляция достигнет 30 процентов, и вот тогда не избежать настоящего экономического и политического кризиса. Говорили в это время и о том, что бастуют среди рабочих самые горластые и нахальные. Все дело в том, что, как правило, и это было характерно и для июля и августа, инициаторами забастовок были высококвалифицированные рабочие с наиболее высокой заработной платой.

Социологи, философы и публицисты, которые видят сегодня, после августа, в рабочем классе основной фактор морального и политического обновления польской нации и восхищаются мудростью марксизма, который усмотрел в рабочем классе гегемона, еще два месяца говорили о нем совсем другое. Говорили, что, выиграв в июне 1976 года, заставив правительство в течение двадцати четырех часов пойти на попятную, польский рабочий класс обнаглел, превратился в социального вымогателя, что он, рабочий класс, в настоящее время деморализуется быстрее всего и что его непомерно возросшие амбиции, неадекватные росту производительности труда, приведут страну к экономической катастрофе. Так думали и говорили еще в начале августа вполне прогрессивно мыслящие ученые — и коммунисты, и некоммунисты.

Как справедливо теперь признают многие публицисты и социологи, до августа в польской социологической литературе, в публицистике, в кино доминировал совсем другой образ рабочего [6]. О рабочем писали часто как о вымогателе, который хочет как можно больше заработать и как можно меньше сделать. Мол, амбиции и вожделения современного польского рабочего растут значительно быстрее, чем его квалифицированность и самоотдача в труде. Был и образ рабочего-пьяницы, завсегдатая пивной, образ человека с примитивным мышлением и неразвитыми духовными потребностями, единственная жизненная цель которого — после работы пойти с друзьями в кабак. Не баловала своим добрым отношением и уважением рабочий класс и так называемая партийная наука и пропаганда. Она, конечно, не могла, как «свободная интеллигентская пресса», не говорить о руководящей роли рабочего класса в социалистическом обществе. Однако и она, официальная пропаганда, косвенно способствовала дискредитации рабочего класса в глазах общества. «До тошноты повторялись у нас формулы о “руководящей роли рабочего класса” в нашем обществе, — говорил на съезде кинематографистов в сентябре в Гданьске Анджей Вайда, — однако было наложено одновременно “табу” на значительную часть их действительной жизни, не разрешалось говорить о действительных конфликтах и проблемах жизни рабочего класса, передавать средствами искусства его подлинные мысли и настроения. Рабочий появлялся как герой телевизионных репортажей или на первых страницах газет, но всегда как дополнение к машине или автомату, способное только к тому, чтобы повторять чужие слова и мысли» [7]. Эти годами довлеющие над сознанием интеллигенции стереотипные представления о современном рабочем и мешали ей уверовать в серьезность, в политическую значимость возникающих стихийно в разных концах страны забастовок. К тому же, как я уже говорил, многим, очень многим просто не хотелось верить в это. Так что в социально-психологическом отношении драматические дни конца августа 1980 года для польской интеллигенции были такой же неожиданностью, как и для всего польского общества.

По моему глубокому убеждению, только вечером 18 августа, слушая по телевидению выступление Эдварда Герека, вся Польша, в том числе и рабочий класс, почувствовали, что все, что происходит с начала июля, имеет глубокий политический смысл, что речь идет о столкновении, глубоком антагонизме политических интересов руководства страны и рабочего класса. Именно в эти дни девятнадцатого — двадцатого августа всю страну охватило состояние подлинного напряжения, тревоги и даже страха, ощущение неизбежных политических перемен. Недостающий символ политического свойства теперь уже оказался на месте, и его поставил туда не кто иной, как первый секретарь ЦК ПОРП. Его заявление, что «опасным аспектом последних событий являются попытки на некоторых предприятиях Гданьска использовать перерывы в работе для политических целей, а также попытки некоторых безответственных лиц, а также анархических и антисоциалистических групп разжигать страсти», и самое главное, что забастовки в Гданьске «направлены против основ политического и социального строя в Польше» [8] было воспринято как объявление начала политической войны в обществе, войны нервов. Возможно, сам Э. Герек и не отдавал себе отчет, к чему приведет его выступление. Возможно, он действительно, как полагали многие, всегда смотрел на Польшу и на поляков глазами бельгийского социалиста. Однако многие из тех, кто пережил оккупацию, войну, кто на своей шкуре ощутил все зигзаги политической истории социалистической Польши, в один голос говорили в эти дни: «Сейчас начнется настоящая драка». Именно в эти августовские дни коренным образом изменилось отношение всего населения и прежде всего интеллигенции к выступлениям рабочих и к ним самим как к социальной силе.

Я обращаю так много внимания на то, как долго созревало в польском обществе понимание смысла и сути забастовок лета 1980 года по целому ряду причин. Во-первых, чтобы показать научную и фактическую несостоятельность встречающихся сейчас и в Польше, и в соседних социалистических странах попыток представить события лета 1980 года в упрощенном и искаженном свете, как дело рук или костела, или оппозиционно настроенной интеллигенции, или антисоциалистических группировок, или, наконец, как дело рук ЦРУ. Раскрывая отношение различных слоев польского общества к начавшимся в июле забастовкам и даже меняющееся к ним отношение самих рабочих, анализируя эскалацию политической напряженности в обществе с июля по сентябрь, можно отчетливо показать стихийную, а потому естественноисторическую природу протеста польских рабочих против извращений социалистического строя в ПНР [9]. Все дело в том, что эта перемена настроений в обществе и перемена отношения населения к требованиям рабочих и к ним самим как классу и изменения требований самих рабочих, перерастание экономических требований в политические сами по себе являлись одним из существеннейших факторов развивающихся событий. Без анализа этих перемен нельзя понять, что же произошло летом 1980 года в ПНР. В этом смысле вопрос о том, насколько польское общество теоретически и психологически было подготовлено к августовскому кризису и его социально-политическим последствиям — это вопрос о субъективной, человеческой стороне произошедших событий.

Во-вторых, проблема предсказуемости или неожиданности августовского кризиса имеет еще и более глубокий философский аспект. В свете различий между тем, что произошло в ПНР в августе 1980 года, и тем, что ожидали социологи и философы, все те, кто вообще чего-то ожидал от будущего, возникает возможность еще раз проанализировать проблему возможности его предвидения. Просмотреть все те и объективные, и субъективные факторы, которые часто мешают людям увидеть назревшие перемены, мешают людям и прежде всего тем, кто руководит ими, принимать своевременные решения. Этот аспект польских событий имеет международный характер.

И вот если мы под этим углом зрения посмотрим все, что писалось о будущем Польши, о ее развитии в восьмидесятые годы в легальной, полулегальной и совсем нелегальной научной литературе, то вынуждены будем признать, что мало кто из польских интеллектуалов предвидел ближайший ход событий в своей стране. Ни в одном из докладов комитета исследований и прогнозов «Польша 2000 года» не была поставлена серьезно проблема резкого возрастания роли рабочего класса и прежде всего молодого рабочего класса в политической жизни страны, не предвиделось какое-либо серьезное изменение роли профсоюзов. Нигде не было даже скрытого намека на возможность такого развития событий, какое имеет в политической жизни ПНР в последние месяцы.

«…В ближайшие десять лет не ожидаются серьезные изменения во внутренней политике края, однако предвидится нарастание конфликтных сил. Прежде всего следует считаться с тем, что визит Папы Иоанна-Павла II может вызвать в будущем возникновение сильного политического движения католического характера. Визит Папы способствовал поляризации сил в обществе, способствовал проявлению потенциальной политической силы католицизма. Вот почему следует считаться с развитием партии католицизма de facto и с ее сильным давлением на внутреннюю политику партии. Что касается социалистической демократии, то не предвидится никаких ее изменений. Если в случае каких-либо кризисов и политических передряг власть будет вынуждена пойти на какие-либо уступки, то это не приведет к изменению окаменелых форм сложившегося в Польше политического строя, имеющих прежде всего идеологический характер. Не подвергнется изменению принцип руководящей роли партии, в связи с чем партия не уступит никаких из своих прав в пользу представительских институтов. Сейм в восьмидесятые годы так и останется органом без какого-либо политического веса и влияния в области политики и экономики, и с его решениями, как и прежде, не будет считаться ни партия, ни правительство. Как и сейчас, партия не позволит даже назначение начальника военизированной пожарной службы без согласования с собой» [10].

Я привел такую обширную выдержку из рукописи Яна Щепаньского «Возможности восьмидесятых годов», ибо, на мой взгляд, из всех прогнозов на будущее, которые появились в Польше в последние два года, последний был наиболее продуманным, уравновешенным. И, тем не менее, многое в нем не было «угадано».

Нет предчувствия приближающихся серьезных политических событий и в документах, с которыми выступала легальная интеллектуальная оппозиция [11]. Безысходностью и пессимизмом веет от многих страниц «Доклада о состоянии польского народа и польской нации» [12]. К примеру, один из авторов этого доклада католик-экономист Стефан Куровский писал, что «в рамках сложившейся политической структуры уже невозможно никакое социальное развитие. Скорее всего, — продолжал автор, — ситуация в ПНР подвергнется стагнирующей стабилизации, в результате чего и народное хозяйство Польши, и вся общественная жизнь окажется в состоянии прогрессирующего разложения. История учит, что в определенных условиях механизмы, блокирующие социальное развитие, придают таким стагнирующим обществам удивительную стабильность. Нет никакой гарантии, что нас не ждет такое будущее» [13]. Духовный разлом польской нации связан с тем, пишут другие авторы этого доклада, что они, с одной стороны, полностью убеждены, «что радикальная перестройка функционирования нынешней социально-политической системы является абсолютно необходимой и одновременно абсолютно невозможной» [14]. Неразрешимость этого противоречия, мол, и приводит к различного рода социальным и духовным аномалиям: от конформизма и защиты своего путем различных форм бегства в частный быт до глубокого бунта ненависти. Наиболее опасным последствием этого ощущения политического бессилия, как считали авторы анализируемого доклада, является нарастание социальной апатии, утрата людьми веры в будущее, их обособление друг от друга, прозаизм чувств и амбиций. «Наиболее выразительным проявлением нынешнего кризиса и одновременно наиболее животрепещущей проблемой нашей жизни, — пишет один из авторов доклада, — является состояние всеобщей апатии и утраты людьми веры в будущее, признаки которых мы можем наблюдать во всех сферах жизни» [15]. Речь в докладе шла о полном исчерпании своей энергии польской нацией [16], а следовательно, об отсутствии каких-либо духовных и нравственных предпосылок для политического обновления всей общественной жизни. Характерно, что, с точки зрения авторов доклада, такие апробированные локомотивы польской послевоенной истории, как молодежь и рабочий класс, тоже не в состоянии существенно изменить эти процессы социальной стагнации и деморализации. Дело в том, писали авторы, что нынешняя польская молодежь «не спешит стать социально зрелой. Среди молодежи редко встречаются те, кто стремится достигнуть в жизни чего-то значительного или поклоняется идеалам романтизма. Молодежь стремится достигнуть в жизни больше, чем ее родители, но, тем не менее, подходит к этому крайне реалистично, с учетом всех реалий нынешней жизни, то есть в целом можно сказать, что современная молодежь ничем не отличается от своих родителей и в отношении своих жизненных ценностей, и в отношении своих устремлений» [17].

Что же касается родителей, то есть тех, кому сорок, кто достиг вершин профессионального мастерства, то приговор авторов цитируемого доклада еще более суров. «На них лежит печать усталости и апатии. Их былой энтузиазм, характерный для членов союзов социалистической молодежи Польши, подвергся эрозии, а следующие друг за другом политические разочарования научили их жизненному прагматизму. Большинство людей избегают какого-либо социального риска» [18].

Все, что произошло с польской нацией в последние месяцы, на наш взгляд, никак не вытекало из вышеприведенного диагноза ее духовного состояния. Самое поразительное во всех этих событиях, во всем этом социальном процессе — это небывалый подъем социальной энергии, социального творчества всех без исключения социальных слоев польского общества.

Еще не время говорить о конструктивных результатах этого широчайшего демократического творчества, которым сейчас охвачена польская нация. Не ясна до сих пор судьба десятимиллионного свободного, независимого профсоюза «Солидарность». В каком направлении пойдут его руководители, что возьмет верх — разум или политические амбиции? Неясно, чем кончатся попытки рядовых членов партии добиться на предстоящем съезде подлинной демократизации внутрипартийной жизни, подлинных гарантий против возможных злоупотреблений властью со стороны руководства партии. Не ясно, когда будет съезд и кто его будет готовить. Факт остается фактом. На эти главные, животрепещущие проблемы внутрипартийной жизни VI Пленум ЦК ПОРП не дал ответа. Сейчас, когда пишутся эти строки и когда печать, радио, телевидение буквально перенасыщены различного рода проектами демократизации социально-политической жизни (есть среди них и глубокие, и очень спорные), бросается в глаза тот факт, что представители руководства партии и государства очень редко высказывают к ним свое отношение [19]. Есть такое ощущение, «что там, Наверху», еще до сих пор неясно, как все сложится, что очень многим все то, что сейчас происходит в Польше, не по душе. Они не привыкли руководить и принимать решения в таких условиях.

Однако как бы ни сложилась судьба этого демократического движения, выросшего из августовских забастовок, никто уже, даже сам Бог, не сможет вычеркнуть из польской истории то, что произошло, а именно факт удивительно быстрого преобразования духовной жизни польского общества. Наиболее оптимистичным и наиболее значительным с социально-политической точки зрения является тот факт, которого никто не ожидал, а именно, что инициатором и стимуло этого духовного оздоровления польского общества, его пробуждения от духовной апатии явился польский рабочий класс. «Рабочий класс Побережья, — писал по горячим следам происходящих там событий публицист Войчех Гелжиньский, — не только почувствовал себя хозяином страны, ответственным за ее судьбы, но и одновременно почувствовал свою собственную силу и с облегчением сбросил с себя стереотип роболе [20], бывшего синонимом пьяницы, лежавшего у будки с пивом. Рабочий класс убедительно показал, что все вечные общечеловеческие идеалы: достоинства, правды, справедливости, свободы — для него так же существенны, как и для интеллектуалов, и что эти духовные ценности для него несравненно более важны, чем проблемы заработной платы или куска колбасы. Наконец, примечательно и то, что рабочий класс благодаря своему не обманувшему его инстинкту сумел отличить свои цели от целей группы экстремистски настроенных экспертов — использовать их только для практической помощи, связанной с организацией забастовки… Случайный союз рабочих с оппозиционными кругами, тем не менее, имел чисто временный инструментальный характер и не привел к принятию рабочими лозунгов, противоречащих их коренным интересам» [21].

Воскресение из мертвых?

Если сравнить то, что писали о польском рабочем классе перед августом 1980 года, и тем, что пишут теперь, после августа, то может сложиться впечатление, что произошло редко встречающееся социальное чудо. Вместо социальной апатии и пассивности появилась социальная зрелость и широкая социальная самодеятельность, результатом которой явилось создание свободных, независимых профсоюзов, которые уже сейчас, в конце октября, охватывают десять миллионов людей.

Все было бы просто объяснить, если бы удалось, к примеру, доказать, что предавгустовские анализы и прогнозы нарочито искажали образ жизни и духовное состояние нынешнего польского рабочего класса, всего польского общества. Однако это не так. Социологические исследования настроений рабочего класса, которые проводились Институтом основных проблем марксизма-ленинизма ЦК ПОРП на 164 крупных предприятиях страны по заданию политбюро в канун VIII съезда, выявили ту же раздраженность рабочих и одновременно глубокий пессимизм, духовную усталость, ироническое отношение к любым формам социально-политической активности. Многие рабочие среднего и пожилого возраста прямо указывали на позицию невмешательства и молчания как на наиболее выгодную в жизни: «С одной стороны, ничем не рискуешь, с другой — дети будут сыты». Характерна в этом отношении поговорка, получившая широкое хождение в Польше в последние годы: «У поляка что на сердце, то и на языке, но все же лучше не рисковать».

И вот эти люди, долгое время не рискующие даже вступить в спор с мастером, чтобы не лишаться премии в несколько сот злотых, в один миг решились идти «ва-банк», решились на открытый массовый протест против экономической и социальной политики бывшего руководства страны. Решились на это, зная, что их забастовку власти попытаются трактовать как движение против социализма, что им угрожает и потеря места работы, и потеря свободы, и даже самое страшное — потеря жизни. Сегодня, когда так много пишут о победе рабочих, выступивших против извращений социализма, когда все обошлось без трагедии и в этом, несомненно, историческая заслуга бывшего первого секретаря ЦК ПОРП Эдварда Герека [22], мало кто вспоминает, что тогда, в августовские дни, в дни максимального нервного напряжения, когда страсти накалялись с каждым днем, никто не мог дать гарантий, что не повторится декабрь 1970 года. Меньше всего на такие гарантии могли рассчитывать рабочие Побережья, особенно рабочие Гданьска. И поэтому, когда они уходили из дома на верфи, в порт, когда начиналась оккупационная забастовка, они прощались со своими близкими, как будто уходили из дома навсегда. Отсюда трогательные сцены прощания, слезы, объятия и клятва: «Пока будем живые — не поддадимся». (Во время всеобщей забастовки на польском Побережье лозунг «Не поддадимся» был наиболее распространенным и на судоверфи им. Парижской коммуны в Гдыне, и на судоверфи им. В.И. Ленина в Гданьске.) К ним присоединялись и те рабочие, которые в эти дни были в отпуске.

Забастовочный комитет обратился к властям города с просьбой запретить продажу спиртных напитков. Впрочем, если бы этого «сухого закона» не было, по-видимому, все равно удалось бы избежать каких-либо эксцессов и стихийных акций со стороны бастующих. Высокая дисциплина и организованность бастующих на предприятиях Побережья, о которой так много пишут сегодня польские публицисты, была вызвана не столько ригористическими правилами поведения, установленными самими рабочими, сколько их сознательностью, точнее, тем фактом, что они очень быстро осознали исключительную важность того, что происходило на территории их предприятий для дальнейших судеб страны. Последним было вызвано постепенное оттеснение экономических требований на второй план в угоду требованиям политического и социального характера и прежде всего в угоду требованию разрешить организацию независимых свободных профессиональных союзов [23]. Это и дало повод многим польским публицистам писать о том, что «в августе на Побережье все мы увидели не только силу, но и всех нас поразившую зрелость и самостоятельность нынешних рабочих. И что, может, более всего нас удивило — готовность рабочих ограничить свои личные экономические интересы во имя общенародных интересов» [24].

Обычно принято говорить, что, меняя обстоятельства жизни, участвуя в создании новых социальных, экономических и политических отношений, люди тем самым меняют и самих себя. В общем и целом, применительно к длительным историческим эпохам, охватывающим десятилетия человеческой жизни, ибо быстрее невозможно что-то существенно изменить, к примеру, в экономических отношениях, эта формула верна. Однако при использовании этой формулы при анализе конкретных ситуаций, конкретных социальных и политических сдвигов, она нуждается в уточнении. События «горячего» польского лета показали, что прежде чем приступить к ломке, изменению существующего порядка вещей, они должны были поломать, изменить себя изнутри, должны были заставить поступать себя иначе, чем поступали ранее. Конечно, это легче сделать, когда решают вести себя иначе сразу много людей. Законы социальной психологии, «законы толпы» несомненно помогают людям сделать этот решительный шаг. Однако, тем не менее, этот решительный шаг внутри себя должен сделать каждый в отдельности. Поэтому из забастовок люди вышли совсем другими не только потому, что принимали в них участие, их организовали и т.д., но еще и потому, что решились участвовать в них.

Одной из особенностей событий 1980 года является то, что изменения в сознании людей, в их духовных и нравственных ценностях, причем изменения существенные, кардинальные, происходили во сто крат быстрее, чем изменения в политических и социальных институтах. Сейчас, когда пишутся эти строки, наступила уже последняя декада октября. В прессе очень много пишется о социальном и политическом обновлении польского общества. Хотя в действительности в решающих пунктах политической жизни не изменилось абсолютно ничего. Не изменились принципы и методы осуществления руководящей роли партии, механизмы внутрипартийной жизни, не изменились принципы подбора людей в партийный аппарат, не изменился его качественный и политический состав [25]. Не изменились все те структуры и механизмы общественной жизни, которые породили польский кризис 1980 года. Уже известны сотни, тысячи случаев, когда партийный аппарат среднего уровня откровенно саботировал гданьские и щетинские соглашения, что вызывало недовольство среди рабочих, являлось причиной вспышки сотен стихийных забастовок в сентябре, а сейчас уже в октябре. Складывается впечатление, что для многих представителей партийного и государственного аппарата администрации на местах «честь мундира» превыше всего, они готовы на все, даже на то, чтобы спалить собственный дом, но только не на то, чтобы допустить необходимые и назревшие изменения.

В стране говорится очень много об экономии средств, о том, что необходимо каждому сократить на одну треть свои расходы, однако никто почему-то не говорит о том, что бюджет страны непомерно отягощен разросшимся партийным и государственным аппаратом, что в каждой партийной инстанции, в каждом министерстве, управлении, на каждом предприятии и в каждом научном учреждении можно найти десятки инструкторов, начальников департаментов и их заместителей, десятки директоров и десятки секретарей, десятки научных сотрудников, которые абсолютно не нужны, которые абсолютно ничего не делают.

Примечательно, что даже самые критически настроенные лидеры свободных профсоюзов «Солидарность», о настроениях, взглядах которых так много сообщает в последнее время в многочисленных интервью с ними польская пресса [26], не ставят вопрос о контроле над расходами на управление даже на уровне предприятия.

В самой этой формуле «новые профсоюзы — равный партнер администрации» есть существенный момент социального самоограничения. Мол, ваше дело — управлять, а наше дело — защищать интересы рабочих, следить за организацией труда на местах, за справедливым распределением того, что рабочие заработали. Лидеры новых профсоюзов не ставят вопрос о том, сколько должно быть директоров на предприятии и кто их должен утверждать на эту должность, а только о том, чтобы среди них не было плохих директоров и с точки зрения квалификации, и с точки зрения моральных, человеческих качеств. Далее, лидеры новых профсоюзов не ставят вопрос о контроле рабочих над всей финансовой деятельностью предприятия, о совместном участии в определении его экономической стратегии, а только о праве распределять среди рабочих то, что им выделит за труд администрация [27]. Складывается впечатление, что лидеры новых профсоюзов воспринимают нынешнюю практику руководства экономикой с ее жестко фиксированным, спущенным сверху фондом заработной платы, с ее системой лимитов и т.д. как нечто раз и навсегда данное. В этой связи задача профсоюзов сводится только к тому, чтобы более справедливо распределить внизу то, что было спущено сверху. Складывается впечатление, что сознательно или несознательно новые профсоюзы стремятся зафиксировать нынешнюю систему непосредственных отношений на производстве, которая во многих своих чертах все еще является системой наемного труда (рабочий нанимается у коллективного владельца средств производства — у государства на работу). Отсюда в документах свободных профсоюзов и даже в его статуте так часто употребляется понятие «работодатель». Взяв на вооружение характерную для капитализма тактику стачечной борьбы, организаторы новых профсоюзов уподобили свои отношения с социалистическим государством отношениям, характерным для капиталистического общества.

Являясь значительной социальной и политической силой в нынешнем польском обществе, свободные и независимые профсоюзы «Солидарность» до сих пор не очень четко себе представляют, как эту силу применить с пользой для общества и для себя. Обращает на себя внимание отсутствие какой-либо стройной экономической концепции у лидеров и идеологов свободных профсоюзов [28]. И это только одно из многих противоречий, характерных для нынешнего процесса обновления политической жизни в ПНР.

Однако, несмотря на все эти парадоксы и противоречия нынешнего процесса демократизации польского общества, все же есть достаточно оснований говорить о том, что перемены в нем происходят глубокие и необратимые. Впрочем, нельзя не считаться и с тем, что не всегда в истории участие людей, трудящихся масс в ломке, преобразовании старых социальных институтов вело к действительному преобразованию их сознания. Как показал опыт всех великих революций Новой и Новейшей истории, никакая самая глубокая ломка институтов старой, деспотической власти не может компенсировать отсутствие политической культуры масс, то есть сама по себе стать фактором зарождения демократических республиканских традиций. Политическая культура масс может возникнуть только и исключительно из многолетней республиканской, демократической практики. Эти исторические факты сами по себе свидетельствуют об исключительной важности аутентичного преобразования сознания людей самого по себе, освобождения людей изнутри независимо от того, когда во времени скажутся эти изменения сознания на характере социально-политической организации общества.

Гарантом необратимости того, что произошло в польском обществе, гарантом того, что процесс обновления его социально-политической практики неизбежен, является прежде всего духовное, политическое обновление польского рабочего класса.

Люди из всех этих событий вышли другими [29], а потому неизбежно стало другим и все польское общество.

В основе этого внутреннего, духовного обновления людей труда лежит возникшее ощущение суверенности каждой человеческой личности, осознание в широком масштабе самоценности и достоинства человека самого по себе. Важен не только сам по себе факт, что люди почувствовали себя суверенными, а прежде всего социальные последствия этого факта.

Человек, ощущающий себя суверенной личностью, не боится — он свободен, свободен в своем поведении, в мыслях, — он естественен. Общество суверенных людей — это общество мыслящих людей, людей, имеющих мнения, предложения, имеющих что сказать по любому поводу. Отношения между ними складываются совершенно иначе, чем между людьми, часть из которых утратила чувство своей личной суверенности [30]. «С людьми, — пишет журналист Войчех Адамский, — которые в своем самоощущении, убеждениях и поведении являются суверенными, нельзя разговаривать как-нибудь. Слова в этом случае должны что-то значить, быть достоверными. Аргументы должны быть в действительности убедительными. Обе разговаривающие стороны должны с уважением относиться друг к другу» [31]. Не случайно так сильна сейчас в польском обществе потребность правды, стремление вывести на чистую воду тех, кто воспользовался отсутствием правды и боязнью людей говорить правду. Лозунг гданьских рабочих — «Хотим основного человеческого права — права на правду» — очень быстро осуществляется в последнее время в польской действительности. То, от чего долгое время уклонялось бывшее руководство партии, уклонялось даже в том случае, когда это было верхом неблагоразумия, как, например, в период подготовки и проведения VIII съезда ПОРП, а именно анализ причин экономических неудач семидесятых годов, в сущности, составляет основное содержание духовной жизни нынешнего польского общества. О всех ошибочных решениях прошлого, о глупости, невежестве и самонадеянности тех, кто принимал эти решения, рассказывается с особым, я бы сказал, неестественным пристрастием. В этой новой ситуации суверенности социальных групп и каждого индивида люди невольно, если они даже этого не хотят, должны говорить правду, должны белое называть белым, а черное черным.

