Тони Джадт, Лешек Колаковский и сталинская школа антикоммунизма

От редакции: Легендарные европейские интеллектуалы Л. Колаковский, Э. Томпсон и Т. Джадт привлекали внимание тем, что не только много раз меняли по необходимости свои взгляды, но и уточняли их чаще всего в сторону подчас категоричного усиления их критической направленности. Мы приводим эту статью 2006 г. — «критику на критику» — с тем, чтобы показать сложность интеллектуальных полемик ХХ века вокруг отречения от традиции, идеологом которой ты только недавно был. Ныне всех трех героев статьи уже нет среди живых. Какую традицию интеллектуального самоопределения они оставили нам?

Тридцать три года назад два старых друга и единомышленника, английский историк Э.П. Томпсон и польский философ Лешек Колаковский, провели вместе уикенд в чудном доме XVIII века в Центральной Англии. Они познакомились еще в 1956 году, когда в результате драматических событий — разоблачения Хрущевым культа личности Сталина, вторжения советских войск в Венгрию, массовых антисоветских протестов в Польше — оба они приобрели известность как «диссиденты», критически настроенные по отношению к Советскому Союзу и коммунистическим партиям Восточной и Западной Европы.

В последующие годы и Томпсон, и Колаковский создавали большую часть политической литературы, вдохновлявшей т.н. «старых новых левых», это аморфное, но яркое движение интеллектуалов и молодежи, направленное на искания «третьего пути» (эта фраза тогда еще не была столь скомпрометирована), отличного от сталинского коммунизма и западного капитализма и империализма. Томпсон и Колаковский буквально проглатывали работы друг друга, а когда Колаковский в 1968 году приехал в Англию, встретились лицом к лицу. В 1973 году, когда Эдвард и Дороти Томпсон принимали Колаковского в своем доме на холмах в графстве Вустер, стало очевидным одно: все общее, связывавшее их в 1956 году, утрачено.

После распада движения «старых новых левых» и выхода на сцену «новых новых левых», в большей степени ориентированных, с одной стороны, на студенческую политику и национальную освободительную борьбу в странах третьего мира, а с другой — на континентальных теоретиков марксизма вроде Сартра и Альтюссера, Томпсон практически отходит от активной политической деятельности. Вопреки разочарованиям, Томпсон остается убежденным социалистом, определившим себя как «марксиста», а равно и поддерживает в начале 1970-х гг. рабочее движение против правительства консерваторов Эдварда Хита.

Колаковский, напротив, отказывается считать себя социалистом (кроме как в самом что ни на есть широком смысле) и предпринимает серию ехидных нападок и на западных, и на восточных левых в изданиях правого толка, вроде журнала Encounter, основанного ЦРУ.

Дороти Томпсон вспоминает, что во время указанной встречи в 1973 г. стало очевидно, что пути этих старых товарищей по политическому лагерю расходятся окончательно.

Э.П. Томпсон был не из тех, кто старается избегать аргументированной дискуссии, и в конце 1973 года его «Открытое письмо Лешеку Колаковскому» появляется в Socialist Register — ежегодном журнале, издаваемом его соратниками по «старым новым левым», Джоном Савиллом и Ральфом Милибэндом. Послание Томпсона, занимающее 99 страниц, изобилует цитатами из Вордсворта и Одена, а также из Маркса и Аласдера Макинтайра. Это необычайно эмоциональное выступление о том, как его давний друг отвернулся от марксизма и социализма. Колаковский в тот период настроен крайне пессимистично в отношении будущего марксизма и возможностей радикальных общественных преобразований; Томпсон же настаивает на том, что «марксистская традиция» не сводится к преступному режиму Сталина и его наследников.

Номер «Социалистического журнала» за 1974 год начинается прохладным и весьма сжатым ответом Колаковского на эту многословную филиппику Томпсона.

Савилл и Милибэнд окрестили «драматическим документом» текст «Мои правильные взгляды на все». И впрямь, этот текст мало способствует установлению взаимопонимания с Томпсоном:

«Ты не прекращаешь верить, что коммунизм — отличная затея, которую испортила, мягко говоря, неудачная реализация. Я полагал, что уже объяснил, почему вот уже многие годы уверен, что никакие попытки улучшить, исправить или очистить коммунистическую идею не приведут ни к чему хорошему. Увы, эта идея себя исчерпала. Я убежден в этом, Эдвард. Этого покойника не удастся привести в чувство».

