Популизм

Понятие популизма спорно?

Если вкратце исследовать, как укреплялось понятие популизм на поле политического анализа, нужно сперва открыть книгу Ионеску и Геллнера (Ionescu and Gellner 1969). Обширный труд этих авторов часто называют «исчерпывающим собранием мнений о популизме» (Taggart 2000, 15). Ионеску и Геллнер ставят вопрос о том, сводим ли популизм к какому-то одному понятию. Во-первых, можно ли назвать популизм идеологией, «некоторым образом мыслей, который всё время воспроизводится в различных исторических и географических условиях, как только к этому подталкивает специфика социальной ситуации — в тех обществах, в которых среда социального посредничества отсутствует или слишком слаба» (с. 3)? Или же популизм следует разбирать в терминах политической психологии, как негативное явление? Может быть, популизм — это просто культ народа и ничего больше, или же его следует считать побочным проявлением национализма, социализма или крестьянского народничества?

Кричащее разнообразие определений популизма показывает, сколь сложно иметь дело с этим понятием, не впутываясь в него. Ионеску и Геллнер отказались от того, чтобы заключить популизм в какое-то определение (Taggart 2000), предпочитая оставить его пререкаемым понятием. Но в последние годы ряд авторов, например, Паницца (Panizza 2005), заявили, что согласие большинства исследователей об аналитическом содержании этого понятия стало фактом. В частности, никто не будет спорить, что популизм — негативное явление, и что он всегда превращает народ в предмет обожания и поклонения.

В нашей статье мы попытаемся дать общий анализ и интерпретацию литературы о популизме, чтобы увидеть какой-то порядок в различных его определениях и исторических объяснениях. Хотя наш взгляд поневоле далек от полноты, мы учитываем и основные теоретические подходы, и достижения прошлого и настоящего по изучению различных проявлений популизма в разных странах, в различных регионах и в непохожие эпохи [1].

Исследований отдельных примеров популизма гораздо больше, чем теоретических работ о популизме как явлении. В научных журналах предпочитают исследовать кейсы, а не вести теоретические дискуссии. Об этом говорит, в частности, Тэггарт, даже «удивляющийся тому, сколь мало внимания популизм привлекает именно как понятие» (Taggart 2000, 10). Причина теоретического провала проста — трудно подвести множество эмпирических случаев под общий знаменатель. Но в центре внимания науки как таковой все равно будет теоретическое содержание понятий, а не особенности отдельных процессов. Хотя исследования кейсов (популистские партии, поведение их лидеров) и помогают лучше разглядеть теоретические срезы явления, только перейдя на уровень системного анализа, мы можем достичь надлежащей остроты взгляда.

Итак, рассмотрим сначала, как популизм определяется в теоретических исследованиях, как принято обсуждать различные его стороны. Далее обратимся к тому, в каких условиях возникает популизм. Что приводит к появлению популизма — социально-экономическая ситуация, кризис того или иного рода или деятельность харизматических лидеров? Все это не только образует ближайший контекст популизма, но и помогает ему явиться на свет. Да и сама представительная демократия вспахивает поле, на котором расцветают цветы популизма. Наконец, в самом конце нужно будет показать, как оценивается и анализируется популизм, существующий в России, США, Западной Европе и Латинской Америке; и как хотя бы минимальное рабочее определение популизма может помочь разобраться в сложной череде исторических построений.

Определения

Удивительно, но даже те труды о популизме, которые порывают с привычными подходами и предлагают радикально другой взгляд, как книга Ионеску и Геллнера (Ionescu and Gellner 1969), не содержат сколь-либо подробного объяснения значения этого термина. Так, в книге Маргарет Кэнован «Популизм» (Canovan 1981) дается только типология популизма, который разделяется на два направления: крестьянский популизм (народничество) и политический популизм (демагогия). Эти направления подразделяются далее, выделяется семь основных видов популизма — но что между ними общего приходится решать читателю. Поэтому, хотя Тэггарт называет труд Кэнован «самой впечатляющей попыткой разобраться с явлением популизма» (Taggart 2000, 18), он вынужден признать, что в книге не выделен никакой общий стержень, на который можно нанизать различные проявления популизма — мы остаемся наедине с миром расходящихся явлений. Лутц (Lutz 1982) также критикует книгу Кэнован за то, что в ней слишком много материала и слишком мало внимательного критического разбора.

Точно так же и определение в книге Вайлза (Wiles 1969), насчитавшего двадцать четыре отличительных признака популизма, вряд ли может помочь в том, чтобы распознать популизм в пестроте политических явлений — на эмпирическом материале его построения пробуксовывают. Берлин (Berlin et al. 1968) оказался более убедительным: в его определение популизма входит перечисление шести свойств, включая понимание «народа» как некоей общности (Gemeinschaft), и попытку отказа от политики в пользу «естественного состояния общества», якобы предшествовавшего учреждению отдельных политических систем. Все эти авторы также исходят из того, что возникновение общества Нового времени (modernization) порождает популизм. Но все их многозначительные замечания оказываются не к месту, как только приходится разбирать, что есть популизм как явление. В этих трудах передано общее ощущение от популизма, но нет систематического понимания его сущности.

Больше преуспели в исследовании природы популизма Мени и Сарель (Mény and Surel 2000; 2002). Они сводят основные характеристики популизма к нескольким «существенным аспектам». Во-первых, народ ставится на вершину ценностной пирамиды. При этом важным становится чувство принадлежности к единому обществу, горизонтальные размежевания (правые и левые) оказываются не так важны в сравнении с народным единством, но зато востребованы вертикальные размежевания: из числа «народа» исключаются обособленные группы, скажем, «власть», «интеллигенция» или «иммигранты». Во-вторых, популисты заявляют, что группы элит «предали народ», злоупотребив властью и погрязнув в коррупции. В-третьих, популисты утверждают, что нужно «вернуть всю власть народу» (с. 13). Одним словом: нужно сместить существующие элиты, заменив их новыми, популистскими лидерами, которые и будут действовать «во благо народа».

Тэггарт (Taggart 2000; 2002) согласен с двумя из этих трех пунктов. Тэггарт признает, что для популистов важнее всего «народ», и популисты отождествляют себя с «родиной», иначе говоря, с идеализированным образом того общества, в котором они действуют. «Народ» — это всегда воображаемая реальность. Также он убежден, что популистам важно противостоять сконструированным «другим»; об этом же пишет Паницца (Panizza 2005), говоря, что популизм всегда поддерживает «негативный статус-кво». Но для Тэггарта отличительной чертой популизма становится враждебность к репрезентативной политике, которую популисты клеймят за то, что она «вырывает власть из рук народа и отдает политикам». Также Тэггарт говорит, что популизм превращается в политическую силу, когда население видит себя в глубоком кризисе (Taggart 2002, 69f) [2].

Мадде (Mudde 2004), на мой взгляд, дал наиболее точное определение популизма как идеологии противостояния «народа» и «другого, нежели народ». Мадде замечает, что популизм внушает взгляд на общество как общность, разделенную на две гомогенные и при этом противостоящие друг другу группы: «простой народ» выступает против «коррумпированной элиты». Поэтому политика должна перестать быть делом элит и стать непосредственным выражением «общей воли» народа (с. 543).

Подводя итоги, можно сказать следующее. Прежде всего, популизм заточен на «народ», вне зависимости от того, что понимается под «народом» — требует превратить его в суверена. Во-вторых, он объявляет войну между «народом» и «другими, нежели народ», кем бы они ни были, элитой представительной демократии, иностранцами или чем-либо третьим [3].

