Европа равных

Клаус Неллен — ведущий сотрудник Института гуманитарных наук (Вена), редактор журнала “Transit-Europäische Revue”, один из основателей «Еврозайна».

— В каких новых направлениях развивался «Еврозайн» за время своего существования?

— В середине 1990-х годов мы создавали «Еврозайн» как сеть европейских журналов о культуре. И не ожидали, что он будет расти столь быстро и работать почти безупречно! Сегодня в него входит более 80 журналов-партнеров и примерно столько же ассоциированных журналов и институтов из почти всех европейских стран. Вам, должно быть, известно, что «Еврозайн» — это также сетевой журнал, публикующий лучшие статьи журналов-партнеров, дополняя их полными переводами на основные европейские языки. Аудитория «Еврозайна» колеблется от 100 до 200 тыс. уникальных посетителей в неделю. Большая часть его статей выстраивается вокруг самых что ни на есть насущных вопросов, вызывающих острейшие споры. Так «Еврозайн» и работает по сей день. Но более того, «Еврозайн» предлагает своим читателям еще и ежемесячный обзор новых номеров журналов-партнеров и организует разнообразные публичные мероприятия, самым заметным из которых является «Ежегодная встреча редакторов журналов». В прошлом году мы встречались в Гамбурге, в этом — уже в Осло.

— «Еврозайн» — европейское периодическое издание нового типа. Менялась ли по мере его развития редакторская концепция? И насколько?

— Редакторская концепция следует начальной идее «Еврозайна». Признаемся, весьма простой. Способствовать созданию «европейской публичной сферы» не только для государств-членов ЕС, но также и для всей старой и новой Европы. А она появляется после окончания холодной войны — Европа, включившая в себя свой Восток, прежде отделяемый железным занавесом. Именно поэтому для «Еврозайна» крайне важно находить партнеров из таких стран, как Россия, Украина или Белоруссия.

Множество языков — одно из преимуществ Европы, но оно же и препятствие для международной дискуссии. Размещая статьи в переводах, «Еврозайн» пытается связать, сделать более доступными те интеллектуальные жизненные области, которые раньше находились в изоляции.

— Какова целевая аудитория «Еврозайна»? Стоит ли считать «Еврозайн» ресурсом продвижения условного «нового» европейского «публичного интеллектуала»?

— «Еврозайн» обращается к широчайшей международной аудитории, заинтересованной в вопросах современной политики, общества и культуры. Я уже подходил к той теме, что «Еврозайн» пытается помочь созданию европейской публичной сферы. Только в подобном международном пространстве и может возникнуть такая фигура, как «публичный интеллектуал».

Позволю себе упомянуть лишь нескольких интеллектуалов младшего поколения, включившихся в принципиально международную дискуссию: это Ян-Вернер Мюллер, недавно начавший обсуждение вопроса о «защите демократии» в ЕС; Тимоти Снайдер, оказавший существенное влияние на пересмотр новейшей европейской истории; Иван Крастев, чутко диагностирующий актуальные «недуги» демократии. Все трое регулярно пишут для «Еврозайна».

— Насколько преуспела Европа в переосмыслении проблем т.н. «исторического наследства»? Пытается ли «Еврозайн» примирить конфликтующие понимания — различные версии европейской исторической памяти?

— После 1989 года по всей Европе предпринималось множество попыток разобраться со своим прошлым, особенно с наследием ХХ века. Но нельзя говорить, что это были попытки «Европы», потому что таковая — вовсе не единый гомогенный деятель, но сама она пронизывается напряженностью, противоречиями, разрывами, особенно как только мы заводим речь об исторических нарративах.

