Перекрестки власти: Мишель Фуко и пограничная стена между США и Мексикой

Введение

В нашей статье мы опираемся на труды Мишеля Фуко при анализе констелляции политических стратегий и власти в зоне пограничной стены между США и Мексикой. Все эти стратегии при этом невероятно разнообразны и часто напрямую противоположны друг другу. Поэтому мы доказываем, что, если мы хотим разобраться в кажущихся множественными и противоречивыми политических стратегиях, которые были пущены в ход при строительстве стены между США и Мексикой, нам необходимо разобраться в сосуществовании и переплетении по крайней мере трех особых типов действенной власти: суверенное исключение нелегальной жизни, дисциплинарное удержание под стражей надзираемой жизни и биополитическая циркуляция мигрантской жизни. Я убежден, что труды Фуко вручают нам важные методологические и концептуальные инструменты, помогающие нам прояснить весьма сложные отношения в применении власти на границе между США и Мексикой. При этом в статье содержится оригинальный вклад в две важных области исследования: специалисты по Фуко могут расширить свои знания благодаря изучению перекрестков власти в зоне укрепленной границы между США и Мексикой, чем ранее никто не занимался, а для специалистов по границам такой фуколдианский подход — сродни уникальному политическому анализу, выходящему за рамки простой критики суверенитетов и переходящему в изучение одновременно сосуществующих стратегий власти.

Официальным поводом решения Департамента внутренней безопасности строить стену, стоимость которой оценивается в 49 миллиардов долларов, стало требование «остановить» нежелательную миграцию из Мексики в США. Но, хотя собственные данные правительства США не доказали никакого значительного уменьшения незаконной миграции после возведения стены, в тех же правительственных докладах была отмечена масса побочных явлений, которые мы вправе назвать более успешными:

1) гибель мигрантов: «с 1995 года [год, когда вступило в действие соглашение НАФТА и началась операция “Страж”] число смертельных случаев при пересечении границ возрастало, и к 2005 году удвоилось»; 2) содержание под стражей: «в заключении находится 32 000 иммигрантов, из них по 18 690 не может быть выдвинуто ни малейших обвинений в совершении преступления. Более 400 человек провели в заключении без предъявления обвинений не меньше года»; и 3) избыточные траты: «несмотря на 2,6 миллиардов долларов инвестиций, не удалось создать серьезных изменений в инфраструктуре».

Если мы хотим понять конкретные стратегические условия продолжающегося существования пограничной стены между США и Мексикой, мы обязаны мыслить с осторожностью и реагировать не только на «ошибки» и репрессивные техники пограничной стены, идя от презумпции, что власть должна для своего функционирования быть последовательной или логичной. Верно прямо противоположное: власть функционирует прежде всего благодаря разрывам, конфликтам и неустойчивости. Поэтому мы предложим анализ другого типа. Там, где обычная абстрактная критика отмечает так называемые «побочные» или «отрицательные» последствия, доказывающие «неудачи» при строительстве стены, я, наоборот, доказываю, что эти «ошибки» возникают именно там, где стена функционирует наиболее удачно. Другими словами, фуколдианская позиция состоит в том, что не существует намеренности и ненамеренности «последствий», но все последствия — «последствия» власти. Поэтому важнейший вопрос здесь, какие виды власти здесь в работе и как именно они функционируют. Поэтому с опорой на Фуко мы покажем, что существует по крайней мере три различных, но сосуществующих и сплетенных политических распределения власти на деле — в случае границы между США и Мексикой, — которые и помогают понять стратегическую уместность этой стены, а не ее «противоречия», «репрессии» и «ошибки».