Эти два конечных соображения заслуживают внимания, и ради почтения к научно-академическому консенсусу я буду использовать определение Мадде в виде рабочего, обсудив его детально в контексте истории развития политической жизни.

Понятие «народ»

Что есть «народ»? В популистском политическом красноречии этот термин оказывается роковым образом двусмысленным (Mény and Surel 2002). Народом можно называть как всё население страны, так и отдельную группу. Можно назвать народом только тех индивидов, которые принадлежат к определенной нации или культуре (исключив всех остальных), как мы видим это в правом популизме, который также называют нео-популизмом (Betz and Immerfall 1998). Скажем, для итальянской «Лиги Севера» народ — это только жители севера, в противоположность жителям итальянского юга: народ оказывается частью региона, и реальное содержание этого понятия становится культурным. Если слово «народ» обозначает сообщество крови, культуры и расы, популизм легко переходит в расизм (Mény and Surel 2002). Так же точно популизм во многих азиатских и африканских странах, как и на ближнем Востоке, основан на этнической и религиозной принадлежности и потому относит к народу даже «землевладельцев, предпринимателей, управленцев, духовенство и военных» (Di Tella 1997, 193), иными словами, включает в народное единство классово различные группы.

Но может быть и по-другому, «народом» оказывается какой-то отдельный класс или какая-то одна социальная прослойка — тогда мы говорим о левом популизме. Перонисты в Латинской Америке определяют «народ» как рабочий класс, в противоположность промышленникам. Другой пример — крестьяне как «народ» для русских народников, или «народ» мелких буржуа в пуйярдизме во Франции. Но события недавнего прошлого показали, что не только левый, но и правый популизм имеет свою социальную базу. Например, в Австрийской партии свободы (Freiheitliche Partei Österreichs, FPÖ) и Швейцарской народной партии (Schweizerische Volkspartei, SVP) большинство составляют рабочие, потому что именно рабочие, сталкивающиеся с конкуренцией за рабочие места со стороны приезжих, хотят обеспечить государственную политику протекционизма и поэтому соединяют левые взгляды с государственно-националистическими (Oesch 2008). Точно так же и Национальный Фронт (Франция), который можно считать образцом нового правого радикализма, не был бы успешен, если бы не поддержка рабочего класса, породившего тем самым «левый лепенизм» (Surel 2002). Ясно видно, что само значение термина «народ» меняется в зависимости от контекста. Поэтому определить популизм трудно, особенно по той причине, что никак не удается зафиксировать общность различных реализаций популизма. Как мы уже говорили, Тэггарт (Taggart 2002) определяет популизм как почвенническое движение. Но в конкретных образцах популизма «почва» уже едва-едва виднеется под ногами, поэтому приходится говорить, что популизм «имеет в своем распоряжении идеализированное понимание общности» и «направленную в прошлое реконструкцию идеального мира» (с. 67). Как и Кэнован (Canovan 1984), Тэггарт доказывает, что термин «народ» не следует использовать как отмычку для понимания политической природы популизма: слишком уж этот термин неопределен, и поэтому лучше не плутать где-то между почвой и народом, но выработать надежные политические критерии определения популизма. Ведь нельзя понять, почему характеристика популизма как почвенничества более точна, чем рассуждения о его народности или же народолюбии.

Когда популисты апеллируют к «народу», они преследуют две взаимосвязанные цели. Прежде всего, они хотят создать гомогенное, по существу недифференцированное общество, которое исключает волевым напором всех, кто к нему не принадлежит, «других». Такая программируемая гомогенность «народа», равно как и отвергаемой группы, никак не соответствует реальности: в обществе всегда активно множество разных групп. В плюралистической демократии управление страной — всегда дело множества меньшинств, таких разнообразных групп, как этносы и деловые круги, профсоюзы и женские и студенческие объединения (Held 2006). Даль (Dahl 1956) даже говорит о «полиархии» современной демократии, иначе, об открытом соперничестве различных групп, готовых идти на компромиссы; в такой системе исключена тирания большинства. Популизм отрицает на практике действительную сложность различных социальных групп, требуя свести все несходства внутри групп и между группами к одному всеобъемлющему различию. Все прочие черты действующих внутри общества групп объявляются по умолчанию не существующими или, по крайней мере, несущественными, так что не нужно идти на уступки и заключать компромиссы с другими группами. Тогда тирания большинства становится действительной опасностью.

Популизм как негативное явление

Второй магистральный аспект популизма, который и изучают исследователи — противопоставление «народа» мнимому «другому». Этот «другой» может включать в себя отдельных представителей власти или всю политическую элиту, верхушку финансового мира или бизнеса, но также иммигрантов, экономических беженцев… Иногда этот «другой» оказывается отправной точкой конструирования «народа»: «народ» определяется тогда прежде всего через отрицание — чем он не является. Игра на противопоставлении «народа» и «других» — основа основ популизма. Теория социальной идентичности (Tajfel and Turner 1979) объясняет, почему это важно: для того, чтобы создать собственную идентичность, нужно заранее связать себя с какой-то одной группой и отойти подальше от другой. Идентичность всегда усиливается, если ты провозглашаешь положительность своей группы и клеймишь отрицательные свойства чуждой группы (Jonas, Stroebe, and Hewstone 2007), — и как раз это часто приводит к дискриминации и конфликтам. Еще в 1960-е гг. Уорсли (Worsley 1969) подчеркивал, что для возникновения популизма благоприятен конфликт между обществом («народом») и внешним миром («другим»). В том же русле Кэнован (Canovan 1984, 59) отмечает, что «понятие “народа”,– в отличие от собрания индивидов или групп, — одна из тех идей коллективного разума, которая имеет смысл только в противопоставлении чему-то, что не-народ». Такое явление Найт (Knight 1998) элегантно назвал «дихотомийностью народа» (с. 229). Точно так же Паницца, со ссылкой на Лакло, подчеркивает, что «популизм держится не только на чувстве внутреннего сродства, но и на внешних задачах — на мнимой угрозе со стороны чужих, в отталкивании от которых и формируется идентичность» (Panizza 2005, 17).

Тесная связь между «народом» и «другим» четко очерчена в предложении Лакло (Laclau 1979) различать в популизме идеологию и движение. Из сказанного выше понятно, что разграничить то и другое не так просто. С одной стороны, популизм как движение позволяет выделить действующих лиц. Кто выступает агентом мобилизации? Кто исполняет роль «народа»? Так как Лакло сосредоточен прежде всего на Латинской Америке, центральную роль в его концепции популизма играют классы. С другой стороны, популизм как идеология переносит центр тяжести на цели популизма. Чего популисты и их последователи хотят достичь? Чему они противостоят? Как мы только что сказали, разграничение между популизмом как идеологией и популизмом как движением не столь ясно просматривается, как могло бы показаться, потому что слишком тесна связь между особенностями состава «народа» и особенностями поставленных задач. Уже то, что в трех из четырех перечисленных Лакло подходов к популизму он оказывается одновременно идеологией и движением, а не тем либо другим, показывает, сколь трудно разграничить нашими аналитическими инструментами тот и другой популизм.

