Нужно ли откладывать демократию на потом?

Доводы в пользу того, что незападные страны не «готовы» к демократии, на практике один за другим оказываются несостоятельными.

Когда арабские восстания 2011 года привели к свержению четырех диктаторов — в Тунисе, Египте, Йемене и Ливии, — торжествовал весь мир. Тем не менее, вскоре после падения автократий многих представителей политической и интеллектуальной элиты Соединенных Штатов, Европы и самого Ближнего Востока охватила волна мрачных предчувствий. Обеспокоенность в основном сводилась к утверждению: арабы не готовы к демократии. У них нет соответствующего опыта, они вообще не знают, «как это работает». Исламу присущи авторитарные ценности, жестокость и нетерпимость. Люди все равно будут голосовать за радикальные и исламистские партии; и режим, который в итоге сформируется, опять будет теократическим или автократическим.

При такой исходной аргументации часто высказываются опасения другого характера. Утверждается, например, что время торжества демократии в регионе еще не пришло; демократизация арабского общества может поставить под угрозу хрупкий мир между Израилем и арабскими странами, такими как Египет и Иордания; это может помешать американским партнерам по безопасности в войне с террором. Политическая стабильность и экономическое развитие — вот что стоит гарантировать беспокойным арабским странам, и именно эти процессы Запад и должен стимулировать в регионе. Тогда со временем, когда возрастет удельный вес среднего класса, демократия станет более надежным и жизнеспособным вариантом развития этих стран.

Сомнения по поводу пригодности демократии для других народов далеко не новы. Начиная с эпохи колониального доминирования Запада и вплоть до периода, известного как «третья волна» глобальной демократизации (которая началась с португальской революции 1974 года), политические аналитики и политики-практики задавались вопросом о том, как распространить демократию за пределы западного мира. Вопрос состоял не только в том, сможет ли демократия прижиться в условиях других культур (и религий), но также и в том, насколько выгодно Западу, чтобы эти страны управлялись на основе свободных выборов, приводящих там к необузданной мобилизации необразованных и плохо информированных масс. Скептицизм имел свои эмпирические основания: несмотря на то что в послевоенную эпоху в некоторых развивающихся странах, таких как Шри-Ланка, Коста-Рика и Ботсвана, и восторжествовала демократия, в большинстве стран, получивших свободу и независимость, достаточно быстро взяли верх авторитарные режимы. Во время холодной войны многие страны были буквально принуждены выбирать между перспективой превращения в военную автократию правого толка, поддерживаемую Западом, или, часто путем жестокой революции, в социалистическое однопартийное государство, поддерживаемое Советским Союзом или Китаем.

Такие культурно-исторические доводы в пользу бесперспективности демократии для развивающихся стран были очень популярны как на Западе, так и среди политических и интеллектуальных лидеров развивающегося мира. Латинская Америка оказалась в центре внимания из-за большого количества марксистских волнений, левых популистских движений и военных переворотов в 1960-х и 1970-х годах. На протяжении почти всей холодной войны многие консервативные политологи и аналитики в США отвергали идею установления демократии в этом регионе как невыполнимую (или, по крайней мере, как противоречащую американским интересам, поскольку для США это означало бы потерю связей с дружественными антикоммунистическими автократами). Из-за долгого периода централизованного абсолютистского правления, порожденного эпохой испанского и португальского империалистического господства, а также авторитарными и иерархическими традициями католической церкви, считалось, что в латиноамериканских странах люди не придают должного значения индивидуальной свободе, не готовы критически относиться к власти и не ценят плюрализм и равенство, необходимые для поддержания демократии. Похожие аргументы высказывались в отношении Азии и Ближнего Востока. Считалось, что «азиатские ценности» и «исламская культура» предполагают приоритет порядка над свободой, консенсуса над конкуренцией, общности над индивидуальностью. Такому мировоззрению не свойственно принципиальное недоверие к власти, которое стимулировало демократию на Западе; более того, оно предполагает почтительное отношение к авторитету, что удовлетворяет «глубокому психологическому стремлению к зависимости», по словам Люсиана Пая, одного из наиболее уважаемых исследователей азиатской политической культуры. Эли Кедури, знаменитый британский специалист по истории Ближнего Востока, расценивал «политическую традицию арабского мира — политическую традицию ислама» как неспособную к усвоению «организующих принципов конституционной представительной формы правления».