В эти дни, когда люди, все польское общество завоевало себе право говорить все, что оно думает, становится ясно, что одной из главных причин недовольства польского рабочего класса была царившая в экономике неразбериха, плохая организация труда. И действительно, ведь ничто так человека не раздражает и не утомляет, как вещи абсурдные, противоречащие элементарной человеческой логике. И уж совсем человеку невмоготу, тут уж действительно с ума сойти можно, когда абсурдное пытаются оправдать идеологическими средствами, когда положительное отношение к абсурдному становится критерием политической лояльности. Поэтому так велика сейчас потребность рабочего класса расправиться с угнетавшим их «абсурдом», показать его противоестественность, его античеловечность. Десятки, сотни рабочих — и активисты старых профсоюзов, и активисты «Солидарности», и коммунисты, и беспартийные — говорят сейчас об одном и том же: о том, что нельзя приносить в жертву неразумной организации и глупым решениям свободное время людей и их здоровье [32].

Как оказалось, эти оптимальные, целесообразные решения наболевших проблем существуют и существовали в прошлом. Просто в силу самих социальных условий люди — рабочие, инженеры, которые могли найти и предлагали целесообразные решения, не всегда выслушивались руководством. Часто целесообразность и рациональность как в организации производства, так и в социальной жизни вступали в противоречие с интересами тех чиновников и функционеров, существование которых было неразрывно связано с практикой иррационального хозяйствования.

Вот почему сейчас во всех сферах жизни и во всех социальных слоях так велик голод на людей, мыслящих конкретно, четко, рационально. И в новых условиях, в условиях суверенности, в условиях, когда преодолевается «практика двойного мышления», эти люди, несущие в себе начало разумности, профессионализма, организованности, могут найти себе применение, могут рассчитывать на признание и продвижение. В прошлом в ситуации, когда нормой, правилом было двойное мышление, а именно обязательный разрыв между реальным положением вещей и их оценкой, между словом и делом, на карьеру (и даже в сфере производства, не говоря уже о политической карьере) могли рассчитывать только те, кто был наиболее духовно подготовлен к этому изначальному разлому, то есть, как правило, люди циничные, нравственно ущербные, люди, которые не обладают ничем, во имя чего им следовало бы беречь свое самолюбие, достоинство, думать о своем нравственном престиже. Из этого, конечно, не следует, что, к примеру, в эпоху Герека, которая сейчас стала в Польше объектом тотальной критики, преуспевали только люди беспринципные, не имеющие ничего за душой, не пользующиеся никаким авторитетом. В ходе забастовок выявилось, что среди директоров, секретарей и членов партийных комитетов предприятий, среди активистов старых профсоюзов было много тех, кто пользовался доверием у рабочих, кто считал своим долгом быть все время среди бастующих и своим авторитетом, опытом способствовать наиболее безболезненному для предприятия протеканию забастовки [33]. Но события июля и августа показали, что члены партийного актива, пользующиеся доверием у рабочих, как правило, не пользовались доверием у партийного аппарата, и прежде всего потому, что нельзя было предвидеть, как будут себя вести эти сохранившие свою суверенность коммунисты, что будут говорить. Партийные активисты с высоко развитым чувством достоинства и индивидуальной суверенности не могли рассчитывать на какую-либо политическую карьеру, ибо в условиях тотальной несуверенности они являлись потенциальной угрозой для сложившегося уклада полуправды и полулжи. Поэтому, как правило, их не избирали делегатами на воеводские партийные конференции и тем самым на партийные съезды — они никогда не попадали в те обязательные проценты, через которые рабочий класс был представлен в составе пленумов воеводских комитетов партии или в составе ЦК ПОРП.

И только в последние месяцы, когда благодаря событиям августа люди почувствовали себя суверенными, когда в отношениях между людьми стали господствовать естественные человеческие критерии — критерии профессиональной пригодности, морального и духовного богатства, критерии разума, вдруг обнаружилось, что польская нация обладает огромным запасом человеческих талантов, что и в партии, в том числе и в партийном руководстве, и в государственном аппарате, и в науке, и, самое главное, среди рабочего класса и крестьянства существует множество способных, мыслящих людей, людей, прекрасно понимающих интересы страны, могущих выдвинуть интересные идеи, целые программы оздоровления партийной жизни [34], экономики, всего польского общества. И если прежний пессимизм польской нации, о котором писали авторы доклада «О состоянии польской нации и государства», вдруг сменился на всеобщий оптимизм, не желающий считаться ни с угрожающим состоянием экономики страны, ни с не устраненными до сих пор политическими опасностями, то это не только потому, что рабочий класс выиграл август, но еще и потому, что люди вдруг обнаружили, что они сами на что-то способны и что среди них есть достаточно людей, способных на многое. Мне думается, что широкий успех новых независимых и свободных профсоюзов вызван не только тем, что они объявили свою независимость от партийного руководства, которое потеряло доверие трудящихся масс, не только тем, что они олицетворяют собой и являются непосредственным продолжением побед августа и начала сентября, но еще и тем, что ими руководят неформальные лидеры производственных коллективов. Люди, пользующиеся уважением и авторитетом, люди смелые, способные защитить интересы рабочих, подлинные, богом данные общественники [35].

В последние дни, когда каждый вечер польское телевидение представляло зрителям активистов независимых профсоюзов, невольно возникала потребность сравнить этих новых общественников с теми, кто выступал по этому же телевидению еще полгода-год назад. «Новые», как правило, пытаются выпятить свою индивидуальность и, как правило, на каждом из них лежит печать этой природной индивидуальности. Они уверены в себе, иногда эта уверенность даже несколько театральна [36], но, тем не менее, они раскованы, их мышление конкретно, все, что они говорят, имеет деловой характер. Они являются такими не только потому, что все они сравнительно молоды, но еще и потому, что, как правило, они открыты новому, интересному. Активисты старой формации, которые вынуждены были перед камерами телевидения выражать одобрение мудрой политики партии или идей, высказанных товарищем Гереком на очередном пленуме или митинге, посвященном какой-либо юбилейной дате, даже в том случае, если обладали этой человеческой индивидуальностью, то пытались ее скрыть, облекая свои мысли в затертые повседневной пропагандой слова. Как правило, отличительной чертой выступлений партийных активистов прошлого всех уровней и рангов было отсутствие и индивидуальности, и мышления, каждый из них мало чем отличался от другого: какие-то лица, маски умеренного дурачка, хорошо знающего свой интерес и усердно повторяющего чужие слова. Не случайно, и это тоже является парадоксом нынешней политической жизни, в ПНР о социализме, о его сути, проблемах иногда говорят намного более убедительно, в более эмоциональной форме те, которые, как считали многие в конце августа и как считают еще некоторые в ПНР и в соседних странах, угрожали его основам, а именно некоторые лидеры свободных профсоюзов. «Мы выросли при социализме, — говорил в радиоинтервью рабочий Станислав Завада, руководитель Краковского территориального объединения свободных профсоюзов (состоящего из 250 тысяч членов, штаб-квартира которого расположена на металлургическом комбинате им. В.И. Ленина), — и хотим в нем умереть. Но наш социализм должен быть действительно социализмом, то есть обществом справедливости, где бы уважался рабочий человек, а не социализмом матюшей» [37]. В сущности, все лидеры свободного профсоюза «Солидарность», кроме Леха Валенсы (и этот факт сам по себе говорит о многом), вполне однозначно высказались за социализм, за сохранение и упрочение нынешнего строя в ПНР. Наиболее выразительно это прозвучало в интервью газете «Штандар Млодых» руководителя свободных независимых профсоюзов шахтеров со штаб-квартирой в городе Ястшембе, члена ПОРП Ярослава Синкевича. «Однозначно стоим на почве социализма, — говорил Я. Синкевич. — Не думаю, что существует опасность вовлечения нас в политическую игру, направленную против социализма. Мы решительно отмежевались от всех антисоциалистических сил. Ответственность за судьбу страны ведь является, и особенно в эти дни, долгом каждого гражданина» [38].

Одно из основных противоречивых последствий августовского выступления польского рабочего класса как раз и состоит в том, что, будучи направленным против социально-политической и экономической практики того социализма, который сложился в ПНР, оно одновременно вело к оживлению интереса ко всем основным идеалам и целям социализма. Даже лидеры свободного профсоюза «Солидарность» и интеллектуалы, которые не идентифицируют себя с социалистической идеологией, вынуждены говорить языком социалистических пророков, говорить о достоинстве и правах рабочего, о социальной справедливости, о праве рабочего на участие в политической жизни страны и т.д. Мне думается, что исключительное, всемирно-историческое значение забастовочного движения в ПНР в 1980 году как раз и состоит в том, что оно снова в наиболее обнаженной, а иногда и кричащей форме поставило все основные социальные проблемы, из которых в начале прошлого века родилось пролетарское движение и которые, как показали те же польские события, еще не нашли пути разрешения. В сущности, нет ни одной хрестоматийной социологической и политической проблемы, которая не стала бы предметом внимания и обсуждения в эти дни в Польше. Наверное, ни в одной европейской стране в последние двадцать-тридцать лет так много не говорилось и не писалось о жизненной судьбе рабочего, то есть человека, вынужденного всю жизнь заниматься тяжелым физическим трудом, о его человеческом достоинстве, о его взаимоотношениях с властью, с теми людьми, которые непосредственно им руководят, о его праве принимать участие в обсуждении тех решений, которые определяют его судьбу, о социальной справедливости, о равенстве, вообще о мотивах жизненной активности и, самое главное, о его свободе. Характерно для всех этих событий еще и то, что чаще всего с предельной ясностью и глубиной все эти противоречия жизни современного рабочего обнажают они сами, то есть рабочие. По-видимому, вообще никогда так много мудрого и одновременно горького не рассказал индустриальный рабочий о себе, как в Польше в 1980 году. Рабочие в Польше в эти летние месяцы указали на все формы социальной несправедливости, которые спустя всего несколько десятилетий после социалистической революции снова были воспроизведены, и в тех же драматических формах. Мы приняли социализм, говорили рабочие в эти дни, как посланника свободы и равенства людей труда. Он должен был принести нам не только свободу от голода и эксплуатации, но также и свободу мысли, творчества. Мы имеем всего одну жизнь, любил говорить в «жаркие» августовские дни руководитель забастовочного комитета работников городского транспорта Зенек Квока, а потому еще в этой жизни хотим стать свободнее.

Сколько бы ни спекулировали вокруг выступления польского рабочего класса различные антисоциалистические силы, они не смогут изменить социалистического существа содержания стихийного протеста рабочих летом 1980 года в ПНР [39].

Основные особенности нынешнего кризиса в ПНР

Различие между духовным и умственным состоянием польского рабочего класса до августа и после августа так разительно, что до сих пор многие и публицисты и социологи теряются в догадках о причинах и истоках этого социального чуда. Наиболее трудным для объяснения и понимания как раз и является факт зарождения и быстрого распространения буквально во все толщи польского общества созидательного, я бы даже сказал, конструктивного оптимизма.

А так как у многих, кто пишет о событиях августа, не было достаточно времени для глубокого анализа истоков этого «чуда» (для него еще не выработалась эмоциональная дистанция), то им пришлось прибегнуть к наиболее правдоподобным и очевидным объяснениям его появления. Мол, в сущности, никакого чуда нет, просто польский рабочий класс еще раз подтвердил, как писал В. Маркевич, азбучную истину марксизма, что благодаря приобретенным в крупнопромышленном производстве навыкам дисциплины, солидарности пролетариат является решающей силой в борьбе за социальную справедливость [40]. Наверное, никогда так много не писали польские интеллектуалы о руководящей роли рабочего класса в социалистическом обществе, как в последние месяцы. Распространены попытки наделить польский рабочий класс теми социальными и духовными добродетелями, в которых ему отказывали даже классики марксизма. К примеру, известный польский социолог Ян Штрелецки в своем интервью еженедельнику Кultura говорил, что «сегодня уже является ошибочной точка зрения, согласно которой пролетариат сам не в состоянии выработать свое мировоззрение и свою идеологию, что в него революционное сознание надо вносить. Прошу всему этому не верить, ибо все это очередная интеллигентская фантазия, даю вам слово чести. Этот класс уже имеет сознание, и без нас, интеллигентов, имеет сознание, почерпнутое из собственного опыта, из собственной социальной экзистенции» [41].

Да, польский рабочий класс был инициатором выступления против извращений социализма в ПНР летом нынешнего года. Да, польский рабочий класс явился в Польше инициатором широких социально-экономических преобразований во всех сферах общества и в этом смысле способствовал разрешению наболевших проблем всех без исключения социальных классов и групп польского общества. Не будь августа 1980 года, наверное, еще долго бы польский крестьянин-единоличник ждал помощи от государства, а интеллигенция еще долго бы страдала от бесцеремонного диктата всевластной цензуры. Однако все эти несомненные заслуги польского рабочего класса в деле нынешнего политического, духовного и морального обновления польского общества, на наш взгляд, еще не дают основания говорить о том, что рабочему классу имманентно в силу его природы присуще качество создавать моральные и политические ценности, быть гарантом общественного прогресса, инициатором прогрессивных преобразований.

Ведь если бы эти качества были присущи ему от природы, то есть актуально присутствовали в его сознании и действиях всегда, то процесс морального и духовного разложения польского общества, в том числе и процессы духовного разложения самого рабочего класса, не зашел бы так далеко. Почему не всегда, не во всех случаях проявляются все те социальные добродетели рабочего класса, которые должны возникнуть в условиях индустриального промышленного производства? Почему рабочий не сразу сопротивляется своему превращению в роболе, а восстает только тогда, когда он им стал?

Обращает на себя внимание тот факт, что чаще всего в европейской истории, в том числе и в польской послевоенной истории, рабочий класс начинает протестовать тогда, когда напряжение достигает предела, когда уже действительно дальше жить по-старому нельзя.

Далее, обращает на себя внимание тот факт, что чаще всего выступления рабочего характера носят характер «бунта ненависти», причем непосредственной причиной этого «бунта» в польской послевоенной истории, как правило, были меркантильные соображения [42]. Не были исключением из этого правила, о чем говорилось выше, и выступления рабочих в июле — августе нынешнего года. В пятьдесят шестом в Познани, на заводе Gegielskim причиной взрыва были неоплаченные сверхурочные часы, в семидесятом году в Гданьске речь шла о ценах и заработной плате, в восьмидесятом году — о повышении заработной платы и гарантиях жизненного уровня в условиях инфляции.

В сущности, только при одном из трех известных польской послевоенной истории кризисов рабочий класс выступил так организованно, с сознанием своей социальной силы и с сознанием того, за что он борется [43]. Существует даже точка зрения — ее отстаивает польский политолог Артур Боднар, — что только в 1980 году рабочий класс выступил с таким широким кругом социально-политических требований, что превратило нынешний кризис в фактор, способствующий выработке целостной программы экономического и социально-политического обновления социализма в ПНР [44].

Не всегда, не во всех кризисах польский рабочий класс проявлял якобы имманентно присущую индустриальному пролетариату дисциплинированность, высокую организованность. В связи с чем есть все основания предположить, что истоки произошедшего «социального чуда» лежат не только в социальной экзистенции польского рабочего класса, но и в тех специфических условиях, как экономических, так и политических, культурных, которые несомненно способствовали его созреванию. В данном случае я имею в виду не только объективные причины нынешнего кризиса в ПНР, приведшие к недовольству рабочего класса и всего населения, но и все то, что придало этому нынешнему протесту такую высокую организованность, широту и социальную мощь. Невозможно понять, что произошло летом 1980 года в ПНР, не переходя на более конкретный, чем классовый, уровень анализа этих событий, не исследуя всю совокупность сопутствующих им условий и перемен.

К примеру, значительно больше можно узнать о причинах августовской победы польского рабочего класса, если мы выясним, кто конкретно из его рядов выступил с инициативой забастовок. Все дело в том, что в августе переступили через себя, через природный человеческих страх и понятную человеческую осторожность прежде всего молодые, большинство из которых пришло на производство в семидесятые годы. Им было это проще всего сделать, ибо у молодежи потребность социального самопроявления и потребность нового сильнее страха. У молодых нет достаточного жизненного опыта, они меньше связаны со сложившимся укладом жизни, однако у них есть то преимущество, что они более отважны. Каждая вещь чревата своей противоположностью, а тем более такой человеческий недостаток, как молодость, должен был обернуться своими положительными сторонами.

Молодые еще ни разу в жизни не проигрывали, и поэтому они не хотели верить в неудачу, в то, что ничего в жизни изменить нельзя [45]. Молодые еще не усвоили правила политической игры, а потому им было трудно понять, почему люди должны молчать, когда они хотят и имеют что сказать, почему нельзя назвать черное черным, а белое белым, почему самое дорогое и важное для человека — правда — находится под запретом.

Нынешние молодые рабочие были более образованы [46], чем старшее поколение рабочих, а потому у них более развито чувство собственного достоинства, более сильно развит иммунитет против всего иррационального, противоречащего человеческому разуму. «Молодое польское поколение, — как говорил экономист Анджей Тымовский, — является активным и мыслящим. И именно это поколение выиграло август» [47].

Чуда, собственно, никакого не было, если принять во внимание тот факт, что опорой и социальной основой рабочего протеста летом 1980 года в ПНР были прежде всего молодые рабочие, а именно та часть рабочего класса, которая и в силу своего образования, и в силу своей молодости, в силу еще не реализованных политических и социальных потребностей наиболее болезненно воспринимала теневые стороны политической жизни страны. «Напрасно наше правительство, — говорил в одной из телевизионных передач из Познани молодой рабочий, — трактует нас как политических младенцев. Мы прекрасно можем отличить правду от лжи, с нами давно уже пора говорить серьезно» [48].

То, что «август» является детищем молодых рабочих, стало результатом их социальной и политической активности, подтверждает тот факт, что забастовки, как правило, начинались на тех предприятиях, где они, то есть рабочие от 20 до 35 лет, составляли большинство. Как правило, это были предприятия, обладающие наиболее современным и сложным в техническом отношении оборудованием. Все дело в том, что август есть дело рук не просто молодых рабочих, а молодых высококвалифицированных рабочих. Большую роль в забастовочном движении лета 1980 года сыграли те, кто после школы получал профессиональное образование в училищах, техникумах при крупных предприятиях. Многие из них уже в шестнадцать, семнадцать лет прошли через заводскую проходную, поэтому они очень рано почувствовали себя самостоятельными во многих отношениях. Уровень их квалификации давал им право предъявлять высокие требования ко всем решениям администрации, касающимся технологического процесса организации труда.

Будучи жителями города [49], эти молодые рабочие ни по своим социальным и бытовым потребностям, ни по своей политической эрудиции не отличаются от своих сверстников-студентов. Их живо интересует все, что происходит в мире, в их собственной стране. К тому же у них есть перед своими сверстниками-студентами то большое преимущество, что они теснее связаны с повседневной действительностью, они активно включены во всю систему непосредственных связей, которые сложились в производстве, в политической жизни. Поэтому они активнее, чем их сверстники, выражали свое неприятие общих фраз и политических заклинаний, которые были характерны для идеологической жизни последних лет. Нет для молодого рабочего более ругательного слова, чем «слоганы», лозунги. Если люди говорят лозунгами, то, с точки зрения молодых рабочих, этим людям просто нечего сказать. Из этого совсем не следует, что молодые поляки утратили такие национальные черты, как романтизм, как готовность в любую минуту пожертвовать всем, даже жизнью во имя таких святых для них ценностей, как «родина», «свобода», «независимость». Все эти национальные черты свойственны нынешнему молодому поляку, как и его предкам. По этому поводу не может быть никаких иллюзий. Просто у нынешних молодых поляков в последние годы быстрее развилась такая национальная черта, как прагматизм. «Нельзя ничего понять в политической истории польской нации, — говорил мне как-то писатель Стефан Братковский, — если не учитывать тот факт, что поляк одновременно является и прозаичным прагматиком, и романтиком. Да, поляк много сил и энергии может отдавать добыванию денег. Он считает деньги. Он придает чрезвычайно большое значение семье, детям, всячески стремится, чтобы его семья жила лучше. В этом смысле он прозаичный прагматик. Но это только до определенной границы, до той границы, за которой лежат его основные национальные духовные ценности. Как только что-то начинает угрожать этим духовным ценностям, как только под угрозу становится индивидуальное достоинство, свобода, национальная честь, поляк превращается в романтика. В этом состоянии он уже не будет считаться ни с какими экономическими соображениями, выгодами быта и даже соображениями своей собственной шкуры. Массовый героизм — такая же черта польской нации, как и бытовой прагматизм».

Несомненно, в последние годы у молодежи быстрее рос характерный для поляков прагматизм. Он проявлялся и в быстром росте потребительских вожделений, и в недоверии к различного рода абстрактным идеям и лозунгам. Отсюда чрезвычайно возросшая у молодежи требовательность к содержанию политических лозунгов, отсюда и крайний политический скептицизм последних лет, когда стало ясно, что единственная цель политической пропаганды — скрыть правду от людей. Чем назойливее становилась пропаганда успеха, тем больше росло недоверие всего населения, и прежде всего молодежи, ко всему, что исходило от органов власти [50], тем больше возрастала роль здравого смысла при восприятии явлений и фактов общественной жизни. Такой привычный аргумент в пользу преимуществ социализма, как отсутствие эксплуатации и безработицы, не производил впечатления на молодежь, ибо реалистическое, прагматическое мышление вообще не приемлет отрицательных определений. Для него важно не то, чего нет, а то, что есть взамен. Кроме того, для современного человека все блага жизни отнюдь не сводятся только к благу труда, хотя оно остается объективно одним из важнейших благ жизни. Такое благо жизни, как свобода проявления своего мнения, как возможность знать правду, для образованного человека столь же важно, как и благо труда. Вот почему, как пишет Тадеуш Робак, молодое поколение не приемлет разговоры о том, что следует простить отсутствие всех перечисленных социальных благ на том основании, что в современной Польше уже нет ни безработицы, ни той нищеты, которая отличала межвоенную Польшу [51]. Молодому человеку трудно понять, почему нельзя вслух говорить о тех проблемах, которые всех волнуют, почему управляют страной люди, которые не пользуются никаким авторитетом, каким образом заведомо некомпетентные люди удерживаются у власти.

Для понимания настроений той молодежи, которая «выиграла август», следует учитывать, что это прежде всего молодежь, выросшая в условиях, когда Польша стала практически открытой страной. (В этом смысле август 1980 года является прямым следствием так называемого «политического либерализма» Эдуарда Герека.)

Это еще больше относится к молодежи портовых городов Шецина, Гданьска, Гдыни. Эти города, как говорит воевода Гданьска, открыты на весь мир, в результате чего люди этих городов более открыты к новым мыслям и идеям. Постоянные контакты с миром, с теми моряками, которые приезжают в эти города, с теми шведскими, французскими рабочими, которые устанавливали новое оборудование на судоверфях на Побережье, привели к тому, что меркой, образцом для оценки своей жизни у этих молодых рабочих стал уровень жизни развитых капиталистических стран. Здесь, конечно, реализм молодым людям отказал. Однако, справедливости ради, необходимо сказать, что никакими историческими условиями не объяснишь, почему польский рабочий, работающий точно на таком же оборудовании, как и французский, должен получать в шесть раз меньше, чем его коллега во Франции, почему в одном случае интенсификация труда не влияет на уровень жизни, а в другом существует тесная связь между интенсивностью труда и заработной платой. «Есть вопросы, — говорил по телевидению один из активистов Союза социалистической молодежи на заводе Цегельского в Познани, — на которые я людям не могу ответить. К примеру, с каждым годом растет интенсивность труда, совершенствуется технология, растут нормы выработки, за последние десять лет они выросли в несколько раз, а уровень жизни людей существенно не изменился. Куда это все девается, что мы создаем? Правительство нам постоянно говорило, что нет денег на повышение заработной платы, но в то же время на заводских дворах гниет оборудование на десятки миллионов злотых».

Один из польских журналистов назвал польские события 1980 года «революцией здравого смысла». К этому можно было бы только добавить, что это революция здравого смысла молодого человека. Именно то обстоятельство, что разум молодого человека наиболее болезненно воспринимает иррациональные стороны социального бытия, к которому уже привыкли взрослые, что разум молодого человека очень медленно приспосабливается к установившимся в обществе правилам политической игры, как раз и не предвидели ни социологи, анализирующие кризис, ни руководители партии и правительства. В сущности, все забастовки, которые проходили в июле и в начале августа в ПНР, были забастовками в рамках установившихся правил политической жизни. Рабочие сначала не требовали ни изменений в политической системе общества, ни изменений в методах руководства экономикой. Они требовали только то, что им полагалось как наемным рабочим, то есть чтобы заработная плата была приведена в соответствие со стоимостью рабочей силы, то есть с затратами на ее воспроизводство. И в том, что долгое время, на протяжении полутора месяцев бастующие нарочито подчеркивали, что они не покушаются на установившееся политическое статус-кво, необходимо видеть причину политической беспечности правительства. Если людям вообще от природы трудно представить нечто такое, чего нет в той действительности, которую они наблюдают, то во сто крат труднее это представить тем людям, которые жизненно заинтересованы в том, чтобы не произошло то, что может подорвать их социальные и политические позиции. Отсюда почти иррациональная вера руководства партии и правительства, что все уложится, что не стоит паниковать. «Мы живем в демократической стране, — сказал на одном из заседаний политбюро в июле Эдвард Герек, — а потому следует относиться к забастовкам как к нормальному явлению». Только для того чтобы убедить самих себя, что все обойдется, что еще ничего страшного нет, руководители партии и правительства посылали в июле для переговоров с рабочими второразрядных чиновников. К примеру, усмирять разбушевавшуюся бурю в Люблине в середине июля посылали заместителей начальников отдела Комиссии планирования, то есть людей, не имеющих полномочий принимать какие-либо решения. Спустя один день Э. Герек рядом с Люблином в Хелме выступал на очередном торжественном собрании, но ни словом не обмолвился о люблинской всеобщей забастовке.

С позиций того, что произошло позже, на переломе августа и сентября, подобное отношение к начавшимся забастовкам можно расценивать как преступное легкомыслие. Но если принять во внимание эту иррациональную веру правителей всех времен и народов в прочность созданного ими режима, то все эти факты легкомысленного отношения к начавшемуся забастовочному движению рабочих можно объяснить. Это мы сейчас, после всего того, что произошло, знаем, что позиции экипы Герека были непрочны. Однако до августовского конфликта и сам Герек, и, самое главное, его противники и в партии, и вне партии считали, что он достаточно силен, чтобы устоять даже в самой сложной ситуации. Ни руководство страны, ни его критики не предполагали, что уже наступил тот час, когда люди вдруг начнут вести себя иначе, то есть откажутся соблюдать установившиеся правила политической игры [52]. Даже интеллектуальная оппозиция в упомянутом манифесте «О состоянии польской нации и государства» не решилась на этот шаг, предлагая правительству возможность путем координации усилий всех заинтересованных сторон организовать общий фронт борьбы с кризисными явлениями. И поэтому руководству партии и страны тяжело было уверовать в то, что найдутся люди, которые рискнут вести себя иначе, чем вели себя год, два назад, что те, которые на протяжении десятилетия им рукоплескали, вдруг укажут им на дверь и скажут «вон». Если о рабочей молодежи, которая может взбунтоваться, забыли социологи, то тем более о ней забыло руководство страны. И первые, и вторые считали, что ее больше всего волнуют джинсы и дискотеки.