Разграничение между «народом» и «другими» само выглядит как рессентимент. Рессентиментом называют инстанцию фрустрации масс, Паницца (Panizza 2005) определяет рессентимент как «обманутые ожидания» и замечает, что популисты действуют в области, «где люди сами не знают, как назвать то, чего им не достает» (с. 10). Целью такого рессентимента зачастую становится культурное разнообразие: правые популисты мечут стрелы против иммигрантов или тех меньшинств, которые, как считается, пользуются незаслуженными преимуществами, а левые популисты обличают международные корпорации и вообще весь капитализм. Рессентимент обычно ищет врага и требует возмещения ущерба, он играет очень важную роль в первоначальной мобилизации популистских движений (Betz 2002).

Тэггарт отмечает (Taggart 2000), что упор на «интересах общества» противопоставляет популизм либеральному индивидуализму. Но мы видим, что в Латинской Америке популизм и неолиберализм идут в ногу — популисты проводят радикальные рыночные реформы, чтобы получить поддержку масс (Weyland 1999). Китчельт и МакГанн (Kitschelt and McGann 1995) также считают, что победный клич правого популизма в Западной Европе — сочетание культурного протекционизма и экономического неолиберализма.

В каких условиях возникает популизм

В научной литературе рассматривается множество условий, которые способствуют возникновению популизма. Мы рассмотрим три аспекта: (1) бедственное социально-экономическое положение или кризисы, которые сотрясают, например, Латинскую Америку, (2) непрозрачность политических институтов, в некоторых случаях напрямую провоцирующая возникновение популизма, (3) восприятие харизматическими лидерами риторики особого стиля, отличающей именно популистские движения.

Социально-экономические предпосылки и кризисы

Согласно Тэггарту (Taggart 2000, 12), «во множестве определений популизма воспроизводится одно и то же представление о нем: либо как о реакции на современность, либо как о неотъемлемой особенности современного мира». Глобализация, издержки экономического роста и прочие структурные обстоятельства и приводят к разладам и разочарованиям некоторых групп, заставляя их примкнуть к популистской политике. Ди Телла (Di Tella 1965) также считает, что популизм — функция экономического развития. Но так ли это на самом деле?

Паницца (Panizza 2005) убедительно доказывает, что все происходит несколько по-другому. Паницца отмечает следующие предпосылки возникновения популизма. Прежде всего, это крушение социального порядка и утрата веры в то, что политическая система способна его восстановить. При этом, как правило, случается череда экономических кризисов, приводящих к общественному расслоению. Также спусковыми крючками оказываются гражданские войны, природные катастрофы, ложь в политике и коррупция или эгоизм элит. Не современность сама по себе, но неурядицы и необратимые перемены способствуют появлению популизма. Кризис может быть при этом реальным, но также и сконструированным — ситуация описывается как кризис лишь потому, что не терпится предложить «решения». «Решительные» личности при этом выходят из тех классов или классовых групп, идеологическое господство которых поставлено историей под вопрос (Laclau 1979, 197).

Не случайно Вейланд (Weyland 1999; 2001), исследовавший особенности латиноамериканского популизма, подтверждает, что в 1980-1990-е гг. популистская политика распространилась в различных системах социально-экономической жизни, о чем мы скажем ниже, когда будем рассматривать разные значения слова «народ». Конечно, сами по себе пугающие политические или экономические обстоятельства не ведут к популизму с необходимостью, но популизм часто оказывается реакцией на кризис / ощущение кризиса — несмотря на то, что кризис вызван большим спектром причин. Оказывается, популизм — это эпизод политики, держится он недолго и востребован только во время кризиса. Но для возникновения популизма не обязателен кризис: популизм может вырасти из повседневных механизмов демократии, о чем мы скажем в следующем разделе.

Популизм и представительная демократия

Парадокс демократии

Мысль о том, что популизм всегда обязан кризису, оспаривалась (и дополнялась) Кэнованом (Canovan 1999, 2). Кэнован показал, что «истоки популизма нужно искать не только в социальном контексте, который стал поводом для негодования какого-то политического движения, но и во внутренних противоречиях в самой сердцевине демократии». Точнее, истоки надлежит искать в сердцевине представительной демократии. Кэнован (Canovan 2002) подробно рассмотрел отношения между представительной демократией и популизмом, показав, как включение всё большего числа людей в процесс принятия решений приводит к наслоению непрозрачности — непонятно, кто кем управляет, и как начинают выполняться решения. Нарастающий разрыв между избирателями и их представителями позволяет популистским лидерам заявлять, что они покончат с этим разрывом, «вернут власть народу». Как говорит Мейр (Mair 2002), избиратели утрачивают доверие к способности конституционной системы решить их проблемы и все меньше надеются на привычные институты демократии. В таких условиях популизм оперирует с одной стороны «безразличными и деполитизированными избирателями», а с другой стороны «безличной и бесцветной системой управления» (с. 84). Но популисты не учитывают ту работу демократии, которую иногда бывает трудно понять. Как раз здесь Кэнован (Canovan 2002) вычленяет «парадокс демократии». Чем больше число лиц, между которыми распределяется власть, тем труднее ее локализовать. Это значит, что политика — уже результат не чистого акта воли, но взаимодействий и соглашений между множеством действующих лиц. В демократической системе власть необходимо должна быть рассредоточена и «разлита», а не собрана в чьих-то руках. Поэтому «видимость» процесса принятия политических решений оказывается несовместимой с началом демократического конституционализма (Papadopoulos 2002).

В таком разрезе популизм — практически неизбежное произведение взаимодействия между «двумя ликами демократии»: «демократической справедливостью» и «прагматическим расчетом» (Canovan 1999). Эти два понятия, возмещение и прагматика, можно сопоставить с упомянутым Кэнованом разграничением «политики веры» и «политики скепсиса», введенным Оукшоттом. Прагматический расчет полагается на демократические институты («многопартийная система, свободные выборы, группы давления, лоббирование и вся тонко разработанная совокупность институтов и практик, по которым мы отличаем демократическое государство от других государств современного типа», с. 11), тогда как требование справедливости означает «обещание лучшей жизни народу, который начинает действовать как суверен. Власть тогда принадлежит народу. Мы — народ, мы отвечаем за нашу жизнь и сами определяем свое будущее (с. 11).

Между двумя этими ликами демократии есть немало трений, которые и могут дать начало популизму. Прежде всего, если обещание «лучшего и более справедливого мира» не сдерживается, популизм заявляет о себе как та сила, которая может этого добиться самостоятельно, без опоры на старые привычки демократии. Далее, если «воля народа» не выполняется или не может быть выполнена, популисты требуют произвести смену существующих элит (и в то же время они дают возможность другим популистам пойти по их стопам, когда они сами не выполняют этих обещаний). Затем, демократическому требованию справедливости претят институты, которые стоят между «народом» и выражением его воли — ведь воля народа должна стать непосредственной. Итак, простор для популизма открывает противоречие между двумя ликами демократии.

Популизм и партийная система

Если популизм — явление, вызванное некоторыми особенностями системы представительной демократии, его можно рассматривать как силу, способствующую непосредственной демократии или побуждающую к ней. В своей знаменитой статье «Политика как призвание и профессия» (1919) Макс Вебер, обращаясь к опыту системы политических партии в Англии конца XIX в., показывает, каким образом харизматические лидеры систематически обращают в свою пользу или же обходят партийную систему, стремясь оказывать непосредственное влияние на массы — именно это явление мы и можем с полным правом назвать популизмом. Вебер рассматривает политическое лидерство как отрицательный пример — члены парламента «становятся всего лишь сплоченной группой поддержки», а контроль над машиной голосования за решения держат лидеры. Но в результате, говорит Вебер, мы и имеем ту демократию большинства (плебисцитную демократию), которую имеем.

