Деколонизация западной истории: политическое рождение французской исторической антропологии

1. «Мы» и «они» исторической антропологии

Почему французская историческая антропология называется anthropologie historique? Причина не так уж очевидна. Нам хорошо известно, что историческая антропология существовала еще до того, как термин anthropologie historique был введен во французской историографии. Мы знаем также, что некоторые историки занимались исторической антропологией, почему-то не называя ее так; и что этот термин имел у них другую судьбу, чем у англосаксонских историков. Более того, законно спросить, до какой степени взаимодействие истории и антропологии не было поверхностным? Каким бы ни был ответ, антропологические притязания, действительные или воображаемые, проявившиеся в этот специфический момент, значимы сами по себе. Как замечает уже в 1978 г. Андре Бюргьер в статье “anthropologie historique” в журнале La Nouvelle histoire, «Термин anthropologie historique соответствует скорее специфике момента, чем какому-то разделу исторического исследования. Речь просто о заимствовании из антропологии новых методов и новых проблем, как это случилось в пятидесятые годы с экономической историей и социальной историей». В последнем абзаце своей статьи Бюргьер пишет:

«Мы принадлежим духу своего времени. Наблюдая движение истории, мы забываем, что сами становимся ее частью. Существует догадка об исторической науке, как имеется и история догадок. Поскольку история не является чрезмерно теоретизированной наукой, так как по природе годится к анализу изменений, то она более чем любая другая социальная наука подвержена изменениям. Если антропология в наши дни оказывает огромное воздействие на историков в европейских обществах, если они готовы атаковать любую линейную концепцию исторического развития, — то это именно потому, что мы находимся в состоянии равновесия и даже регресса, что прежде ассоциировалось с состоянием обществ при старом режиме, противопоставляемым понятию прогресса; но также и потому, что понятие прогресса и мистика развития поставлены под вопрос тем самым обществом, ради которого мы и задаем вопросы о прошедшем. Антропология для историка поэтому — заболевание временное. Оно сопровождает наши стремления прощупать отрасли потенциальных перемен, провести ревизию инструментария, понять механизмы истории и убедиться в их множественности».

Как мы увидим, третье поколение последователей школы «Анналов» вполне понимало на момент антропологического поворота специфичность своего исторического контекста — перемену «способа писать историю» как неотъемлемую часть масштабных исторических перемен.

2. Почему был избран термин «антропология?»

Термин Anthropologie historique появился где-то в середине 1960-х годов. По признанию Жана-Клода Шмитта, примерно в 1965 г. «под влиянием структурной антропологии заявило о себе изучение исторической этнологии, начинателями которого стали, прежде всего, Жак Ле Гофф и Эммануэль Ле Руа Ладюри». Ле Гофф сыграл решающую роль в обозначении притязаний anthropologie historique. Для Ле Гоффа антропология была не просто одной из дисциплин, способных внести свой вклад в «новое историческое знание», (la nouvelle histoire); но сама была новым историческим знанием. Антропология стала маркером новизны данного нового исторического знания в сравнении с тем, что делали прежние поколения школы «Анналов». Как писал сам Ле Гофф в 1978 г.: «Экономическая или социальная история, в той форме, в какой практиковала их школа “Анналов” на первом этапе своего существования, уже не может считаться передовым фронтом новой исторической науки; и антропология — которая не так много значила при начале школы “Анналов”, в отличие от экономики, социологии и географии — сделалась наиболее желанным собеседником». Обращение Ле Гоффа в сторону антропологии произошло не сразу, как показывают названия его семинаров в Высшей школе социальных наук. Семинар 1965 г. был озаглавлен: «История и социология средневекового Запада». Семинар 1973—1974 гг. был назван уже «Культурная антропология средневекового Запада» (Anthropologie culturelle de l’Occident médiéval). «Решающий поворот», как замечает Шмитт, случился в 1974—1975 гг., когда все исследования Ле Гоффа, а не только один этот семинар, были сориентированы на это новое название: Ле Гофф уже не занимался «историей и социологией средневекового Запада», но «исторической антропологией средневекового Запада».

В 1975 г. Ле Гофф основал Группу изучения исторической антропологии средневекового Запада (Groupe d’Anthropologie historique de l’Occident médiéval, GAHOM), которой он руководил до 1992 г. Anthropologie historique получила свидетельство о рождении. Как отмечает Шмитт, новое название «только подтвердило фактическую ситуацию». Но почему Ле Гофф использует термин антропология, а не этнология или этноистория?