Дело не в том, что людям очень не хочется думать о худшем, об опасностях, которые им угрожают. Ведь они стараются забыть даже о том, что было. Как правило, люди, правительства, даже целые нации ничему не учатся у истории. В свете истории XX века уж слишком оптимистично звучат слова Маркса, что история повторяется только дважды, причем сначала в виде трагедии, а потом в виде фарса. Как мы теперь уже знаем, она может повторяться значительно больше раз. Несколько раз могут повторяться трагедии, и несколько раз могут повторяться фарсы. Но с этой очевидной и уже сотни раз доказанной истиной почему-то никто не хочет примириться. Обычно все считают, что «такое уже никогда не повторится».

Так думали и руководители ПОРП в июле, в начале августа этого года. И самое парадоксальное, что их тактика, по крайней мере, на ближайшие полгода-год могла оказаться верной. Кризис мог произойти несколько месяцев спустя, в другом городе, как это было в 1976 году, и принять другие формы. Не было никакой фатальной необходимости, чтобы возник именно августовский кризис и чтобы он окончился именно гданьскими соглашениями. Сегодня об этом в Польше мало кто вспоминает, однако у тех, кто считает, что развитие событий летом нынешнего года могло сложиться иначе, есть достаточно аргументов, чтобы подтвердить свою точку зрения. Характерно в этом отношении выступление одного из экспертов межзаводского забастовочного комитета в Гданьске, ответственного секретаря объединении католической интеллигенции Анджея Веловейского на заседании польского товарищества социологов 18 сентября. «Сегодня, — говорил А. Веловейский, — мы говорим о гданьских событиях 1980 года как о чем-то неотвратимом в польской истории, а о свободных и независимых профсоюзах — как единственно возможном политическом результате этих событий. Однако это неверно. Более того, с фактической точки зрения то, что произошло в Гданьске во второй половине августа, является более случайным, чем необходимым. Ведь, в сущности, забастовка, которая началась в Гданьске на судоверфи им. В.И. Ленина пятнадцатого августа, ничем не отличалась от всех тех забастовок, которые в июле и в начале августа имели место в стране. Требования рабочих на этом первоначальном этапе носили чисто экономический характер. Поэтому государственной комиссии сравнительно легко удалось найти компромисс с руководителями забастовки. Уже шестнадцатого августа в четыре часа дня Лех Валенса выступил по мегафону и объявил об окончании забастовки. 17 августа должна была начаться обычная рабочая смена. Однако в эти минуты произошло то, чего никто не мог предвидеть и что существенно изменило ход августовских событий. Именно в эти минуты, когда по мегафону с экскаватора говорил Лех Валенса, на территорию судоверфи им. В.И. Ленина начали входить делегации от других бастующих предприятий Гданьска. Всего на территорию судоверфи в течение не более часа пришли 32 делегации от бастующих предприятий. Именно делегаты этих предприятий Сопота, Гдыни, Гданьска потребовали от Леха Валенсы, чтобы он отменил решение об окончании забастовки и расширил список требований рабочих за счет политических требований. Только тогда, в субботу, образовавшийся межзаводской комитет бастующих начал серьезно обсуждать вопрос о не зависимых от партии свободных профсоюзах, вопрос о персональной ответственности за экономические ошибки семидесятых годов. С этого момента развитие событий пошло в другом, а именно в политическом направлении».

Таким образом, если верить участникам гданьских событий, только 16 августа были впервые нарушены правила политической игры, впервые в явной, открытой форме был поставлен под вопрос сам способ осуществлений экипой Герека руководящей роли Коммунистической партии в польском обществе. Таким образом, специфика августовских событий состоит не только и не столько в высокой организации забастовок, а именно в этом стихийном решении бастующих придать своим требованиям политический характер, добиваться создания социальных и политических институтов, которые бы давали рабочим возможность в рамках Конституции отстаивать свои права. Таким образом, можно сказать, что подлинным субъектом августовских событий явились те социальные группы, которые не могли быть удовлетворены чисто экономическим решением конфликта. Можно предположить, что такой силой как раз явилась та молодежь, о которой говорят, что она выиграла август. В сущности, при более подробном анализе событий становится ясно, что молодежь не только выиграла август, но и сформулировала сначала, в стихийной форме все социальные и политические задачи августовского движения. Решение рабочих судоверфи им. В.И. Ленина 16 августа прекратить забастовку, в сущности, было решением старшего поколения рабочих, которые добились чего хотели, а именно существенного повышения заработной платы. В возможность добиться большего они не верили, а потому большего они и не требовали. Но этого было мало для молодых рабочих. Ведь для них как для молодых, образованных людей иметь надежду на социальный рост, на возможность активной социально-политической самореализации не менее важно, чем получить надбавку к зарплате. И они прекрасно понимали, что если не изменятся сами формы управления производством и обществом, они не имеют никаких шансов реализовать свою потребность социальной самореализации, свое желание влиять на положение дел на производстве. Вот почему они настояли на эскалации требований бастующих, принесли в жертву своим политическим амбициям уже выигранные материальные блага. Справедливости ради надо сказать, что на этой эскалации политических требований настаивали не только молодые рабочие, но и молодые инженеры, техники. К примеру, в Шецине, где политические требования носили более отчетливый и развернутый характер, где была выдвинута целая программа совершенствования политической структуры социализма, значительное влияние на ход событий оказывала инженерно-техническая молодежь. Так что, в сущности, начиная с 16 августа, когда протест бастующих приобрел ярко выраженный политический характер и стал протестом против извращений и деформаций социализма, он потерял свою узкую классовую окраску и превратился в протест всех работающих, всех трудящихся [53]. Об этом свидетельствует тот факт, что в Шецине, Гданьске, Гдыне, Эльблонге забастовка приняла всеобщий характер. Позже, с 20 августа по 1 сентября, забастовки «Солидарности» происходили во всей стране. Как только отчетливо проявился политический характер требований гданьских рабочих, водораздел на классы и социальные категории перестал играть какую-либо роль. В этих условиях сразу стало ясно, что в социалистическом обществе, даже когда в значительных масштабах сохраняется частное сельскохозяйственное производство, решающее значение имеет участие тех или иных общественных групп в организации общественной жизни, в управлении обществом. С социально-политической точки зрения, различие между польским рабочим классом, который работает на обобществленных средствах производства, и крестьянами-частниками оказалось куда менее существенным, чем различие между государственным и партийным аппаратом, который осуществлял власть от имени рабочего класса, и самим рабочим классом. Как оказалось, с этой политической точки зрения, различие между интеллигенцией, которая управляет, и интеллигенцией, не принимающей участия в принятии управленческих решений, куда более значительно, чем, к примеру, различие между последней и крестьянством. События 1980 года в ПНР показали, что в условиях централизованного управления обществом, когда все основные решения, связанные с жизнью людей, в том числе и с их благосостоянием, формулируются исключительно на верхних этажах управленческого аппарата, социальные и политические позиции всех остальных классов и социальных групп значительно сближаются. Все последние принадлежат к одному классу управляемых. Все, независимо от содержания труда и отношения к средствам производства, становятся зависимыми от тех, кто действительно распоряжается всеми средствами производства. Не случайно рабочие на Побережье на втором, то есть на политическом, этапе забастовки выступали уже от имени всего польского народа [54].

Этим объясняется уже упомянутый выше факт, что в списке требований гданьских рабочих в равной степени были представлены как интересы крестьян, так и интересы интеллигенции, студенчества, пенсионеров и даже медсестер. Можно объяснить этот факт влиянием экспертов со стороны оппозиционной интеллигенции. Однако одновременно следует считаться с тем, что рабочие Побережья не стали бы с такой решимостью бороться за интересы других классов и социальных групп, если бы относились к ним как к чужим интересам. Дальнейший ход событий и, в частности, требование «Солидарности», чтобы правительство обеспечило четкие конституционные и правовые гарантии развития семейного (частного) сельскохозяйственного производства, подтвердил общенациональную природу требований гданьских рабочих. В этих экстремальных условиях августа, а затем сентября и октября, пишет польский политолог Вальдемар Щепаньский, «сразу же исчезло старое двухполюсное видение общества, согласно которому, с одной стороны, существует рабочий класс, а с другой — вся остальная часть общества. В последние дни каждый сначала относится к себе как к поляку, а потом начинает задумываться о том, к какой социальной группе он принадлежит» [55].

В том, что в период августовских событий явственно обнаружился водораздел между теми, кто управляет, вернее, между теми, кто плохо управляет, и всем остальным обществом, по-видимому, и следует искать причину того, что в эти дни понятие «польский народ» не всегда отождествлялось с нынешним польским государством. Дело не только в том, что, как пишет Артур Боднар, в политическом мышлении поляков государство трактуется инструментально, то есть в нем не видят фундамент политической жизни народа, и при этом упускается из виду, что только государство в наиболее оптимальной форме может организовать и выразить существование народа. По-видимому, следует считаться и с тем, что, когда протест подавляющего большинства населения направлен против аппарата управления обществом, в том числе и против государственной администрации, он не может отождествлять себя целиком с государством. Тем более трудно отождествить на уровне обыденного мышления польскую нацию, польский народ с наиболее раздражающей население партийной и государственной бюрократией. Чем более возрастала начиная с середины семидесятых годов в Польше власть этой партийно-государственной бюрократии, тем более она освобождалась от контроля со стороны общества, тем более она становилась объектом общенационального неприятия. Особенность польской ситуации конца семидесятых годов состояла в том, что водораздел между управляемыми и управляющими начал очень быстро соединяться с водоразделом, характерным для традиционных антагонистических обществ, то есть с водоразделом между богатыми и бедными, что вызывало еще больший антагонизм между управляющими и управляемыми и, соответственно, большую напряженность в обществе. Наложение этой линии «группа людей, принимающая решения, связанные с организацией производства и распределением его результатов, и трудящиеся, то есть работодатели и рабочие» [56] с линией «богатые и бедные» было обусловлено, с одной стороны, иностранными займами, которые образовали своеобразный экономический фонд для материальных злоупотреблений партийного и государственного аппарата, с другой — взрывом потребительских вожделений, который в равной степени охватил как управляющих, так и управляемых.

Таким образом, ко всем отмеченным выше особенностям кризиса 1980 года в ПНР следует еще отнести и указанную общенациональную конфронтацию большинства населения с властью в условиях легализации материальных благ жизни, признания их роли и значения в жизни людей. Кризис 1980 года произошел на особом этапе развития социалистического общества, а именно тогда, когда со всей остротой встала проблема удовлетворения естественных и прежде всего материальных, бытовых потребностей людей. Наложение целого ряда часто не связанных генетически, объективных процессов и обусловило социально-политическую специфику кризиса 1980 года в ПНР.

К этим объективным процессам следует отнести, во-первых, значительный рост уровня образования польского рабочего класса за счет его молодого пополнения, что в целом привело к качественному изменению общественного сознания польского общества, к еще большему возрастанию в его духовной жизни роли таких ценностей, как развитое чувство собственного достоинства [57], возможность социальной и прежде всего политической самореализации.

Во-вторых, отмеченный выше процесс реабилитации идеологическими средствами роли и значения материальных благ и прежде всего благ индивидуального быта в жизни людей. В Польше этот естественный для условий нормального функционирования социалистического общества процесс ускорялся благодаря прямому влиянию образцов быта и потребления развитых капиталистических стран и прежде всего тех капиталистических стран, с чьей культурой всегда традиционно была связана польская культура. Этот процесс «взрыва» человеческих желаний, быстрого роста уровня материальных потребностей носил в последние десять лет естественный характер. Подобные процессы происходили и в других европейских социалистических странах. Поэтому вряд ли правомерно обвинять прошлое руководство партии во главе с Гереком, что оно в своей идеологической деятельности делало акцент на материальных потребностях, на индивидуальных благах жизни отдельных людей [58]. Как бы мы ни относились к так называемой концепции развитого социализма, очевидно, что без прочного материального достатка никакого социализма быть не может. Другое дело, что в условиях легализации достатка и отчасти гедонистических ценностей должна измениться и практика подбора и смены кадров на руководящих постах в партии и в правительстве, должна измениться система материального стимулирования тех, кто управляет обществом.

В-третьих, следует считаться с уже отмеченным фактом, что в семидесятых годах власть в партии перешла от тех, кто устанавливал социалистическую власть в Польше, к тем, кто сделал карьеру в структурах той партийной и государственной власти, которая сложилась в стране. Процесс этот был обусловлен как естественным биологическими факторами, так и мировоззренческими. Люди, пришедшие к власти вместе с Эдвардом Гереком, хотели опираться на свои собственные кадры, на тех, кто разделял их прагматическо-технократическое видение задач и проблем социализма.

В-четвертых, следует упомянуть еще раз о том процессе политической либерализации, который затронул почти все стороны общественной жизни. Исключением, пожалуй, была только внутрипартийная жизнь, где царил дух нетерпимости ко всему, что несло на себе печать самостоятельности и самобытности.

Сегодня в пылу критики действительно имевших в последние годы место грубых нарушений социалистической законности польская интеллигенция забывает о том, что при всех своих недостатках политический строй в ПНР в семидесятые годы был одним из наиболее демократических среди европейских социалистических стран, включая и Югославию. Именно в семидесятые годы в Польше практически была легализована деятельность различного рода оппозиционных групп. Именно в Польше проявлялась редкая для европейских социалистических стран политическая терпимость к различного рода группировкам, открыто выступающим против марксистско-ленинской идеологии. Мировоззренческий плюрализм в общественно-политической жизни появился задолго до августа 1980 года. Наиболее показательным в этом отношении является тесное сотрудничество между социалистическим государством и Костелом, начало которому также было положено в Польше в семидесятые годы. Кульминационным моментом упрочения мировоззренческого плюрализма в общественной жизни ПНР был приезд Папы Иоанна Павла II. Именно во время встреч и приветствия населением Папы-поляка со всей отчетливостью и в наиболее зримой форме проявилась практика мировоззренческого плюрализма, факт сосуществования различных концепций человеческого бытия. Наиболее впечатляющим и имевшим далеко идущие последствия был факт сосуществования в эти несколько июньских дней 1979 года двух властей, двух органов, осуществляющих контроль за общественной жизнью, а именно сосуществования и взаимодействия церковных органов, ответственных за порядок, и органов милиции, государственной безопасности.

И, наконец, пятым процессом, который оказал и оказывает влияние на кризис 1980 года в ПНР, является характерное для последних лет осознание в широких масштабах и на всех уровнях общественного сознания неустойчивости всех без исключения политических структур и тех духовных, мировоззренческих ценностей, которые лежат в их основе. Большое влияние на общественное сознание польского населения, прежде всего через подсознание, оказала Иранская революция.

Все эти отмеченные выше объективные и субъективные сдвиги наложили существенный отпечаток на конфликт между руководством страны и всем остальным населением. К примеру, персональные изменения в структуре власти и в самом ее образе жизни явились факторами, способствующими, наряду с другими, образованию этого конфликта. Приход к власти так называемых аппаратчиков привел прежде всего к окончательной демифологизации партийной власти. В польской рабочей и социалистической партии, собственно, никогда и не были популярны идеи вождизма, к примеру как в РКП(б). Однако те люди, которые пришли к власти после освобождения Польши, все же обладали несомненными нравственными и духовными достоинствами. Они сидели в тюрьмах, они возглавляли вооруженную борьбу с антисоциалистическими силами, они с оружием в руках боролись с фашизмом. В этом смысле они обладали определенными значительными достоинствами, которые давали им право обладать такой исключительной вещью, как власть. Последнее несомненно способствовало авторитету руководителей партии, по крайней мере в глазах ее рядовых членов. Однако когда вместе с Гереком пришли к власти ничем не проявившие себя аппаратчики, отношение к власти, в том числе и к партийной власти, существенно изменилось. Теперь уже каждый член общества имел полное право сравнивать себя с теми, кто управляет страной. И, как правило, это сравнение было не в пользу тех, кто занимал ключевые позиции в руководстве страной. Дело в том, что все, и Бабюх, и Лукашевич, и Вжащик, и Пыха, и многие другие, не обладали ни одним несомненным достоинством, которое позволило бы оправдать сам факт приобретения власти [59]. Никто из них, в чем мог убедиться каждый гражданин ПНР, не обладал ни природным умом, ни элементарным человеческим обаянием. Каждый знал, что никто из них не является ни хорошим специалистом, ни даже образованным человеком. Все эти личные недостатки не воспринимались так остро, пока еще существовала иллюзия, что новая экономическая стратегия сама по себе приведет к желаемым социальным благам. Однако начиная с середины семидесятых годов, когда, с одной стороны, стала видна беспочвенность этих надежд, а с другой, когда стало очевидно, что ни о чем другом, кроме личных благ и привилегий, эти недообразованные аппаратчики не озабочены, личное эмоциональное неприятие населением страны этих бесталанных руководителей стало существенным элементом духовной жизни общества. «Почему эти люди, которые ничем не отличились и которые не умеют ничего делать, должны жить в десятки, сотни раз лучше, чем я, простой рабочий, который так тяжело работает?» — вот вопрос, который одновременно возник в сознании миллионов людей. Еще острее эта проблема должна была восприниматься наиболее образованной частью общества, включая и молодые пополнения польского рабочего класса.

Все это привело к тому, что еще перед августовским кризисом 1980 года для оценки социально-политической позиции тех или иных социальных групп или индивидов было уже недостаточно декларируемое ими отношение к социализму или их партийная принадлежность. Как писал публицист Мечислав Краевский, «объективно против социализма выступали даже многие члены партии, работающие в различных звеньях государственного и партийного аппарата, которые погрязли в коррупции, те, кто во главу угла всей своей государственной деятельности ставил исключительно защиту своих интересов, кто был парализован от страха, что наступит час возмездия, что они будут осуждены партией и рабочим классом. В этом смысле отход от коренных интересов рабочего класса или ошибки, объективно способствующие ослаблению устоев социализма, также направлены против него» (Literatura, 18.IX.1980).

В силу резкого падения авторитета тех, кто выступал от имени партии и социализма, само выступление против них с самого начала воспринималось не как выступление против социализма, а как выступление против тех, кто извращает природу социализма.

Таким образом, два таких, казалось бы, несвязанных процесса, как рост уровня образования в обществе и усиление власти аппаратчиков, оказались аккумуляторами политического напряжения в обществе. Несоответствие личных достоинств главных управляющих в ПНР, их методов руководства страной, объективных экономических результатов их деятельности уровню образования страны и его социально-экономическим требованиям становилось так очевидно, так вопиюще, что при малейшем нарушении усиленно поддерживаемого властью статус-кво этот конфликт должен был принять открытую форму. Последнему, как показал август 1980 года, как раз и способствовала политическая практика семидесятых годов, практика открытого выступления против руководства страны некоторых оппозиционных групп, отдельных представителей власти. Мне думается, что если не было бы в польском обществе в семидесятые годы так много частных случаев открытой конфронтации со взглядами руководства страны, если бы не нарушалось так часто провозглашенное официальной пропагандой социально-политическое единство руководства партии с польским народом, то открытая конфронтация народа с властью произошла бы несколько позже при худших, чем существуют сейчас, экономических условиях и, возможно, приняла бы более драматические, жесткие формы, чем это было в августе. Ускорению открытой конфронтации способствовали и появление нетерпеливой рабочей молодежи, плохо знакомой с польской историей, а потому не очень серьезно задумывающейся о возможных социально-политических последствиях открытого выступления против власти, и то немаловажное обстоятельство, что с декабря 1970 года рабочий класс почувствовал свою силу.

Для того чтобы эта конфронтация стала явной, было достаточно, чтобы где-то в одном месте были нарушены установившиеся в последнее десятилетие правила политической игры, чтобы вещи начали называться своими именами. Это произошло в Гданьске, и на это были серьезные основания. Во-первых, ни один отряд польского рабочего класса не чувствовал себя таким обманутым, как рабочий класс Побережья. Они простили руководству партии расправу над своими близкими, у них хватило нравственного мужества, чтобы снова поверить уже новому руководству партии, а их жестоко обманули. Поэтому при малейшем поводе, а таким поводом было увольнение 14 августа с работы активной участницы декабрьских событий 1970 года Валентинович, рабочие судоверфи им. В.И. Ленина в Гданьске должны были выступить. Этому способствовало еще и то обстоятельство, на которое справедливо обращал внимание воевода Гданьска Ежи Колодзейский, что рабочие этой судоверфи всегда чувствовали себя в большей безопасности, чем рабочие на других крупных предприятиях страны. «Спецификой Побережья, — пишет Ежи Колодзейский, — является концентрация больших отрядов рабочего класса на очень малом пространстве. Прошу себе вообразить 50 000 людей, сгруппированных практически на одной малой площадке, разделенной только невысокими заборами. Это характерно для Гданьска. В Гдыни на приблизительно такой же территории сконцентрировано 25-30 тысяч рабочих. К тому же каждый из этих концентрирующихся в одном месте крупных отрядов рабочего класса находится одновременно почти в центре большого города. Это дает ощущение силы и уменьшает чувство угрозы» [60]. К тому же следует, как отмечает воевода Гданьска, считаться с тем фактом, «что молодые двадцатилетние, тридцатилетние рабочие, явившиеся инициаторами забастовки, являются детьми тех предприимчивых и динамичных людей, которые эмигрировали сюда после освобождения Польши. Эмигранты — это всегда более приспособленные к трудностям люди, умеющие преодолевать их. Те молодые люди, которые здесь родились, приобрели свою боевитость и динамичность от своих отцов» [61].

Конечно, забастовка рабочих на судоверфи В.И. Ленина в Гданьске не имела бы таких серьезных политических последствий, если бы ее сначала не поддержали рабочие Побережья, а затем вся страна. Не следует забывать тот факт, на который почему-то никто не обращает внимания в польской прессе, что в действительности забастовка, спровоцированная увольнением Валентинович 14 августа на судоверфи им. В.И. Ленина, окончилась. Все четыре требования, выдвинутые рабочими 14 августа, в результате переговоров с дирекцией к 16 августа были удовлетворены.

Была восстановлена на работе уже спустя час после увольнения Валентинович, было обещано в годовщину гданьских событий 16 декабря 1970 года на месте расстрела поставить памятник погибшим, было обещано повышение заработной платы каждому рабочему в размерах до 2000 злотых и, наконец, было разрешено проводить свободные и тайные выборы в профсоюзный комитет. Об этом и об окончании забастовки объявил по радиоузлу в 16.00 16 августа Лех Валенса и призвал рабочих приступить к работе утром в понедельник 18 августа. Однако в то время, когда Лех Валенса объявлял об окончании забастовки, на территорию судоверфи начали входить делегации от двадцати четырех более мелких предприятий Гданьска, Сопота, Гдыни, которые бастовали в знак солидарности с требованиями ее рабочих. Делегации начали собираться в зале, где перед этим проходили переговоры с дирекцией. Многие из прибывших выражали недовольство исходом переговоров. Кто-то из зала выкрикнул: «Вы своего добились, а нас теперь, беззащитных, сгноят», — на что из президиума Лех Валенса ответил фразой: «Хорошо, продолжаем забастовку, формулируйте ваши требования к администрации и правительству». Уже 17 августа был избран межзаводской стачечный комитет и были сформулированы основные требования бастующих [62]. Забастовка предприятий Гданьска приобрела с этого момента открытый политический характер, ее начали возглавлять наиболее радикально настроенные представители рабочих и инженерно-технического персонала, инициативу перехватили те, кто на протяжении нескольких лет вынашивал идею создания свободных и независимых профсоюзов, и прежде всего интеллигенты, принимающие активное участие в организации всеобщей забастовки [63].

Примечательно, что в первом списке требований рабочих судоверфи им. В.И. Ленина проблема свободных профсоюзов не была сформулирована в явной и открытой форме. И только тогда, когда идеологи свободных профсоюзов почувствовали подлинную силу протеста рабочих против власти, когда поняли, что эту идею поддержат без исключения все рабочие, не только молодые, но и старшие, они выдвинули свой основной лозунг. Решающим фактором, определившим популярность этого требования, как отмечали в своих выступлениях на заседании Социологического общества 18 сентября эксперты стачечного комитета Гаремик и Веловейский, было абсолютное недоверие рабочих словам и обещаниям власти. В этих условиях, как говорил Анджей Веловейский, мог победить любой лозунг, призывающий к созданию организации рабочих, гарантирующий им возможность защиты своих прав от посягательств администрации и государственной бюрократии. Если бы идея «рабочих советов» не скомпрометировала себя в 1956–1957 годах, говорил А. Веловейский, то не получила бы популярность идея свободных профсоюзов. Вообще если бы рабочие других предприятий Гданьска не поддержали требования рабочих судоверфи В.И. Ленина и прежде всего требования поставить памятник жертвам декабрьских событий 1970 года, то могло и не быть августа 1980 года и начавшегося процесса обновления. Решающую роль во всем, что произошло в августе на Побережье, сыграло недоверие рабочих к правительству.

Кто знает, как бы обернулось дело, если бы все же Герек решился бы на этот шаг, приехал в Гданьск в самом начале забастовки, приехал бы туда с программой политического обновления страны сверху. Однако этого не произошло. Политическое мышление аппаратчиков, которые целиком захватили власть в стране в семидесятые годы, до этого не доросло. На подобные смелые решения и смелые идеи людей, которые всю свою карьеру в аппарате построили на четком выполнении директив и указаний сверху, не хватило. Они просто не привыкли, не научились за всю свою политическую жизнь создавать новые ситуации, принимать неожиданные, смелые решения. К этому, к решительным и своевременным действиям и решениям бывают подготовлены только профессиональные революционеры.