Мейр (Mair 2000) описывает развитие британской политической жизни уже в конце ХХ в. и усматривает в ней ту же самую специфику: Тони Блэр, лидер Лейбористской партии и будущий премьер-министр, явно хотел «не подгонять свою партию под готовые ответы» (с. 26) и вместо этого сказал, что голос партии должен звучать как один голос. Таким образом, доказывает Мейр, и заявили о себе главные признаки популистской демократии: партия и парламент становились все более нейтральными, вытесненными на периферию, и главной политической зацепкой стал плебисцит. Центр тяжести всё больше переносился на партийного лидера, который, в соответствии с харизматическими притязаниями, всё время примеривался к роли «истинного голоса народа».

Популизм — патология демократии?

Хотя Кэнован утверждает, что идеология популизма неизбежно появится в любой представительной демократии, нельзя не признать, что популизм — извращение и порча демократии (Mény and Surel 2002): ведь большинство популистов скорее совратители, чем воспитатели демократии. Они сводят всю политическую жизнь к своей личной харизме, пропаганде и манипулированию аудиторией, лишь бы приобрести последователей и достичь своих целей. Вот почему сам термин популизм имеет отрицательные коннотации. Обычно такие движения и их лидеры отвергают этот термин в качестве описания их самих или собственной стратегии (Panizza 2005); и слово популизм — клеймо, исключающее человека из честной политики.

В другой перспективе популизм может пониматься и в положительном духе, как «сигнальный огонь» (Mény and Surel 2002, 15): как предупреждение элите о том, что в системе политического представительства сказываются какие-то изъяны. Поэтому Тэггарт (Taggart 2000) даже говорит, что популизм — показатель здоровья в системе политического представительства: только он заставляет обратить внимание на сбои функционирования, которые могут отрицательно сказаться на всей политической системе. Элиты, в свою очередь, убеждаются, что их политика должна быть лучше обращена «к народу» (Canovan 2002). Паницца (Panizza 2005) также видит в популизме зеркало демократии; в том смысле, что оно отражает глубинную природу демократии, выводя на свет все ее проблемы. Ведь «воля народа» не может осуществиться в чистоте и без подлогов только благодаря механизму сдержек и противовесов, или исключительно благодаря сведению к одним позициям разошедшихся предпочтений людей, или только благодаря ограничениям, которые устанавливает непреложный закон.

Институциональный парадокс популизма

Другой аспект популизма, к которому обращается ряд авторов — его «институциональная дилемма» или «институциональный парадокс» (Mény and Surel 2002; Papadopoulos 2002; Taggart 2000, 2002). Хотя популизм вроде бы высказывает совершенно отрицательное отношение к институтам, он при этом более чем амбициозен в своих институциональных задачах. Популисты, как правило, на словах отрицают и партийную систему, и все структуры представительства, заявляя, что они сами «лучше представляют народ», чем политический истеблишмент; но при этом они только через систему представительства обращаются к народу и пытаются снискать себе поддержку только внутри неё. Сарель (Surel 2002) именует такую двойственность «двойной гибридизацией популизма»: с одной стороны, популисты язвят систему за ее недочеты, но с другой стороны, не собираются выходить из системы, уютно чувствуя себя ее частью. Мэйр (Mair 2002) проводит границу между понятием «популистских протестных движений» (считая их отличительной чертой негодования против истеблишмента) и понятием «мейнстримного популизма внутри демократии», говоря даже о «двух значениях слова популизм» (с. 88). [4]

Мэйр заявляет, что нельзя принимать за чистую монету негодование и ярость популистских вождей против истеблишмента, потому что «хотя их риторика и посягает на любой истеблишмент, они просто хотят занять ключевые позиции внутри правящей элиты, которая не хочет их в себя пускать» (с. 93). И Тони Блэр, и Жак Ширак широко употребляли популистскую риторику, что не помешало им оказаться на вершине политического истеблишмента.

Институциональный парадокс популизма подразумевает, что популисты вынуждены полагаться на те институциональные смыслы и структуры, которые они сами подвергают уничтожающей критике. Популисты пытаются избежать этой институциональной дилеммы и представляются сторонниками прямой демократии, в которой политик непосредственно общается с населением, и партийность отсутствует хотя бы теоретически (Taggart 2000).

С этим обстоятельством связано и то, что как только популистская партия, движение или лидер приходит к власти, оно должно необходимо образоваться как часть конституционной системы: просто чтобы выжить и спокойно исполнить обязанности управления. В ходе этого оно может утратить привлекательность в глазах своих сторонников, разделявших звучную критику системы представительства. Это явление можно вместить в несколько слов: «Успешная оппозиционность — слабое правление» (Heinisch 2003, 91), примером чего можно считать подъём Австрийской партии свободы в 1990-е гг. и её «сдутие» (Luther 2003, 136) в 2002 г. после победы на парламентских выборах в 2000 г. Но противоположный пример — Новые лейбористы в Британии: они вели себя как популисты и до прихода к власти в 1997 г., и после (Mair 2002).

Подводя итоги: отношение между популизмом и представительной демократии глубоко парадоксально. С одной стороны, перед нами явный антагонизм, проявленный в том, как решительно популисты отворачиваются от любых партий и институтов. С другой стороны, популизм неразрывно связан с представительной демократией. Ведь популизм действен только в противостоянии «другому». Популисты иногда на самом деле раскрывают недочеты и болевые точки функционирования политической системы. И как мы видели, популизм может представляться неизбежным следствием демократических процессов.

Харизматические лидеры и популистский стиль

Когда политические институты, такие как партии, начинают изображаться препоной прямому народному суверенитету, харизматические лидеры-популисты при каждом удобном случае говорят, что нужно преодолеть некую пропасть между «народом» и мейнстримным политическим истеблишментом. Примеры таких политиков, как Сильвио Берлускони, Жан-Мари Ле Пен и Йорг Хайдер позволяют сказать, что и один человек может стать движущей силой большого популистского движения, в то время как его популистская партия останется сравнительно небольшой. Такие лидеры с личной харизмой пытаются уверить всех, что традиционное участие партий и парламента в деле политики осталось в прошлом, и лидер не потерпит никаких посредников в своем общении с народом. Согласно Итвеллу (Eatwell 2003), харизматические лидеры часто виновны в подъеме популизма, в частности, правого популизма, именно потому, что лидер непосредственно обращается к избирателям. Но другие исследователи не считают, что харизматические лидеры — главная причина роста популизма. Вполне возможно, что и заметная харизма у лидера появляется только тогда, когда он получает немалую часть голосов на избирательных участках (Van Der Brug and Mughan 2007).

Тем не менее, этих политиков ни с кем не спутаешь: слишком уж узнаваемы их популистский стиль и популистская риторика. Тарки (Tarchi 2002) отмечает, например, что популистский стиль, усвоенный Берлускони — «я один из вас», «я как народ» — очень похож на стиль выступлений Ле Пена, который тоже говорит: «Я один из вас». Ширак делал то же самое, постоянно отмежевывая себя от установок элиты и обрекая себя словесному пребыванию среди народа (Chirac 1994). В Латинской Америке примеры популизма, особый популистский стиль и риторика легко узнаются в речах таких популистов, как Жетулио Варгас и Хорхе Эльесер Гайтан, они оба заявляли, что они плоть от плоти народа (Knight 1998).