Власть и метод

Методологически политическая типология Фуко внушила нам целых две новых аналитических стратегии. Прежде всего, она позволила нам исследовать более широкий спектр политических феноменов, чем те, которые традиционно определяются как «политические»: граждане, государство, политическое представительство, свобода и т.д. Те три типа власти, которые выделяет Фуко (суверенная власть, дисциплинарная власть, биополитическая власть) не ограничиваются категориальным содержанием какого-то одного типа, вроде расы, класса, пола, пространства, машин, деревьев, животных, людей и т.д. Введенные Фуко понятия позволяют нам сосредоточиться на тех стратегиях и техниках власти, которые идут поперек всех этих содержательных категорий. Методология такого типа с трудом вписывается в готовые рубрики частных дисциплин или локальных исследований. Я вижу в этом одно из преимуществ методологии Фуко: предложенная им типология власти позволяет применить нашу теорию практически к любым предметам современной политики. Понимание Мишелем Фуко суверенной, дисциплинарной и биополитической власти значимо в двух отношениях: оно позволяет включить в область политического исследования те феномены, которые образцово считаются неполитическими, такие как воздух, вода, растения, животные, и одновременно тем самым расширить пределы экологии, статистики, экономики, социологии, права и т.д., так как во всех этих областях заявляют о себе общие стратегии власти. Так как все эти феномены находятся под властью и испытывают власть на себе, их можно все вместе анализировать этим методом.

Другая не менее важная заслуга политической типологии Фуко, что оказалось особенно полезным для анализа ситуации с приграничной стеной между США и Мексикой, — возможность осмыслить отношения между разномастными наборами политических стратегий, которые при ином рассмотрении вроде бы противоречат друг другу: почему стена была сооружена, чтобы покончить с нелегальной иммиграцией, но при этом нелегальная иммиграция вовсю продолжается? Кроме того, хотя об этом все знают, выделяются деньги на дальнейшее строительство стены, при поддержке политиков? Является ли эта приграничная стена манифестацией суверенной власти как власти включения/исключения, как считают последователи Агамбена? Но если это так, то почему столько усилий направлено на мобилизацию труда мигрантов, легального и нелегального? Кроме того, если мы уже миновали эру суверенитета и вступили в эру биовласти, то почему перед нами столь яркая «новейшая» жизнь суверенной власти в приграничных зонах, и почему на этой территории столь широка сеть дисциплинарных институтов? Если мы будем считать, что Фуко говорит просто, что эра суверенной власти началась в XVII веке, что она сменилась эрой дисциплинарной власти в XVIII веке, тогда как в XIX и XX веках вступала в свои права эра биовласти, то как мы объясним, что все три стратегии власти унаследованы в наше время в приграничной зоне между США и Мексикой? Хотя Фуко иногда и злоупотребляет в своей типологии термином «эпоха», в первой лекции из цикла «Безопасность, территория, население», он ясно говорит, что нет никакой серии последовательно сменяющих друг друга элементов, так что появление нового заставляет исчезнуть старый. Нет правовой эпохи, дисциплинарной эпохи, эпохи безопасности. Механизмы безопасности не заменяют дисциплинарные механизмы, будто бы сменяющие правовые легальные механизмы. В действительности пред нами последовательность многосоставных конструкций [d’édifices complex], в которых и сами техники меняются и совершенствуются, и в любом случае становятся более сложными, но в которых над всеми изменениями господствует характерная черта — система корреляции между юридически легальными механизмами, дисциплинарными механизмами и механизмами безопасности.

Но при этом я считаю преувеличением мнение Стивена Кольера, что в данном пассаже, произнесенном Фуко в 1977 году, обозначился «радикальный разрыв» с его прежним «тотализующим» взглядом на власть Нового времени, с мышлением «эпохами», что мы видим в его книгах начиная с «Истории безумия в эпоху классицизма» (1961) и до «Надзирать и наказывать» (1975). Также и Колин Купмэн слишком прямолинейно усваивает фуколдианский язык «эпох»: «эпоха классицизма», «эпоха современности» и т.д., не внося необходимых нюансов.