Клод Леви-Стросс считал этнографию, этнологию и антропологию «ступенями» восхождения к обобщениям: этнограф работает в поле, этнолог уже задумывается об общих принципах какого-то из обществ, а антрополог осуществляет синтез данных различных культур в сравнительной перспективе [1]. Такая иерархическая модель превращает антропологию в наивысший уровень анализа. Но думается, что этот аспект мало что значит для Ле Гоффа при его выборе термина “anthropologie historique”. Как отмечает сам Ле Гофф в 1977 г.:

«Я следую за теми учеными и исследователями, для которых термин этнология слишком тесно связан с европейским колониальным опытом и колониальной эпохой, и поэтому предпочел бы термин антропология, приложимый ко всем людям и ко всем культурам. Следовательно, я буду намеренно говорить об anthropologie historique, а не об этнической истории. Хотя не могу не заметить, что некоторых историков прельстило бы название этнология, в котором слишком слышна идея отличия «исследователя от исследуемых им». В то же время, этнологи сейчас уже сориентированы на единую концепцию всех человеческих обществ, и вообще на то понимание человека, которое историческая наука и прошлого, и настоящего не принимает к рассмотрению. Таково схождение позиций, одновременно захватывающее и тревожащее. Если историк, коего прельщает anthropologie historique, то есть история, отличная от истории правящего белого класса, и более глубокая и доскональная, чем история событий, придет через занятия антропологией к написанию универсальной и неизменной истории, я бы посоветовал ему обнулить ставки».

Для Ле Гоффа этнология «слишком тесно связана» с колониализмом, с культурной и этнической дифференциацией, с эссенциалистской, косной концепцией человечества. Думается, что для бывшего приверженца Единой Социалистической Партии (Parti Socialiste Unifié, PSU) практиковать anthropologie historique означало участвовать, в меру сил, в попытках деколонизации, «писать другую историю, чем история правящего белого класса».

Таким образом, anthropologie historique — своеобразная контр-история, в духе Фуко.

Жан-Клод Шмитт, который посещал семинар Ле Гоффа с ноября 1968 г., писал в журнале La Nouvelle histoire (Новая история) (1978) в начале собственной статьи «История маргиналов» (“L’histoire des marginaux”):

«В наши дни написание истории затронуто “коперниканской революцией”. Она стала заметна в последние пятнадцать лет, хотя происходить она начала гораздо раньше. Нельзя сказать, что традиционная перспектива отвергнута (délestée), но она точно оказалась недостаточной, ограниченной как раз свойством любой перспективы: если ставить себя в центр, то невозможно охватить взглядом все общество, равно как и невозможно написать историю общества иначе, чем воспроизводя «дискурсы единомыслия» обладающих властью. Понимание происходит из различия. Для понимания требуется, чтобы схлестнулись разные точки зрения: чтобы предмет раскрылся для нас — чтобы мы могли в него проникать или заглядывать внутрь — нужно охватить взглядом все множество поверхностей, слишком заслоняющих друг друга».

Для Шмитта эволюция социальных наук была своеобразной научной революцией в смысле Куна: старая парадигма умерла, да здравствует новая парадигма! История уже пишется не с позиций центра, но взглядом из маргинальных областей. Геоцентризм отброшен, отброшен и этноцентризм. Конечно, нельзя сказать, что историография стала опираться на успехи естественных наук; но мы можем говорить о том, что она разделяет одни и те же аффекты с постэйнштейновской физикой и современной математикой. Точно так же и когда антропология стремится избежать проклятия «этноцентризма», так это только постольку, поскольку социальные науки прошли через свой собственный опыт «деколонизации», каким-то образом связанный с освободительным движением в Третьем мире.

Как деколонизация расторгала связи между метрополией и колониями, так и Новая История разорвала прежние отношения между высокой культурой и популярной культурой, между элитами и народом [2]. Аналогия между научной революцией в физике (как коперниканской, так и эйнштейновской) и Новой Историей (la Nouvelle histoire) находит полное соответствие в аналогии между политической деколонизацией стран Третьего мира и внутренней интеллектуальной «деколонизацией» социальных наук. […] Такая отсылка к деколонизации может показаться необычной, но она была несомненной для поколения, выросшего в тени Второй Мировой Войны — встречавшего подростками Алжирскую войну (1954–1962), студентами — события мая 1968 г. и дипломниками — последние годы Вьетнамской войны (завершившейся в 1975 г.). Рождение выражения “anthropologie historique” должно рассматриваться в широком контексте — в контексте борьбы наций за освобождение, но также в контексте требований поколения 1968 г., мечтавшего о социальном равенстве, отринувшего социальную иерархию, выступавшего против империализма и в защиту интересов третьего мира (tiers—mondistes) — вот их политическая идентичность. Если для Пьера Бурдьё социология стала «боевым искусством» (sport de combat, спортивным единоборством), то для Ле Гоффа и Шмитта создание исторической антропологии стало политическим действием, предметом интеллектуальной борьбы.

Создавать anthropologie historique Запада — означало выступить против националистической версии истории, столь любезной крайне правым. С появлением anthropologie historique интеллектуальное усилие оказалось направлено на внешний Западу мир, на дикаря, на колонизированные народы, на тех, у кого нет истории; тогда как традиционное поле этнологии оказалось обращенным на внутренние дела Запада.