Недоверие старшего поколения рабочего класса Побережья к правительству Герека, ко всем его соратникам и предопределило его политический выбор, его решение бороться под знаменами и лозунгами своих детей. Чем больше правительство хитрило, тем больше оно уклонялось от серьезного разговора с бастующими рабочими, тем больше росла солидарность рабочих старшего поколения с экстремистски настроенными молодыми рабочими, тем больше росла солидарность всего населения Побережья с бастующими рабочими, тем серьезнее становилось политическое содержание самого августовского кризиса. «В эти дни, — как пишет социолог Анджей Тымовский, — со всей силой проявилось то, что сейчас называется “кризисом доверия” между властью и гражданами. Это недоверие к власти вытекало прежде всего из того, что она не реализовала свои обещания. Был экспертом межзаводского забастовочного комитета в Щецине и постоянно слышал от бастующих рабочих, что они уже не верят ни одному слову властей, ни одному ее обещанию, что власть им обещала разные вещи, но из этого никогда ничего не происходило в жизни. Кроме того, власть никогда ничего не объясняла людям. Говорила им, что только надо работать, и больше ничего. Но если люди уж очень возмущались, то приезжал кто-то из наиболее говорливых из Варшавы, говорил о том, что страна переживает трудности или о трудностях роста, раздавал талоны на дефицитные товары, и на этом все кончалось» [64].

Конечно, решимость рабочим придавало не только их недоверие, нелюбовь к власти, но и воспоминания прошлого. До тех пор пока дело шло о деньгах, о повышении заработной платы, трагедия декабря 1970 года не в такой степени присутствовала в сознании бастующих. Но по мере того как накалялись политические страсти, как росло духовное напряжение, все больше и больше оживали в памяти трагические события декабря 1970 года. Люди обычно не любят вспоминать о том, что обязывает их к выводам и решениям, к которым они ни морально, ни психически не готовы. Но как только возникают условия для этих неизбежных выводов, они смело вторгаются в свою память, оживляют в ней все, что связано с наиболее тяжкими переживаниями прошлого. Этого нетрудно достичь, когда эти переживания связаны с пролитой кровью. Правители обычно не хотят считаться с тем фактом, что пролитая кровь на протяжении столетий будоражит сознание людей. Тем более, она активно воздействует на настроения и самочувствие тех, кто участвовал в этих трагических событиях, кто видел эту пролитую кровь. Их сознание и без того постоянно возвращается к тому, что было, к тому, что они пережили. Поэтому можно представить, какого большого морального усилия им стоило само прощение власти того, что произошло. Вот почему как только события снова начали двигаться назад, к ситуации декабря 1970 года, чем явственнее снова становился конфликт с властью, тем ярче становились в сознании образы тех декабрьских дней. Символ креста был характерен для всей первой части политической забастовки от 16 до 23 августа, когда среди бастующих преобладали анархические и апокалипсические настроения, когда доминировало чувство тревоги, неопределенности, когда поступками и действиями бастующих руководила только злоба — злоба ко всему, что олицетворяла собой власть. Без креста в такой ситуации эти экзальтированные люди не могли обойтись. Они не знали, что из всего этого выйдет. Отсюда самоэкзальтация, отсюда ощущение достигнутой внутренней свободы, радость победы над страхом, но отсюда и потребность символа. Для поляка таким символом всегда являлся красно-белый флаг и крест. Без символа в этом состоянии крайнего духовного напряжения человек не может обойтись.

Без декабря 1970 года и июня 1976 года действительно в Польше не было бы августа 1980 года. Однако декабрь 1970 года не только влиял на политические настроения и эмоции, не только помог рабочим нарушить еще раз сложившиеся правила политической игры и тем самым в открытой и обнаженной форме выявить конфликт трудящихся Польши с руководством партии и страны. Декабрь 1970 года влиял также на понимание причин этого конфликта, на понимание возможных путей его разрешения. Особенность кризиса 1980 года состояла в том, что он произошел тогда, когда окончательно были рассеяны иллюзии, связанные с ролью и значением тех или иных персон, стоящих у руководства партией и страной. Всеобщая забастовка рабочих Побережья в августе была направлена не против отдельных личностей, стоящих во главе руководства партией и страной, и даже не против партийно-государственной бюрократии как социального слоя, а против определенных принципов управления социалистическим обществом, против методов осуществления руководящей роли партии, методов руководства экономикой, противоречащих разуму, человеческому достоинству — противоречащих коренным интересам общества. Задолго до августа 1980 года на всех уровнях сознания польского общества можно было обнаружить это функциональное видение причин углубляющегося кризиса. Все прекрасно понимали, что менять надо в первую очередь не людей, стоящих во главе государства и партии, а те принципы организации производства и политической жизни, которые приводят к таким плачевным результатам. В этом смысле, на мой взгляд, было бы неверно недооценивать программно-позитивную сторону кризиса 1980 года в ПНР [65]. Глубину сдвигов, происходящих в сфере общественного сознания, вряд ли можно оценивать только по итогам теоретических дискуссий, происходящих на страницах газет и журналов. Если простые люди, трудящиеся массы осознали тот факт, что состояние экономики, культуры, всей общественной жизни зависит не столько от индивидуальных и нравственных особенностей тех, кто управляет, а от того, как организована эта экономика и политическая жизнь, от того, насколько эффективны те принципы и институты, в соответствии с которыми они организованы, то это чрезвычайно много. На мой взгляд, особенность и отличие польских событий 1980 года от всех крупных социально-политических событий ХХ века состоит прежде всего в социально-политическом реализме его участников. Теперь, уже в конце ХХ века, люди прекрасно понимают, что многое не меняется от социального происхождения лиц и социальных групп, стоящих у руля управления обществом. Бывший рабочий, ставший у руля социалистического государства, может оказаться еще более ненавистным трудящимся массам, чем короли, князья и буржуа, угнетавшие их в прошлом. Еще меньше результатов приносит распределение благ бывших управляющих среди большинства бывших управляемых. Если сегодня рабочие и рядовые члены партии и добиваются конфискации всех незаконно приобретенных дач бывших руководителей страны и публичного определения меры ответственности каждого из них за допущенные ошибки, то делают это только для восстановления в правах человеческой справедливости, а отнюдь не из-за убеждения, что репрессии над виновными могут помочь выходу из кризиса. Характерно, что сегодня, в условиях продолжающегося кризиса в ПНР, никто не выдвигает каких-либо развернутых социально-политических программ, связанных с преобразованием в сфере собственности, с ростом социального равенства. Никто сейчас в Польше не ждет какого-либо социального или экономического чуда. И это потому, что после неудач семидесятых годов как-то сразу всем стало ясно, что какого-либо социального и экономического чуда в жизни людей вообще трудно ожидать. Ничто не может помочь обществу, если в нем поражены болезнью основные его жизненные функции — функции регуляции, то есть управления, функции передачи информации и т.д.

Люди обычно задумываются о наиболее серьезных, глубинных причинах их несчастий и неудач тогда, когда исчерпывают себя наиболее простые, внешние способы их объяснения. Точно так же обстоит дело и с пониманием причин трудностей развития социализма в сознании широких трудящихся масс. Сначала вина за эти трудности возлагается на отдельных лиц, руководителей социалистического строительства или же на исторические обстоятельства: низкий уровень развития промышленного производства, низкую культуру труда, отсутствие сырья и т.д. И только спустя десятилетия, когда становится ясно, что этими внешними причинами многое не объяснишь, люди начинают серьезно задумываться о самих принципах социалистической организации, о наиболее эффективных формах их воплощения в жизнь [66].

Одна из основных особенностей польского кризиса 1980 года как раз и состоит в том, что он практически впервые в истории социалистических стран показал огромное функциональное значение методов и структур управления, принципов подбора управленческих кадров и контроля за ними для всей общественной жизни. Этим, по-моему, и можно объяснить тот факт, что все другие проблемы организации социалистического общества, проблемы соотношения между государственной, кооперативной и частной формой собственности, проблемы преодоления различий между рабочим классом, крестьянством и интеллигенцией и другие отошли на второй план по сравнению с проблемой «Как управлять социалистическим обществом, чтобы оно нормально развивалось, чтобы люди могли нормально жить и работать?» [67]. Вот почему главным объектом критики стали методы и принципы управления обществом и политической жизнью, характерные для последнего десятилетия. Опыт семидесятых годов научил поляков, что ни технологическая модернизация производства, ни раскрепощение частной инициативы в некоторых отраслях сферы обслуживания, ни привлечение ученых и молодых людей в партийный аппарат ничего не в состоянии изменить, если не меняются методы управления обществом. Авторитарные методы управления, иерархическая структура власти и распределения власти при любой технологии и любых формах собственности приведут к возрождению феодальной системы отношений, с которыми они генетически связаны. Такого функционального видения общественных, социальных, политических проблем, характерного для нынешнего кризиса в ПНР, не знала ни одна социальная революция в истории человечества. Этим, по-моему, можно объяснить тот факт, что предложения и программы выхода из создавшегося кризиса формулируются не в политических категориях и терминах, а в социальных. Проблема выбора путей социально-экономического и политического развития Польши свелась к проблеме выбора здоровой, прежде всего в социально-психологическом отношении, организации общества. Наиболее остро сформулировал эту альтернативу Ежи Ветр в одной из публикаций последнего времени. «Если основные социальные требования в современном обществе не удовлетворяются, то его функционирование начинает блокироваться, начинается процесс дегенерации. Выбирать можно только между здоровым и больным обществом».

Сегодня никто не говорит в Польше о завершении переходного периода или о строительстве развитого социализма, зато чрезвычайно много говорится и пишется о создании условий, способствующих производственной и социально-политической активности трудящихся, о создании условий, чтобы каждая человеческая способность, каждый человеческий талант, каждое открытие могли принести пользу польскому народу и обществу. Как пишет журналист Тадеуш Робак, «речь идет о создании такой системы социальной деятельности, которая не вызывала бы напряжения, конфликтов, недовольства, которая не создавала бы у трудящихся ощущения принуждения, не озадачивала бы его бесконечными нонсенсами, вызывающими у них, рабочих, дух неприятия и сопротивления. Требование всего этого отнюдь не является особым грехом перед обществом. Речь идет ни о чем другом, как о нормальных условиях функционирования производства, хотя это звучит вульгарно» («Źycie Literackie», 28.IX.1980).

Сегодня никто не говорит в Польше о стирании классовых различий, о преодолении различий между городом и деревней, однако чрезвычайно много говорится о том, чтобы человеческий труд, независимо от его профессионального содержания, ценился одинаково, чтобы определяющим стало качество труда, его полезность людям, чтобы каждый трудящийся, независимо от того, кем он является — крупнопромышленным рабочим или крестьянином-частником, имел право свободно, без каких-либо ограничений высказывать свое мнение по всем вопросам, связанным с его жизнью и жизнью страны в целом.

Сегодня никто не говорит в Польше о дальнейшем обобществлении средств производства, но зато чрезвычайно много пишется и уже достаточно много делается для возрождения различных форм кооперации, для восстановления социальных связей в обществе, для создания различного рода самоуправленческих организаций, способствующих реализации коллективных интересов их членов и органическому сочетанию индивидуальных интересов их членов с общественным интересом.

Сегодня мало кто говорит в Польше о том, чтобы обществом управляли сами трудящиеся, то есть рабочие, но чрезвычайно много пишется и уже достаточно много делается для того, чтобы обществом управляли только люди компетентные, хорошо знающие свое дело, чтобы рабочий класс обладал действенными формами контроля над своей властью, чтобы существовали социальные и политические институты, позволяющие рабочему классу, всему населению страны лишать власти тех лиц, которые скомпрометировали себя, которые не имеют ни профессиональных, ни моральных оснований управлять другими [68].

Историческое значение событий нынешнего года в ПНР, нынешнего кризиса, на мой взгляд, состоит в том, что он впервые в истории социалистических стран со всей остротой поставил проблему коренных социальных интересов народа и социально-политических механизмов их реализации. Если раньше, во всех предшествующих социально-политических потрясениях XX века, включая и Октябрьскую революцию в России, речь шла прежде всего об интересах отдельных классов и состояние страны оценивалось прежде всего исходя из состояний отдельных классов и антагонизма между ними, то в условиях кризиса 1980 года в ПНР на первое место были поставлены коренные социальные интересы народа как социальной целостности. Если во всех предшествующих революциях панацею от всех социальных болячек и социальных несправедливостей искали в устранении тех или иных классов, всем своим существованием олицетворяющих эти социальные несправедливости, то в условиях польского кризиса 1980 года как никогда много уделяется внимания анализу тех социальных механизмов, которые постоянно ведут к воспроизводству этих социальных несправедливостей. Оказалось, и это подтвердили события 1980 года в ПНР, что устранение эксплуататорских классов само по себе не устраняет все глубокие социальные антагонизмы и противоречия, что не все конфликты в обществе носят классовый характер. «Вообще, — как заметил публицист Даниил Расэнт, — классовая природа социалистического государства, возникшего в результате уничтожения капиталистических форм эксплуатации и прежних эксплуататорских классов, не может выступать в качестве алиби для самоуправства и непродуманных, некомпетентных решений только на том основании, что кто-то занимает руководящие должности в обществе от имени людей труда. Классовый характер социалистического государства не может служить оправданием для глумления над людьми, усложнения им жизни и труда — оправданием насильственного их принуждения к молчанию и согласию. Устранение классовых конфликтов не означает, что не могут появиться новые, более грозные конфликты, которые чреваты угрозой для существования нашей страны» [69]. Используя слова одного из польских журналистов, можно сказать, что польский кризис 1980 года — это «не только кризис экономический, хотя его экономические формы приобрели наиболее ощутимый характер. Не является он также кризисом политическим, хотя приобрел политические формы. Является он кризисом социальным, затронувшим самые глубокие основные субстанции общественного бытия, и поэтому только через реорганизацию и полную реконструкцию этого общественного бытия он может быть преодолен. Является данный кризис также кризисом культурным, ибо он связан с кризисом средств коммуникации отдельных сфер общества, и поэтому его преодоление связано с реорганизацией этих средств и механизмов внутренней коммуникации» [70].

В сущности, социальный кризис только тогда является кризисом в подлинном смысле слова, когда гниение и разложение социальных связей и структур, субстанциональных основ человеческого бытия достигло своего апогея, то есть когда общество ни в каком случае уже не может жить по-старому. Ситуация кризиса — это ситуация, из которой возможны только два выхода. Первый связан с полным преобразованием социально-политических и экономических структур, приведших общество в тупик, то есть с зарождением качественно новой истории общества, оказавшегося в состоянии кризиса. Другой выход и не является выходом в собственном значении этого слова, ибо им является прогрессирующая стагнация кризиса, ведущая к полному распаду общества [71]. Мне думается, что только благодаря событиям 1980 года в ПНР так глубоко была понята и раскрыта суть социального кризиса как кризиса всех тех механизмов, которые обеспечивают жизнеспособность общества. Кризис с этой точки зрения связан с блокировкой всех нормальных, естественных путей реализации основных социальных, в том числе и бытовых, потребностей людей [72].

Кризис 1980 года в ПНР как проявление основных противоречий социализма

По-видимому, никогда в истории социалистических стран не писали так много о противоречиях социализма, как в последние месяцы в Польше. В прессе, в партийных документах постоянно декларируется противоречивость социализма, указывается, что истоки августовского кризиса связаны с внутренними противоречиями социализма и, в частности, с внутренними противоречиями тех методов управления экономикой и обществом, которые были характерны для Польши в последнее десятилетие [73]. В рамках такого понимания социализма как общества, имеющего свои внутренние противоречия, как и все другие формации, ставится вопрос об общих причинах всех послевоенных кризисов в ПНР. «Я являюсь противником того, — говорил на VI Пленуме ЦК ПОРП главный редактор “Политики” Мечислав Раковски, — чтобы искать причины нынешних как негативных, так и позитивных явлений исключительно в последних десятилетиях. Определенные явления имеют более глубокие корни» [74].

В польской послеавгустовской литературе подчеркивается, что подлинный марксистский анализ социализма предполагает анализ его внутренних противоречий. Как пишет Ежи Сырдаковски, «если мы серьезно думаем о перспективах развития социализма, то также и это новое общество мы должны анализировать по-марксистски, в категориях реально функционирующих в нем противоречий» [75].

Мысль о том, что в первую очередь в социалистическом обществе следует анализировать противоречия, от функционирования которых зависит его состояние, чрезвычайно плодотворна. Правда, на наш взгляд, она еще не реализована практически. И это объясняется, по-видимому, причинами методологического характера. Уж слишком узко трактуют авторы, пишущие о противоречиях, саму природу противоречия, и еще более узко — природу и историческое происхождение противоречий социализма. Хотя многие авторы в последнее время говорят о противоречиях как способе существования и функционирования социалистического общества, они, тем не менее, не анализируют их на функциональном уровне. Объясняется это, на мой взгляд, целым рядом причин.

Над польскими авторами, пишущими о противоречиях, как правило, довлеют стереотипные, упрощенные, ученические представления о социальных противоречиях. Под противоречиями, как правило, понимается борьба классов или социальных групп [76]. Противоречия социализма часто трактуются как противоречия роста, то есть как те противоречия, которые содержат в себе возможность положительного разрешения [77].

Недостаток такого видения и понимания противоречий состоит в том, что он чрезвычайно суживает угол видения социальных процессов. Связывая противоречия исключительно с борьбой и столкновением классов, мы тем самым уходим от вопроса о причинах возникновения конфликтов между различными классами социалистического общества, то есть, тем самым, уходим от функционального анализа противоречий, от анализа взаимодействия между различными социально-экономическими механизмами социализма. В результате теряется возможность конкретно-исторического анализа противоречий социализма как противоречия тех оснований и принципов, на основании которых он построен. Для понимания природы противоречий социализма, на наш взгляд, чрезвычайно важно помнить, что социализм является единственным в истории человечества обществом, которое создавалось по интеллектуальному проекту. Как писал в «Политике» Александр Пачиньски, «все другие формации развивались преимущественно эволюционным способом — из этого отнюдь не следует, что они не переживали серьезных потрясений. Однако каждая из этих формаций сама сумела создать механизмы, предопределяющие ее развитие. Феодализм или капитализм никто не проектировал, в то же время социализм был теоретически спроектированным, хотя, конечно, теоретик социализма может всегда доказать, что те элементы, из которых он состоит, родились в предшествующей формации. Элементы, может быть, действительно да, однако механизмы его функционирования — нет» [78].

Памятуя о рациональном, теоретическом происхождении социализма, мы и должны подходить к анализу противоречий социализма. К примеру, памятуя о специфическом происхождении социализма, уместно поставить вопрос о противоречиях, возникающих в процессе взаимодействия этих сконструированных теоретически механизмов, о внутренних противоречиях каждого из принципов, положенных в основу социалистической организации общества. Сегодня, говоря о противоречивых, отрицательных последствиях подчинения экономики страны планирующим органам, об отрицательных последствиях директивных методов управления экономикой, многие авторы часто кивают головой в сторону СССР. Не Октябрьская революция изобрела все эти механизмы управления общественными процессами. Все они, а именно идея использования науки для руководства общественными процессами, вера в возможность полного устранения стихийных процессов из общественной жизни и, в конце концов, вера в возможность рационализации сознания человека, в полную победу так называемого научного мировоззрения являются детищами европейского Просвещения. Попытки привести к единообразию все экономические структуры, а также мышление человека были связаны с той же просветительской верой во всемогущество человеческого разума, в то, что человека можно изменить, переделать. За претензиями госпланов социалистических стран подчинить своему контролю абсолютно все проявления экономической жизни стоят все те же претензии абсолютного Разума, претензии всеведущего человеческого разума Лапласа.

При определении основного или основных противоречий социализма необходимо учитывать, что в данном случае речь идет о тех противоречиях, которые присущи только низшей фазе коммунистической формации как специфической социально-экономической организации общественной жизни и которые отличают данное общество от всех предшествующих и от возможных последующих исторических ступеней развития человечества.

И с логической, и с содержательной точки зрения представляются бесплодными попытки связывать основные противоречия социализма с общесоциологическими противоречиями — к примеру, с фактом противоречивой связи между производительными силами и производственными отношениями или же с фактом отставания производства от роста потребностей. Что касается противоречия между производительными силами и производственными отношениями, то данное противоречие всегда существовало в прошлом и, по-видимому, всегда будет существовать в будущем. По крайней мере, до тех пор, пока будут развиваться производительные силы, совершенствоваться их структура. Все дело в том, что различные сферы общества развиваются разными темпами — одни быстро, другие медленно. Данное противоречие связано с тем, что технические, предметные структуры жизни изменяются быстрее, чем социальные, политические структуры.

Что касается противоречия между быстро растущими потребностями людей и не поспевающим за ним ростом производства, что было очень характерно для последнего десятилетия в ПНР, то оно также характерно для целого ряда формаций, сменяющих друг друга на протяжении всей истории европейских народов. Быстрый рост потребностей эксплуататорских классов, явно не соответствующий приросту производства, наблюдался в период упадка Рима. Позже аналогичные процессы в европейской истории наблюдались в период укрепления абсолютистской власти. В разных странах этот процесс происходил в разное время. И, наконец, развитие капитализма превратило этот процесс опережающего роста потребностей в социологическую закономерность. Поэтому сказать, что основным противоречием социализма «является противоречие между безграничным ростом материальных и духовных потребностей народных масс и достигнутым уровнем производства материальных и культурных благ», — это, в сущности, ничего не сказать о собственных противоречиях социализма.

В действительности же, как по своему строению, так и по самой своей структуре социализм как низшая фаза коммунистической формации является одновременно самой сложной и самой противоречивой в истории человечества общественной организацией. Это связано с тем, что социализм объединяет в себе положительные цели абсолютно всех предшествующих формаций. Уже Энгельс обращал внимание, что социализм обязан совместить в себе, с одной стороны, решение задач, характерных для промышленных капиталистических стран, то есть добиваться максимальной экономической эффективности производства, а с другой стороны, — обеспечить всяческой общественной «заботой» каждого индивида, то есть решить те социальные задачи, которые были характерны для различного рода кровно-родственных, религиозных и профессиональных корпораций докапиталистических обществ [79]. В то же время речь шла о том, чтобы взять под общественный контроль абсолютно все условия жизни людей. Аналогичные задачи в истории человечества решали архаичные общины древности. Вот почему, с точки зрения Карла Маркса, «уничтожение капитализма» является одновременно «…возвращением современных обществ к “архаическому” типу общей собственности… — “новый строй”, к которому идет современное общество, — продолжал Маркс, — будет возрождением (a revival) в более современной форме (in a superior form) общества архаического типа» [80].

Сложность реализации всех перечисленных выше социально-экономических целей социализма состоит в том, что в истории человечества каждой из этих целей соответствовал свой социально-экономический механизм ее достижения. Это касается как целей, связанных со всем обществом, так и целей развития отдельных индивидов. К примеру, как было сказано, люди, посвятившие себя делу всего человечества: святые, религиозные пророки, революционеры — редко связывали себя проблемами быта, семьи, заботами о хлебе насущном. Пример Иисуса Христа в этом случае является типическим. А если они — люди, служившие человечеству, — и имели семью, то практически никогда не имели времени ни для детей, ни для близких. Уже Деянира — жена Геракла — жаловалась, что ее муж, «работая весь век на других», детей своих не видит: едва вернется, вновь уходит он. Но тот, кто отдавал много сил заботам быта, заботам и проблемам своей семьи, уже не мог стать альтруистом. Не случайно же Платон категорически запрещал «стражам» общественных интересов иметь свою семью, детей, обладать какой-либо частной собственностью. Так что если социализм хочет укрепить моногамную семью, то он одновременно должен поощрять и стремление людей заниматься делами своего обособленного, частного быта. Но, с другой стороны, он тем самым будет создавать дополнительные препятствия на пути реализации своих духовных, нравственных целей. За каждой из выдвинутых социальных целей социализма стоит целый набор тесно связанных с ней социально-экономических механизмов. К примеру, хорошо известно, что не было в истории человечества ни одного случая, чтобы свободная и независимая личность зародилась в условиях так называемой архаичной, то есть общественной, формы собственности. В рамках европейской истории появление индивидуальных свобод и независимой в политическом отношении личности было генетически связано с появлением «чистой», то есть буржуазной частной собственности. Наличие своей собственности, причем собственности, оберегаемой правовыми гарантиями, как показал Гегель, явилось предпосылкой появления ощущения индивидуальной свободы, относительной независимости индивида как от других людей, так и от общественной власти. Сначала было «мое», а потом из него выросло «я». Но в то же время хорошо известно, что социализм несовместим с буржуазной частной собственностью, что реализация основных исторических целей социализма, а именно осуществление контроля над материальными условиями существования людей, предполагает именно введение «архаичной», то есть общественной формы собственности. Означает ли это, что социализм должен отказаться от своих целей в области развития свобод личности? Отнюдь нет! Без политических свобод общество, основанное на общественной собственности на средства производства, еще не является социализмом. Просто оно должно создать свои собственные материальные, институциональные основы свободы.

Особо следует считаться с историей становления тех социально-психологических механизмов, которые на протяжении веков обеспечивали постоянно растущую рациональность и экономическую эффективность капиталистического производства. Здесь, как известно, оказывали положительное влияние на экономический прогресс несколько факторов. Характерное для капитализма бережливое, ответственное отношение к условиям труда было связано прежде всего с тем, что это были чаще всего условия труда, принадлежащие отдельному лицу, что это были не только материальные условия общественного труда, но и условия жизни и процветания отдельного человека, а именно капиталиста, мелкого собственника и т.д. Только эта личностная эмоциональная связь между индивидом и «его делом», связь между его благополучием и его хозяйственной рачительностью и давала ему возможность выдержать то состояние постоянного внутреннего напряжения, постоянной ответственности, без которых в условиях капиталистической конкуренции никто не сможет устоять — ни капиталист, ни рабочий.

Очевидно, что, позаимствовав у второй европейской цивилизации все ее основные цели, социализм тем самым воспроизвел у себя целый ряд характерных для нее противоречий. К их ряду, по-видимому, прежде всего относятся противоречивое влияние развитого рационального мышления на эмоциональный мир человека, противоречивое влияние процесса совершенствования орудий труда на жизненное поведение человека и т.д.

Еще сложнее совместить все эти различные цели и соответствующие им принципы организации общественной жизни и поведения отдельных людей уже в рамках всего общества. Вся проблема состоит в том, что есть социально-экономические и социально-психологические механизмы воспроизводства общественной жизни, которым социализм не в состоянии сразу найти соответствующую замену. Есть, по-видимому, и такие социальные институты и принципы организации социального бытия человека, которые вообще незаменимы. К ним, наверное, относится в первую очередь моногамная семья и характерная для нее система кровно-родственных отношений. Незаменим, по-видимому, в рамках европейской культуры и целый ряд сложившихся в прошлом механизмов стимуляции производственной и жизненной активности людей. Вот почему с самого начала социализм должен идти на исторические компромиссы, то есть использовать для реализации своих социально-экономических целей ряд социально-экономических принципов, которые по своему происхождению и по своему влиянию на общественную жизнь мало что имеют общего с основными социальными и нравственными принципами коммунистической формации. Путь и направление этого компромисса указал Карл Маркс в своей «Критике Готской программы», и был он связан с включением в структуру производственных отношений первой фазы коммунистической формации целого ряда принципов организации труда и распределения, характерных для предшествующего капиталистического способа производства. К ним относятся: принципы мануфактурного разделения труда; принципы эквивалентного обмена равных стоимостей, то есть принцип «по труду»; отдельный обособленный семейный быт; обязанность родителей содержать детей и т.д.