Выступления популистов обычно всегда примитивны и прямолинейны, потому что они обращаются к привычкам здравого смысла простых людей (Betz 2002). Те решения политических проблем, которые они предлагают, выглядят как самоочевидные и понятные, иначе кто их признает за народных политиков. Если эксперты, участвующие в публичной политике, не отрекаются от сложности своей мысли, популисты видят в них «приманку профессиональных политиков» (Canovan 1999, 6). Это одна из причин, почему слово популизм имеет негативный оттенок: такие сложные проблемы, как трудовая занятость, здравоохранение или экономический рост не имеют простых решений, тогда как популисты сводят все проблемы к нескольким простым пунктам.

Исходя из этого, следует спрашивать не о том, популистское или нет данное движение или данная политическая кампания, но спрашивать, в какой степени оно популистское (Laclau 2005). Например, в случае Берлускони продолжаются споры о том, в какой мере его следует признать подлинным популистом. Ведь хотя Берлускони и использует риторику отождествления себя с простым народом, он не отказывается ни от своей роскоши, ни от гламурного стиля жизни, самим поведением подчеркивая, что простому человеку до него как до звезды. Поэтому недостаточно сказать, что Берлускони — популист, нужно говорить, что «материальная составляющая его проекта» (Ginsborg 2004, 122) делает его характеристику не такой однозначной.

Случай Берлускони идеальным образом показывает, что при широком использовании возможностей медиа, рыночная ценность популистских лидеров может возрасти как угодно — их влияние теперь не убывает, они сами о себе напомнят, а «политической сценой» стали телевизор и радио. Это явление уже получило название «медиатизация политики» (Mazzoleni and Schulz 1999; Mazzoleni, Stewart, and Horsfield 2003).

Более того, Паницца (Panizza 2005) замечает, что популизм подкрепляется новыми формами политического представительства, такими, как телеэкран и радиоэфир — ведь и то, и другое позволяет непосредственно «разговаривать с народом». Медиа дают харизматическим лидерам возможность собрать вокруг себя массы; и такое представительство, такое лидерство на глазах у всех и составляет существо будущего успеха популистской партии. Развитие медиа — одна из причин попадания популизма в политический мейнстрим: уже с начала 1990-х гг. популизм становится одной из важнейших достопримечательностей западных демократий (Mudde 2004) [5].

Таким образом, популизм связан не только с перипетиями мейнстримной политики, особенностями политического представительства или его текущим функционированием, но и с тем, как всё это представлено в медиа. Все негативное и все возбуждающее сильные чувства оказывается на первом плане в журналистском освещении, и напрямик к популистам направляется весь поток телезрительского интереса.

Исторические примеры

Как уже говорилось в начале статьи, литература по популизму обычно работает со специальными случаями, особыми странами и регионами, где популизм (как бы его ни определяли) угрожающе нарастает. В этом разделе я попытаюсь набросать, в чем особенности самых важных разработок о популизме. Как изучение популизма в России, США, Европе и Аргентине помогает теоретически осмыслить популизм?

Популизм в России

Тэггарт говорит: «российский популизм, если его внимательно рассмотреть, очень поможет нам понять, из чего складывается любой популизм» (Taggart 2000, 54). Но насколько справедливо это утверждение — надо еще разобраться. Российский популизм тесно связан с наследием народничества и народников. Народничеством называют умонастроение, заставлявшее русских интеллигентов 1870-х гг. уходить из города в деревню в надежде поднять крестьянское восстание против царского режима» (Taggart 2000). Но крестьяне вовсе не стремились к тому, чтобы вершить революцию, и даже выдавали этих интеллигентов властям за их критику режима (Canovan 1981).

Каковы особенности и цели исторического народнического популизма? Прежде всего, нельзя однозначно сказать, можно ли считать народничество политическим популизмом. Валицкий (Walicki 1969) и Тэггарт (Taggart 2000) считают, что перед нами популистская идеология, но не популистская политика: крестьян было невозможно мобилизовать на политические цели, и любое восстание оборачивалось смутой. Но Кэнован считает (Canovan 1981), что это было настоящее политическое движение, хотя субъектом политики был не «народ» (крестьянство), но группа интеллектуалов, которые неосмотрительно надеялись на революционный потенциал крестьянства. В любом случае, прямое противостояние популистской идеологии интеллектуалов царистскому режиму демонстрирует борьбу за «народ» против политического истеблишмента.

Говоря о целях народников и об особенностях их идеологии, Валицкий (Walicki 1969) подчеркивает, что было два значения слова «народничество». Народничество могло пониматься как теория, «требующая господства массы над образованной элитой» (с. 63), исходя из того, что должны быть удовлетворены «реальные нужды крестьян», а не требования заимствованных с Запада отвлеченных социалистических идей. Но также народничество могло вписываться и во вполне марксистский контекст, если развитие России понималось как не-капиталистическое. Валицкий считает, что это второе значение слова позволяет лучше понять феномен народничества, но Кэнован говорит, что российские народники «верили в способность самоотверженных и возвышенных душой индивидов изменить ход истории» (с. 83), и поэтому самопожертвование было для них дороже исторической необходимости.

Также Валицкий и Кэнован по-разному понимают истоки идеологии народничества. Валицкий считает, что за народничеством стояли антикапиталистические настроения «мелких производителей», а именно крестьян. Кэнован повторяет, что простые крестьяне не хотели никакой революции, и потому народничество было изначально чуждо всем, кто был вне интеллигенции.

Можно ли назвать народников популистами в том смысле этого слова, который придает ему Мадде? Между этими популистами и «народом» был существенный разрыв: интеллигенты романтизировали народ и упрощенно понимали его жизнь, поэтому и не могли быть «близки народу», не могли состояться как политические популисты. Но, тем не менее, эти интеллектуалы прямо говорили о народных нуждах и боролись за то, чтобы выражать интересы народа, будь то передел земли или свобода от помещиков и государственных повинностей. Итак, в случае русского народничества мы можем отметить все основные черты популизма — преданность простому народу, противопоставление «народа» (крестьян) «другому» (царизму). Но для народников социальные цели были важнее политических целей, они были определенно антиполитичными (Canovan 1981) — и в этом уникальное отличие народничества от популизма в других странах.

Популизм в США

Ещё на заре существования США важнейшую роль в американской политике играли такие типично популистские темы, как протест против правительственных учреждений (anti-governmentalism), эгалитаризм и противостояние элитам (Ware 2002). Но именно популизм XIX века в США стал «парадигмой популизма для американских исследователей» (Canovan 1981, 10). Как доказывает Уэр, в эпоху строительства нации после Гражданской войны «американские ценности» вышли на первый план [6]. Все те, кто не чтят этих ценностей и не мирятся с ними, не могут быть частью «народа» (хотя «народ» тогда состоял лишь из белого населения) [7].

В 1891 г. возникла Народная Партия — образцовое популистское движение. Получив поддержку прежде всего среди фермеров, эта партия заявила о необходимости национализировать железные дороги, обуздать инфляцию и сделать референдум главным политическим институтом США, проводя референдумы по множеству вопросов и, желательно, чаще. Также эти популисты критиковали политику государства в области денежной эмиссии (Canovan 1981).