Томпсон не ответил на «Мои правильные взгляды на все» в письменной форме, но в конце 1974 года старые товарищи в который раз схлестнулись в споре на семинаре в Оксфорде, где Колаковский числится профессором. В 1978 году Томпсон включает «Открытое письмо» в сборник «Бедность теории и другие произведения», но при переиздании 1996 года этот текст был втихомолку исключен из сборника. Колаковский, со своей стороны, никогда не стремился включить «Мои правильные взгляды на все» в какой-то из сборников своих работ.

Из тьмы на свет

Теперь, после многолетнего забвения, спор между Томпсоном и Колаковским снова опубликован и заслуживает хоть некоторого внимания. Издательство «Сент-Августин Пресс» озаглавило новейший сборник работ Колаковского, посвященных коммунизму, религиозности и «множеству малоприятных дилемм, с которыми столкнулась наша цивилизация», так же, как и тот самый ответ Колаковского Томпсону, — «Мои правильные взгляды на все». Издательство также предприняло крайне неудачную попытку напомнить читателям контекст, в котором возникал этот текст, включив в сборник пару страниц из «Открытого письма» Томпсона.

В статье для очередного номера New York Review of Books Тони Джадт вытащил на свет Божий препирательство Колаковского и Томпсона и пытался увязать его с более широкой дискуссией о природе и о будущем марксистской теории и политики левых. Несколько позже и издательство «Нортон» выпустило переиздание книги Колаковского «Основные направления марксизма» (Main Currents of Marxism) — затянутое повествование об истории развития марксизма, написанное в довольно-таки агрессивном тоне, которое Джадт, вместе со сборником «Мои правильные взгляды на все», рекомендовал тогда своим читателям. Джадт был убежден, что «Основные направления марксизма» — это «самая важная книга о марксизме за последние 50 лет» и что «вряд ли кто-то сможет превзойти ее автора». Вслед за Колаковским, он определяет марксизм как сочетание «романтических иллюзий» и «бескомпромиссности исторического детерминизма», приправляемой псевдохристианской апокалиптичностью. А столь гремучая смесь имеет тенденцию нарушать душевное равновесие интеллектуалов!

Джадт придает огромное значение факту, что Колаковский получал образование и интеллектуально формировался в Польше, испытывая репрессии со стороны политического и интеллектуального истеблишмента (в период с 1956 по 1966 гг.). Исследователь убежден, что непосредственность опыта Колаковского, его столкновение с реальными результатами опасной теории Маркса, позволяли ему лучше определять недостатки теории, чем западным интеллектуалам, занявшим вполне привилегированное и безопасное положение. Непосредственность столкновения Колаковского с «реально существующим социализмом» действительно оказывала известное воздействие на его понимание марксизма, но не такое, как полагает Джадт.

Несмотря на смену политических пристрастий, Колаковский так никогда и не избавился от той манеры мышления, которой обучался у доктринеров-сталинистов в первые «морозные» десять лет Холодной войны. Когда ему было немногим более 20-ти лет, Колаковский сделал себе имя тем, что сделался в Коммунистической партии ведущим критиком католицизма, традиционного недруга польских левых.

В критике католицизма, предпринимаемой в молодости Колаковским, прослеживался классический интеллектуальный метод сталинизма. Эссе за эссе Колаковский писал так: он выделял «основное» в сложнейшем комплексе идей и, таким образом, сводил его к нескольким непродуманным формулировкам; связывал их с теми или иными дискредитированными политическими убеждениями; затем придавал им теологический характер, для того чтобы предотвращать в будущем попытки их пересмотра или реабилитации. Под видом «упражнений» в истории мысли молодой сталинист вел грубейшую политическую полемику.

Те же самые приемы можно обнаружить в «Моих правильных взглядах на все» и в «Основных направлениях марксизма». Маркс создал тысячи страниц, используя разнообразные жанры, от политической журналистики до поэзии, истории, «чистой» экономики. Эти объемные произведения полны противоречий и изменений, это летопись политического и интеллектуального поиска, а не набор директив. И, тем не менее, Колаковскому удается свести работу всей жизни Маркса к нескольким банальнейшим формулировкам:

«Мысль о том, что всю теорию коммунизма можно выразить одной фразой — “отмена частной собственности”, — впервые высказал не Сталин… Все дело в том, что Маркс действительно был убежден, что человеческое общество не может быть “освобождено” без достижения единства. И не существует никакого известного средства достижения единства, кроме деспотизма…»