В рамках приведенного выше понимания социализма как общества, вырастающего не на своей социально-экономической основе, но в то же время призванного решить целый ряд новых социально-экономических задач, становится понятным возможное многообразие социализма. Во-первых, в социалистическом обществе возможны противоречия, возникающие в процессе взаимодействия «старых» и «новых» принципов организации общественной жизни: в процессе взаимодействия между принципами организации труда, быта, социальной жизни в целом, которые позаимствованы от прошлых формаций, и принципами, сконструированными на основе теоретических умозаключений, то есть новыми, неизвестными ранее истории принципами организации труда и общественной жизни. Было бы опрометчиво говорить о наличии или отсутствии в социалистическом обществе антагонистических, то есть не разрешимых в рамках данной системы противоречий до тех пор, пока не будут проанализированы последствия одновременного применения в социально-экономической практике этих различных принципов организации общественной жизни. Не исключено, что некоторые идеи и принципы, которые мы относим к разряду социалистических, вообще трудно совместить. Без данного конкретного анализа всех противоречий, возникающих в процессе реализации целей социализма, нет достаточно оснований говорить, что противоречия социализма — это исключительно противоречия роста, что все без исключения противоречия социализма несут в себе возможность их положительного разрешения. Связаны подобные утверждения не только с непониманием изначальной противоречивой природы социалистического общества, но и с упрощенной трактовкой природы противоречия. Это неверно, что все без исключения противоречия несут в себе возможность их «положительного снятия». Различия между противоречиями отнюдь не сводятся к различию между антагонистическими и неантагонистическими противоречиями. Есть антагонистические противоречия — к примеру, противоречие между интересами капитала и интересами рабочего класса, которое путем социалистической революции и тем самым путем устранения двух противоположностей может найти себе положительное разрешение, и есть антагонистическое противоречие как столкновение двух несоединимых крайностей, где третьего не дано. Если первого рода антагонистические противоречия, как изначально непримиримые интересы двух классов, в социалистическом обществе действительно возникают редко, то антагонистические противоречия другого рода, как противоречие прогресса и абсолютного регресса, существуют постоянно.

Антагонистическое противоречие как противоречие между силами созидания и разрушения, между тем, что несет жизнь, ее процветание, и тем, что ее съедает, ослабляет, существует всегда и в любом обществе. В истории всегда вслед за уничтожением наиболее явных, откровенных проявлений социального зла появляются его более сложные формы, обнаруживаются новые, ранее скрытые противоречия социальной жизни, скрытые противоречия природы человека. Очень плодотворна высказываемая в последние месяцы рядом польских публицистов мысль, что устранение открытых форм эксплуатации и антагонизма между эксплуататорами и эксплуатируемыми отнюдь не означает преодоления всех без исключения противоречий социальной жизни [81].

И в социалистических обществах существуют факты, явления и процессы, которые несут на себе печать абсолютного отрицания, то есть абсолютного регресса. Аморализм, алкоголизм, злоупотребление властью, использование ее в корыстных целях, насильственное насаждение заведомо ложных представлений, идей — все это только некоторые примеры из ряда возможных. Кстати, глупость, деятельное невежество, конформизм, социальная и политическая инфантильность — все это тоже из разряда явлений абсолютного зла, разрушающих и подтачивающих жизненные силы общества. Некомпетентность, откровенная глупость, неумение предвидеть отрицательные последствия тех или иных политических и хозяйственных решений для социалистических обществ даже более опасны, чем для других. Ибо никогда в истории прежде не принимались столь значительные по своим масштабам, по своему влиянию на жизнь людей политические и хозяйственные решения, как в социалистических обществах.

Вот почему в социалистических обществах сохраняется возможность, и не только абстрактная, регрессивных движений, движений вспять. Если отрицательная крайность берет верх над положительной, если разрушительные силы и тенденции, силы, враждебные духовному и социальному развитию, одержат верх, даже на короткое время, то этого будет достаточно, чтобы нанести невосполнимые потери социалистическому обществу. Ошибку, допущенную в прошлом, исправить очень трудно. Вот почему так важно видеть, где именно в социалистическом обществе разворачивается борьба между двумя основными крайностями общественной жизни — между теми силами, которые ее укрепляют, и теми силами, которые ее разрушают.

Польский кризис 1980 года, на мой взгляд, как раз и связан с этим прогрессирующим разложением основ общественной жизни. По-видимому, впервые в истории социалистических стран стало так отчетливо видно разрушающее влияние на общественную жизнь «деятельного невежества», некомпетентности, социальной и политической инфантильности.

Анализ причин кризиса 1980 года показал, что выявление всех этих противоречий между силами созидания и силами разрушения не представляет особой теоретической сложности.

Намного сложнее обнаружить все другие формы соотношения противоположностей, то есть те противоречия социализма, взаимодействие которых не носит антагонистический характер и от способа разрешения которых зависит существование и развитие социалистического общества. В общественной жизни существует много явлений и процессов, которые порой противопоставляются друг другу, но которые в действительности составляют внутреннее органическое, устойчивое равновесие, то есть составляют две стороны одной и той же медали. В то же время они исследованы очень мало. И прежде всего потому, что по традиции уделялось преимущественное внимание исследованию так называемых «интересных противоположностей», для которых было характерно подвижное соотношение — переход из одного состояния в другое. С точки зрения методологических предпосылок монистической концепции противоречий, равновесие несовместимо с противоречием. И только благодаря системно-структурному подходу к анализу социальной действительности удалось, как пишет И.С. Нарский, «реабилитировать» состояние равновесия противоположностей [82].

При дифференцированном анализе соотношения противоположных сторон различных явлений и процессов в социалистическом обществе можно обнаружить, по крайней мере, три основных типа противоречивых соотношений. Во-первых, соотношение «крайних», «резких», «действительных» противоположностей. Эти противоположности, как было сказано, не составляют взаимоувязанной органической системы. В рамках соотношения этих противоположностей нет третьего, их связывающего элемента. Нет ничего, что могло бы объединить такие абсолютные крайности, как жизнь и смерть, бытие и ничто. Устойчивость, жизнеспособность общества зависит прежде всего от соотношения этих действительных, абсолютных крайностей, от того, насколько удается совладать с отрицательной, разрушающей крайностью.

Во-вторых, в социальной действительности социализма можно обнаружить целый ряд устойчивых соотношений противоположностей, составляющих единое органическое целое. Третьим элементом такого рода соотношения противоположностей является их собственная, единая и неразделимая сущность. Такого рода соотношение противоположностей является очень устойчивым. В данном случае, строго говоря, не может быть и речи об антагонизме, борьбе различных сторон этого явления. К примеру, попытка противопоставить принцип коммунистической морали, принцип альтруизма золотому правилу морали «Не делай то, чего себе не желаешь» ведет к нравственной дезориентации людей.

И, наконец, третьим типом соотношения противоположностей являются так называемые «интересные противоположности», устойчивость которых относительна, а подвижность абсолютна. Третьим объединяющим элементом этих противоположностей является сам возможный способ разрешения конфликта между обеими сторонами противоположностей. Через разрешение противоречия между этими противоположностями и осуществляется развитие, совершенствование социалистического общества. Соотношение, к примеру, таких противоположностей, как централизм и автономия, личный интерес и общественный интерес, характеризуется всеми признаками классического, описанного Гегелем противоречия. В данном случае уместно говорить и о единстве и взаимоотрицании противоположностей, и о том, что эти противоположности противоположны в одном и том же отношении и в одно и то же время, и о том, что они взаимодействуют друг с другом. Без постоянного разрешения возникающих противоречий между обеими противоположностями невозможно их существование. В данном случае мы имеем дело с таким сущностным отношением противоположных моментов, в котором осуществляется конкретное тождество этих моментов и которое делает систему самодвижущимся органическим целым, — взаимоопределение этих моментов друг через друга и одновременно через строгое их взаимоотрицание. Противоречие постольку осуществляется, поскольку равным образом содержательно разрешается.

Как показал анализ причин кризиса 1980 года в ПНР, большинство из них являлось следствием того, что основные его противоречия не получили вовремя своего разрешения. Это относится и к старым противоречиям, которые перекочевали из капиталистической формации в социализм, и к новым противоречиям, которые связаны с воплощением в жизнь принципов и идеалов социализма. Многие негативные явления доавгустовской действительности, которые сегодня в Польше часто связывают со злой волей бывшего руководства страны, с нравственными изъянами характерного для них стиля руководства страной, имеют куда более глубокие и серьезные причины. К их числу, на мой взгляд, относится проблема роболе, стоявшая у истоков августовского протеста, — проблема социального, политического и культурного унижения рабочего человека, и прежде всего человека физического труда. Действительно, только ли вина бывшего руководства страны, что обычно рабочего человека никто не слушал [83], что ему редко давали слово, редко давали возможность высказать свое рабочее мнение о том, что творится в стране, что к нему, рабочему человеку, мало кто относился с уважением [84]. Было бы наивно полагать, что такая ситуация могла сложиться так быстро, всего лишь за несколько лет, и что по воле нескольких людей могло так быстро обостриться социальное неравенство, увеличиться разрыв между уровнем жизни тех, кто управляет, и уровнем жизни тех, кто тяжелым физическим трудом добывает хлеб насущный [85]. По-видимому, для воспроизводства социального неравенства в социалистическом обществе, для отталкивания рабочего класса на край общественной жизни существуют более серьезные причины. Искать эти причины, на мой взгляд, следует во внутренних противоречиях самой структуры социалистических производственных отношений, и связаны они, прежде всего, с тем, что социалистическое производство, как и капиталистическое, основано на мануфактурном, то есть частичном, профессиональном разделении труда. Социализм в силу недостаточного уровня развития производительных сил, в силу своих насущных экономических задач не может отказаться от старого мануфактурного разделения труда. Поэтому он пытается соединить в рамках системы своих производственных отношений все типы разделения труда, то есть общее разделение труда, частное разделение труда (отраслевое) и единичное (внутри мастерской) — с системой общественного владения средствами производства. Однако в то же время нельзя не видеть, что в условиях профессионального разделения труда сущность отношений общественного владения проявляется противоречиво. С юридической точки зрения, все члены общества, все участники производства являются равными совладельцами этих обобществленных средств. Но в силу того, что они занимают различное место в организации труда, имеют различные специальности, они используют это право равного владения собственностью по-разному. Один использует в своей производственной деятельности более значительную часть этой собственности, другой — менее значительную. Один, к примеру руководитель большого предприятия, распоряжается овеществленным трудом сотен тысяч людей, другой, к примеру подсобный рабочий, использует в процессе своего труда незначительные материальные ценности. Конечно, и первый, и второй, как правило, используют эту собственность не для своих целей, а во имя интересов общественного производства. Однако, тем не менее, для каждого из них этот процесс использования общественной собственности приносит совершенно различные результаты. Все дело в том, что труд их неравный и по своему интеллектуальному содержанию, и по своей квалификации. И потому эти равные собственники средств производства на самом деле неравным образом потребляют, живут в неравных условиях, неравным образом развивают свои индивидуальные способности, занимают неравное социальное положение в обществе и т.д.

Реалистическое понимание социализма связано с осознанием того факта, что социалистическое производство противоречиво, что сама по себе общественная собственность не является гарантом против развития новых форм социального неравенства, а следовательно, и новых социальных антагонизмов, которые могут угрожать всем идеологическим и социальным устоям социализма. Структура организации производства и распределения общественного труда, основанная на разделении труда, всегда содержит в себе тенденцию к обособлению труда управленческого от труда исполнительского, труда умственного от труда физического, труда творческого от рутинного, а тем самым — тенденцию к постоянному расширению социальной дифференциации в обществе. Особую роль в этом процессе воспроизводства социальной дифференциации играет разделение материального и духовного труда. Собственно, как писали Маркс и Энгельс, «разделение труда становится действительным разделением лишь с того момента, когда появляется разделение материального и духовного труда». С этого исторического момента развитие общества с неизбежностью принимает противоречивый характер. Все три основные стороны общества, а именно «…производительная сила, общественное состояние и сознание — могут и должны вступить в противоречие друг с другом, ибо разделение труда делает возможным, более того, действительным, что духовная и материальная деятельность, наслаждение и труд, производство и потребление выпадают на долю различных индивидов, добиться того, чтобы они не вступали друг с другом в противоречие только путем устранения разделения труда».

На низшей фазе коммунистической формации, как оказалось, устранить разделение труда невозможно. К этому выводу, как было показано выше, пришел сам Карл Маркс в конце своей жизни. А из этого следует, что и в социалистическом обществе сохраняются все типичные противоречия, связанные с ним. С разделением труда связано не только отмеченное выше противоречие между равенством от рождения и неравным «общественным состоянием» в жизни, неравным развитием личности и неравным потреблением, но и целый ряд других. К примеру, в социалистическом обществе, как показывает опыт, существует целый ряд противоречий между «общественным сознанием» людей и их непосредственной жизнедеятельностью.

К примеру, все гуманитарные ценности социалистической идеологии, сама духовная атмосфера общества, связанная с культом культуры, науки, образования, ориентирует уже с раннего детства каждого гражданина социалистического общества на творческий, духовный труд. Однако сама структура социалистического производства, характерная для него технология предполагают, что значительная часть общества должна всю жизнь посвящать именно нетворческому, бедному в интеллектуальном и духовном отношении труду.

Кстати, как показал опыт социалистического строительства, осознание этого качественного неравенства между трудом физическим и трудом умственным во всех его формах наступает на очень ранних этапах социалистического строительства. Очень скоро после социалистического преобразования общества рабочие начинают осознавать, что в социальной иерархии в обществе они не находятся на высшем месте. В этом плане представляют большой познавательный интерес заметки Оскара Ланге о рабочих, относящиеся к 1956 году. «Во время предвыборной кампании в Варшаве это впечатление разделяли со мной и депутаты от Катовиц и Валбжиха, сложилось ощущение, что рабочие низко оценивают свое место в социальной иерархии Польши и что это они связывают отнюдь не со своими заработками. На собрании рабочих я очень отчетливо ощутил антиинтеллигентские настроения. Очень много говорилось о преимуществах социальной позиции людей умственного труда по сравнению с людьми физического труда. В этом отношении было очень характерно выступление строителя из монтажной организации, строящей комплекс МДМ в Варшаве. “Умственные работники, — говорил выступающий, — сидят в кабинетах, где постелены ковры, работают в удобных условиях, а рабочие, строители стоят на строительных лесах, ветер их кидает то вправо, то влево, а если он упадет, то погибнет. Там, в кабинете, — пан, а на строительных лесах — простой рабочий…” Меня спросил один рабочий: “Можете ли вы показать мне сына генерала, который стал работником физического труда? Его переведут из класса в класс, если бы он был даже полным идиотом, а потом устроят в университет. И все только потому, что не к лицу сыну генерала быть простым рабочим”» [86].

Есть все основания говорить о том, что это различие между социальным положением людей, занимающихся тяжелым физическим трудом, и работниками умственного, управленческого труда воспринимается в социалистическом обществе более болезненно, чем в капиталистическом обществе. Неравенство наиболее остро воспринимается тогда, когда утверждается, что равенство является основной социальной ценностью, когда утверждается, что в данном обществе все люди равны. С одной стороны, говорится о том, что рабочий класс является подлинным хозяином страны, что он является ведущей, руководящей силой в обществе, носителем передового, прогрессивного мировоззрения и передовой культуры. Но, с другой стороны, рабочие в силу специфики своего труда, в силу своего социального положения очень мало знают, в каком состоянии находится то богатство, которым они владеют. Будучи руководящей силой общества, рабочие, тем не менее, в повседневной действительности подчиняются во всем администрации своего предприятия [87]. Будучи теоретически создателем основных духовных ценностей, рабочий класс тем не менее в силу характера своего труда мало имеет времени для освоения подлинных культурных ценностей, не говоря уже об их создании.

Практически социализм до сих пор еще не нашел средства для решения той социальной проблемы, которая оказалась ахиллесовой пятой капитализма, а именно проблемы рабочего класса как группы людей, вынужденных всю жизнь заниматься нетворческим или малотворческим трудом. Появление в рамках общества огромной массы людей, лишенных собственности, лишенных устойчивых стимулов к труду, лишенных возможности творчества, ибо эта возможность всегда была выше у ремесленника и у крестьянина, чем у промышленного рабочего, вообще представляло серьезную опасность для равновесия общественной жизни. И Маркс точно предсказал, что рано или поздно рабочий класс должен разрушить то общественное состояние, которое ставит его в подобные нечеловеческие условия. В результате социалистической революции складывается убеждение, что обобществление средств производства, уничтожение старого буржуазного государства дает возможность коренным образом изменить место и роль человека, занимающегося физическим трудом, в обществе. Однако очень скоро, и это подтверждают процитированные выше заметки Оскара Ланга, рабочие начинают понимать, что многое в их жизни остается по-старому, что их социальная позиция в обществе существенно не изменилась. Все эти социальные неудобства положения рабочего человека в социалистическом обществе начинают восприниматься все более и более остро по мере роста уровня образования рабочего класса, когда образовательные различия между теми, кто вынужден заниматься тяжелым физическим трудом, и теми, кто занимается умственным, управленческим трудом, сокращаются.

Вся духовная жизнь социалистического общества пронизана гуманитарными идеалами — идеалом всесторонне развитой личности, идеалом культуры, духовного творчества. На эти идеалы нацелено образование, с ними связана вся духовная жизнь общества, все его основные моральные ценности. Однако экономическая действительность социализма требует совсем иного: она требует, чтобы подавляющее большинство выпускников школ не занимались в жизни творчеством, она объективно ставит миллионы людей в такие условия, когда им не до творчества. Рано или поздно это противоречие начинают ощущать рабочие, они начинают ощущать, что их в жизни лишили чего-то самого главного. У рабочего, как правило, нет того, что есть у человека, занимающегося умственным трудом: у него нет возможности совместить труд с самообразованием и с интеллектуальным творчеством. Очень верна мысль Яна Штрелецкого, что когда мы, люди творческих профессий, хотим быть свободнее, то мы можем все-таки себе какую-то «вольность» найти — книгу написать для печати и не для печати. А у рабочего этой возможности нет. Он не может реализовать свободу в процессе своего труда, который предопределяют различные технологические режимы.

Протест польского рабочего класса в 1980 году впервые в истории социалистических стран показал, что он не намерен мириться с той ролью, которую ему уготовило жесткое отделение труда физического от труда умственного и управленческого. Нас учили, нам дали образование, говорят герои фильма «Рабочие-80», и потому мы хотим жить как люди, мы хотим, чтобы власть с нами считалась и нас воспринимала как людей. Ведь мы, польские рабочие, создаем своим трудом основные ценности, мы кормим всех тех, кто управляет и кто ходит в модных костюмах и галстуках, и поэтому мы вправе требовать, чтобы они, управляющие, тоже начали работать, начали думать. Дальше так жить нельзя.

Как показали польские события, в определенном смысле социалистическое общество даже более уязвимо, чем капиталистическое, в отношении различного рода забастовок, различного рода форм социального протеста рабочего класса. И этот факт сам по себе является парадоксальным, ибо, с теоретической точки зрения, забастовка в социалистическом обществе — это нонсенс. «Рационально, — говорил в интервью «Культуре» Владислав Марквич, — трудно объяснить тот факт, что рабочие, владельцы средств производства, с юридической точки зрения, бастуют против самих себя». Однако то, что является парадоксальным с формально-логической точки зрения, вполне объяснимо на содержательном уровне анализа непосредственных отношений производства. Возрастание уровня юридического обобществления средств производства ведет к возрастанию роли органов государства в управлении производственными процессами, к тому, что фактическое распоряжение собственностью сосредотачивается целиком в руках чиновничьего государственного аппарата. Как только эта ситуация отчуждения функции распоряжения от юридического владельца средств производства приобретает явный характер, рабочий класс, естественно, начинает стремиться к тому, чтобы, с одной стороны, подчеркнуть, что он не отождествляет себя с этим аппаратом управления общественной собственностью, а с другой — что все же он, рабочий класс, является решающей силой в общественной жизни. Доказать это он может только благодаря всеобщей забастовке.

Как оказалось, в социалистическом обществе нет целого ряда эффективных форм борьбы с забастовками, которыми обладают развитые капиталистические страны. Рабочих не сдерживает от забастовок страх потерять работу, ибо социалистические страны в силу недостатков своей организации труда и в силу завышенной, нереалистической ориентации большинства населения на творчество испытывают постоянный недостаток в рабочей силе. Рабочих не сдерживает страх нанести ущерб своему благосостоянию, ибо в социалистических странах заработная плата значительно ниже заработной платы в капиталистических странах, она не стимулирует у рабочего потребность накопления, ибо ее хватает только на то, чтобы дожить до следующей заработной платы. В этом материальном, экономическом отношении труд в социалистических странах не представляет особой ценности, и поэтому без всяких психологических усилий можно с ним на время расстаться. И, наконец, рабочий в социалистическом обществе не боится того, чего порой боится рабочий в капиталистических странах, а именно не боится банкротства своего хозяина, своей фирмы. Завод, предприятие принадлежит всем и одновременно никому, рабочий слабо связан экономически с деятельностью своего предприятия. Он понимает, что забастовка, тем более всеобщая забастовка, в конечном счете скажется на нем, на том, кто меньше всего зарабатывает в обществе и не имеет никакой возможности обеспечить себя, кроме как доступными для всех средствами. Но в то же время он понимает, что так же, как на рост его благосостояния мало влияли его трудовые усилия, так же мало что изменится от того, что он определенное время не поработает. Кроме того, у него нет никакой другой возможности заставить правительство прислушаться к нему, о чем говорили герои фильма «Рабочие-80», за исключением забастовки.

Конечно, было бы неверно все без исключения причины кризиса 1980 года в ПНР выводить из объективных противоречий социализма. Нет никакой исторической необходимости в том, чтобы управляющие так много воровали, как воровали правители ПНР в семидесятые годы, нет никакой необходимости расстреливать сотни бастующих рабочих или же нет никакой необходимости, чтобы возмущение рабочих доходило до той горячей точки, после которой наступает взрыв. Многое из того, что произошло в семидесятые годы в ПНР, можно отнести на счет элементарной глупости и самонадеянности руководителей страны, возможно, и на счет неопытности социалистической власти в целом. Однако хотелось бы обратить внимание на тот факт, что для произрастания эгоизма, индивидуализма, для того, что обычно называется «частнособственническими настроениями», в социалистическом обществе так называемой прываты существуют такие же объективные основания, как и для произрастания коллективизма, человеческой солидарности.

Сердцевиной и стержнем социалистического мировоззрения является идеал равенства, социальной справедливости. Политико-экономической основой социального равенства является общественная собственность на средства производства. Движение к «фактическому равенству» провозглашено в качестве одной из важнейших целей социалистического развития. Однако для того, чтобы создать материальные предпосылки для достижения своих стратегических социальных целей, для того, чтобы интенсифицировать свое производство, социализм вынужден во все большей и большей мере использовать экономические стимулы, в основе которых лежит индивидуальный интерес, работа на себя и на своих ближних. Реализация принципа «по труду» в условиях, когда последний существенно отличается по своему содержанию, ведет к воспроизводству неравенства в потреблении, к воспроизводству индивидуализма во всех его бытовых формах. Не следует забывать, что в основе экономических стимулов лежит тенденция к неравенству и его одновременное оправдание. Мол, если я лучше буду работать, то я должен иметь лучшие условия жизни, чем другие. Принцип «по труду» предполагает дифференциацию в потреблении. А дифференциация в потреблении может реализоваться только в условиях обособленного домашнего быта. Последний, как известно, всегда содержит в себе тенденцию к обособлению от других семей с их обособленным домашним очагом, особенно от более бедных семей. Характерно, что в этом отношении социалистический быт ничем не отличается от быта в предшествующих формациях. Чем выше материальный уровень той или иной семьи, тем больше она стремится обособиться от других, менее обеспеченных семей. Вот почему наиболее обособленными от остального общества должны быть семьи руководителей государства, то есть те, уровень доходов которых практически не ограничен. Этому способствуют и соображения безопасности этих руководителей, представительские соображения и т.п. Можно смело сказать, что сам быт, образ жизни высших руководителей способствует их моральному разложению, их обособлению от других. Все дело в том, что у каждого из них есть своя семья, свои особые личные интересы, свои слабости, привязанности. И все эти личные интересы даже в социалистических странах могут влиять на то, как этот руководитель-семьянин осуществляет государственные интересы.

С теоретической точки зрения, конечно, социализм обладает возможностями для разрешения всех этих противоречий, то есть для сглаживания отрицательных последствий использования в широких масштабах мануфактурного разделения труда и для установления общественного контроля за деятельностью и образом жизни тех, кто от имени рабочего класса управляет страной. К примеру, очевидно, что компенсировать отсутствие творчества в труде и недостаток времени для культурного творчества вне труда может социальное творчество рабочих. Вот почему для социализма, как для человека воздух, необходима свобода социально-политической деятельности. Необходима свобода. Мы живем один раз, говорили рабочие Гданьска, и уже в этой жизни хотим быть немного свободнее.

Однако снова реализация этой насущнейшей потребности социализма — потребности в широчайшем социальном творчестве трудящихся масс — связана с преодолением целого ряда объективных трудностей и противоречий. Все дело в том, что нелегко совместить гуманитарные цели и задачи социализма с теми принципами организации производства и общественной жизни, которые берет на вооружение социализм. Речь идет прежде всего о принципах централизации, принципах управления общественной жизнью по плану, в соответствии с законами научного знания, с которыми и было связано возникновение социализма в начале XIX века. Не случайно в поисках причин кризиса 1980 года польские авторы так много посвятили времени анализу отрицательных последствий так называемой «сверхцентрализации» [88] и прежде всего угасанию начал демократии, самодеятельности и самоуправления в общественной жизни. Все дело в том, что сами эти принципы научного управления социальной жизнью, как они сформировались в работах Кондорсе, Сен-Симона, предполагают сокращение влияния социальной стихии в общественной жизни, а незапрограммированные социальные инициативы снизу, с этой точки зрения, всегда несут в себе элемент социальной стихии. Само внимание социализма как развития целостности, как все большего подчинения различных сфер общественной жизни его единым, единовечно верным сущностным принципам предполагает увеличение единообразия в общественной жизни, сокращение элементов, отличающихся от целостности, а следовательно, и сокращение объектов управления.