Кэнован показала, что Народная Партия была одновременно и движением сельских жителей со специфической социально-экономической платформой, и политическим движением, стремящимся подорвать позиции элиты (состоящей из политиков и других не-выборных экспертов). Тогда получается, что Народная Партия должна быть однозначно названа популистской партией, по определению Мадде: «народом» здесь выступают сельские жители, которые противостоят элите. Тем не менее, Хофштадтер (Hofstadter 1969, 9) возражает, что в США уже не было никакого села, а были предприниматели на фермах со своими политическими амбициями. Иначе говоря, Народная Партия не была движением, выражавшим интересы села или какого-то сектора экономики, но элементом общего подъема трудящихся, требующих равного распределения экономической, политической и культурной власти.

Народная Партия прожила недолго, весьма скоро она влилась в ряды Демократической Партии. Но и после, особенно начиная с 1960-х гг., популизм был важнейшей темой американской политики. Одна из причин этого — то, что когда была изменена процедура выдвижения кандидатов на президентский пост, полномочия по выдвижению кандидатов перешли от партийных элит к самим кандидатам, и поэтому вся политика стала выстраиваться вокруг личности кандидата (Ware 2002).

В наши дни популизм в США — не политика аутсайдеров, но часть политического мейнстрима (Kazin 1995; Ware 2002). Другими словами, в США невозможно выделить какое-то одно популистское движение: обе ведущие партии используют популистскую риторику, риторику «маленького человека, налогоплательщика», которая противопоставляется планам правительства (Ware 2002). Сразу делается зримым стержневой момент популизма, определенный выше как институциональный парадокс популизма: антиэлитистская риторика, исходящая от самих правящих кругов.

Популизм в Западной Европе

Современный популизм в Западной Европе, прежде всего, ассоциируется с правым радикализмом (Mudde 2004). Среди примеров правых популистских партий можно назвать уже упоминавшуюся Австрийскую Партию Свободы под руководством Хайдера, Швейцарскую Народную Партию, Лигу Севера в Италии, немецкие Республиканские, французский Национальный Фронт Ле Пена, датскую Народную Партию и Фландрийский Блок в Бельгии. Все эти партии и движения эксплуатируют обиды широких масс населения. В Швейцарии национализм — важнейший пункт популизма. В Италии есть обида на поведение политического класса в Риме и южной Италии. В Австрии мишенью популистов стали клиентские отношения (протекция, блат) в ведении бизнеса, приписанные, в частности, еврейской общине. В Дании популисты объявили главными врагами народа иммигрантов и беженцев. В Германии республиканцы заявляли, что довольно страдать от чувства вины за нацистское прошлое (Betz 2002). Неудивительно, что эти партии ассоциируются с неофашизмом и расизмом (Taggart 1996).

Хотя у этих партий много общего, их можно разделить на новых радикальных правых и на критиков инертной политики Европы (Kitschelt 2002). Различие — в задачах. Новые радикальные правые делают ставку на сочетание неолиберальной рыночной политики (в противовес программе государства всеобщего благосостояния) и «социально и политически авторитарных и ксенофобских действий» (Kitschelt 2002, 180). Обычно их электорат — синие воротнички, как мы видим и в Швейцарии, и во Франции. Напротив, партии, критикующие «новый застой» Европы, хотя и выдвигают свою политико-экономическую программу, но прежде всего, заявляют о себе как о борцах с коррупцией: нужно разрубить коррупционные связи между большой политикой и бизнесом. Они тоже склоняются к неолиберализму с целью подорвать ренту коррумпированной элиты, а их враждебность к иммигрантам более-менее случайна. В отличие от электората радикально правых, электорат этих партий включает в себя высокообразованных людей, именно поэтому так много было сторонников у австрийских и итальянских националистов среди самых образованных слоев населения.

И те, и другие партии хорошо показывают, какими усилиями возводится здание популизма, о чем писал Мадде. В первом случае народ оказывается синонимом коренного населения страны, которое конструируется в противоположность иммигрантам, а также представляется самой богатой и успешной частью жителей страны. Для партий, борющихся с застоем и коррупцией, жители страны тоже делятся на две части: явно обманываемый политиками народ и бесчестную элиту, тесно связанную с крупным бизнесом и группами интересов, и поэтому более всего виновную в экономическом упадке.

Также следует заметить, что левые популисты в Западной Европе пользуются гораздо более скромным успехом. Левые популисты обычно определяют народ как трудящихся, как рабочий класс, а их «другой» по отношению к народу — капитализм, капиталисты, и все его подавалы-подпевалы в правительстве. Мадде (Mudde 2004) приводит два примера. В Британии уже упомянутая Новая Лейбористская Партия под руководством Блэра «заявляла о себе как о фронтовом наступлении настоящих англичан против привилегий элиты» (Mudde 2004, 551). Опознавательным признаком здесь становится классовый, и «народом» называется рабочий класс. В Бельгийской Фландрии тамошние социалисты под руководством Стива Стиверта взывали к «народной мудрости» и отвергали всю политику бельгийских властей (Mudde 2004, 551), как и положено настоящим популистам. Левые популисты в Германии, «Ди Линке», критикуют транснациональные корпорации, приватизацию государственного сектора и капитализм вообще, называя себя друзьями рабочего класса. Как и Национальный Фронт, «Ди Линке» смогла привлечь на свою сторону какую-то часть правых избирателей, заявив, что рабочие-иммигранты угрожают единству немецких рабочих.

Популизм в Латинской Америке

Большинство авторов, писавших о популизме в Латинской Америке, пытались выработать определение, которое вобрало бы в себя различные аспекты из различных сфер политического опыта. Вейланд (Weyland 2001) отмечает, что эти традиционные определения «предполагают тесную связь между популистской политикой и ее социальными корнями, базовыми социально-экономическими условиями и/или жизненно важными политическими решениями, прежде всего экономической программой экспансии и мерами по справедливому распределению благ» (с. 5). Как и в теории модернизации и в теории экономической детерминированности, в такой теории популизма первоначальные экономические условия и особенности экономического устройства определяют весь облик политики, особенно в период 1930—1960-х гг.

Но, рассуждая о временах более близких к нам, Вейланд (Weyland 1999) смещает фокус на аспект лидерства в популизме, заявляя, что в наши дни в современной Латинской Америке популистская политика вполне совместима с неолиберальной экономической программой. Примеры этому — Альберто Фухимори в Перу, Карлос Менем в Аргентине и Фернандо Коллор в Бразилии [8].

Более того, популизм в Латинской Америке оказывается движением, в котором участвует множество классов, хотя рабочий класс и преобладает (Weyland 2001). Рабочий класс особенно отличился в перонизме, который я считаю самым ярким проявлением латиноамериканского популизма, соединившим теорию и опыт. Перонизм коренится в том, что экспансия индустриальной экономики после спада 1930-х гг. не привела к действительному росту доходов работников (James 1988). Хуан Перон в 1943 г., когда он возглавлял министерство труда в Аргентине, высказал ряд важных соображений о подъеме рабочего движения в этой стране, и более того, смог опереться на постоянно растущую поддержку — он стал президентом Аргентины в 1946 г. Когда в 1955 г. его правительство было низложено, он вынужден был эмигрировать, но сохранил немалое влияние в стане (Butler 1969). Почему народ так любил Перона, в чем сущность его позиции?