В своей нашумевшей работе «Столкновение цивилизаций» 1996 года американский политолог Самюэль Хантингтон вообще бил тревогу о «фундаментальном [цивилизационном] разделении». Он подчеркивал специфику культурной идентичности Запада, которую составляют «прежде всего христианство, плюрализм, индивидуализм и верховенство закона», добавляя, что «западная цивилизация» в своей приверженности либерально-демократическим идеалам «ценна не потому, что она универсальна, но потому, что уникальна».

Такие аргументы, несмотря на то что разрабатывались с другими намерениями, оказались удобны для автократов, ищущих оправдания своему правлению. Если демократия не подходит для их стран, зачем ее внедрять? Если для установления порядка и развития необходима сильная рука, они могут это гарантировать. В Азии некоторые так и делали. Авторитарные правители, такие как Чан Кайши в Тайване (1950–1975), Пак Чон Хи в Южной Корее (1950–1975) и Ли Куан Ю в Сингапуре (1959–1990) обеспечили ускоренное развитие своих стран. При Махатхире Мохамаде Малайзия с 1981 года шла по этому пути в течение более чем двух десятилетий, Индонезия — на протяжении практически всего тридцатилетнего периода правления Сухатро (с 1967 года). Ли Куан Ю активнее всех содействовал распространению «азиатских ценностей» — порядка, семьи, власти и общности — как более достойных по сравнению с тем, что он расценивал как недисциплинированность и аморальность Запада, утверждая, что, имея иные нравственные ценности, азиаты не готовы к демократии.

Доводы Ли имели большое влияние как в Сингапуре, так и за его пределами, поскольку ему удалось обеспечить процветание своему народу. Успехи восточноазиатских стран в достижении «экономического чуда» вдохновляли многих исследователей 1960–1970-х годов на похвалы необычайно быстрому экономическому росту при этих режимах. Отсутствие народного суверенитета и ответственности властей перед народом, нарушение прав человека и злоупотребление властью — судя по всему, цена развития была именно такой. Глядя на хроническую политическую нестабильность и неблагоприятные экономические показатели в таких странах, как Филиппины и Аргентина, где в 1960-х годах все время пытались установить демократию, многие аналитики заключали, что автократия была бы более удачной альтернативой и что политические репрессии были необходимым злом, которое следовало принимать с благодарностью. С конца 1950-х до 1980-х годов часто указывали на различия в развитии Китая и Индии. В то время как показатели экономического роста в Индии были довольно скромными, в Китае наблюдался невероятный прогресс в таких областях, как образование и здравоохранение. (Что Китай страдал от голода при Мао Цзе Дуне, на котором лежала ответственность за смерти десятков миллионов невинных китайцев, тогда как голод никогда не касался демократической Индии, никогда не говорили вслух.) Встречались и другие нерелевантные сравнения. Утверждалось, например, что экономическое чудо в Бразилии, последовавшее за захватом власти генералами в 1964 году после хаотичного периода многопартийной конкуренции, а также беспокойная политическая ситуация в Чили и Аргентине (до военной интервенции в 1973 и 1976 годах соответственно) тоже показывают преимущества авторитаризма.