Исходные принципы планомерного централизованного руководства экономическим развитием предполагают как можно более широкое знание о факторах этого развития и как можно больший контроль над ними. То есть логика централизованного руководства общественным развитием предполагает все большее проникновение центральных, планирующих органов в непосредственную жизнь общества, подчинение ее все более широких и широких сфер компетенции центральных органов власти. И этот процесс в принципе является целесообразным, ибо нельзя создать представление о социальных процессах в обществе, не охватывая одновременно всю жизнь общества в целом, — невозможно взять под контроль условия производства и жизни людей, не контролируя во все большей степени жизнь, действия и поступки этих людей. Если руководствоваться только технологией централизованного управления, то действительно это управление будет приближаться к идеалу по мере того, как будут сокращаться всякие стихийные инициативы снизу. В самой идее планомерного централизованного руководства общественным развитием, как она была сформулирована у Сен-Симона в неявной форме, содержался тезис, что сознательным субъектом экономического и социального развития, субъектом обобществления социальной жизни может быть только «совокупный мозг», то есть центральные органы общества, обладающие наиболее полной информацией о процессах, происходящих в нем.

Но, с другой стороны, теория научного социализма содержит в себе совсем другой идеал, а именно указанный выше идеал свободной личности, создающей свои отношения с миром и другими людьми. Этот идеал, как было показано выше, также выражал объективные потребности развития общественной жизни, и прежде всего потребность в преодолении социального и политического отчуждения, потребность в расширении условий для самореализации личности, а тем самым — для сохранения ее духовного здоровья. Однако реализация этого гуманитарного идеала социализма предполагает, напротив, постоянное расширение в обществе сферы, свободной от опеки центральных органов власти, то есть расширение сферы свободного выбора людей, где бы они сами оставались субъектами творчества. Творчество по самой своей природе предполагает неопределенность. А поэтому для того, чтобы сохранить возможность для широкого социального творчества в обществе, необходимо сохранить в общественной жизни возможность для незапланированных инициатив, для стихии поиска и творчества.

Если экономическая кооперация предполагает все большее возрастание роли органов планирования, государственных органов в налаживании всей хозяйственной жизни общества, все возрастающее влияние центральных органов как субъекта экономической инициативы в организации общественной жизни, то человеческая кооперация, становление все более непосредственных, личностных связей между людьми, расширение сферы неформальных отношений, рост взаимной заинтересованности людей друг в друге предполагает, напротив, определенную децентрализацию инициатив на всех уровнях, включение все большего числа людей как субъектов отдельных инициатив в дело реального обобществления всей общественной жизни. То есть интересы технологического и юридического обобществления, объективные интересы все большего сосредоточения функций владения, распоряжения и использования собственности в руках центральных органов требуют уменьшения количества субъектов принятия решения, а интересы реального обобществления, объективные интересы социального развития, развития людей требуют сохранения определенной автономии за теми или иными коллективами или даже лицами.

Централизация производства и общественной жизни противоречива по самой своей природе, даже если она осуществлена идеальным образом, то есть когда процесс централизации общественной жизни подчинен исключительно интересам общества, интересам контроля над условиями труда, интересам упрочения материальных основ жизни. Централизация управления общественными процессами объективно ведет к сокращению возможностей для экономической, социальной инициативы отдельных людей, к сокращению участия людей в организации условий своего труда и жизни [89]. Когда изменение всех условий жизни людей зависит практически целиком от решений центральных государственных органов, люди теряют ощущение, что что-то зависит от них в жизни. Это ведет, с одной стороны, к снижению требовательности к себе, требовательности к своей духовной и социальной активности. Из всех диагнозов социального кризиса, которые переживала Польша в семидесятые годы, наиболее глубоким в этом отношении мне представляется диагноз Анджея Менсвела. Автор статьи «Тезисы о социальной реконструкции» очень точно подметил, что «всевластие власти, всемогущество администрации становится причиной прогрессирующего паралича воли населения» [90]. И действительно, как писал Анджей Менсвел, человек не спешит на помощь своему соседу, ибо социальная опека — это дело соответствующих государственных органов. Он не хочет ничего делать в том районе, дворе, где он живет, ибо это дело районных, городских властей.

С другой стороны, люди в условиях подобной тотальной опеки над их жизнью начинают сами фетишизировать эти центральные органы власти, занимающиеся руководством их жизни. Увеличение заработной платы или снижение цен они не рассматривают как результат своих собственных производственных усилий или их собственных экономических достижений, а как следствие доброты, доброй воли этих центральных органов власти. Парадокс состоит в том, что даже в тех ситуациях, когда трудящиеся массы решаются протестовать против этой власти, в силу ее хозяйственной нерачительности или просто моральной нечистоплотности, они по инерции продолжают фетишизировать ее. С наибольшей силой это противоречие проявлялось в действиях «Солидарности» начиная с августа. С одной стороны, руководители межстачечных комитетов и особенно руководители межстачечного комитета в Гданьске мотивировали протест рабочих тем, что власть неаутентична, что она проводила авантюристическую хозяйственную политику, тем, что страна находится на грани распада экономики. Но в то же время эти же руководители «Солидарности» на протяжении трех месяцев требовали от этой слабой и некомпетентной, как они считали, власти, чтобы она повышала рабочим заработную плату, обеспечивала более высокий уровень жизни. Причем при этом руководители «Солидарности» не хотели брать совместную ответственность с правительством не только за нынешнее состояние экономики, но и за разработку путей и средств выхода из создавшегося кризиса. Мне думается, что вся политика и деятельность «Солидарности» является ярким проявлением этой тяжело преодолимой традиции фетишизации центральной власти и ее представителей. И это явление имеет корни в сознании, социальной психологии ее рядовых членов, в собственных рядах, где практика обожествления руководства, в данном случае ведущих деятелей «Солидарности», достигла апогея. Мне думается, редко когда в крупных социальных движениях наблюдался такой большой разрыв между интересами вождей и интересами рядовых членов, как это наблюдается сейчас в рядах «Солидарности». И это является еще одним очередным историческим примером, какие большие отрицательные последствия может иметь сосредоточение власти над огромными массами людей в одних руках.

В целом, как показали многочисленные исследования причин польского кризиса, в том числе и целый ряд публикаций Ежи Ветра, сверхцентрализация, сужение круга лиц, принимающих ответственные решения, объективно ведет к снижению жизнеспособности и жизнестойкости отдельных индивидов, к снижению их ответственности за содержание и качество их собственной жизни.

Противоречие централизации общественной жизни проявляется в том, что, с одной стороны, благодаря ему удается обезопасить общество от экономической и социальной стихии и тем самым способствовать росту его жизнеспособности, а с другой стороны, этот же процесс объективно ведет к ослаблению механизмов воспроизводства жизнеустойчивости отдельных индивидов.

В условиях социальной дезинтеграции, в условиях, когда каждый человек предоставлен сам себе, жизнеспособность общества во многом зависит от жизнеустойчивости каждого отдельного человека, от его способности противостоять всем неблагоприятным условиям жизни, от быстроты его реакции, от находчивости, личной ответственности. В этих условиях социальная жизнь подчиняется законам естественного отбора, характерным для всего животного мира. На поверхности общественной жизни остаются самые сильные. Причем этим же законам естественного отбора подчиняется и хозяйственная жизнь общества. В условиях жесточайшей капиталистической конкуренции остаются в живых только те фирмы, предприятия, которые могут обеспечить максимальную экономию живого труда и сырья, которые в состоянии предвидеть направления технического прогресса в своей отрасли, малейшие колебания конъюнктуры рынка. То есть опять-таки остаются в живых наиболее рационально организованные, наиболее мобильные, способные к быстрым внутренним перестройкам предприятия.

Социализм благодаря обобществлению средств производства и централизованному планомерному руководству экономикой существенным образом облегчает жизнь людей. Дает им гарантии труда, гарантии благосостояния. Коренным образом меняется и судьба отдельных производственных единиц. Социалистическое государство обеспечивает им необходимые средства труда, необходимое сырье, достижения технического прогресса и, самое главное, стабильные, гарантированные условия их деятельности. Тем самым как ответственность за судьбу отдельного человека, так и ответственность за судьбу отдельных предприятий и даже отраслей переносится на центральные, государственные органы власти [91]. Однако тем самым социализм ослабляет те социально-психологические механизмы, которые в прошлом в неблагоприятных условиях стимулировали производственную жизненную активность в целом как отдельных людей, так и отдельных экономических единиц. Возникает ситуация, когда можно сохранять за собой работу, при этом откровенно отлынивая от нее. Возникает возможность существования многих предприятий и даже отраслей, которые убыточны, то есть которые потребляют больше сырьевых ресурсов, ресурсов рабочей силы, чем дают материальных благ. В результате стремление к макрорациональности, стремление в масштабах всего общества предотвратить появление всех тех стихийных процессов, которые несло с собой капиталистическое товарное производство, а именно появление безработицы, перепроизводство вопиющих форм социального неравенства, объективно создает предпосылки для появления нерациональности на единичном уровне, на уровне отдельных предприятий.

Данное характерное для социализма противоречие между интересами макрорациональности и интересами микрорациональности допустимо только до определенных пределов. В тех условиях, когда значительная часть производственных единиц хозяйствует нерационально, неэкономично, создается угроза для обеспечения макрорациональности, то есть для обеспечения коренных социально-политических целей социализма. Как показал опыт развития социализма, не может быть полной макрорациональности, если она не подкреплена микрорациональностью — не может быть здоровым весь социальный организм, если не совсем здоровы его отдельные части.

Проблема рациональности экономики, всей общественной жизни органически связана с функционированием целого ряда социальных механизмов, в том числе и стихийных, обеспечивающих общественный контроль за течением социальных процессов. К ним относится возможность свободного формирования общественного мнения, свободная циркуляция информации в обществе сверху вниз и снизу вверх, то есть все то, что относится к средствам социальной коммуникации в обществе. Так вот, необходимо считаться и с тем обстоятельством, что связанные объективно с процессом централизации общественной жизни его институциональные органы, то есть органы централизованного управления обществом, по самой своей природе как органы исключительные, наделенные сверхважными и специальными полномочиями, стремятся ограничить движение этой информации в обществе. Сначала, после того как возникли и сформировались эти органы централизованного управления, они стремятся ограничить движение в обществе информации, связанной с их собственными интересами, особенно информации, касающейся их собственных ошибок и просчетов. Потом, постепенно складывается мнение, что нет необходимости предавать гласности информацию, связанную с жизнью общества в целом, делать ее доступной широким слоям населения, раз эти широкие слои населения не имеют никакого отношения к формированию решений, связанных с судьбами всего общества. Кстати, все это предвидели первые проектанты централизованной системы, основанной на общественной собственности на средства производства, а именно вожди сен-симонизма. Они первые выдвинули концепцию существования двух типов информации в централизованном обществе. Наиболее точная информация — это, с их точки зрения, прерогатива мудрецов, управляющих обществом. Большинству же населения позволена только положительная информация, способствующая выработке только добрых чувств граждан к централизованной системе. Правда, как показала практика социалистического строительства и особенно польский опыт семидесятых годов, пропаганда успеха при одновременной блокировке движения в обществе существенной информации имеет прямо противоположный результат. «Подмена подлинной информации магией слов, в соответствии с которой, — как писал Мачей Иловецкий, — слова должны были заменить знание о действительности такой, какой она есть на самом деле, создавала иллюзорную действительность. Людей, конечно, можно трактовать как малых детей — и можно даже поверить в то, что они являются малыми детьми. Однако все это не может изменить того факта, что они в действительности остаются взрослыми людьми, правда, это может привести к тому, что эти взрослые люди перестают серьезно относиться к тому, что они обязаны серьезно воспринимать. Хорошо известно, что люди, сначала воспринимающие все на веру, потом все подвергают сомнению. Таким образом, последствия недостатка в объективной, в том числе и отрицательной, информации могут оказаться прямо противоположными ожидаемым. Наиболее отрицательным последствием этой недоинформированности является раздвоение жизни людей на жизнь официальную (согласно установившимся правилам политической игры. — А.Ц.) и жизнь частную, личную. Трудно придумать более неадекватную почву для реализации в действительности целей и идей социализма, чем эту действительность раздвоенной жизни людей… Самые лучшие идеи, являющиеся динамической силой общественного развития, могут в этих условиях восприниматься людьми как часть этой официальной, то есть неаутентичной, действительности. Все это дает основания для вывода, что в обществе существует особая существенная связь между состоянием каналов общественной информации, способом принятия важных решений и психическим состоянием общества» [92].

В свете всех перечисленных выше объективных, неизбежных последствий централизации управления общественными процессами становится ясна необходимость конкретно-исторического подхода к ней.

Дело не в том, как пишет Мечислав Иловецкий, что всегда и во всех случаях сверхцентрализация лучше, чем сверхдецентрализация. Бывают в жизни обществ ситуации, когда без сверхцентрализации невозможно обойтись. Проблема состоит только в том, чтобы осознавать временность и исключительность тех исторических ситуаций, когда существует необходимость для сверхцентрализации, чтобы сохранять социальные и политические механизмы, позволяющие обществу переходить от состояния сверхцентрализации к состоянию органического сочетания централизации и самодеятельной, демократической инициативы снизу.

Однако обычно принципы и методы руководства экономикой, характерные для этих экстремальных периодов в развитии социализма, автоматически переносятся и на более высокие этапы развития социализма, когда уже обеспечены гарантии стабильности политической власти, созданы условия для органического сочетания принципов политической и экономической рациональности. Проявляется это прежде всего в попытках некоторых звеньев централизованного аппарата противопоставлять политическую рациональность экономической рациональности или подменять экономическую оценку хозяйственной деятельности предприятий политической оценкой. Связаны эти явления, на наш взгляд, именно с указанной выше тенденцией к фетишизации централизованной власти. Объективной основой для подобной фетишизации является тот факт, что в экстремальных условиях начала социалистического строительства действительно развитие социализма и его успехи в значительной степени зависели как от силы центральных органов власти, так и от их умения подчинить этой силе все звенья экономики страны. В результате складывалось убеждение, что степень развития социализма зависит от степени развития и прежде всего от мощи органов центрального руководства, а мера контроля со стороны общества над условиями производства пропорциональна степени его подчинения этим центральным органам власти. Подобное отождествление процесса социалистического строительства с процессом возрастания мощи государственного аппарата и приводило к известной «теории винтиков». В соответствии с такой трактовкой социализма, имеющей, так сказать, административно-бюрократический характер, высшей целью, итогом социалистического прогресса должно было быть такое состояние, когда отдельные граждане общества целиком передали бы все свои полномочия по организации всего своего общественного бытия, производства, быта в руки тех или иных государственных органов. А экономический прогресс, в свою очередь, связывался бы исключительно с возрастанием полномочий центральных органов планирования в деле руководства непосредственной экономической деятельностью отдельных предприятий. К примеру, колхозно-кооперативная собственность трактовалась бы как более низкая форма социалистической организации труда, ибо часть показателей ее экономической деятельности не планировалась бы на государственном уровне. Из этого вытекало убеждение, что решающий поворот в социальном и экономическом развитии социализма наступит тогда, когда центральная власть или какой-либо общественно-экономический центр сможет охватить абсолютно всю без исключения продукцию общественного производства в интересах общества.

Процесс централизации процесса управления производством противоречив не только в силу того, что он создает дополнительные трудности на пути преодоления социального отчуждения, но и в силу того, что в определенных условиях он может стать препятствием на пути реализации своей собственной цели, а именно на пути экономического прогресса. Последнее происходит в тех случаях, когда этот процесс централизации общественной жизни начинает трактоваться как самоцель, когда в качестве единовременного субъекта политической и экономической рациональности выступает сам аппарат управления.

Очевидно, что утрата социальной инициативы трудящихся масс, их самодеятельности в процессе создания общественной жизни ведет к утрате основного социального, гуманистического содержания социализма, грозит рецидивами авторитаризма и бюрократизации власти. В сущности, из ленинской концепции социализма вытекает, что социализм начинается только тогда, когда «…начнется быстрое, настоящее, действительно массовое, при участии большинства населения, а затем всего населения происходящее движение вперед во всех областях общественной и личной жизни».

Но, с другой стороны, также очевидно, что чрезмерная децентрализация экономики и политики в социалистическом обществе, ослабление влияния аппарата управления на социальные процессы может привести к экономической и социальной анархии, к утрате основных социальных завоеваний социализма. Необходимо считаться еще и с тем, что, как показал опыт развития социализма, задачи подчинения экономической и социальной жизни центральным органам власти решить значительно легче, чем задачи привлечения широчайших трудящихся масс к участию в повседневном социалистическом строительстве. Решение последней задачи, по-видимому, связано с осознанием той истины, что невозможно одновременно разворачивать социальную инициативу снизу, невозможно сделать каждого индивида субъектом социального и политического творчества, исключая одновременно, целиком и полностью стихийные, то есть неконтролируемые властью социальные процессы.

Невозможно подлинное социальное творчество, подлинное соучастие трудящихся масс в управлении обществом в условиях, когда направление и конечные результаты этого творчества заданы директивно. Участие только тогда является участием, когда оно приносит нечто новое, спонтанно возникшее в самом процессе социального творчества и отражающее наиболее глубинные интересы самих строителей социалистического общества. Из всех условий подлинного соучастия трудящихся масс в управлении обществом и в созидании своего социального бытия наиважнейшим является гарантия свободного самовыражения личности, то есть относительная правовая и институциональная независимость индивида от того аппарата управления, который он стремится контролировать. Без последнего, то есть без наличия социально-политических институтов, защищающих свободу социального творчества и в этом смысле защищающих и оберегающих стихийное самовыражение масс, все другие условия не дадут желанных результатов.

Разрешение названных выше объективных противоречий социализма связано прежде всего с развитием социалистической надстройки, с включением в ее структуру целого ряда новых институтов, дающих гарантии сохранения суверенности народа, гарантии самодеятельности и социальной инициативы самих трудящихся. В рамках данной работы мы ставим этот вопрос так общо, ибо нас интересует в первую очередь мировоззренческая сторона проблемы. Проблема состоит не только в том, чтобы осознать существование в социалистическом обществе объективных, трудно поддающихся решению противоречий, но и в том, чтобы осознать, что проблема преодоления этих противоречий все еще остается открытой. В этой связи, и этому научил польский кризис 1980 года, приобретает чрезвычайно важное значение открытость для новых выводов и решений, для того, что не могли предвидеть создатели теории научного социализма. Чтобы преодолеть все те противоречия, с которыми столкнулся сегодня социализм, необходимо отказаться от самоуверенности начальных этапов социалистического строительства, от ложной мысли, что классики марксизма-ленинизма оставили нам рецепты на все случаи жизни и проблема состоит только в том, чтобы применить их на практике. По-видимому, очень многое мы еще не знаем, и очень многое нам еще предстоит самим открыть. Историческое значение польских событий 1980 года, по-видимому, и состоит в том, что они, с одной стороны, лишили нас ложной самоуверенности, а с другой — показали, что есть надежда на решение на новом уровне, в новых исторических условиях проблемы человека труда.

 

Примечания

↑1. Непосредственной причиной роста недовольства среди населения страны и прежде всего среди рабочих было повышение цен на мясо путем значительного расширения ассортимента мясных изделий, продаваемых по коммерческим ценам, в конце июня. Как считают многие специалисты, побудительной причиной к протесту был не столько факт повышения цен на некоторые мясные изделия, сколько сопутствующий этому повышению обман населения. Комментировавший по телевидению вечером 28 июня произошедшее повышение цен на мясо зам. председателя Комитета цен и заработной платы пообещал, что данная мера не затрагивает ни рабочих столовых, ни летних лагерей для молодежи. Однако, придя во время перерыва в заводские буфеты 1 июля, рабочие обнаружили, что цена на мясокопчености и прежде всего на традиционный польский «бочек» повысилась на 40%. Обнаружив обман, рабочие пошли за разъяснениями в заводской профсоюзный комитет. Там только развели руками: мол, ничем не можем помочь. Также вел себя и секретарь заводского партийного комитета. Позвонили в Воеводский комитет партии. Но оказалось, что и там не могут дать каких-либо вразумительных объяснений. В результате и возникло решение рабочих прервать работу. По этому сценарию разыгрывались события, ставшие прелюдией к польскому августу на многих предприятиях.

↑2. Тогда, в июле — в первой половине августа не было ни легальных забастовочных комитетов, ни полномочных, избираемых открытым голосованием представителей рабочих коллективов. Лидеры забастовок, так называемые «мэнжи зауфаня», то есть люди, пользующиеся доверием, те, кто принимал окончательные решения и кто формулировал экономические требования и условия окончания забастовок, конечно, были и в то время. Без них бы не было той удивительной организованности и дисциплинированности, которые сопутствовали забастовкам 1980 года. Однако тогда рабочие, наученные опытом 1976 года, то есть боясь арестов, скрывали своих лидеров.

↑3. Поводом к забастовке варшавских водителей автобусов послужило повышение оплаты за один километр проезда. Данное повышение зарплаты носило чисто символический, условный характер и потому было воспринято с обидой. «Что они нас принимают за дураков, — говорили водители автобусов, — не нужно нам их повышение зарплаты. Пускай сначала наведут порядок в стране, чтобы деньги были деньгами и чтобы на рынке можно было за них что-то купить».

↑4. Как я постараюсь далее показать, подлинный смысл и возможные политические результаты начавшихся в июле 1980 года забастовок не предвидели и сами рабочие, принимавшие в них участие.

↑5. Необходимо заметить, что ритм научной и политической активности как польских интеллектуалов, так и польских студентов явно не приспособлен к каким-либо летним политическим событиям. В Польше, как и во всех цивилизованных странах, даже самая оппозиционная, самая борющаяся за политические права интеллигенция предпочитает летом отдыхать, выезжать за границу или уж, в крайнем случае, на лоно природы. Вот почему все наиболее активные деятели интеллектуальной оппозиции к началу второго издания гданьских событий оказались далеко от польского побережья. Только 23 августа, когда уже не только вся Польша, но и весь мир осознал политическую значимость всеобщей забастовки на Побережье, на территории Гданьской судоверфи им. В.И. Ленина, появились представители польской интеллектуальной оппозиции и предложили свои услуги в качестве экспертов. Во втором выпуске информационного бюллетеня межзаводского забастовочного комитета г. Гданьска «Солидарность» сообщалось о создании комиссии экспертов во главе с редактором католического журнала «Связь» Тадеушем Мазовецким. Членами комиссии были историк, доцент Богдан Геремек, социолог, доцент Тадеуш Ковалик, ответственный секретарь Союза католической интеллигенции, журналист Анджей Веловейский, социолог, доцент Ядвига Станишкис, экономист, кандидат наук Вальдемар Кучинский и социолог Богдан Цывиньски.

↑6. Как признал в своем интервью еженедельнику «Культура» ученый секретарь отделения общественных наук ПАН, профессор Владислав Мордкевич, в польской социологической науке сложились довольно «поверхностные», «схематические» представления о современном польском рабочем классе. См.: Владислав Мордкевич. Чего требуют рабочие? Kultura. 21.IX.1980, str. 1.

↑7. См.: Kultura. 21.IX.1980.

↑8. См.: Выступление Первого секретаря ЦК ПОРП Эдварда Герека по радио и телевидению. 18 августа. Trybuna Ludu. 19.VIII.1980, str. 1.

↑9. Оценка забастовочного движения на Побережье в августе, которую дал в своих последних выступлениях новый первый секретарь ЦК ПОРП Станислав Каня, принципиально отличалась от приведенной выше оценки этих событий Эдвардом Гереком. В своих выступлениях на партактиве в Гданьске и в Катовицах 8 и 10 сентября и на VI Пленуме ЦК ПОРП Станислав Каня признал, что причиной протеста рабочих были прежде всего ошибки руководства партии, его центральных органов и прежде всего правительства, приведшие к существенным искажениям и деформациям социализма в ПНР. Примечательно, что в своем докладе на VI Пленуме ЦК ПОРП, который назывался «Политическая ситуация в стране и задания партии», Станислав Каня прямо полемизировал с той оценкой событий в Гданьске, которая была дана в выступлении Эдварда Герека 18 августа. «Да, — говорил Станислав Каня, — у нас в стране действительно есть люди, активно выступающие против социализма. На некоторых предприятиях на Побережье в начале событий произносились лозунги и писались транспаранты, своим содержанием направленные против нашего строя. Распространялись листовки, призывающие к эскалации забастовок в политическом направлении. Известны также признания лидеров антисоциалистических группировок, что подготовка забастовок — это их рук дело. Всего этого мы не можем сбрасывать со счетов. Однако для нас важнее всего должна была быть и сейчас является оценка социальных истоков этого конфликта, оценка почвы этих событий. Слишком был бы убогий взгляд на эти события, согласно которому следовало бы, что после 36 лет социалистического строительства и социалистического воспитания масс наши классовые противники смогли организовать массовое движение рабочих против социалистического государства… Это был массовый рабочий протест не против социализма, а против нарушения его принципов, не против народной власти, а против плохих средств осуществления этой власти, не против партии, а против ошибок в ее политике». Trybuna Ludu. 5.Х.1980, str. 2.

↑10. Позже упомянутая рукопись Яна Щепаньского попала в парижскую «Культуру» и без его ведома была опубликована. См.: «Kultura», Paris, №№ 1, 2, стр. 234–235.

↑11. Что же касается прогнозов на будущее антисоциалистических сил, ратующих за свержение существующего строя ПНР, то они оказались начисто перечеркнутыми августовскими событиями. В связи с чем им пришлось принципиальным образом поправить свою программу действий. К примеру, еще год назад лидер «Комитета защиты рабочих» (KOR), образовавшегося после июньских событий 1976 года, Яцек Куронь заявлял, что руководимое им движение «не приемлет существующий в ПНР политический строй и потому считает неразумным выдвигать какую-либо программу его совершенствования» (Kultura, Paris. 1/1979). В соответствии с излагаемой концепцией все требования межзаводского комитета бастующих в Гданьске также были бессмысленными, ибо были направлены всего лишь на совершенствование политической системы ПНР. Однако post factum Яцек Куронь признал правоту гданьских рабочих. Более того, попытался присвоить своему движению заслуги рабочих в деле демократизации политического строя в ПНР. См. об этом: Януш Марковски. Ответ на письмо в редакцию. Trybuna Ludu. 1.Х.1980.