Есть разные взгляды на то, почему перонизм оказался столь успешным. Джино Джермани (цит. по: James 1988, 2) считает, что «пассивные и подверженные манипуляциям городские массы сформировались из-за незавершенности процесса модернизации» — перонизм вырос как побочный эффект плохой модернизации. Каль (Kahl 1981) понимает дело иначе: «особые качества перонизма связаны с культурными привычками горожан, еще недавно бывших сельскими жителями — им нужна была личность во главе всего, им нужен был харизматический лидер, иначе они и не смогли бы сформулировать свои требования» (Kahl 1981, 188). Джермани видел, что рабочие эксплуатируемы элитами потому, что они не имеют собственной социально-политической идентичности. Джеймс говорит об этом же в более положительном духе. По его мнению, перонизм — это переопределение понятия «гражданина» в социальном контексте, который уже требует политических прав и включения граждан в политический процесс, но при этом еще нет понятия о гражданском обществе, и права отдельных граждан удовлетворяются за счет общества.

Трансцендентальный аспект перонизма — признание рабочих и классом, и особой социальной силой, действующей далеко не в партиях, не в формальном праве, но только через профсоюзы. Если говорить на языке Мадде, «народ» здесь — разочарованный рабочий класс, восставший против старого истеблишмента и промышленников-эксплуататоров. Более того, перонизм по сути — анти-партия, очень слабо институционализированная. Сам Перон заявлял, что «перонизм — национальное движение, ведущее к реальной демократии, а не политическая партия в силках формальной демократии» (McGuire 1997, 1). В этих удивительных словах мы опять видим основу основ популизма — вся подлинная политика рождается из сплоченности народных масс и противостоит политике истеблишмента. Но вряд ли мы можем сказать, что в определение популизма следует включать рассуждения о том, как ведут себя бывшие крестьяне в период индустриального развития.

Краткие выводы

Итак, опыт России, США, Западной Европы и Латинской Америки позволяет вполне прояснить изначальное определение популизма, увидев общее за частным. Неудивительно поэтому, что исследователи пытаются выработать общее определение для всех вариантов популизма. Анализ теоретических работ показывает, что исследователи постепенно пришли к согласию о популизме. Если Ионеску и Геллнер не могли договориться в 1969 г. (Ionescu and Gellner 1969), в чем именно суть популизма, то Мени и Сарель (Mény and Surel 2000; 2002), Тэггарт (Taggart 2000; 2002) и Мадде (Mudde 2004) определяют популизм очень похоже. Поэтому Паницца не делает большой натяжки, когда говорит (Panizza 2005), что по этому вопросу существует академический консенсус.

Найти общее между различными видами популизма легче тогда, если мы знаем, что ищем. Мы начали с минимального определения популизма, попытались приложить его к действительности и проверили, где какие свойства популизма все же различимы. Лучше начинать с минимального определения, которое хоть как-то схватывает суть популизма; и тогда мы меньше заплутаем в научно-теоретических дискуссиях. Мы сможем отличить популизм от других политических понятий и явлений. Уорсли (Worsley 1969) подчеркивает, сколь полезны для анализа веберовские «идеальные типы» (Weber 1949), позволяющие синтезировать множество эмпирических наблюдений в связный конструкт.

Рассмотрев множество вариантов популизма во всем мире в XIX и ХХ в., попытаемся ответить на вопрос, каковы перспективы популизма? Есть, по крайней мере, два фактора, демонстрирующих, что элементы популизма в политике останутся и даже усилятся. Во-первых, представительная демократия почти неизбежно сопровождается популизмом из-за парадоксальности природы самой демократии. У популистов не убывают веские поводы к восстановлению «власти народа». Во-вторых, медиатизация политики становится магистральным трендом. Медиа предоставляют популистам возможность получать широчайшую поддержку, производя примитивнейшие призывы и воображая себя харизматическими лидерами и подлинными представителями «народа». Поэтому популизм пока останется и частью политики, и элементом политического анализа.

Источник: democracy.livingreviews.org

 

Примечания

1. Ионеско и Геллнер и называют это «двумя значениями слова популизм» (см. ниже).

2. Найт (Knight 1998), напротив, считает, что хотя исторически популизм обычно возникает в ситуации кризиса, в некоторых случаях он может возникать и на пустом месте; кроме того, сам термин кризис слишком мутен — он еще многозначнее, чем термин популизм. На мой взгляд, кризис поощряет популизм, но не служит причиной его возникновения; см. об этом в последней части нашей статьи.

3. Этот второй элемент нельзя назвать вполне новым: согласно Тэггарту (Taggart 2000), Шилз (Shils 1956) подчеркивал важность семейной драмы между элитами и массами для понимания популизма, равно как и враждебности масс институтам.

4. Как протестное движение популизм есть мобилизация народной поддержки против устойчивых элит и институтов, в пользу прямой демократии. А как идеология популизм фокусируется на процессах и взаимосвязях внутри популистского варианта демократии, требуя непосредственных отношений между правительством и народом без вмешательства каких-либо партий.

5. Удивительным образом, как замечает Мадде, многие мейнстримные политики заимствуют популистские манеры именно для того, чтобы успешно отражать упреки со стороны популистов.

6. На самом деле, это была «немыслимая амальгама ценностей» (Foley 1991, 227-220, цит. по: Ware 2002, 106).

7. Заметим, что «народ» конструируется с отсылкой к другому, и что и от тех, и от других ожидается гомогенность.

8. Также причиной значительной доли популизма в латиноамериканской политике считается слабость партийной системы.

 

Литература

1. Berlin, Isaiah, Richard Hofstadter, and D. MacRae. 1968. To define populism. Government and Opposition 3:137-179, doi:10.1111/j.1477-7053.1968.tb01332.x

2. Betz, Hans-Georg. 2002. Conditions Favoring the Success and Failure of Radical Right-Wing Populist Parties in Contemporary Democracies. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y.Surel. New York: Palgrave.

3. Betz, Hans-Georg, and Stefan Immerfall, eds. 1998.The New Politics of the Right: Neo-Populist Parties and Movements in Established Democracies . New York: St. Martins Press. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=alkOIVfFUUAC.

4. Butler, David J. 1969. Charisma, Migration, and Elite Coalescence Comparative Politics 1 (3):423-439. URL (cited on 2 June 2009):http://www.jstor.org/stable/421448.

5. Canovan, Margaret. 1981. Populism. New York: Harcourt Brace Javonovich.

6. Canovan, Margaret. 1984. «People», Politicians and Populism. Government and Opposition 19 (3):312-327, doi:10.1111/j.1477-7053.1984.tb01048.x.

7. Canovan, Margaret. 1999. Trust the People! Populism and the Two Faces of Democracy. Political Studies 47:2-16, doi:10.1111/1467-9248.00184.

8. Canovan, Margaret. 2002. Taking Politics to the People: Populism as the Ideology of Democracy. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

9. Chirac, Jacques. 1994. La France pour tous. Paris: Nil éditions.

10. Dahl, Robert A. 1956. .A Preface to Democratic Theory Chicago: University of Chicago Press. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=tqJCN6_7NQcC

11. Di Tella, T.S. 1965. Populism and Reform in Latin America. In Obstacles To Change in Latin America, edited by C. Veliz. Oxford: Oxford University Press.

12. Di Tella, Torquato. 1997. Populism into the Twenty-first Century. Government and Opposition 32 (2):187-200, doi:10.1111/j.1477-7053.1997.tb00157.x.

13. Eatwell, Roger. 2003. Ten Theories of the Extreme Right. In Right-Wing Extremism in the Twenty-First Century, edited by P. Merkl and L. Weinberg. London: Frank Cass.

14. Foley, Michael. 1991. American Political Ideas: Traditions and Usages. Manchester: Manchester University Press.

15. Ginsborg, Paul. 2004. Silvio Berlusconi — Television, Power and Patrimony. London, New York: Verso. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=ylrOPCF3_gUC.