Показательный пример несостоятельности метода Колаковского — его мнение о том, что Маркс утверждает о вероятности будущей социалистической революции и о том, где именно она произойдет. Ссылаясь на достаточно незначительное количество текстов, Колаковский утверждает, что Маркс не сомневается: социалистическая революция произойдет в «продвинутых» странах Запада, и она практически неизбежна. Колаковский не уделяет внимание ни тому, что Маркс пересмотрел после краха Парижской коммуны в 1871 году перспективы свершения социалистической революции на Западе, ни тому, что Маркс все больше интересовался в последние десять лет своей жизни Россией и другими «развивающимися» странами. Вероятно, Колаковский игнорирует факты, поскольку они не согласовываются с его утверждениями о том, что предсказания Маркса не сбываются, и о том, что автор «Капитала» так и не смог предсказать большевистскую революцию. (Как-никак, утверждение Колаковского о том, что Маркс не смог предсказать Октябрьскую революцию, выглядит странным на фоне того, что он пытается сделать Маркса ответственным и за вырождение этой самой революции, и за мародерство Сталина…)

Гораздо хуже, чем неадекватное обращение с произведениями Маркса, — то, что Колаковский неверно понимает сам его метод. Колаковский считает Маркса чем-то средним между второразрядным буржуазным социальным философом и пророком «с безумными глазами». Диалектический метод Колаковский рассматривает или как риторическую манерность, или как свидетельство склонности к будоражащим псевдогегельянским рассуждениям о «судьбе». Поскольку Колаковский задается целью объявить произведения Маркса несбывшимися догматическими пророчествами и подвергнуть их осмеянию, ему не удается понять, как именно диалектический метод оживляет все творчество Маркса, как благодаря ему понятия обретают нюансы, помещаются в контекст, и в то же время оставлены открытыми для дальнейшей доработки. У Маркса не оставалось времени на то, чтобы использовать статичные категории буржуазной экономики, равно как и на догматизм, обычно присущий прорицателям. Все понятия Маркса, даже такие фундаментальные, как «пролетариат» или «капитал», являются диалектическими абстракциями, срезами бесконечно сложной и постоянно изменяющейся реальности. Колаковский же настаивает, что следует законсервировать понятия, используемые Марксом и его последователями, и рассматривать их как строгие определения аналитической философии или количественной социологии.

Джадт не замечает слабость такого понимания Маркса и марксизма. В самом деле, он повторяет некоторые особенно сомнительные аргументы Колаковского, например о том, что «ни Маркс, ни его последователи не ожидали и не предвидели» социалистическую революцию за пределами Западной Европы, или описывает Ленина, самого отъявленного волюнтариста из марксистов, как твердолобого фаталиста, который настаивал на том, что победа большевизма «неотвратима».

Как появилось «Открытое письмо»

После восхвалений в адрес Колаковского, Джадт в буквальном смысле слова набрасывается на Э.П. Томпсона и подвергает критике его «Открытое письмо». По словам Джадта, текст написан в «снисходительной и лицемерной» манере и демонстрирует худшие качества автора как «самодовольного приверженца Малой Англии»:

«В самом напыщенном и демагогическом тоне, поглядывая на почтенную прогрессивную публику, Томпсон указывает на изгнанника Колаковского, виня его в отступничестве… И как он «посмел» (Томпсон, вещающий из своего уютного гнездышка в Центральной Англии, находясь в полной безопасности) предать нас, использовать опыт жизни в коммунистической Польше для того, чтобы помешать нам восхищаться нашими общими марксистскими идеалами?»

Джадт считает, что ответ Колаковского Томпсону — «самое удачно выполненное интеллектуальное опровержение за всю историю политической аргументации». Каждый, кто дочитает его до конца, уже никогда «не будет воспринимать Томпсона всерьез». Джадт изображает Томпсона как «ленивого» человека, «не запятнанного опытом жизни в реальном мире», заинтересовавшегося марксизмом только потому, что это «позволило ему изучить всю историю и всю экономику, не изучив ничего конкретно», и «одним махом решить все проблемы человечества». А между тем Томпсон — это автор книги «Формирование рабочего класса в Англии», ветеран битвы под Монте-Кассино и лидер международного волонтерского рабочего движения, которое соорудило железную дорогу через всю Боснию в тяжелой послевоенной обстановке. По словам Джадта, Томпсон даже не был заинтересован в диалоге с Колаковским; он стремился восстановить репутацию Советского Союза и его сторонников в большей мере, чем оспорить принципиальную позицию польского критика «новых левых».