Поэтому есть все основания говорить, что каждый из этих типов власти может «в полной мере характеризовать» эпоху, не абсолютизируя те формы власти, которые существуют в тот период. В любую эпоху мы видим мешанину политических стратегий, предстающих в разных дисциплинах в разных сочетаниях — в науке, искусстве, политике и т.д. Часто политическая стратегия определенного стиля берет верх и оказывается сильнее прочих (например, в XVIII веке на первый план выходит дисциплинарная стратегия). Следовательно, наиболее удачным и важным будет анализировать целую констелляцию стратегий, проявившихся в разной степени и в каждом конкретном случае. Точная диагностика любой политической ситуации требует разбирать все три типа власти одновременно, учитывая и то, насколько сильно каждая проявилась, как они взаимодействовали, накладывались друг на друга и противостояли друг другу.

Исходя из рассмотрения у Фуко «смешанной» природы власти и сосуществования разных «искусств управления», исследователи часто добивались исключительных результатов в области психологии, изучения продвинутых форм либеральной управленческой ментальности, страхования и менеджмента рисков, а также экологических «распорядков».

Исследования управленческой ментальности оказались очень важны, потому что именно в них была проанализирована суверенная, дисциплинарная и биополитическая экономия власти, что и предложил изучать Фуко.

В нашей статье мы придерживаемся этого методологического подхода в той мере, в какой он применим в политическом анализе, исходящем из теории власти как сосуществования, взаимного влияния и конфликта. Но также мы впервые пытаемся распространить этот метод на «политику охраны границ» — в частности, на приграничную стену между США и Мексикой, в таком аспекте никогда не исследованную. Эта типология позволит нам понять положительные отношения между в высшей степени различными наборами политических стратегий, которые без этого кажутся противоречивыми и несоотносимыми. Такая методология — вовсе не простое приложение универсальных понятий к эмпирическим феноменам. Я отказываюсь объявлять в духе Агамбена универсальное понятие биовласти «ключом к историко-политической судьбе Запада», но иду вслед за Фуко, начиная с анализа смешения конкретных стратегий в частной ситуации, раскрывающей либо не раскрывающей функционирование отдельных понятий. В некоторых случаях биовласть вовсе не проявляется или проявляется крайне слабо. Такие понятия, как суверенитет, дисциплина и биовласть, по Фуко, функциональны только как часть более общей археологической и генеалогической методологии, которая всегда начинаема с эмпирических наблюдений. Тогда как у Агамбена понятия предполагают считаться чем-то основополагающим — как раз против этого Фуко и предостерегал в своем курсе лекций 1979 года. Весьма взвешенную критику такой внеисторической универсализации фуколдианских понятий предлагает Купман, хотя ему и не удается найти третью методологическую возможность: между внеисторическим употреблением фуколдианских понятий и исторической генеалогией самого их появления, чтобы получался и анализ политических стратегий современности, настоящего. Именно такой анализ я и собираюсь предпринять.

Можно предположить, что проблема с Агамбеном не в том, что он употребляет «универсалистские» и «внеисторические понятия», но в том, что он редукционист: он объявил, что все отношения власти могут быть поняты через единое понятие суверенности, что само в себе подразумевает и содержит биовласть. В этом есть и здравое зерно, но следует проводить ключевое методологическое различение. Агамбен в начало своего метода помещает универсальное понятие (т.н. «судьбу Запада»), а далее находит место его конкретным историческим выражениям. Тогда как Фуко всегда начинает с данных опыта и на них выстраивает общие трансисторические стратегии как дающие нам понятия дисциплины, биовласти и другие. Хотя различие между внеисторическим и трансисторическим весьма тонко (уходить от истории вниз или, напротив, возвыситься над историей), я уверен, что оно исключительно важно. Поэтому мы не будем говорить вначале о якобы универсальной применимости фуколдианских понятий или о богатой генеалогии современной пограничной политики в веке девятнадцатом, — но предложим в дальнейшем описание совокупности конкретных стратегий применения властных полномочий, собственно, и создающей нынешнюю ситуацию на укрепленной границе между США и Мексикой. Это совершенно отличный подход: тут требуется анализ только относительно неизменного уровня или слоя недавно устоявшейся власти, как она есть в настоящее время, — а не совершенно неизменного уровня исторического знания, каким оно было в веке девятнадцатом и как оно описано в «Истории безумия». Моя цель поэтому — всмотреться в констелляцию «поведения, борьбы, конфликта, решений и тактик» близ пограничной стены и дать предложение, как собирался и сам Фуко в своих аналитических исследованиях, тактики «условного повелительного наклонения» [impératif conditionnel], иначе говоря, тактики борьбы с названными явлениями.