16. Heinisch, Reinhard. 2003. Success in Opposition — Failure in Government: Explaining the Performance of Right-Wing Populist Parties in Public Office. West European Politics 26 (3):91-130, doi:10.1080/01402380312331280608.

17. Held, David. 2006. Models of Democracy. Cambridge: Polity Press. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=QYVZ3TjL0-UC.

18. Hofstadter, Richard. 1969. North America. In Populism — Its Meanings and National Characteristics, edited by G. Ionescu and E. Gellner. London: Weidenfeld and Nicolson.

19. Ionescu, Ghita, and Ernest Gellner. 1969. Introduction. In Populism — Its Meanings and National Characteristics, edited by G. Ionescu and E. Gellner. London: Weidenfeld and Nicolson.

20. Ionescu, Ghita, and Ernest Gellner, eds. 1969. Populism — Its Meaning And National Characteristics. London: Weidenfeld and Nicolson

21. James, Daniel. 1988. Resistance and Integration — Peronism and the Argentine Working Class, 1946-1976. Cambridge: Cambridge University Press. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=L2CNuL7-qGUC.

22. Jonas, Klaus, Wolfgang Stroebe, and Miles Hewstone. 2007. Sozialpsychologie: Eine Einführung. Heidelberg: Springer Medizin Verlag. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=alkOIVfFUUAC

23. Kahl, Joseph A. 1981. Gino Germani, 1911-1979. Latin American Research Review 16 (2):185-190.

24. Kazin, M. 1995. The Populist Persuasion: An American History. New York: Basic Books. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=GJSbW1IT4WgC.

25. Kitschelt, Herbert. 2002. Popular Dissatisfaction with Democracy: Populism and Party Systems. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

26. Kitschelt, Herbert, and A.J. McGann. 1995. The radical right in Western Europe. Ann Arbor: University of Michigan Press. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=AZiD0rsmqO4C.

27. Knight, Alan. 1998. Populism and Neo-populism in Latin America, especially Mexico. Journal of Latin American Studies 30 (2):223-248, doi:10.1017/S0022216X98005033.

28. Laclau, Ernesto. 1979. Politics and Ideology in Marxist Theology. Verso: London.

29. Laclau, Ernesto. 2005. Populism: What’s in a Name? In Populism and the Mirror of Democracy, edited by F. Panizza. London, New York: Verso. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=swBC1B35DbEC.

30. Luther, Kurt Richard. 2003. The Self-Destruction of a Right-Wing Populist Party? The Austrian Parliamentary Election of 2002. West European Politics 26 (2):136-152, doi:10.1080/01402380512331341141

31. Lutz, Donald S. 1982. Review of Populism by Margaret Canovan. The Journal of Politics 44 (3):893-895. URL (cited on 2 June 2009): http://search.ebscohost.com/login.aspx?direct=true&db=buh&AN=4815769&site=ehost-live.

32. Mair, Peter. 2000. Partyless Democracy. New Left Review 2 (2):21-35. URL (cited on 2 June 2009): http://www.newleftreview.org/?page=article&view=2227

33. Mair, Peter. 2002. Populist Democracy vs Party Democracy. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

34. Mazzoleni, Gianpietro, and Winfried Schulz. 1999. «Mediatization» of Politics: A Challenge for Democracy? Political Communication 16:247-261, doi:10.1080/105846099198613.

35. Mazzoleni, Gianpietro, Julianne Stewart, and Bruce Horsfield, eds. 2003. The media and neo-populism: a contemporary comparative analysis. G. P. Group. Westport. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=YdG5cLc_Pi4C.

36. McGuire, James W. 1997. Peronism Without Perón — Unions, Parrties, and Democracy in Argentina. Stanford: Stanford University Press. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=MfY60uIwKP8C

37. Mény, Yves, and Yves Surel. 2000. Par le Peuple, Pour le Peuple. Le Populisme et les Démocraties. Paris: Fayard.

38. Mény, Yves, and Yves Surel. 2002. The Constitutive Ambiguity of Populism. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y.Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

39. Mény, Yves, and Yves Surel, eds. 2002. Democracies and the Populist Challenge. New York: Palgrave Macmillan.

40. Mudde, Cas. 2004. The Populist Zeitgeist. Government and Opposition:541-563, doi:10.1111/j.1477-7053.2004.00135.x.

41. Oesch, Daniel 2008. Explaining Workers’ Support for Right-Wing Populist Parties in Western Europe: Evidence from Austria, Belfium, France, Norway, and Switzerland. International Political Science Review 29 (3):349-373, doi:10.1177/0192512107088390.

42. Panizza, Francisco. 2005. Introduction. In Populism and the Mirror of Democracy edited by F. Panizza. London, New York: Verso. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=swBC1B35DbEC.

43. Panizza, Francisco, ed. 2005. Populism and the Mirror of Democracy. London, New York: Verso. URL (cited on 2 June 2009): http://books.google.com/books?id=swBC1B35DbEC.

44. Papadopoulos, Yannis. 2002. Populism, the Democratic Question, and the Contemporary Governance. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

45. Shils, Edward. 1956. The Torment of Secracy: The Background and Consequences of American Security Policies. New York: Wiley.

46. Surel, Yves. 2002. Populism in the French Party System. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

47. Taggart, Paul. 1996. The New Populism and the New Politics. Chippenham: Antony Rowe Ltd.

48. Taggart, Paul. 2000. Populism. Buckingham PA: Open University Press.

49. Taggart, Paul. 2002. Populism and the Pathology of Representative Politics. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

50. Tajfel, H., and J.C. Turner. 1979. An integrative theory of intergroup conflict. In Psychology of Intergroup Relations, edited by W. G. Austin and S. Worchel. Monterey, CA: Brooks/Cole.

51. Tarchi, Marco. 2002. Populism Italian Style. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

52. Van Der Brug, Wouter, and Anthony Mughan. 2007. Charisma, Leader Effects and Support for Right-Wing Populist Parties. Party Politics 13 (1):29-51, doi:10.1177/1354068806071260.

53. Walicki, Andrzej. 1969. Russia. In Populism — Its Meanings and National Characteristics, edited by G. Ionescu and E. Gellner. London: Weidenfeld and Nicolson.

54. Ware, Alan. 2002. The United States: Populism as Political Strategy. In Democracies and the Populist Challenge, edited by Y. Mény and Y. Surel. New York: Palgrave.

55. Weber, Max. Politics as a Vocation. 1919. URL (cited on 2 June 2009): http://www.ne.jp/asahi/moriyuki/abukuma/weber/lecture/politics_vocation.html.

56. Weber, Max. 1949. The methodology of the social sciences. Free Press.

57. Weyland, Kurt. 1999.Neoliberal Populism in Latin America and Eastern Europe . Comparative Politics 31 (4):379-401. URL (cited on 2 June 2009): http://www.jstor.org/stable/422236.

58. Weyland, Kurt 2001. Clarifying a Contested Concept: Populism in the Study of Latin American Politics. Comparative Politics 34 (1):1-22. URL (cited on 2 June 2009): http://www.jstor.org/stable/422412.

59. Wiles, Peter. 1969. A Syndrome, Not A Doctrine. In Populism — Its Meanings and National Characteristics, edited by G. Ionescu and E. Gellner. London: Weidenfeld and Nicolson.

60. Worsley, Peter. 1969. The Concept of Populism. In Populism — Its Meanings and National Characteristics, edited by G. Ionescu and E. Gellner. London: Weidenfeld and Nicolson.