Риторика рейтинговых агентств

Почему политика должна реагировать «суверенно» на выводы рейтинговых агентств и воспринимать эти агентства как незамысловатые риторические машины, и не более того?

Недавно я подписался на два основных рейтинговых агентства, Standard & Poor и Moody, которые, что называется, в любую погоду не забывают напомнить о своем независимом состоянии. По ироническому совпадению эти агентства становятся в подлинном смысле «суверенными государствами», в то время как государства перед ними утрачивают былой суверенитет, увязнув в долгах перед иностранными инвесторами. На англо-саксонском языке финансистов должник называется obligor — тот, кто чувствует себя обязанным. Мне это слово нравится своей суровостью. Именно такое ироническое совпадение суверенитета агента и зависимости от суверенных выводов и заставило меня посмотреть на деятельность этих агентств внимательнее. Сразу оговоримся: правовые условия использования данных этих агентств таковы, что почти невозможно цитировать (или даже сохранять на жестком диске) их отчеты, руководства и инструкции. Поэтому, чтобы анализировать, приходится перефразировать.

Положение, требующее таких пересказов, занимательно тем, что мы можем увидеть двойную риторику публикации методик и результатов деятельности рейтинговых агентств. Нужно сразу уяснить: основная цель рейтинга — помочь инвесторам составить правильное представление о способности дебитора погасить долг. Английское «рейтинг» происходит от французского технического термина времен раннего Ренессанса (как и вообще все в английском языке, что отмечено интеллектуальной утонченностью, происходит из французского!) rate, страдательного причастия от латинского reor — считать. Тогда рейтинг, rate, есть результат подсчета. От этого же reor происходит и слово ratio, франц. raison, иначе говоря, «разум».

Итак, можно говорить о деятельности агентств как о разумном подсчете, способном установить иерархию (AAA, Aaa, AA, Aa и т.д.). Кроме того, слово «рейтинг» несет в себе, как дыхание, изначальное употребление в английском языке: рейтингом некогда называлась классификация кораблей королевской флотилии по их водоизмещению. Рейтинг — расчет, но рейтинг — и построение, строй, выстраивание от большего к меньшему. И рейтинг же ведет такого рода строй в бой.

Два названных учреждения ясно показывают истинную природу своих рейтингов, а именно, природу «мнения» (жаль, не могу привести цитат). S&P описывает свой протокол как собрание мнений, как будто такой протокол — дело мнений, дело вкуса. Но какова природа самого этого «дела» (или matter, как сказали бы по-английски)?

Если давать положительное определение, то мнение — результат экспертного анализа, совмещающего оценку и интерпретацию той информации, которая получена от должников, а также собрана экономической разведкой (intelligence). А если давать негативное определение, то мнение не есть, в отличие от заключения врача или юриста, прогноз или рекомендация. Здесь неупотребимо слово «истина». Рейтинговые агентства на самом деле располагают рамкой оперативности, что позволяет инвесторам, готовым отказаться от своего капитала в надежде в будущем его преумножить, заранее составить мнение о риске, который они берут на себя (подумав, как лучше «переправить грузы по морю», вспомним о морском смысле рейтинга). То есть составить мнение, а не истину.

Но мнение как эффективное средство достижения практических целей и есть сердцевина определения риторической аргументации: риторические аргументы работают только с мнениями, и в этом — условие их успеха и эффективности. Но в чем подлинная эффективность рейтингов? Когда битва бывает выиграна?

Теперь я могу объяснить выражение «двойная риторика»: на самом деле существует две аудитории любого рейтинга — инвесторы и политики.

Первые получают отчеты (со множеством нулей после единицы), которые и являются инструментами подсчета рисков. Этот расчет всегда благоразумен: инвестор никогда не производит расчет в строгом смысле, это за него делает агентство, а он только получает результат; но он проецирует в область умственных построений то, что вычитал из отчетов, чтобы принять решение продать или купить, и это называет «расчетом», будто бы своей расчетливостью. Кредитору не нужно ни распространять полученное знание, ни «арендовать» чужие советы, ни ждать интерпретаций от других. В конце концов, его знание — его частное дело.

А вторые, получив доступ к отчетам по рейтингу государства или фирмы, находящейся в подданстве «суверена» (суверенного государства), сталкиваются с другой проблемой — это проблема, специфическая для политиков: как перевести на язык политического действия все данные, которые подробно, на основании законных решений, во всех деталях описаны, но интерпретация которых не должна приобретать публичный характер (и сами агентства находятся вне области публичной речи).

Политический парадокс рейтинга может быть обозначен следующим образом: в философии знание противопоставлено в целом мнению как чему-то менее компетентному.

Врач имеет не «мнение», но компетенцию сформулировать, в рамках своего знания, качественную истину. И эта компетенция обладает принудительным характером: если кто-то болеет болезнью Х, он обязательно должен принимать лекарство Х. Тогда как рейтинговое агентство может формулировать только мнение. И сообщение им своего мнения не может иметь принудительного характера: его можно только принимать на веру. Инвестор берет на себя риск, когда верит агентству; в отличие от больного, перед которым нет выбора, верить медику или нет.

Парадокс в том, что политик (или журналист) выдает мнение агентства за компетентную «истину» (которую нужно принять или отвергнуть), чтобы произвести тем самым политический эффект.