Пересечение границы

Суверенная власть

В этой части статьи мы исследуем упомянутую констелляцию и придем к выводу, что очевидно сосуществование по меньшей мере трех различных типов политической стратегии, приводимых в действие на границе между США и Мексикой. Первая группа политических стратегий отмечена рядом общих черт, которые я и собираюсь рассмотреть: приостановкой действия права, исключением по принципу «или-или», особым управлением территорией и физическим наказанием «вторгающихся» мигрантов. Общие черты этих стратегий и являются теми чертами, что Фуко упоминает при определении понятия суверенной власти. Поэтому сначала выясним, в какой мере первый набор стратегий применяется на границе между США и Мексикой.

Акт о безопасной границе (Secure Fence Act) 2006 года обязал Департамент внутренней безопасности «поддерживать оперативный контроль над всеми приграничными территориями и морскими рубежами США… включая использование беспилотных летающих устройств, наземных сенсоров, спутников, покрытия радарами и камер, равно как и усовершенствований физической инфраструктуры с целью предотвратить незаконное прибытие чужаков в США». То был не просто правовой дискурс, это было стратегическое достижение Акта: Департамент преуспел в выполнении всех выдвинутых требований, за исключением «предотвращения незаконного прибытия чужаков». Политические стратегии Департамента требовали буквального понимания слов: «совершать любые действия, которые Секретарь сочтет необходимыми и надлежащими… для предотвращения всех незаконных прибытий чужаков в США» (выделено мной. — Т.Н.). Для строительства стены секретарь Департамента счел возможным употребить безграничные полномочия, предоставляемые этим актом и позволяющие нарушить более 30 экологических постановлений, включая Акт о видах, находящихся под угрозой уничтожения, Национальный акт политики в области окружающей среды, Акт о чистоте воды, Акт о чистоте воздуха и Акт о сохранении национальных исторических памятников.

Но несмотря на такое беспрецедентное движение «поперек» законодательства, по докладу «Правительственной службы учета» стену удалось пересечь 3363 нелегальным иммигрантам, и поэтому служба не может с уверенностью сказать, что это заграждение способствует сдерживанию нелегальной иммиграции. Но тогда каков стратегический смысл стены? Прежде всего, оказывается, что возведение стены привело к резкому росту смертельных случаев при пересечении границ. Чем больше стен строится по границе, тем чаще мигранты, как люди, так и животные, вынуждены переходить границу в самых что ни на есть дичайших местах, где не отыщешь ни пищи, ни воды. Риск гибели человека, пересекающего границу, вырос, по данным 2009 года, в сравнении с данными 2004 года в полтора раза и более чем в 17 раз в сравнении с данными 1998 года. Начиная с 2004 года в пустыне Южной Аризоны было найдено 1086 тел мигрантов. Стена блокировала коридоры миграции, уничтожила множество деревьев, заблокировала течение многих ручьев, наполнила водой пересохшие русла и вызвала загрязнение окружающей среды и недопустимый уровень шума вследствие того, что мигранты и пограничные патрули день и ночь перемещаются по прежде нетронутой местности. По данным мексиканского правительственного доклада, в приграничной зоне оказалось в опасности более 4000 видов растений и строительство стены поставило под угрозу существование 85 видов растений и животных [1].