«Историческая память» европейцев и в наши дни не преодолела разделения между европейским Западом и Востоком. 1945 год стал годом начавшегося франко-германского примирения, в конце концов выливающегося в проект ЕС. Послевоенные десятилетия стали историей успеха. В Восточной Европе же 1945 год означал нечто абсолютно иное: переход от одной оккупации к другой, от нацистского правления к советскому, захватившему чуть не два поколения, — и для большинства людей это не было однозначно положительным опытом. Чтобы преодолеть это несоответствие, европейцам надо бы заново написать свои истории. Нам действительно необходим нарратив, который объемлет Восток и Запад Европы…

Задача «Еврозайна», думаю, — способствовать собственно постановке подобной задачи, предоставляя поле для споров, в котором существующие чаще конфликтные нарративы станут видимыми, прежде чем их можно будет обсуждать. Мы занимаемся этим с 2005 года, можете посмотреть раздел «Европейские истории».

— Кого в нынешней Европе можно счесть «диссидентом»? В ХХ веке появилось немало диссидентов, позднее ставших политиками. Возможно ли ныне противоположное движение — в своем роде тренд XXI века: европейские политики, ставшие диссидентами?

— Время классических диссидентов прошло, они есть разве что в Белоруссии. Если же понимать «диссидентство» в более широком смысле, это вовсе не специфически европейский феномен, такое диссидентство встретишь везде. Некоторые называют людей вроде Ассанжа или Сноудена теперешними диссидентами. А если уж говорить о России, то вы лучше меня знаете, кто диссидент. Можно вспоминать и о новых движениях, вроде «Рассерженных» или «Окупай», по всему миру борющихся против растущего неравенства.

Но если вести речь о европейских политиках, то, как правило, завершая свою политическую карьеру, они хотят очутиться в бизнесе…

— Поменялось ли в Европе представление о духовных и интеллектуальных авторитетах?

— Вопрос звучит несколько старомодно в эпоху Интернета, когда существуют тысячи крупных и мелких сообществ, и в каждом из них свои авторитеты. Если в Европе есть подлинные гуру, мы должны их всячески беречь. Деррида, Дарендорф, Гавел умерли, и кто придет на смену Хабермасу?

— Но могут ли современные европейские политики стать интеллектуальными вождями Европы?

— Упаси Боже. Думаю, это неверно — ждать от политиков, что они выполнят функцию интеллектуалов или сыграют какую-то еще роль. Все это было в прошлом, и всегда с разрушительными последствиями: вспомним Чаушеску, Ким Ир Сена или Пол Пота.

— Существуют ли в Европе некие «двойные стандарты» и как к этому относиться?

— Да. Например, все говорят о правах человека, но отрицают распространение этих прав на некоторые группы, например беженцев из развивающихся стран или цыган.

— Насколько меняется в Европе мнение о России и ее политике?

— Конечно, присутствует некоторое разочарование. В 1990-е годы многие европейцы грезили, что Россия, несмотря на все свои особенности, превратится в демократическое, либеральное общество. Помните же «Тотал балалайка шоу», представленное финской рок-группой «Ленинградские ковбои» и хором Красной армии в Хельсинки 12 июня 1993 года, когда они пели «Счастливы вместе»? Но это было утопическое событие! В наши дни мы получаем неприятные сигналы из России, когда, например, гомофобия поощряется законом.

Но обобщения меня ставят в тупик: что мы называем «Россией»? Конечно, нельзя сводить Россию к нынешнему правительству. Россия — это вовсе не только Кремль. В России есть замечательные интеллектуалы, писатели, ученые-гуманитарии, на редкость живые сообщества, инициативы, проекты. Поэтому есть на что надеяться. В действительности «Еврозайн» своими скромными средствами и пытался сделать российскую интеллектуальную жизнь более видимой и поддерживать живой ее связь с Западом в проекте «Россия в глобальном диалоге».

— Россия воспринимается сейчас как идеологический оппонент, а была ли она когда-то идеологическим партнером?