Свою лепту в эту дискуссию внесли два направления социальных наук. Представители теории модернизации под началом таких мыслителей, как Сеймур Мартин Липсет, приводили теоретические и статистические доводы в пользу того, что бедные страны плохо приспособлены к демократии. По их мнению, демократия сможет прижиться там только после того, как будут созданы соответствующие условия: всеобщее образование, высокая доля среднего класса, независимое гражданское общество, господство либеральных ценностей. Подразумевалось (сам Липсет этого никогда не утверждал, но именно так трактовали его слова некоторые политики и интеллектуалы Запада и других регионов), что порядок развития должен быть таким: сначала странам необходимо разбогатеть в условиях авторитарного господства, затем они смогут учредить устойчивую демократию.

Представители другой интеллектуальной традиции — теории зависимого развития — утверждали, что бедность стран третьего мира вызвана тем, что они оказались в условиях сильной структурной экономической зависимости от Запада (что является современной формой империализма). Такие теоретики, как Андрэ Гундэр Франк, Уолтэр Родни и Иммануэль Валлерстайн (автор всеохватной «мир-системной теории»), настаивали на том, что условием освобождения периферийных стран должна стать централизация власти, установление контроля над всеми природными ресурсами, захват и распределение земли, упразднение транснациональных корпораций или экспроприация их имущества, пересмотр несправедливых условий торговли и вытеснение местного класса бизнесменов, которые действовали в интересах иностранных правительств. Несмотря на то что (социалистическая) диктатура не объявлялась необходимой, политические рекомендации этой школы были направлены на укрепление этих нарративов и легитимацию притязаний марксистских революционных движений и однопартийных диктатур.

Когда в середине 1970-х годов началась третья волна демократизации, казалось, что границы демократии совпадали с границами мира или с границами освоенных Западом территорий, она больше не воспринималась как объект устремлений остальных стран. Два выдающихся политолога того времени в своих работах отвергали дальнейшие перспективы значительной демократической экспансии. В статье 1984 года для журнала Political Science Quarterly Хантингтон рассуждал о том, что, учитывая хроническую бедность, холодную войну и «невосприимчивость к демократии некоторых влиятельных культурных традиций», «границы демократического развития мира, возможно, уже достигнуты».

Впрочем, события последних четырех десятилетий доказали, что скептики ошибались. Когда Хантингтон писал о «границах демократии», волна демократической экспансии набирала обороты, что сам Хантингтон засвидетельствует и проанализирует только спустя семь лет в своей знаменитой книге «Третья волна: демократизация в конце ХХ века». Десятилетие после 1984 года (год, когда Хантингтон опубликовал свою статью) ознаменовалось величайшей демократической экспансией в истории: политическая свобода распространилась от Южной Европы и Латинской Америки до Азии, затем — до Центральной и Восточной Европы и, наконец, — до Африки. К середине 1990-х три из пяти стран в мире были демократическими — данная пропорция более или менее стабильна по сей день.

Хотя по-прежнему справедливо говорить, что демократия более устойчива в странах с высоким уровнем развития, беспрецедентное число бедных государств переняло демократические формы правления в течение 1980-х и 1990-х годов, и многие из них сохраняют демократию уже на протяжении более десяти лет. Это относится к нескольким африканским государствам, таким как Гана, Бенин, Сенегал, и одной из беднейших азиатских стран — Бангладешу. Другие крайне бедные страны, такие как Восточный Тимор, Сьерра Леоне и Либерия, в настоящее время начинают обращаться к демократическим политическим институтам по мере восстановления своих экономик после гражданской войны. Несмотря на то что с 2006 года в мире наблюдается небольшой спад демократии, который в наибольшей степени коснулся стран с низким уровнем дохода и уровнем дохода ниже среднего, значительное число демократий в данных кластерах продолжило функционировать.