Небольшой рассказ о том, как создавалось «Открытое письмо Лешеку Колаковскому», может продемонстрировать, насколько Джадт несправедлив к Томпсону и его тексту. Джон Савилл и Ральф Милибэнд очень хотели, чтобы Э.П. Томпсон написал хоть что-то для Socialist Register в 1973 году. Томпсон содействовал запуску журнала десятью годами ранее, в 1964-м, а его очерк «Своеобразие англичан» (Peculiarities of the English) так и остался самым знаменитым текстом, опубликованным в этом журнале. В начале 1972 года, в ответ на предложение редакторов, Томпсон объявил, что хотел бы написать статью о второй волне феминизма. Однако к концу мая он значительно охладел к этой идее:

«Я должен отозвать свое предложение по поводу статьи о феминизме второй волны: у меня нет ни времени, ни особенного желания писать об этом. У меня уже достаточно врагов среди левых, и я не хотел бы навлечь на себя гнев всех дам мира, при том что некоторым из них я уже дал повод держать на меня обиду».

В другом месте этого же письма Томпсон предвосхищает центральный аргумент «Открытого письма»:

«Кроме того, я давно намереваюсь написать о марксизме как об интеллектуальной традиции… текст, в котором будут разделены марксизм как философская система и марксизм как интеллектуальная традиция. Проблема только в том, что такое представление о марксизме находится в противофазе с современными новыми марксистскими течениями…»

Утверждение Томпсона о том, что его представление о марксизме «находится в противофазе», свидетельствует, что он уже отдаляется от так называемых «новых новых левых» и враждует со многими из их интеллектуальных героев. В пространном тексте «Где мы сейчас» (Where Are We Now), предназначенном для внутреннего использования и написанном во время вражды между «старыми» и «новыми новыми левыми», вышедшем в New Left Review в 1963 году, Томпсон подверг критике «континентальный марксизм» в лице Жана-Поля Сартра за «модные пристрастия к концепции третьего мира» (fashionable Third Worldism). В «Открытом письме Лешеку Колаковскому» Томпсон возобновил эту критику, дополняя и расширяя ее, поскольку он уже знал об осуждении Колаковским «поколения 1968 года». В одном из наиболее запоминающихся пассажей «Открытого письма» Томпсон говорит о своем разрыве (и он вовсе не безболезненно это воспринимает!) с новым поколением марксистов, настроенных на волну мыслителей, вроде Сартра и Альтюссера:

«Я не могу летать. Ты расправляешь крылья и взмываешь в небеса, где парят, подобно величественным орлам, Кьеркегор, Гуссерль, Хайдеггер, Ясперс и Сартр, а я не могу оторваться от земли, как какой-нибудь последний представитель вырождающегося вида в ожидании того момента, когда мой род исчезнет с лица земли. Я вытягиваю шею и бессильно размахиваю крыльями. Вокруг меня — мои оперившиеся младшие братья, они тоже стремятся взлететь, несмотря на произошедшие с ними необратимые перемены. Вот они подрастают и с порывом ветра улетают в Париж, в Рим, в Калифорнию».

Несколько позже, в 1972 году, Томпсон решает написать критическую статью о Томе Нейрне, который был ключевой фигурой «новых новых левых» еще до того, как он сделал Колаковского главной своей темой. В начале 1973 года Томпсон совершенно сбит с толку известием о том, что его старый друг готовит конференцию под названием «Пересмотр социалистической идеи» (The Socialist Idea: a Reappraisal), которую планируется провести в апреле в Университете Ридинг. В письме к Савиллу, написанном в марте этого же года, Томпсон характеризует «Школу современных европейских исследований» Университета Ридинг, проводившую совместно с издательством «Вайденфельд и Николсон» эту конференцию, как «сборище ужасающих людей». Роберт Сесиль, возглавляющий школу, назван им «натовским профессором» (NATO professor).

Томпсон работает над текстом «Открытого письма» с рвением и основательностью, которых и следует ожидать от автора «Формирования рабочего класса в Англии». «Вчера я обследовал библиотеку Бирмингемского университета в поисках работ Колаковского», — возбужденно докладывает он Савиллу 15 марта 1973 года. «Открытое письмо» выходит таким длинным, поскольку Томпсон тщательно исследует размышления Колаковского и аккуратно формулирует собственные идеи. Уже не в первый раз усердие Томпсона чуть не сводит с ума его редакторов.

