От «дома бытия» к городу бытия

Хайдеггер, Мартин. Основные понятия метафизики: мир – конечность – одиночество / Пер. с нем. В.В. Бибихина, А.В. Ахутина, А.П. Шурбелева. – СПб.: Владимир даль, 2013. – 592 с. – Тир. не указан.

«Основные понятия метафизики» — та книга, в которой Хайдеггер начал выяснять отношения не только с Платоном, Декартом и Гуссерлем, но и с той широкой участью мысли, которая получила название «философия Просвещения». По Хайдеггеру, философия хранит на себе отсвет любви и в Новое время, но не как силу познания и силу созидания, а как форму речи. Любовь как речь обращена не к отдельному слушателю, а ко всему городу и миру, и Хайдеггер тоже стремится обращаться к городу любителей философии. Старая метафизика хотела, чтобы логос управлял всеми жизненными событиями и наказывал тех, кто не нашел свою речь. А новая метафизика, о которой говорит Хайдеггер, никого не наказывает, а только требует, чтобы любая речь из сообщения смысла стала транспортным сообщением. Старая философия, считает Хайдеггер, слишком много внимания уделяла тому, как что выглядит, но мало внимания тому, как что транспортируется. Переход от одного суждения к другому осуществлялся не на транспорте речи, а лишь с помощью отражений: казалось, что если мы видим здание мысли, то мы его уже обжили. Хайдеггер не может мириться с таким нелепым подходом, за которым стоит поспешная технократическая утопия, желание превратить весь мир в оборудованный дом. Он, напротив, вслед за Новалисом настаивает на ностальгии, на «желании быть дома» как на основополагающем принципе философии.

Как только философия стала утверждать «негативность», небытие как существование бытия, так же точно появился дикарь, который и есть «место» этой негативности. Дикарь всегда идет над пропастью небытия, и его спасает только постоянное резонерство бытия, способность бытия быть разумным. Хайдеггер впервые увидел в этом дикаре не просто место негативности, но катастрофу самой этой негативности. Дикарь вовсе не раб, который лишен речи, но первичный человек, каждое высказывание которого катастрофично, оно раздавливает памятную всем нам бабочку Брэдбери. Только для Хайдеггера это не бабочка, а «скудомирное», скудное миром животное, которое и есть гений этого мира. Животное — это вовсе не существо, повинующееся инстинктам, а существо, которое запросто обращается с временем своего существования. Когда человек охотится, он принюхивается к бытию и тем самым тоскует по бытию. Когда охотится животное, оно просто ловит себя в ловушку собственной ловкости. Поэтому животное скудомирно: оно не может воспользоваться миром, потому что всякий раз вынуждено разбираться с собой. Если мы вернемся к образу города, то животным началом города будет снабжение города водой или светом, то есть жизнью, животным существованием: и это размеренное снабжение и есть та ловкость города, которая делает город не миром, а только обстоятельством существования мира. Тогда как «мирообразующий» человек выступает как герой, он — площадь города бытия, площадь как соразмерная городу часть, которая при этом диктует расположение всего в городе. Парадокс любой площади в том, что она вписана в городскую инфраструктуру, но при этом говорит, как именно этот город будет подчинять себе существование всего мира.

Хайдеггер расположен прочитывать историю европейского гуманизма медленным чтением, приводя в порядок не только логику этого гуманизма, не только употребления Логоса, но и его сначала незаметные синтаксические возможности. Синтаксис, состав мира, состав мысли — это не сцепление одного с другим, а пристраивание одного к другому. Как дом может быть пристроен к другому дому, как животное может пристроиться к человеку, а человек — пристроиться к историческому времени, так же точно и бытие всякий раз пристраивает к себе свое отличие от себя. Мы не просто сталкиваемся с миром, вещами и состояниями под разными масками, как считалось до Хайдеггера, или с разным настроением, как говорит Хайдеггер, пока говорит о логике, а не о синтаксисе. Логика для Хайдеггера — это настрой на понимание, а не добыча понимания, это настроение, которое делает Логос частью нашей судьбы. А здесь бытие различает себя вовсе не в том, что разделяется на состояния, а в том, что каждый «дом бытия» (язык) становится для него целым состоянием. Это не только естественный язык, но и язык культуры, язык меланхолии и одиночества. Каждый дом в таком городе может стать залогом, определяющим существование и благополучие всего города. Различение бытием себя показывает его как товар лицом, но при этом данное лицо и есть настоящая судьба метафизики. Метафизика перестает быть инструментом оценки мыслей, простым выделением среди мыслей «самых важных», и становится лицом самих мыслей. Тогда эти мысли обрели не только права гражданства, но и полноту прав на нахождение в мире. Они не только отстаивают себя как граждане, но и «мирятся», и устанавливают мир.