↑12. Этот доклад был создан на основе анкетного опроса пятидесяти известных польских деятелей науки и культуры, которые наиболее активно и с разных мировоззренческих платформ выступали с критикой политической и экономической практики семидесятых годов. Анкетный способ работы был вызван тем, что власти сразу же после первого пленарного заседания 14 ноября 1978 года Комитета «Опыт и будущее» запретили его публичную деятельность. В этих условиях не оставалось никакой другой возможной формы обмена мнениями, кроме как анкетный опрос. В связи с подготовкой доклада была разослана анкета, которая содержала следующие вопросы: 1) каковы, с вашей точки зрения, узловые проблемы нашей страны в области социальной, политической, экономической, культурной, просвещения и других? 2) каковы основные социальные резервы развития нашей страны, как мы их используем и какие скрытые и явные факторы, препятствующие полному использованию этих резервов? 3) какие угрозы общественной жизни, непосредственные, актуальные или возможные в будущем, можно, с вашей точки зрения, вычленить в нынешней политической, социальной, экономической и культурной ситуации в стране? 4) какие необходимо провести реформы в Польше, чтобы страна могла развиваться наиболее интенсивным образом? 5) в какой степени несовпадение интересов различных общественных групп является источником актуальных и потенциальных конфликтов? 6) какие действия вы ожидаете сейчас от различных социальных сред? (Dokumenty. Raport o stanie narodu PRL. Instytut Literacki, Pariz, 1980, t. 28, str. 8.) После августа деятельность комитета «Опыт и Будущее» была легализована. Его пленарные заседания посещают руководители ПАН. В своем выступлении по радио, посвященном актуальным проблемам сегодняшней Польши, ученый секретарь отделения общественных наук Президиума ПАН профессор В. Мордкевич признал научные достижения «дипа». «Работа и деятельность “дипа”, — говорил В. Мордкевич, — это пример того, как могут сотрудничать ученые различных мировоззрений, объединенные одной научной целью и любовью к своей отчизне».

↑13. Dokumenty. Raport o stanie narodu PRL. Instytut Literacki, Pariz, 1980, str. 9–10.

↑14. Ibidem. St. 32.

↑15. Ibidem. St. 31.

↑16. «Польское общество — говорит один из участников опроса, — по-видимому, переживает состояние крайнего энергетического исчерпания. Это является прежде всего результатом стагнации экономики, лишающей людей одновременно и возможности быстрого улучшения своего благосостояния, и какой-либо перспективы роста, что углубляет состояние флюстрации… Дефицит социальной энергии проявляется одновременно, и это явление наблюдается уже давно, в угасании мотивов к предпринимательству и хозяйственной активности… Нарастание враждебности между группами и классами — частично как результат ощущения абсурдности существующей поляризации, а одновременно как результат чувства вины, что не умеем поступать иначе. Одна из основных угроз нашей общественной жизни кроется в утере людьми чувства собственного достоинства… В какой-то степени в нашем обществе каждый заинтересован в сохранении нынешней ситуации и ее стабилизации и не хочет отказаться от системы привилегий и исключений (каждый третий мужчина в нашем обществе от 30 до 40 лет занимает какую-либо руководящую должность). Стечение этих обстоятельств, способствующих стабилизации данной ситуации, и является одной из основных причин, основных механизмов сохранения абсурда». Ibidem. St. 93.

↑17. Ibidem. St. 90.

↑18. Ibidem. St. 117–118.

↑19. На это обстоятельство обращают внимание многие публицисты в последнее время. В этой связи высказываются в адрес правительства конкретные пожелания. «Есть основание для утверждения, — пишет на страницах “Культуры” Станислав Альбиновски, — что волна социальной инициативы захлестнула наше общество. Однако до сих пор не ясно, в какой форме и в какой степени эта социальная инициатива действительно необходима правительству, до сих пор не известно отношение правительства ко всем этим предложениям, связанным с совершенствованием экономики и методами политического управления страной. Мне думается, что было бы хорошо, если бы новый статс-секретарь правительства по вопросам печати постоянно сообщал об отношении руководства страны к основным концепциям демократизации экономической и политической жизни, публикуемых на страницах печати различного рода экспертами, учеными и журналистами. Было бы непростительно, если все это богатство социальной мысли, зародившееся в наши дни, не нашло бы никакого практического применения». Станислав Альбиновский. Обновления экономики — первая фаза. Kultura. 5.X.1980, str. 8.

↑20. Нечто близкое к русскому «работяга». Однако с более уничижительным и более презрительным смыслом.

↑21. «Справедливости ради, — продолжает автор цитируемой выше статьи, — необходимо отметить, что редко кто из этой разнородной группы оппозиционеров-интеллектуалов, сотрудничающих в качестве экспертов при забастовочных комитетах, стремился к разжиганию конфликта рабочих с властью, к драке. Преобладающее большинство из них подталкивало рабочих к разумному компромиссу с властью». (Войчех Гелжиньски. Эскалаторы и замазыватели. Polityka. 20.X.1980, стр. 3.) Это замечание Войчеха Гелжиньского соответствует тому, что рассказывали о своей деятельности в качестве экспертов во время августовских событий на собраниях польской ассоциации социологов в начале сентября Ядвига Станишкис, Анджей Веловейский, Богдан Геремек, Тадеуш Ковалик и другие. К примеру, в своем выступлении 11 сентября и Ядвига Станишкис, и Тадеуш Ковалик, и Анджей Тимовский, который помогал Щетинскому забастовочному комитету, обращали внимание на тот факт, что не было существенных разногласий между экспертами со стороны бастующих и экспертами со стороны правительственных комиссий. И первые, и вторые подталкивали своих подопечных к более быстрому компромиссному разрешению конфликта.

↑22. На этот факт неоднократно обращалось внимание и в ряде публикаций в прессе, и в некоторых выступлениях на VI съезде ПОРП. «Несколько неудобно мне говорить то, что я сейчас скажу, так как всегда относился и сейчас отношусь с большим уважением к личности товарища Герека, тем более что его несомненной заслугой является тот факт, что во время конфликта на Побережье в 1980 году не повторилось то, что было в 1970-м, тем не менее, я вынужден напомнить, что я уже в 1976 году, после июньских событий, написал товарищу Гереку письмо, где рассказал о всех деформациях в нашем обществе и о его личной ответственности за их появление». Т. Холуй. Мое личное мнение. Polityka. 4.X.1980, str. 5.

↑23. Это двадцать одно требование межзаводского комитета бастующих в Гданьске впервые было опубликовано во втором выпуске их бюллетеня «Солидарность» 24 августа. Перечню этих требований предшествовало требование немедленно включить блокированную ранее телефонную связь с Гданьском. (Забастовочный комитет приступил к переговорам с правительственной комиссией только после выполнения этого предварительного условия.) Далее требования были перечислены в следующем порядке: 1) разрешить организацию независимых от партии и работодателей свободных профессиональных союзов в связи с тем, что Польша ратифицировала конвенцию о профсоюзах № 87 Международной организации труда; 2) гарантировать право на забастовки, а также безопасность бастующих и им помогающих; 3) обеспечить гарантированные в Конституции ПНР права свободы печати и публикаций и, тем самым, прекратить преследование независимых изданий, а также предоставить средства массовой информации для представителей всех верований; 4) восстановить на прежней работе лиц, уволенных за деятельность, связанную с защитой прав рабочих и, в особенности, за участие в забастовках 1970 и 1976 года, а также студентов, исключенных из вузов за политические убеждения. Освободить всех политических заключенных…

↑24. Kultura. 21.X.1980, str. 1. Социолог В. Маркевич обращает внимание также на тот факт, что политической и социальной активности рабочих в августе сопутствовал одновременно рост их культурной активности. «Общественность, — писал В. Маркевич, — мало знает о том, что во время забастовки на судоверфи им. В.И. Ленина возникла настоящая пролетарская поэзия, кроме страстных политических дискуссий в это время расцвела пышным цветом, несмотря на спартанские условия быта на оккупированных предприятиях, культурная жизнь. Также мало общественность знает о том, что в отношениях между бастующими царил аскетический моральный ригоризм и т.д. Все эти факты, несомненно, проливают новый свет на богатство рабочего быта, не укладывающееся в прежние поверхностные схемы». В. Маркевич. Что хотят рабочие?

↑25. Самое парадоксальное, что, несмотря на чрезвычайную сложность политической ситуации в стране, не меняются сами принципы работы партийного аппарата. По-прежнему во главу угла ставится метод «накачки», метод инструктивных указаний. Секретари ЦК, работники аппарата выезжают на места, встречаются с активом, дают указания. Однако никто не хочет считаться с тем, что актив сам не в состоянии уже ничего изменить.

↑26. Несомненно, это является одним из результатов всеобщей одночасовой предупредительной забастовки членов профсоюза «Солидарность» 3 октября. Многие лидеры этого профсоюза в своих интервью отмечали, что одним из главных поводов предупредительной забастовки была недоинформированность польского общества о деятельности и целях профсоюза «Солидарность». См. об этом: Какая дорога ведет вперед? Polityka. 18.X.1980, str. 6.

↑27. Характерны в этом отношении экономические взгляды лидера свободных профсоюзов Леха Валенсы. «Разумную организацию труда, — говорит Л. Валенса, — можно представить следующим образом. К примеру, говорит нам государство, вот вам месячный фонд заработной платы — один миллион злотых. Теперь сами решайте, что вам делать, чтобы производственное задание было выполнено в срок. Если выполним его быстрее — это наше дело. Можем работать даже шесть часов, главное, чтобы задание выполнено в срок. Это есть самое главное». Sztandar Młodych. 20.Х.1980.

↑28. Характерны в этом отношении взгляды руководителей свободных профсоюзов в Шецине. Для них ясно, что многое необходимо изменить в экономической организации производства. Высказывается даже мысль о создании рынка свободной рабочей силы в социалистическом обществе. Мол, если «мы требуем от директоров, чтобы они хорошо хозяйствовали, то им необходимо дать право увольнять плохих работников». Что же касается изменений в формах и средствах привлечения рабочих к труду, изменений в формах и средствах соединения производителей со средствами производства, то здесь нет новых интересных мыслей. Говорится только о том, что «когда новые профсоюзы окрепнут и договорятся с директорами, то тогда на предприятиях будет господствовать сознательная дисциплина. Людей будет воодушевлять убеждение, что они делают важную, нужную работу, которую они делают с пользой для себя» (Polityka. 18.X.1980, str. 2). Примечательно, что руководителей новых профсоюзов не очень привлекают концепции «рабочего самоуправления», «рабочих советов», имевшие широкое распространение в условиях кризиса 1956 года. И это несмотря на тот факт, что по некоторым вопросам в роли советников новых профсоюзов «Солидарность» выступают отцы идеи «рабочих советов», а именно деятели польского ревизионизма середины пятидесятых годов Куронь и Липиньский. По-видимому, не нашла у нынешних идеологов свободных профсоюзов отклик одна из основных идей Липиньского, а именно идея о том, что функции пользования и распоряжения средствами труда должны принадлежать «совокупному рабочему», то есть предприятию в лице рабочего совета. «В социалистическом хозяйстве, — писал в 1956 году Эдвард Липиньский, — владельцем средств производства является все общество, в то же время функции использования и распоряжения этими средствами принадлежат отдельным предприятиям. Распорядителем общественным предприятием является коллектив предприятия или, как говорил Карл Маркс, коллективный рабочий» (Э. Липиньский. Модель социалистической экономики. Nowe drogi. 1956, № 11-12, str. 33). Парадокс истории состоит в том, что в настоящее время руководство ПОРП крайне заинтересовано в воплощении в жизнь в аутентичной форме идеи «рабочих советов», ибо видит в них возможность более тесного сочетания интересов рабочих с результатами хозяйственной деятельности предприятий, что будет объективно препятствовать забастовкам. Новые независимые профсоюзы, напротив, не хотят выступать в роли совладельцев средств производства, ибо не хотят нести экономическую ответственность за хозяйственную деятельность предприятия.

↑29. Это осознают они сами. На собрании актива предприятий Гданьска, Сопота и Гдыни в сентябре многие выступающие обращали внимание, что сейчас, после августа, и рабочие, и целые производственные коллективы стали совершенно другими. «Мы сегодня, — говорил один из них, — являемся уже другими. Я еще не могу определить и осознать все то, что изменилось во мне, но, тем не менее, все эти изменения должны сказаться на моем отношении к работе, к другим людям и к самому себе». «После забастовок, — говорил другой выступающий, — это уже не те самые предприятия, уже не те члены партии и активисты, сейчас акцент делается на договоренность, на соглашения, на диалог, единственной силой в этой ситуации является сила доверия… нам нужны боевитые профсоюзы, ибо только боевитость способствует справедливости». См.: Войчех Адамский. Сцены из первых дней. Literatura. 16.Х.1980, str. 5.

↑30. «Во время забастовки спал, как и все, на земле. Сейчас являюсь связным между своим отделом и организационным комитетом свободных, независимых профессиональных союзов. Сейчас руководитель отдела относится ко мне как к партнеру, может быть, даже относится ко мне со слишком большим уважением, как правило, обращается не к председателю старого комитета профсоюзов, а ко мне в вопросах увольнения, приема на работу» (из рассказа гданьского рабочего).

↑31. Literatura. 16.Х.1980, str. 5.

↑32. Как сейчас стало известно, все успехи шахтеров, о которых трубила герековская пропаганда на протяжении семидесятых годов, достигались большой человеческой ценой, ценой риска жизнью, ценой здоровья шахтеров. Шахтеры работали в четыре смены на протяжении нескольких лет, они работали в «свободные субботы».

↑33. Примером чего могут быть события на шахте «Ястшембе» в городе Ястшембе в начале сентября. Как только образовался стачечный комитет, его члены решили просить директора шахты, чтобы он согласился стать его руководителем. Директор отказался возглавлять стачечный комитет, однако постоянно в течение забастовки сотрудничал с ним, возглавлял в шахте текущую работу, связанную с сохранением оборудования, за что был позже обвинен секретарем комитета шахты в недостойном коммуниста поведении.

↑34. Из всех выступлений коммунистов по радио и телевидению за последние послеавгустовские недели на меня наибольшее впечатление произвела своеобразная исповедь члена ПОРП с 1948 года Кристины Мейлион, прозвучавшая в эфире 12 октября 1980 года. Данная исповедь состояла из двух частей: из рассказа Кристины Мейлион о ее партийной биографии, который был записан на пленку в дни VIII пленума ПОРП в феврале 1971 года, и из радиоинтервью в дни, предшествующие VI пленуму ЦК ПОРП в сентябре 1980 года. Далее я привожу краткую запись этого своеобразного политического документа. Запись в феврале 1971 года: «Я сразу близко приняла идеи и лозунги партии, идеи социализма. Я была молода и жаждала получить высшее образование, мне нужна была открытая дорога для профессионального и социального роста. Партия обещала дать таким молодым людям, как я, и возможность учиться, и возможность достигнуть чего-то значительного в жизни. И она эти свои обещания выполнила. Я была уже тогда активной, боевой коммунисткой, привыкла в прямой и откровенной форме отстаивать то, что мне дорого. Однако очень скоро в партии, уже к началу пятидесятых годов, обстановка резко изменилась: начались сталинские времена. Люди начали бояться — бояться говорить правду, говорить, что думают, в партии начали процветать страх, лицемерие, доносы. Я не смогла измениться вслед за партией и пострадала. Несколько лет провела в тюрьме. Это время быстро прошло, был ХХ съезд КПСС, наступил октябрь 1956 года, время больших надежд. Однако партия наша в то время сделала ту ошибку, которую делают великодушные люди: она поверила обманувшему ее руководству на слово. Поверила словам, что в партии такого больше не будет, что будут восстановлены ленинские принципы внутрипартийной жизни, что дух коллективного руководства, демократии и дискуссий будет определять нашу внутрипартийную жизнь. Однако это был обман. Не прошло и года, и снова аппарат начал нами, рядовыми коммунистами, крутить и делать, что хочет. Передо мной снова встал вопрос, что делать. И я решила, что если останусь в партии, то буду говорить только правду, то, что я считаю как коммунистка нужным говорить. Я очень скоро поняла, что самое уязвимое место нашей партии — это то, что у нас не принято говорить о наших внутрипартийных слабостях, о недостатках. Наша партия не учитывала и до сих пор не учитывает, что моральное состояние партии зависит также и от поведения ее руководителей. Если для них как руководителей нехарактерны скромность и откровенность, то их не будет и в партии. Наибольшим злом нашей внутрипартийной жизни является стиль наших собраний и, в частности, практика подведения итогов дискуссии. Выступают рядовые члены партии. Пытаются сформулировать свое отношение к предмету дискуссии. Спорят. Но бывает это часто сумбурно. Они волнуются, ибо у них нет большой практики подобного рода выступлений. Многие ведь серьезно выступают очень редко, возможно, даже один раз за все время пребывания в партии. И этим пользуется председатель собрания. Все те выступления, которые не были в соответствии с очередной линией, становятся объектом его особого внимания. Он затушевывает их суть, искусно находит в этих критических выступлениях несогласованности, неудачные слова, делается акцент на этих просчетах выступающих. Короче говоря, он их просто от имени «высшей линии» ругает за наличие у них своей точки зрения. Понятно, что после подобного подведения итогов собрания на следующем уже ни у кого не будет своей точки зрения, а будет только правильная линия партии, которую привезет с воеводского комитета инструктор или секретарь. Особое место в нашей внутрипартийной жизни и в целом в политической жизни страны занимает отношение к простым людям, к тем, кто нуждается в помощи. Мы очень часто говорим, что наша пропаганда неэффективна, что многие критически настроены. А я заявляю, что не будет в нашем Вроцлаве социализма до тех пор, пока в нем будут жить тысячи матерей, которые после работы приходят в дом, в котором крыша течет, в котором нет канализации и воды. А в таких условиях у нас еще живут многие люди! Мы много говорим о социализме, но как-то о социализме без конкретных людей. Мы не должны забывать, что у каждого человека одна человеческая жизнь, и другой у него не будет, поэтому он не может жить только будущим, он хочет, чтобы социалистический строй дал ему приличные условия жизни уже сейчас. Речь идет не о многом, а о том, без чего жизнь не жизнь, а страдание. До сих пор у нас в партии мало гражданской активности, у ее членов, как правило, нет общественной отваги. Если в течение десятилетий процветали, были на виду только те, кто со всем был согласен, кто готов был в любую секунду поднять руку за предложение президиума, то стоит ли удивляться, что люди утратили вкус к серьезной партийной работе. Многие рядовые члены партии спрашивают: “А к чему же все-таки нас обязывает принадлежность к партии?” — и не находят для себя вразумительного ответа. Почему наша партия бессильна против анонимок? Я думаю, потому, что в партии очень много людей, которые бы записались в любую правящую партию. Партия для этих людей — только средство достижения их честолюбивых замыслов, карьеры, власти, благосостояния. Поэтому, как правило, эти по существу идейно нейтральные люди являются самыми активными, и именно они, в конце концов, попадают в партийный аппарат. Стоит ли потом удивляться всей этой практике шантажа, запугивания тех коммунистов, которые хотят говорить правду, хотят, чтобы зло стало явным? Людей, особенно женщин, не надо долго запугивать, стоит им напомнить, что у них есть дети. Иногда делу запугивания настоящих коммунистов служат так называемые коммунисты-барометры. Не понравилось ваше выступление руководству, а они это уже чувствуют. Начинают вас обходить стороной, не здороваются. Представьте себе, каково человеку, с которым перестают здороваться его коллеги. Его охватывает страх. Стоит ли удивляться, что наш аппарат оторван от жизни, оторван от забот и проблем повседневной жизни? Его просто покупают. Очень скоро партийный функционер забывает, сколько действительно стоит картошка, сколько времени надо стоять в очереди. Ему все привозят, достают. Секретарь воеводского комитета партии уже никогда не ездит в трамвае, он не знает, о чем говорят люди. Я не поверила, когда мне сказала моя знакомая, партийный секретарь нашего торгового центра, что в течение всего лишь одного дня к ней обращались “сверху” тридцать два раза с просьбой помочь приобрести дефицитные товары. После VIII пленума ЦК у нас появились шансы на оздоровление нашей партии, основание для оптимизма дает выступление тов. Герека на Пленуме. Но на этот раз не должно повториться то, что было в 1956 году. Нам нужны гарантии. Для этого надо изменить очень многое в механизмах нашей внутрипартийной жизни. Необходимо устранить все инструкции ЦК, которые находятся в противоречии с уставом. Должно быть несколько кандидатов в списке на выбираемую партийную должность. После VI съезда ПОРП должна окончиться практика сосредоточения в одних руках и выборных, и аппаратных должностей. Если министр является и членом ЦК, и депутатом Сейма, то непонятно, кто кого контролирует? У нас на протяжении десятилетий идет постоянный процесс централизации власти, который наносит непоправимый ущерб. Тем не менее, надеюсь, что будущее даст больше оснований для оптимизма». Интервью с Кристиной Мейлион в сентябре 1980 года. «Мне просто плохо, я не знаю, что делать. Я не могу выдержать эту политическую глупость, глупость нашей пропаганды, глупость этих писем и инструкций ЦК, которые мы получали и в августе, и сейчас, в сентябре. Складывается ощущение, что там, в ЦК, не понимают, что происходит на местах. Если бы, к примеру, мы не замалчивали бы факт забастовок во Вроцлаве, что мы делали в соответствии с инструкцией ЦК, то они бы кончились намного раньше и не нанесли бы столько вреда нашей экономике. Пора кончать с профессионализмом в нашем партийном аппарате, ибо этот профессионализм приносит нам огромный, непоправимый вред. Туда, в аппарат, должны посылаться только хорошие специалисты с предприятий на короткие сроки, с обязательным условием возвращения на то место, откуда человек ушел в аппарат. Не может дальше продолжаться эта практика, когда аппарат воеводских комитетов партии и аппарат ЦК является основной кузницей наших руководящих кадров для народного хозяйства, культуры, просвещения. Партия должна заниматься тем, чем ей положено, быть направляющей и мобилизующей силой общества. Я могу понять, почему Ленин в 1920 году должен был заниматься абсолютно всем — и столовыми, и детскими яслями. Тогда социалистическое государство только складывалось. Но сейчас о том, когда надо сеять пшеницу и где строить детские ясли, должны думать специалисты, люди, специально этим занимающиеся. Партия должна только заботиться о том, чтобы направления нашей хозяйственной деятельности соответствовали принципам нашего общества, соответствовали интересам трудящихся классов. Партия должна быть партией контролеров. Но для этого должна наступить явность и гласность в наших экономических делах. Нет этой явности и гласности до сих пор. Почему нам не доверяют до сих пор? Ведь мы умеем считать до ста. Почему нам новый премьер не скажет ясно и точно: к примеру, денег у нас столько-то, их больше нет. Поэтому задача состоит в том, как их распределить. Если отдадим на зарплату столько-то, то останется на промышленность, оборону столько-то, так что решайте, как быть. Нас могут спасти только структурные изменения в партии. Прежде всего, предстоит существенно изменить устав в вопросах механизмов выбора и контроля за руководящими органами партии. Следует помнить, что в нашей партии есть все, но только нет настоящих деятелей, людей активных, преданных делу партии, желающих что-то существенное сделать для партии и страны. Принцип представительства у нас выполняется, однако выполняется формально. Главное, чтобы он был рабочий, чтобы ему было тридцать лет, но мало кого волнует, является ли он общественником по своей природе, в состоянии ли он заниматься серьезно общественной деятельностью. Что будет дальше? Вся моя жизнь связана с партией, и я как коммунистка буду готовиться к очередному съезду. Я уже выслала в ЦК письмо, где на основе своего партийного опыта попыталась сформулировать свои предложения по совершенствованию Устава партии, обратила внимание на все необходимые структурные изменения. Если очередной съезд сделает все необходимое для оздоровления партии, то я отдам ей все свои оставшиеся силы. Если надежды не оправдаются, то я буду вынуждена отдать свой партийный билет. Больше я не могу позволить, чтобы меня обманывали».

↑35. Характерно в этом отношении признание одного из лидеров Щецинского межзаводского стачечного комитета Ярослава Мрочека. Вот как он говорил о себе: «Я являюсь самым молодым среди руководителей межзаводского стачечного комитета в Шецине, мне 25 лет, являюсь инженером-электриком на судоверфи Варского. Не буду скрывать, что люблю общественную работу, очень хотел оказаться среди бастующих. Когда началась забастовка, крикнул: “Не стойте так, давайте выберем кого-нибудь”, — ну, и выбрали меня».

↑36. Мне думается, что все эти активисты профсоюза «Солидарность», которые в августе и в сентябре руководили забастовками, еще не «остыли». Отсюда еще состояние напряжения, отчужденности, характерное для некоторых из лидеров этих профсоюзов. И в этом состоянии нарочито подогреваемой отчужденности от официальной власти, а в некоторых случаях даже враждебности (чему во многих случаях виной действия тех директоров и партийных функционеров, которые никак не хотят примириться с фактом существования независимых профсоюзов), на мой взгляд, таится главная опасность, главная угроза политической стабильности страны. Часть актива этих новых профсоюзов — это экстремистски настроенные молодые люди. Их не устраивает процесс стабилизации, ибо в новых условиях они как люди, не приспособленные к повседневной организаторской работе, должны будут уйти. Они хотят играть в большую политику, привлекать к себе внимание прессы — отсюда стремление сохранить состояние политической конфронтации в обществе.

↑37. Станислав Завада имел здесь в виду бывшего председателя Комитета радио и телевидения ПНР Мечеслава Щепаньского, который, как оказалось, за государственный счет вел образ жизни нефтяного короля. Вилла на берегу Атлантики в Канакри, несколько яхт и в Польше, и за границей, вилла с крытым бассейном под Варшавой, гарем, который украшали четыре негритянки, счета в конвертируемой валюте в иностранных банках и т.д.

↑38. Цит. по газете «Zycie Warszawy», 21.Х.1980. Обращает на себя внимание тот факт, что те лидеры профсоюза «Солидарность», которые определенно подчеркивают свою приверженность социализму, одновременно более конкретно и определенно говорят о своей социально-экономической программе. Последнее особенно характерно для руководителей «Солидарности» Юга страны, Катовицкого и Краковского воеводств. К примеру, один из руководителей профсоюза «Солидарность» на металлургическом комбинате им. В.И. Ленина в Кракове Станислав Ситковский говорит, что «самое главное для нас — стать настоящими хозяевами производства, научиться хозяйствовать. Мы руководствуемся подлинными интересами нашей страны и сделаем все необходимое для их защиты. Мы не хотим быть оппозиционной по отношению к правительству организацией, стремимся быть чисто рабочим союзом. Мы признаем социализм. Социализм — это основа нашей жизни. Что касается конкретно дел производства, то нас интересуют прежде всего проблемы его модернизации, совершенствования технологии, улучшение условий труда. Надо, чтобы не только правительство правило по-новому, но и мы работали по-новому. Для этого надо быстрее избавляться от тех, кто не хочет работать по-новому или не умеет работать по-настоящему. Все мы — руководители профсоюза “Солидарность” — испытываем огромную потребность действия». Программа телевидения «Дневник», 29.IX.80.