В мае 1973-го Джон Савилл жалуется своему приятелю, историку марксизма Виктору Кьернану:

«Участь издателя хуже любой другой… Ты лучше поймешь меня, если я скажу тебе, что Эдвард Томпсон пишет открытое письмо Лешеку Колаковскому и он написал только начало из 20 000 слов… Ты поймешь, где начинаются наши проблемы».

Когда Томпсон в середине 1973 года прислал, наконец, вариант «Открытого письма» Савиллу и Милибэнду, его враждебность по отношению к «новым новым левым» переполнила чашу терпения издателей. И Савилл, и Милибэнд рекомендовали Томпсону смягчить критику в отношении «новых новых левых» и особенно в отношении круга Перри Андерсона и Тома Нейрна в New Left Review. Милибэнд, кроме того, высказал предположение, что Томпсон преувеличивает степень своего удаления от британских левых и по этому поводу полон жалости к себе. Томпсон тут же среагировал, прислав в ответ письмо на восьми страницах, где приводил массу аргументов в защиту собственного текста. Он особенно старался сделать предельно ясной связь между критикой Колаковского и критикой «новых новых левых»:

«Я не могу спорить с Колаковским, не определив свою собственную позицию. Но для того чтобы определить свою позицию, я должен размежеваться с “новыми новыми левыми”» (New Left Review).

Его концепция марксизма-как-традиции была задумана как способ подвергнуть критике сталинизм и воззрения «новых новых левых», не подвергая сомнению аргументацию марксизма как такового. Томпсон считал, что доводы Колаковского согласуются с представлением о марксизме как о «доктрине» или «методе», но что они не вписываются в представление о марксизме-как-традиции:

«Выбирая термин “традиция”, я раздумывал о его значении, установившемся в английской литературной критике. Ты как философ, должно быть, предпочитаешь термин “школа”. Но, на мой взгляд, легче помыслить множество спорящих между собой голосов внутри традиции…»

Таким образом, «Открытое письмо» Томпсона — это попытка разделить собственные взгляды, марксизм «новых новых левых» (который Томпсон считал несовершенным), сталинизм, отвергнутый в 1956 году, и антимарксизм Колаковского и «натовских профессоров», встречавшихся в Университете Ридинг в апреле 1973 года.

Критика, с которой Томпсон обрушился на «новых новых левых» и модных европейских марксистов, таких как Альтюссер и Сартр, не прибавила ему доброжелателей среди британских левых. Спустя четверть века, в статье для History Workshop Journal, Джонатан Ри вспоминал о том, какой была реакция на «Открытое письмо» его друзей и коллег:

«Они считали социалистический гуманизм устаревшим, а Е.П. Томпсона — застрявшим в прошлом, помешанным индивидуалистом. Если сформулировать все корректно, то можно сказать, что “Открытое письмо Лешеку Колаковскому” навевало на них скуку».

Даже некоторые старые единомышленники отдалились от него из-за «Открытого письма». В 1976 году сомнения Ральфа Милибэнда относительно этого текста усилились. В письме к Савиллу он писал, что Томпсон был слишком мягок по отношению к Колаковскому и слишком суров к «новым новым левым»:

«Письмо Томпсона Колаковскому в действительности было направлено против левых… нам нужно было это ясно понять… если дойдет до того, что надо будет сделать выбор между Эдвардом и группой Перри Андерсона, я знаю, кого бы я выбираю…»

Объяснительные схемы или риторические приемы?

Все очевиднее, что Тони Джадт извращает смысл томпсоновского «Открытого письма Лешеку Колаковскому». Невозможно трактовать «Открытое письмо» как текст в защиту сталинизма или как продукт «крайностей» политики левых в конце 60-х. Это абсурд, как и то, что Томпсон был ленивым и замкнутым интеллектуалом, которого заботит только то, произведет ли он впечатление на обожающую его аудиторию новых левых. «Открытое письмо» пишется старым марксистом, давним критиком сталинизма, который озабочен тем, как дистанцироваться от современных ему британских левых и современных ему марксистских течений, а также антимарксизма, который Колаковский принял в 1973 году, — возможно, он обеспокоен всем этим чересчур сильно. Джадт высказывался в издании, у которого очень широкая аудитория, однако ему не удалось дать своим читателям верное представление об основных аргументах, выдвинутых Томпсоном против Колаковского, не говоря уже о том, чтобы адекватно представить все обстоятельства, сопутствующие дискуссии польского философа и английского историка.