3. Исторический поворот в антропологии

Если историография открывала для себя антропологию все 1960-е и 1970-е гг., то антропология обратилась к истории раньше, хотя тоже не сразу. Если говорить о французском ареале, то Клод Леви-Стросс исследовал отношение между двумя этими дисциплинами в статье 1949 г. «История и этнология» (“histoire et ethnologie”), которая потом сделалась предисловием к его «Структурной антропологии» (Anthropologie structurale, 1958). В этой статье, написанной в годы эмиграции в США (1940—1948), благодаря плодотворному общению с Францем Боасом (1858—1942) и его собственному желанию уйти от эволюционизма и диффузионизма, антропология дается как пример занятия, чуткого к историческому характеру и к неповторимым особенностям каждой из культур. «Американская историческая антропология» (American historical anthropology) настаивает на сочетании полевой работы и работы в архивах. Если мы обращаемся к антропологии в Британии, то в качестве отправной точки можно брать конференцию 1961 г. под руководством Э. Эванса-Притчарда «Антропология и история», которая и дает возможность оксфордскому историку Киту Томасу все чаще использовать слово «антропология»: так, это слово употреблено им в журнале Past and Present в том же году. По всей вероятности, термин anthropologie historique, как и сам термин «антропология» — англо-саксонский по происхождению (позднее усвоенный во Франции). Но в англо-саксонском мире термин «историческая антропология» употребляется по преимуществу антропологами, прежде всего занимающимися постколониальными исследованиями. В шестидесятые и семидесятые годы историки и антропологи уже способны разглядеть историю у тех, кто был «лишен истории», кто считался «доисторическим» или «внеисторическим». Мы можем отметить два конвергентных процесса: европейская история оказывается «антропологизированной», а этнология и антропология народов «без истории» была историзирована. Бывшая колония заявляла о правах на историю, а бывшая метрополия — на антропологию. Так выявилось две разных исторических антропологии — принадлежащая историкам и принадлежащая антропологам. Как отмечает Карло Гинзбург, это сближение антропологии и истории было вызвано в тот период двумя кризисами: «С одной стороны, настал конец структурированному и самоочевидному пониманию истории, с другой стороны, антропологи все более сознавали, что так называемые первобытные культуры сами являются продуктом истории. Оба кризиса сопряжены с концом мировой колониальной системы и крушением связанного с этим однолинейного понимания истории».

Итак, французская anthropologie historique вписана в гуманистическую программу нового, постколониального типа, которую Клод Леви-Стросс и объясняет в своей речи на вступление в должность заведующего кафедрой социальной антропологии в Коллеж де Франс (1960):

«Та эпоха, которую мы называем Ренессансом, отмечена рождением колониализма и антропологии. Эти два принципа с самого рождения находятся во вражде, и четыре столетия никак не могут наладить равноправный (equivocal) диалог. Если бы не было колониализма, то и подъем антропологии не был бы таким запоздалым. Но тогда бы антропология не смогла бы объять все человечество (что и является нынешней ее задачей!) в каждом из необычных случаев, которые она изучает. Наша наука достигла зрелости тогда, когда западный человек начал понимать, что он никогда не поймет себя, если будет продолжать обходиться хотя бы с одной расой или одним народом на земле как «просто» с предметом изучения. Только тогда антропология смогла утвердить себя как начинание, обновляющее Ренессанс и оправдывающее его тем, что расширяет гуманизм до масштабов всего человечества».

Итак, если для Леви-Стросса антропология — искупление колониального прошлого старой антропологии (этнологии), то для Ле Гоффа, который создает histoire anthropologique — то же самое искупление прошлого, но происходящее в историографии. Итак, и для Леви-Стросса, и для Ле Гоффа заниматься антропологией — значит, деколонизировать социальные науки.

Примечания

↑1. Как писал К. Леви-Стросс в «Структурной антропологии»: «Всюду, где мы встречаемся с терминами социальной или культурной антропологии, они оказываются связанными со вторым и последним этапом синтеза, основывающегося на выводах, полученных в этнографии и этнологии. В англосаксонских странах антропология ставит перед собой цель познать человека вообще, охватывая этот вопрос во всей его исторической и географической полноте. Она стремится к познаниям, применимым ко всей совокупности эпох эволюции человека, скажем от гоминид до современных рас. Она тяготеет к положительным или отрицательным обобщениям, справедливым для всех человеческих обществ — большого современного города до самого маленького меланезийского племени» (пер. Вяч. Вс. Иванова).

↑2. Карло Гинзбург писал в 1976 г.: «Только введя понятие “примитивной культуры”, удалось постулировать наличие хоть какой-то культуры у тех, кого не так давно свысока именовали “плебсом цивилизованных народов”. К угрызениям совести, испытываемым классовым гегемоном, прибавились угрызения совести колониализма». Гинзбург К. Сыр и черви. / пер. с итал. М.Л. Андреева, М.Н. Архангельской. М.: Росспэн, 2000. С. 32.

Источник: Revues.org