Речь Кэмерона: марш ретроградов

Британия оказалась на развилке: ей еще предстоит выбрать роль, которую ей можно сыграть в XXI веке. Но долгожданная речь британского премьер-министра Дэвида Кэмерона о Европе — просчет, оставивший всех в недоумении.

Эта речь отказывает британским евроскептикам в требовании немедленного референдума о членстве в ЕС, тогда как британские сторонники европейской интеграции утрачивают свою позицию в дискуссиях о европейском будущем, потому что все усилия дипломатии тратятся на то, чтобы употребить имеющиеся ресурсы влияния. Но в результате весь мир перестает видеть в Британии надежного партнера в период неопределенности и начинает думать о выстраивании с ней особых политических отношений. Хуже того, обещание Кэмерона произвести некоторый пересмотр существующих договоренностей с ЕС, за которым сразу же последовала кампания по сохранению прежнего режима отношений внутри ЕС, скорее затемняет, чем разрешает фундаментальную дилемму, с которой столкнулись его соотечественники, — необходимость выбора между двумя радикально различными сценариями будущего Британии.

С одной стороны, евроскептики, которые взяли Кэмерона в заложники при голосовании в парламенте по европейским вопросам, имеют ясную программу. Они выдвигают новый аргумент, совершенно не похожий на изоляционизм «полковников Блимпов» прежних десятилетий. Вместо былых восклицаний о европейском «сверхгосударстве», подрывающем суверенитет Британии, они начинают разглагольствовать, что Британия оказалась в челюстях еврозоны. Они говорят, что единый европейский рынок обложил британский бизнес флажками со всех сторон, что Таможенный союз сделал Британию заложницей протекционистских лобби всех государств – членов ЕС, что свободное передвижение наводнило рынок труда иммигрантами. ЕС выглядит в новом цифровом мире как окаменелость ХХ века. Мнение скептиков выражает консервативный колумнист GQ Мэтью д’Анкона: наиважнейшее для них — «не постколониальное участие наравне с Америкой в военных вторжениях, но реальная свобода глобальной торговли». Д’Анкона заканчивает свою колонку риторическим вопросом: «Неужели так уж плохо быть новым Сингапуром на берегах Европы?»

Новые евроскептики считают, что современность преодолевает географические границы: мир политически и экономически объединяется общими мечтаниями. Страны, вызывающие их наибольшее восхищение, вроде Австралии, Дубая и Сингапура, смогли успешно определиться со своей глобальной ролью, не тратя при этом сил на то, чтобы «формировать» мировую политику. Стремления новых евроскептиков естественно проистекают из международной политики и бывшего премьер-министра Гордона Брауна, и собственно Кэмерона, ориентированной на отказ от того, что Кэмерон назвал «излишествами» эры Блэра.

Эра «Брэмерона» отмечена некоторым дистанцированием одновременно и от Вашингтона, и от ЕС, при сосредоточении основных усилий на экономической дипломатии. Судьба войск в Афганистане и представителей гуманитарных миссий в Африке важнее, чем призрак былого международного влияния. Интеллектуальным основанием такого поворота стало то, что Британия видит своей перспективой «новую Елизаветинскую эру»: чтобы в будущем действовать на глобальном уровне, нужно не встревать по каждому поводу в дискуссии об обращении евро на задворках Европы: в этом нет для Британии ни малейшего интереса.

Дипломаты и государственные деятели считают скептиков жителями заоблачной страны, которая существует только в их же воображении. Для первых новая «маленькая Британия», под лозунгом «малое — прекрасно», — предательство исторической роли Британии и бессмысленный отказ от влияния, которое с таким трудом было завоевано после потери Суэцкого канала. Как сказал мне один весьма почтенный функционер: «Несколько последних столетий Британия находилась на арене глобальных событий. В ближайшие столетия нам придется мириться с жизнью на обочине».

В конце ноября бывший премьер-министр Тони Блэр вернулся на политическую сцену, доказывая, что британские сторонники интеграции в Европу тоже вынуждены радикально пересмотреть свое отношение к Европе, чтобы действительно противостоять ложным заявлениям скептиков:

«Шестьдесят шесть лет назад, когда начался европейский проект, его общим основанием был мир. Теперь это общее основание — власть».

Блэр доказывает, что при нынешнем распределении власти (политического влияния) в мире единственный способ для Британии участвовать во всемирной игре — вступить в союз с другими европейцами, таким образом обеспечив единство крупнейшему мировому рынку, равно как и привлекая самые значительные политические, дипломатические и военные ресурсы европейских стран в мировой политике.

Это самый лучший (и, возможно, единственный) способ обрести доступ к новым рынкам и заявить свой голос при создании правил участия в многополярном мире XXI века. Европейцы, вместо того чтобы согласовывать все крупные решения с Вашингтоном и Пекином, должны объединиться в целях создания глобального мира трех — G3 (США, Китая и Европы).

Блэр делает ставку на то, что его соотечественники, при том что его страна контролирует в той или иной форме только 14 из 200 стран мира, не утрачивают волю к политическому влиянию. В одном из самых нарциссических и откровенных отрывков своих мемуаров «Путешествие: моя политическая жизнь», он отметил: «Я всегда ценил, что даже те, кто меня недолюбливают (таких немного) или не соглашаются со мной (таких куда больше), не могут не восхищаться тем, сколь масштабно я сыграл: как мировой политик, а не просто как национальный лидер».

Последние полвека британская политика стоит одной ногой в США, а другой в ЕС: нужно было и сохранить «особые отношения с США», и поддерживать членство в Евросоюзе. Но в наши дни и та, и другая опоры слишком ненадежны. Президент Барак Обама, конечно, подпитывает фантазии многих европейцев об американском лидерстве, но он стоит во главе страны, которая переносит фокус своего внимания и активности из атлантического в тихоокеанский регион. В свою очередь, Европа — в процессе ревизии всех своих институтов и проектов.

Перед Европой встают два вопроса: достаточен ли уровень европейской интеграции для поддержания евро на приемлемом уровне и как можно это осуществлять, не повредив трем другим политическим европейским проектам — единому рынку, поддержанию мира в соседних с Европой странах и проекции глобальной силы. Как утверждает Блэр, Британия не должна быть в стороне от всех этих дебатов, оставаясь пассивным зрителем происходящего на авансцене ЕС.

Британия может попытаться помочь написать правила политической жизни XXI века как ангажированная и лидирующая сила на европейском полюсе все более «многополярного» мира. Или она может надеяться на свое будущее как глобального финансового центра, нового Сингапура, который извлекает преимущества из открытых возможностей глобальной системы, в которой верховодят другие страны.

Обе перспективы вполне вероятны; но они требуют сильных перемен в самой стихии британского национального характера.

Трагедия европейской речи Кэмерона в том, что британский народ отвергнет возможность выбирать между двумя его перспективами. Не пожелав присоединяться к дискуссиям остальных членов ЕС о «нашем общем будущем», народ пустится в бессмысленную гонку за призраками былого величия.

Такая неопределенность создаст проблемы с глобальным бизнесом, но негативно скажется также и на положении Британии в мире.

Тогда как континентальная Европа озабочена вопросами о валютах, политическом союзе и глобальном балансе сил, политический класс Британии увлекается софистическими дебатами о том, каковы должны быть изменения и дополнения в европейском регулировании рыболовства или в нормативах рабочего времени. Итак, вместо того чтобы предлагать выбор европейского будущего, в формировании которого Британия призвана участвовать, Кэмерон готов перезаключить сделку с прошлым.

Источник: Blogs.reuters.com