Джадт тогда — человек занятой, он выдает статьи для New York Review of Books только когда не занят выполнением своих обязанностей в Нью-Йоркском университете. Снисходительный читатель должен предположить, что у Джадта просто не хватило времени на то, чтобы прочитать (или перечитать) «Открытое письмо» перед тем, как представлять о нем статью. Но у Колаковского, когда он писал «Мои правильные взгляды на все», подобного оправдания и быть не могло. Колаковский был хорошо знаком с работами Томпсона, по крайней мере, лет десять, и даже видел «Открытое письмо» до его публикации. Несмотря на эти преимущества, Колаковскому тоже не удается понять аргументацию Томпсона. Как и Джадт, он обходит вниманием кропотливую работу Томпсона по созданию оригинальной и тонкой концепции марксизма и разражается серией нападок на сталинизм и это жалкое подобие «новых левых». В примечании к сборнику «Бедность теории и другие эссе» Томпсон справедливо жалуется на то, что настоящей дискуссии так и не вышло.

Ответ на вопрос, почему Джадт и Колаковский не смогли продуктивно работать с текстом Томпсона, крайне прост. У обоих было слишком упрощенное представление о марксизме, чтобы приспосабливаться к нюансам томпсоновской мысли или мысли других теоретиков марксизма. Какими бы недостатками та ни обладала, томпсоновская плюралистическая, антиэссенциалистская концепция марксизма-как-традиции никак не могла явиться образцом «бескомпромиссного исторического детерминизма» или «романтических иллюзий».

Колаковский и Джадт подменили ее муляжом, чтобы не разрушать свое собственное догматическое понимание марксизма.

В последней части сочинения Джадта особенно проявлена бедность его понимания теории Маркса. Джадт опасается, что в XXI веке, в мире «упреждающих» войн и дикого неолиберализма, замаскированного под «глобализацию», «моральные призывы представителей некоторых подновленных версий марксизма будут все более распространены». Говоря о новой модной книге о Марксе, написанной Жаком Аттали, Джадт недовольно замечал, что, «поскольку никому, похоже, не удалось предложить ничего более убедительного», «обновленная вера в марксизм» стала «общей идеей международных протестных движений». Для Джадта подобный марксизм XXI века — всего лишь переложение убеждений, осуждаемых Колаковским: учитывая «мечты» о революционных преобразованиях, все это ничуть не лучше, чем неоконсерватизм, что одобряет Вашингтон. А ответ Колаковского Томпсону и его изложение истории марксизма может быть «полезным чтением» для либералов, которые хотят вскрыть очередной марксистский нарыв!

Я же полагаю, что редукционистские и догматические взгляды Колаковского на марксизм обладают еще меньшей объяснительной силой сегодня, чем тридцать три года назад. После того как распался Советский Союз и приходили в упадок партии стран соцлагеря, силы, которые называли себя марксистскими, становились все более разобщенными и многообразными. Джадт ссылался на то, что марксизм крайне популярен в Латинской Америке благодаря росту социальной напряженности в данном регионе. Однако никак нельзя утверждать, что даже в странах с наиболее «левым» режимом господствует какая-то определенная разновидность марксизма. В Венесуэле и Боливии самая популярная левая идеология при ближайшем рассмотрении оказывается синкретичной: в ней элементы «геваризма» и троцкизма смешаны с некоторыми «национально-буржуазными» идеями и — по крайней мере, в Боливии — традиционными местными верованиями. Было бы верхом идеализма утверждать, что «боливарианский социализм», который поддерживал Движение Пятой республики Уго Чавеса, являлся эпифеноменом «Что делать?» или «Капитала».

Какими бы недостатками ни обладала томпсоновская концепция марксизма-как-традиции, она, похоже, способна лучше объяснить многообразие «реально существующего» в начале XXI века социализма, чем карикатурные версии марксизма Джадта или Колаковского.

Возможно, некоторых читателей Джадта больше привлекали риторические приемы, нежели объяснительные схемы. «Марксизм» в интерпретации Джадта и Колаковского, с его грубо и фанатично обосновываемыми положениями, пророчит неизбежный переход к насилию и тирании и вполне способен поместиться в одном ряду с такими предвозвестниками империализма XXI века, как «исламофашизм» и «луддизм эпохи глобализации». Сочинения Колаковского могут пригодиться разве что для «войны идей», объявленной некогда Джорджем Бушем противникам «свободного мира», за который Колаковский так активно ломал пики в книге «Мои правильные взгляды на все».

Источник: Reading The Maps