↑39. На мой взгляд, прав В. Маркевич, когда пишет, что одной из закономерностей стихийных выступлений рабочего класса, к которым, по его мнению, и следует отнести забастовки польских рабочих лета 1980 года, является «прилипание» к нему, стихийное или сознательное, отдельных лиц, малых или больших групп, которые сознательно или бессознательно пытаются направить это выступление рабочего класса по ложному руслу, придать ему политический характер, противоречащий и исходным мотивам этого выступления, и коренным целям рабочего класса. Кultura. 21.IX.1980.

↑40. Кultura. 21.IX.1980.

↑41. Кultura. 28.IX.1980.

↑42. Некоторые польские ученые даже в нынешних условиях, в условиях пиетета вокруг польского рабочего класса, когда так много говорится о социальной зрелости польского рабочего класса, отстаивают старую, доавгустовскую точку зрения на причины летних забастовок. К примеру, с точки зрения социолога Казимежа Доктора (в прошлом рабочий, участник познаньских событий «черного четверга»), главным побудительным мотивом рабочих во всех случаях являются соображения материальные. «Я в этом убежден, — говорит К. Доктор, — все остальные соображения носят второстепенный характер, они менее важны, а попытка превратить эти второстепенные соображения в главные и основные — это все дело рук интеллигенции, склонной к созданию различного рода мифов… Объяснимо также, почему инициаторами забастовок явились относительно высокооплачиваемые рабочие. Это, в сущности, нормально. Люди, богатея, не перестают использовать такое орудие борьбы, как забастовка. Можно даже допустить, что в богатых странах значение экономической борьбы значительно возрастает. Чем больше благ для распределения, тем больше желание обладать этими благами… Это верно, что сейчас рабочие имеют более высокое сознание. Однако в моих рассуждениях я рассматриваю этот фактор как второстепенный. На определенном уровне этот рост благосостояния рабочих ведет к появлению таких экономических требований, которые власть уже не в состоянии удовлетворить». Кultura. 28.IX.1980.

↑43. Сравнительному анализу всех трех кризисов большое внимание уделяет в своих последних публикациях социолог В. Маркевич. Во-первых, он, как и многие другие исследователи, полагает, что события в июне 1976 года в Радоме и на варшавском заводе «Урус» не следует приравнивать по своему политическому значению к событиям 1956, 1970 и 1980 годов. Мол, первые носили только предупредительный характер. «Что же касается всех остальных трех кризисов, — пишет В. Маркевич, — то для них было характерно, что каждый последующий был связан с более высокими социально-экономическими требованиями, что каждый последующий в силу того, что растущие потребности удовлетворялись все меньше и меньше, сопровождался эскалацией социально-политических требований. Не были все эти три протеста направлены против социализма, а прежде всего против тех его извращений и деформаций, которые в данной ситуации воспринимались людьми в наиболее болезненной форме. Каждый раз рабочие добивались расширения своих демократических прав, а также конституционного обеспечения полагающегося им в условиях социализма права аутентичного соучастия в управлении… Наиболее явственно проявилась значительная роль рабочих в формировании мероприятий, направленных на оздоровление польского государства, в забастовках нынешнего года, особенно после создания межзаводского забастовочного комитета в Гданьске. В представленном правительству реестре требований рабочих нашли место потребности различных социальных групп (среди них потребности работников здравоохранения) и непролетарских социальных групп, и среди них крестьянства. Они потребовали, чтобы крестьянам было гарантировано право обладания индивидуальными семейными хозяйствами, а творческой интеллигенции — ограниченную правом цензуру. Специфику каждого из трех названных кризисов можно рассматривать как с точки зрения их длительности, их широты, а также с точки зрения сопутствующих им организационных форм и способов их преодоления. Познаньские события продолжались сравнительно недолго и остались в памяти народа как “черный четверг”. Конфликт на побережье в декабре 1970 года был более упорным и вошел в историю под названием “декабрьских событий”. Нынешняя стачечная баталия, даже если принять оптимистическую точку зрения и считать, что она окончилась в момент подписания соглашений в Гданьске и Щецине, продолжалась два месяца, и уже сейчас о ней говорят как о событиях “июльско-августовских”. Также постоянно изменялась глубина и широта рабочих выступлений. В 1956 году забастовки имели место только в Познани, в 1970 году они охватили Гданьск, Гдыню и Сопот, а также Щецин, а в 1980 году все без исключения большие центры промышленности в Польше и все без исключения городские агломерации. В Познани в 1956 году демонстрации рабочих удалось сохранить организованность и порядок только первые два часа, сначала рабочие заботились даже о том, чтобы не топтать траву на газонах, потом утратили контроль над толпой и уже не были в состоянии противостоять грабежам и самосуду. В большей или меньшей степени события на Побережье в 1970 году были похожи на события в Познани, несмотря на то что был достигнут более высокий, чем в Познани, организационный уровень, что в определенный момент возникли забастовочные комитеты, которые были признаны в переговорах с властями как органы, выражающие интересы рабочих. Особенностью забастовочного движения нынешнего года, как известно, была отличающая его с самого начала организованность, абсолютный контроль над ходом событий со стороны забастовочных комитетов. Они скрупулезно заботились о социальном облике забастовки, апеллировали, и успешно, к повсеместной доброжелательности и вежливости, противодействовали возможным эксцессам. На предприятиях, в городах, где бастовали, и в целом в стране значительно снизилась преступность, несмотря на то что жизнь была дезорганизована. В 1956 и 1970 годах, и я до сих пор вспоминаю это с болью, забастовки и уличные выступления подавлялись с помощью силы, брат убивал брата, мы были свидетелями национальных трагедий. В 1980 году все окончилось социальным соглашением…» Кultura. 21.IX.1980.

↑44. А. Боднар обращает внимание также на тот факт, что и в 1956-м, и в 1970 году политическая оппозиция не выступила с целостной программой реформ и даже не стремилась к этому. Все ее устремления носили антисоциалистический характер, и поэтому само собой отпадал вопрос о программе совершенствования социалистического строя в ПНР. Что же касается либерально-демократической интеллигенции, то и в 1956-м, и в 1970 году она выступала с рядом отдельных замечаний, касающихся функционирования отдельных сторон политической системы в ПНР. Соглашаясь с данной трактовкой этой специфической особенности кризиса 1980 года в ПНР, хотелось бы только подчеркнуть, что речь идет не о качественных различиях, а о количественных. Прошлый кризис, а именно декабрьский кризис 1970 года, тоже сопровождался выдвижением различного рода программ социального характера. К примеру, как пишет в этой связи публицист Стефан Братковский, уже в 1970–1971 годах в Щецине, Гданьске, Сопоте, Гдыне и Эльблонге формировались содержательные, зрелые и самобытные программы перемен (Zycie i nowoczesnosc. 30.Х.1980). Однако только в 1980 году осознание необходимости этих перемен приняло массовый характер, что способствовало их широкой поддержке со стороны всех без исключения классов общества.

↑45. Характерно в этом отношении признание Леха Валенсы, что «в рядах бастующих было много молодежи… Все дело в том, что старшее поколение рабочих попросту не верило в успех нашего протеста. Говорили нам, что со временем все снова вернется к тому, что было раньше». Sztandar Młodych. 20.Х.1980.

↑46. «В 1964 году менее 30% рабочих имели какое-либо образование, включая и основное профессиональное образование. Спустя пятнадцать лет этот процент удвоился. В обобществленном секторе промышленности количество занятых с 1970 по 1978 год выросло с 4 миллионов до 4,7 миллионов. В то же время количество людей со средним образованием выросло с 1,5 миллиона до 2,45 миллиона, то есть более чем на 60%. Именно в последнее десятилетие высококвалифицированные рабочие стали преобладающей частью польского рабочего класса. Одно дело — копать рвы, совсем другое дело — делать радиоприборы для судов». Тадеуш Робак. Рабочий 1980 года — кем он является. Życie Literackie. Nr 1496.

↑47. Kultura. 28.IX.1980.

↑48. 30.Х.1980. Телевизионная передача для молодежи.

↑49. «Еще несколько лет тому назад, — пишет писатель Тадеуш Робак, — мы говорили о том демографическом скачке, который сначала приняла на себя школа, а потом, еще спустя пять лет, он большой волной разлился по нашим предприятиям. Но так как не было больших хлопот с трудоустройством этой молодой поросли, мы о ней забыли. Тем не менее, она не перестала существовать. Образованная, светлая, эта социальная группа, гордая своей высокой профессиональной подготовкой, уже давно находится за воротами фабрик — стала неотъемлемой частью производственных коллективов. Волосатые, бородатые рабочие, после работы одетые в джинсы и свитера, внешне ничем не отличаются от студентов. Это уже совсем другое поколение, чем то поколение в беретах, с бутылками от пива, наполненных молоком и пригреваемых телогрейками, подпоясанными ремнем». Тадеуш Робак. Рабочий 1980 года — кем он является». Życie Literackie. Nr 1496.

↑50. «Люди, которые на протяжении десятков лет не информированы или ложно информированы о наиболее важных сторонах жизни своей страны, люди, которые видят только результаты деятельности своего руководства (чтобы их увидеть, достаточно сегодня войти в любой магазин), но не знают побудительных мотивов этой деятельности, на каждое сообщение, идущее от правительства, реагируют возгласом: “Нас не проведешь”. Если люди не могут узнать от своего правительства, сколько людей погибло от снежных заносов, хотя прекрасно осведомлены, сколько в заносах погибло жителей ФРГ, то почему они должны верить, что при взрыве “Ротунды” в Варшаве погибло всего 48 человек, а не больше». Raport o stanie narodu i PRL. Pariż, 1980, str. 49.

↑51. Тадеуш Робак. Рабочий 1980 года — кем он является? Życie Literackie. Nr 1496, str. 3.

↑52. Кстати, простые люди, коммунисты, всегда понимали, что сложившаяся стихийно договоренность между руководством страны и большинством населения не говорить вслух правду носит временный характер и в любую минуту может быть расторгнута. Характерна в этом отношении сцена, которую рассказывал мне один журналист и которая произошла на одном из совещаний в Шецине, посвященном проблемам развития культуры в воеводстве. С докладом перед активом в 1976 году выступал член Политбюро ПОРП Шидляк, говорил плохо, ни о чем конкретно. Это разозлило слушателей. Встал один пожилой мужчина и сказал: «Как вам не стыдно дурачить и себя, и людей. Если вы так будете говорить с людьми, то они не выдержат и начнут говорить правду». Шидляк стал бледный, как смерть. Не сказал ни слова и сел в президиум.

↑53. «Не надо быть особо прозорливым человеком, — говорил на VI Пленуме ЦК ПОРП первый секретарь Гданьского воеводского комитета партии Тадеуш Фишбах, — чтобы увидеть в протесте рабочего класса реакцию самообороны всего общества». Nowe drogi. 1980, № 10-11, str. 69.

↑54. Характерно, что те предприятия, которые хотели отмежеваться от, как они считали, максималистских в политическом отношении требований стачечного комитета на судоверфи им. В.И. Ленина, обычно делали акцент в своих документах на чисто рабочих требованиях. При этом наиболее острые политические требования переносились на второй план. К примеру, соседи судоверфи В.И. Ленина — ремонтная верфь в Гданьске в своем документе от 20 августа формулировала требования к правительству в следующем порядке: 1. Выровнять оплату на детей до уровня подобных надбавок в органах милиции и в армии. 2. Ввести для матерей трехлетний оплачиваемый отпуск. 3. К 17 декабря 1980 года построить памятник жертвам 1970 года. 4. Улучшить обеспечение рынка продуктами питания и в особенности мясом — в нынешних условиях распределять продукты по карточной системе. 5. Реорганизовать профсоюзы на всех уровнях. 6. Выпустить из тюрьмы заключенных, осужденных за политическую деятельность в свободных рабочих и профсоюзных организациях. 7. Прекратить самоуправство органов безопасности и милиции. 8. Ликвидировать коммерческие, а также специальные магазины в воеводских комитетах партии, учреждениях городской власти, при управлении милиции, ВП. Все трудящиеся, особенно в этой трудной ситуации, должны иметь равный доступ к продуктам питания. 9. Упразднить практику скрытого повышения цен на товары и особенно на товары первой необходимости, а если существует необходимость повышения цен, то следует информировать об этом общество и одновременно компенсировать рабочему классу потери от повышения цен. 10. Напоминаем об обещании правительства ввести до 1980 года обязательные свободные субботы и требуем реализации этого обещания — требуем также оплаты для рабочих, занятых в непосредственном производстве, за нерабочую субботу в соответствии с тарифными ставками. 11. Требуем повышения заработной платы для каждого на 1500 злотых. 12. Ускорить обеспечение каждой молодой семьи квартирой, что является условием нормального развития польских семей. 13. Требуем правдивой и широкой информации в средствах массовой информации. 14. Предоставить средства массовой информации представителям церкви всех вероисповеданий. 15. Уравнять оплату за выслугу лет всем категориям рабочих, занятых в судостроительной промышленности. 16. Произвести пересмотр возраста выхода на пенсию в тяжелых и опасных производствах, а также пересмотреть уровень пенсии так называемого «старого портфеля» и ввести пенсии от 5 до 10 тысяч злотых.

↑55. Waldemar Szczepański. Выявлять противоречия — искать пути их преодоления. Kurier Polski. 13.XI.1980.

↑56. Как указывают авторы третьего документа «Дипа», а именно доклада «Предварительный, рабочий список гипотез и предложений, связанных с дискуссией на тему “Общество перед лицом кризиса”», «с формальной точки зрения группа бюрократии, управляющих тоже является группой людей, нанимающихся на работу, однако, как считаем мы, это особые работники, ибо они фактически владеют средствами производства, устанавливают принципы распределения национального дохода прежде всего в соответствии со своими собственными целями и сами определяют размер своих собственных доходов, формальных и неформальных, скрытых и явных» (стр. 4).

↑57. В одной из бесед с автором этой работы упомянутый выше публицист Стефан Братковский обращал внимание на тот факт, что в условиях социалистического развития значение таких традиционных шляхетских ценностей, как индивидуальная независимость, обостренное чувство собственного достоинства, республиканизм, не уменьшалось, а возрастало. Поляк воспринял социалистическое равенство прежде всего как равенство политических благ, как равенство людей в отношении политических свобод.

↑58. Подобные обвинения в адрес бывшего руководство ПОРП прозвучали в выступлении главного редактора «Новых Дрог» Станислава Вроньского на VI Пленуме ЦК ПОРП. С его точки зрения (а он, несомненно, отражает ригористически-аскетические воззрения на социализм, характерные для большинства тех, кто строил социализм в ПНР и кто был отстранен от активной политической жизни в семидесятые годы), основная ошибка Гереке, сделанная в самом начале семидесятых годов, состояла в том, что в основу его новой политической стратегии были положены материальные цели. Речь в данном случае шла о программной формулировке, согласно которой «наивысшей целью хозяйственного развития является удовлетворение потребностей человека». «Попытка назвать этот курс на удовлетворение потребностей новым курсом, — говорил Станислав Вроньский, — была вредной, ибо в контексте содержала критику всего предшествующего двадцатилетнего хозяйственного развития, служащего народу и человеку, пионерскому развитию, которое создало старт для так называемой новой стратегии. То, что в хозяйственной стратегии семидесятых годов действительно было новым, являлось в то же время ошибочным… Стратегия роста потребительских вожделений была связана с тезисом, что потребление является стимулом хозяйственного развития… Стремление к удовлетворению потребностей, направленное на производственную деятельность, на создание благ в действительности является источником развития, однако этот правильный тезис был заменен другим, согласно которому источником развития является потребление само по себе. Но от этого было совсем недалеко до соревнования в приобретении благ любым путем, без усилий в труде: границы между ними не существует. Была эта стратегия не оправдана экономически и привела к фатальным моральным последствиям». Trybuna Ludu. 7.X.1980, str. 6.

↑59. Как справедливо заметил один из польских журналистов, «своеобразным парадоксом социалистического строя являются чрезмерно большие трудности при налаживании отношений между рабочими и государственной властью». Вообще поддерживать в социалистическом обществе естественным путем дистанцию между властью и остальной частью общества очень трудно по той простой причине, что не существует в сложившемся социалистическом обществе ни одного естественного фактора, который бы отделял верховную власть от остальных. Эта верховная власть не фиксируется ни социальным происхождением, ни собственностью, ни даже открытой человеческой конкуренцией. Поэтому у управляемых всегда существует потребность подчеркнуть, что граница, отделяющая власть от них, очень условна, что, в сущности, различие между ними носит случайный характер. В этом состоит одно из до сих пор не оцененных по достоинству уязвимых мест сложившихся в социалистических обществах механизмов выдвижения на руководящие посты в обществе. Рано или поздно социалистическим странам придется использовать всеобщие выборы для выбора руководителя представительной власти и всеобщие выборы в партии для выбора первого секретаря.

↑60. Kultura. 16.XI.1980, str. 1.

↑61. Kultura. 16.XI.1980, str. 9.

↑62. Факты подтверждают слова Леха Валенсы, сказанные им в интервью католическому еженедельнику «Kierunki», что «к всеобщей забастовке рабочих Побережья не было никаких непосредственных приготовлений. Хотя на протяжении уже двух лет существовали у нас свободные профсоюзы, которые имели структуру, сходную со структурой профсоюза, за создание которого мы боролись в августе. Поэтому, естественно, когда началась забастовка на Гданьской судоверфи им. В.И. Ленина, мы в ней приняли участие».

↑63. По мнению многих хорошо осведомленных польских журналистов, подлинными идеологами «Солидарности» являются Анджей Гвязда и Богдан Борусевич. Анджею Гвязде 45 лет, работает инженером-электронщиком в лаборатории на заводе Elmor. Присоединился к забастовке как представитель своего предприятия, 17 августа был избран в межзаводской забастовочный комитет. Богдану Борусевичу 31 год, он является выпускником исторического факультета Ягелоньского университета в Кракове. Перед забастовкой нигде не работал, являлся одним из организаторов нелегальных независимых профсоюзов на Побережье. Со 2 октября избран в президиум организационного комитета профсоюза «Солидарность».

↑64. Kultura. 16.IХ.1980.

↑65. Такая недооценка, на мой взгляд, присутствует в третьем докладе «Дипа». К примеру, авторы этого документа пишут, что «волна дискуссий, прошедшая по нашей стране, является значительным социальным фактом, однако, к сожалению, все еще не является фактом интеллектуальным. Очень много говорится о фактах и очень мало о причинах, очень много говорится о людях, но мало о социальных институтах, очень много о надеждах и очень мало о программах. В дискуссиях чаще всего выражаются накопившиеся годами эмоции, а не конструктивные, продуманные планы социальной реорганизации. Поэтому так много в этих дискуссиях общих слов и общих положений, как правило, не выходящих за границы того, что было сказано в 1956 году» (стр. 10).

↑66. Эта мысль в наиболее отчетливой форме прозвучала на VI Пленуме ЦК ПОРП в выступлении Иозефа Тейхмы. «Наши оценки и программы изменений, — говорил Иозеф Тейхма, — в значительной степени имели характер пожеланий, то есть мы говорили, что в будущем мы будем управлять лучше, и в то же время они имели характер персональный, то есть мы говорили о том, что гарантией того, что не повторится старое, является новое руководство. Не следует недооценивать значение такого мышления о будущем, ибо старый опыт и новые или иные люди также являются фактором прогресса. Однако после нынешней социально-политической встряски в наших анализах и программах следует перейти на более высокий уровень поиска причин кризиса и путей выхода из него. С этой точки зрения представляется целесообразным искать истоки кризиса не в людях, не столько в людях, сколько в тех элементах прошлой концепции развития — в институтах, в способах управления, приведших нас снова к кризису». Nowe drogi. 1980, Nr 10-11, str. 165.

↑67. По мнению Комитета политических наук ПНР, в нынешних условиях наиболее актуальными являются следующие проблемы: 1. Основные принципы выбора делегатов на предстоящий съезд партии. 2. Изменения в уставе партии. 3. Отношения партии и государства. 4. Структура административного управления страной с точки зрения осуществления политики руководства страной. 5. Партия и другие политические организации. 6. Каковы возможные формы сотрудничества различных классов и социальных слоев в области управления страной и ответственности за ее состояние? 7. Как организовать самоуправление рабочих? 8. Как привести в движение самоуправление в деревне? 9. Что делать с молодежными организациями? 10. Управление экономикой и осуществление функций политической власти рабочего класса. 11. Как отделить партаппарат от административного аппарата и как прийти к новому сейму?

↑68. «В сущности, — говорил на VII Пленуме ЦК ПОРП Рышард Война, — сначала мы должны морально обосновать свою власть. Разговоры о политической необходимости осуществления нами власти тут не помогут. В ощущении многих людей в нашей стране мы, коммунисты, превратились в чиновничьих администраторов социалистического государства. Нашей обязанностью сегодня является создание новой концепции социализма, социализма на польской земле, коммунизма с доминирующей моральной мотивацией. Если мы не сможем этого сделать, то тем самым будет поставлен под вопрос сам принцип руководящей роли Коммунистической партии… Общество добивается от нас, чтобы мы таким образом осуществляли руководящую роль партии, чтобы она поддавалась контролю со стороны общества». Trybuna Ludu. XII.1980.

↑69. Даниил Расэнт. Polityka. 20.IX.1980.

↑70. Анджей Менсвел. Тезисы о социальной реконструкции. Kultura. 18.IХ.1980.

↑71. «Кризис — это такой этап в развитии системы, — пишет Мирослав Карват, — когда она уже не в состоянии функционировать, как ранее, но в то же время когда она сама по себе не может функционировать иначе в крайней ситуации кризиса, который не был разрешен своевременно, вообще уже невозможно ничего изменить». Мирослав Карват. Модель социального кризиса. Рукопись, стр. 4.

↑72. См. об этом интервью с социологом Казимиром Доктором. Kultura. 28.IХ.1980.

↑73. «Основные причины нынешних экономических трудностей, — пишет польский экономист Януш Бексяк, — имеют внутренний характер. Ими являются противоречия, лежащие в основе реализованных в нашей практике принципов хозяйственного роста и руководства экономикой. В то же время такие внешние обстоятельства, как неблагоприятные климатические условия или нефтяной кризис, были только факторами, усугубляющими внутренние противоречия. Подобно этому, хороший урожай или благоприятная для нас конъюнктура на внешних рынках могли бы способствовать сглаживанию этих основных внутренних противоречий». Януш Бексяк. О кризисе и его преодолении. Kultura. 28.IХ.1980.

↑74. Nowe drogi. 1980, Nr 10-11, str. 228.

↑75. Źyclie Literackie. Nr 1495, str. 9.

↑76. Упомянутый выше Ежи Сирдиковски, говоря о реально функционирующих противоречиях социализма, имеет прежде всего в виду игру интересов «отдельных классов, слоев и групп» (там же).

↑77. См. об этом: Мариуш Гульчинский. Понять кризис. Literatura. Nr 16, 1980, str. 10.

↑78. Александр Пачиньски. Конструкторы системы. Polityka. 4.X.1980, str. 5.

↑79. PATIZ. K. Marks, F. Engels: Dzieła. T. 21, s. 439.

↑80. K. Marks, F. Engels: Dzieła. T. 19, s. 432.

↑81. В наиболее отчетливой форме эта мысль прозвучала в ряде публикаций в «Политике» Даниила Пасэнта. Характерно, что в «Политике» появилось в ноябре интервью с французским марксистом Ги Бесом, где нашел отражение подобный подход к противоречиям социализма. «Социализм, — говорил Ги Бесс, — также развивается в противоречиях. Это подтверждает каждый день его существования. Мысль о том, что в социалистическом обществе нет противоречий, была ошибкой, достойной только сожаления. Думаю, что вообще нет обществ без противоречий. Констатация последнего факта открывает перед марксистами капиталистических и социалистических стран обширную область совместных исследований. Независимо от общественного строя, в котором мы живем, анализ диалектических процессов, которые мы наблюдаем, ставит перед нами целый ряд трудных проблем. Для решения этих проблем необходимо использовать все, что есть у Маркса, и одновременно идти дальше. В современных обществах есть ряд противоречий, которые Маркс не предвидел, не анализировал, в то же время с которыми мы постоянно сталкиваемся». Polityka. 22.XI.1980, str. 12.

↑82. См.: Современные проблемы материалистической диалектики. М., 1969, стр. 338.

↑83. Выступая по телевидению, в прессе в последние месяцы, рабочие, крестьяне более всего возмущались именно тем, что в последнее десятилетие их никто не слушал, что их мнение никто серьезно не принимал в расчет. Почему никто никогда не интересуется мнением рабочего человека, возмущались во время телевизионного интервью работницы варшавского завода телевизоров. «Почему по телевизору выступают только профессора, директора, спортсмены, — говорили эти женщины. — Разве мы люди другого сорта? Разве у нас нет что сказать?» (Программа «Телевизионный дневник», 26 сентября 1980 года).

↑84. «Всегда замечал, — говорил в интервью корреспонденту “Политика” рабочий Албин Терка, — что люди “с верха”, которые к нам приезжали, не имеют никакого уважения к нам, к таким простым рабочим, как я» (Решение Албина Терки. Polityka. 4.X.1980, str. 3).

↑85. В наиболее обнаженной форме об этих фактах социального неравенства было рассказано в одной из телепередач из Сандомежского воеводства. Около коттеджа, предназначенного для отдыха высших руководителей министерства лесной промышленности ПНР, собрали рабочих лесничества, всех тех, кто обслуживал отдыхающее руководство. Эти понурые, изможденные нелегким трудом люди, впервые оказавшиеся у камеры телевидения (а камера телевидения в это время показывала их порванные ботинки и сапоги), рассказывали о том, как приезжали к ним начальники в костюмах с иголочки и в галстуках, как вместе с ними привозили на отдельных машинах холодильники, снедь и официанток. Как потом руководство пило и забавлялось. «Зачем людей так разделили?» — спрашивали они (Телевизионный дневник. 26 сентября 1980 года).

↑86. Оскар Ланге. Рабочие в органах самоуправления.

↑87. «Когда современному человеку, — говорил в интервью корреспонденту “Культуры” Ян Штрелецки, — судьба уготовит роль рабочего, то ему очень трудно в ней поместиться: очень много противоречий уготовлено рабочему классу в социалистическом обществе. С одной стороны, он господин, но, с другой стороны, он тот, кто должен подчиняться. С одной стороны, он определяет характер власти, но, с другой стороны, он не имеет форм реального контроля над ней. Он передает власть людям, которые осуществляют власть от имени рабочего класса, но которые в то же время очень далеки от рабочего класса».

↑88. См., например: Мечислав Раковски. Последствия централизации.

↑89. См.: Мечислав Раковский. Последствия централизации.

↑90. Анджей Менсвел. Тезисы о социальной реконструкции.

↑91. См. об этом: Мечислав Раковски. Последствия централизации. 22.XI.1980, стр. 5.

↑92. Мачей Иловецкий. Участие и анархия. 20.IX.1980, с. 14.