Тогда данные подсчетов тоже подвергаются словесной переработке, сделавшись инструментом борьбы. Можно вспомнить, как предыдущее правительство било в набат при виде рейтингов и металось, как буриданов осел, между ААА и АА, а то и, как панургово стадо, блеяло ВВВ. Ладно-ладно, прекратим шутить, но политика неизбежно переводит подсчеты в русло политической борьбы. Поэтому она просто вынуждена перефразировать любой рейтинг. Всякий текущий рейтинг заключает в себе две истины: «внутреннюю истину» подсчета, по которой сформулирован рейтинг и которая в рамках деятельности агентств, как мы уже видели, может быть только «мнением», обслуживающим инвесторов; и «внешнюю истину», которую публикуют журналисты: «Франция утратила свое тройное А».

Эта последняя истина, которую можно принять на веру или нет, — уже не техническое мнение о риске, которое другие (а не мы) имеют на наш счет, но как бы публичная «истина», обязывающая нас к определенным политическим действиям. Заметим иронию: рейтинг не определяет тот риск, который мы можем взять на себя в качестве граждан или политиков, но только тот риск, который другие принимают в отношении нас. Именно это политическое озарение и «просветило» недавно немецких налогоплательщиков.

Мы возвращаемся к фундаментальной проблеме «открытости» (Öffentlichkeit), изобретенной Кантом, а именно к вопросу о публичности данных для политического выбора как основе демократии: как можно делать публичный выбор с использованием специального экспертного знания, которое и добыто экспертами, и предназначено для них?

Расчет-уразумение рейтинга — нечто достаточное для кредитора, чтобы оценить риск, дать в долг, надеяться долг затем вернуть. Тут не встает вопроса о «публичности», но, напротив, о частном потреблении отчетов в частных целях. Суждение клиента или его советника всегда практично-рационально.

Напротив, гражданин, которому представлен рейтинг, в ходе избирательной кампании или общественной дискуссии оказывается во власти того, что Кант называет суждением вкуса: мы руководствуемся вкусом, когда мы сами что-то считаем «красивым», но, чуть только названное нами, оно обладает потенциально универсальной ценностью.

Всякий раз, когда мы сталкиваемся с этим противоречивым механизмом, идет ли речь о красоте или о чем-то другом, мы имеем дело с суждениями вкуса. Объяснять смысл ААА и АА, как это делают СМИ и политики, не отдавая себе отчета в сложности методов, которые используются агентствами, и не оговаривая, что эти рейтинги нужны кредиторам и только кредиторам, только их нуждам, — такая парафраза и есть сведение гражданина к субъекту суждения вкуса, причем суждения о ситуации в стране, под видом кантовской «открытости», или, как сейчас говорят, «прозрачности» и «педагогической понятности».

Как можно обозначить такую политику, когда говорят, скажем, о «падении рейтинга государства» и агентства тем самым оказываются пророками «нежелательной» политики? Можно сказать, что в таких случаях прибегают к риторическому маневру, который называется «просопопеей», персонификацией. Политик заставляет агентство «говорить» (хотя оно никогда не говорит, разве что в лице своих клиентов, и ни в коем случае не хочет вмешиваться в политику страны), и говорить о том, чего оно никогда бы не сказало.

Самым значительным олицетворением в политической истории Запада является олицетворение Закона в платоновском диалоге «Критон». Платон представляет дело так, что Закон запретил Сократу уклоняться от правосудия и, таким образом, убедил его остаться и умереть. Платон подменяет решающий момент, диалог между Критоном и Сократ (Критон выступает за побег, Сократ призывает остановиться), диалогом между Сократом и Законом, что позволяет философу доказывать превосходство добровольно исполняемых законов над продиктованными «мнением» законами. Вопреки общественному мнению, Сократ говорит (как будто бы это Закон говорит ему), что Закон есть самое высшее правило: хотя сам прекрасно знает, что это же правило, примененное народной судебной системой, обрекает его на смерть. Для меня тут важна не судьба Сократа, но как Сократ заставил говорить Закон как некое высшее агентство. Говорит отсутствующий!

Но олицетворение с Законом умалчивает, что правосудие, осуществляемое по нему, обрекает на смерть из-за манипулируемости мнением, провозглашенном в суде (обвинение Сократа было поддержано Аристофаном и его друзьями). Отсюда Критон утверждает, что правильное суждение требует от Сократа бежать из города, который его осудил. Также и рейтинговые агентства как бы выносят абсолютное суждение о принимаемом риске. Но законы, как и агентства, на самом деле всего лишь подводят черту под подсчетом риска. Просто есть политики, которые заставляют говорить законы и заставляют говорить рейтинговые агентства, их долг — создавать эффект истины, которую примут без рассуждений. Кто не принимает рейтинга, тот отвергает закон; потому что рейтинг в политике оказался представлен как нечто непоколебимое, а не как мнение. Политика, ввиду этих агентств, оказывается царством чистого идеализма; прямо в духе Сократа. Парадокс? Нет. Жить мнением, сознательно опираться на мнение, действовать согласно мнениям — позиция софистов, с которыми спорит Сократ.

Мало кто из политиков признает, что он софист.

Но все чаще видно, что агентства отнюдь не выходят за пределы мнений, и таким образом в политике они суть сверхсовременная форма софистики.

Единственный политический ответ, на мой взгляд, — не в том, чтобы верить или не верить в рейтинг, а в том, чтобы относиться к нему как к риторическому механизму.

Источник: Influences