— Запад был в идеологической конфронтации не с Россией, а с СССР. Когда СССР прекратил свое существование, в 1990-е годы было много надежд, как я упомянул, что Россия вступит в «клуб» современных либеральных обществ, что в этом смысле она станет частью Европы. Но, увы, мы наблюдаем идеологическую кампанию противоположного толка: попытки закрыть российское общество, изолировать его с целью защиты от западных ценностей и образа жизни. Это сразу напоминает о той опеке, под которой находились граждане Советского Союза. Неужели россияне не повзрослели, чтобы сами решать, что им нужно?

— Но есть ли и в современной Европе страх, взволнованность, раздражение?

— Если говорить о нынешней Европе, то да. Текущий кризис угрожает всему проекту ЕС, растущее неравенство разрушает социальное сотрудничество, особенно в южных странах-членах ЕС. Вот и Венгрия совершает откат к авторитарному, нелиберальному обществу. Но я уверен, что европейцы (позволю себе говорить так в общем) успешно защитят ЕС от таких угроз.

— Можем ли мы сказать, что мировой кризис — катализатор интеллектуальных успехов Европы?

— Позвольте и мне спросить: после распада СССР Россия постоянно находится в кризисе. К каким интеллектуальным достижениям это привело? Любой кризис ставит под вопрос то, что казалось само собой разумеющимся, и требует развивать новые идеи. Однако мир находится в кризисе со времен Адама и Евы, не так ли?

— Разумеется, но существует и феномен нововведений. Привыкло ли население Европы к бурным политическим и экономическим новациям последних десятилетий?

— Европейского населения не существует: есть крупные различия между странами ЕС и внутри каждой страны, и они растут. Расширение ЕС на восток и введение евро стали наиболее важными сдвигами последних десятилетий, и до недавнего времени все это шло благополучно. Но сегодня только каждый третий из граждан ЕС имеет положительный образ ЕС и только половина из них думают о будущем ЕС оптимистично.

— Растут ли факторы непредсказуемости развития мира, Европы?

— Таких факторов немало, и я бы поостерегся с любыми предсказаниями. В следующем году исполняется 100 лет с начала Первой мировой войны, после эпохи мира и безопасности, преуспеяния и прогресса. Никто не мог и вообразить тогда ужасов мировой войны. «Никогда Европа не была столь сильной, столь богатой, столь прекрасной, никогда она так убежденно не верила в еще более превосходное будущее», — как писал Стефан Цвейг о предвоенной поре.

— Как бы вы видели в этой связи будущих лидеров Европы?

— Нынешние лидеры страдают от катастрофической нехватки доверия, и только единицы из них имеют подлинную харизму. Но нет большого смысла в том, чтобы перечислять, какими доблестями должны обладать политики, если мы не знаем, как пестовать их добродетели. Возможно, проблема в том, что в наши дни лучшие кандидаты на лидерство остерегаются заниматься политикой. Демократия должна еще пережить глубочайшую метаморфозу, и тогда появится новый тип лидерства.

— Европейского или мирового? Какие политические нормы и интеллектуальные традиции явились подлинной константой европейской ойкумены?

— После Второй мировой войны на Западе сложился европейский консенсус вокруг ценностей свободы, демократии, верховенства закона и прав человека. Названные ценности — плоды столетий борьбы. Сегодня опасность кроется в том, что они воспринимаются как должное, тогда как на самом деле они всегда под угрозой и их всегда надо защищать.

— Соперничество каких стран и блоков может угрожать всему европейскому континенту? Каковы факторы мира Европы?

— Несмотря на всю напряженность, я не вижу рисков конфликта между странами ЕС. В чьих интересах был бы конфликт между ЕС и его восточными соседями? Тем не менее, существует источник серьезных конфликтов внутри наших обществ, так как неравенство стремительно растет, истребляя социальное согласие.

— И последнее уточнение. Изменилась ли интеллектуальная атмосфера в европейских университетах и в академических кругах, в науке за прошедшие 30–40 лет? Насколько это благотворно для будущего?

— Это очень общий вопрос. Он заслуживает отдельного обсуждения.

Беседовали Ирина Чечель и Александр Марков