Двадцатилетняя стабильность демократии в таких странах доказывает, что авторитаризму не присущи никакие преимущества для внутреннего развития. На каждое экономическое «чудо» а-ля Сингапур приходилось множество случаев, когда авторитарное правление приводило к социальным взрывам или стагнации: так было в Заире, Зимбабве, Северной Корее и (до некоторого времени) в Бирме. Многочисленные исследования показали, что демократия лучше других форм справляется с детской смертностью и защитой окружающей среды. По последним данным (см. работу экономиста Стивена Рэйдэлета Emerging Africa: How Seventeen Countries Are Leading the Way, 2010), наиболее интенсивный экономический рост в тропической Африке с середины 1990-х наблюдался в демократических странах. Единожды перейдя к демократии, Южная Корея и Тайвань продолжили бить рекорды экономического развития. Восемь из десяти стран «большой двадцатки» (включая Индонезию, Бразилию, Турцию и Южную Корею), присоединившиеся в конце 1990-х к «большой восьмерке», были демократическими.

Продолжая опровергать прогнозы скептиков, демократия укоренилась или, как минимум, была воспринята всеми основными культурными группами, а не только западными обществами с их протестантскими традициями. Большинство католических стран сейчас имеет довольно стабильную демократию. Демократия расцвела в странах, где исповедуют буддизм, индуизм и (в случае Израиля) иудаизм. Многие преимущественно мусульманские страны к данному моменту имеют значительный и, в основном, положительный опыт демократии.

Наконец, заявления о том, что демократия не подходит для этих культур потому, что их представители не ценят демократию так, как ее ценят люди Запада, оказались безосновательными как на практике, так и по результатам многочисленных опросов общественного мнения, показывающих, что желание демократии распространено по всему миру. Несмотря на большой разброс по странам и регионам уровня доверия к партиям и политикам, фактически люди везде говорят, что они предпочитают демократию авторитаризму. Люди хотят не возвращения диктатуры, а совершенствования демократии.

Хотя в Латинской Америке все еще сохраняются частные случаи авторитаризма — в Венесуэле, в Боливии, Эквадоре и Никарагуа, чьи президенты имеют определенные авторитарные претензии, — большая часть данного региона отмечены развитием демократии. Чили и Уругвай стали стабильными либеральными демократиями, в Бразилии наблюдается впечатляющий демократический и экономический прогресс, и даже в некогда хронически неустойчивом Перу успешно избраны три президента, обеспечившие экономический прорыв и снижение уровня бедности. Фактически, Латинская Америка является единственным в мире регионом, где за последнее десятилетие уменьшился разрыв в доходах.

Результаты новой волны распространения демократии особенно поразительны в тропической Африке, где по итогам пяти циклов опросов Афробарометра открылась удивительная приверженность общества демократии. В 2008 году около 70% африканцев из 19 стран выразили поддержку демократии как неизменно лучшей форме правления, однако лишь 59% расценивали демократию в их стране как совершенную или близкую к совершенной, и только 49% были удовлетворены тем, как она работает. Это открытие совсем не сочетается с образом пассивного населения, готового променять свободу на хлеб. Наученные горьким опытом африканцы поняли, что без демократии у них не будет ни свободы, ни хлеба.

Общественность всего незападного мира осознала, что право выбирать и смещать своих лидеров с помощью свободных и честных выборов является фундаментальным условием защиты всех остальных прав. Поразительны результаты опросов проекта «Арабский барометр», которые показывают, что более 80% граждан большинства стран арабского мира считают демократию одной из лучших форм правления, даже если демократия будет пониматься в полностью либеральном и секулярном смысле.

Еще слишком рано говорить о судьбе социальных освободительных процессов в арабском мире, и мы не должны недооценивать роль непрекращающихся атак на движения за демократию в таких разных странах, как Венесуэла, Россия и Иран. На протяжении последнего десятилетия там наблюдается постепенный спад демократии, причиной чему, в частности, стали коррупция и злоупотребление властью со стороны законно избранных правителей. Факты говорят о том, что мировоззрение и ценности населения здесь ни при чем, поэтому нет никаких оснований откладывать демократию в расчете на то, что правление автократа сможет улучшить ситуацию. Бирманцы неоднократно высказывали эту точку зрения в опросах и на улицах, и похоже, что их руководители наконец к ним прислушались. Лучший путь к демократии — через демократию.

Источник: The Wilson Quarterly