Во всех этих правительственных стратегиях мы отмечаем характерные свойства, которые Фуко приписывает суверенной власти. «Суверенность, — говорит Фуко, — создает территориальный договор и гарантирует границам выполнение ими основной функции». Суверенная власть поэтому «осуществляется в границах [limites] территории». Так как суверен, в том числе, и создает закон и порядок, охрана границ и охрана территории восполняется парадоксально беззаконным законом: создание закона само по себе не может быть по определению законным актом (и это закладывает основание для легализации будущих приостановок действия учрежденного закона). Акт о безопасной границе поэтому есть современная реартикуляция того, что мексиканское правительство осторожно определяет как по существу «средневековую политическую стратегию».

Чтобы созидать закон и территорию, суверен должен действовать над ними и вне них так, чтобы «никакой даже самый дальний угол этой области не оказался вне общей сети распоряжений и законов суверена». Такая приостановка действия закона во имя безопасности и охраны национальной территории также позволяет создать «бинарное разделение», по слову Фуко, между теми, кто находится внутри нее, и теми, кто оказался вовне. В нашем случае граница между США и Мексикой — бинарное разделение между «местными» (native-born) растениями, животными, людьми и чужеродными вторгающимися мигрантами.

Тотализующий язык Акта впечатляет своей параноидальностью: «чтобы предотвратить любые незаконные пересечения границы, путем применения любых необходимых средств». Принудительная сила суверенного права в таком случае выражает непосредственное и прямое насилие, которым и отмечена суверенная власть.

Как говорит Фуко в книге «Надзирать и наказывать», «наказание есть церемониал суверенитета; оно употребляет ритуальные маркеры мести, применяя их к телу осужденного [le corps du condamné]; оно развернуло перед глазами зрителей эффект террора во всей его интенсивности, так как террор всегда прерывен, нерегулярен, всегда нарушает собственные законы власти, это всегда физическое присутствие суверена и его власти». Экология суверенной власти есть запруживание пересохших русел, прокладка каналов, распыление гербицидов по всем необитаемым приграничным областям — а значит, всплывшие тела утонувших мигрантов и тысячи неопознанных скелетов пустыни. Гибель более 5 тысяч мигрантов и потенциальное исчезновение последних оцелотов, американских ягуаров и мексиканских серых волков по всей планете — все это «тела под пытками», на которых прямо обозначена и зримо распознается истина государства как территории. Суверенная власть над границами создает и охраняет территорию и каждый ее рубеж, обозначая истину своей непреложности на казнимых телах мигрантов, на казнимом теле самой земли.

Такой анализ суверенной власти может показаться общеизвестным, но далее я попытаюсь пойти дальше и добавить к рассмотрению две другие формы власти, редко анализируемые в связке с суверенной властью. В частности, «критическая» философия границы редко выходит за грань исследования понятия суверенности и часто определяет ее в духе Агамбена, как синоним биовласти. Даже фуколдианцы, коль скоро берутся рассуждать о госграницах, все еще не могут отсмотреть, как именно сосуществуют стратегии суверенитета, дисциплинарности и биополитики в практическом производстве политики охраны границ. Поэтому далее я пытаюсь распространить «критический» анализ пограничной политики за пределы параметров суверенитета и рассмотреть две другие только что поименованные стратегии.

Дисциплинарная власть

Вторая группа обозначенных нами политических стратегий отмечена некоторыми общими чертами: удержание, надзор и воспитательный контроль (training) над самой жизнью мигрантов. Эти общие свойства совпадают с теми, исходя из которых Фуко определяет свое понятие дисциплинарной власти. Итак, обратимся к следующему набору приводимых в действие стратегий.

Стена на границе — не просто физический барьер на смертельно опасной для мигрантов территории, хотя и это тоже присутствует. Стена — это часть целой серии технологий поведения внутри системы «стена — тюрьма — принудительные работы», которая и должна создать послушное, гибкое, постоянно находящееся под надзором и постоянно криминализуемое тело. Несмотря на то что пребывание на территории США без разрешения — это административное преступление, а не уголовное, мигранты помещаются под надзор, под арест, их судят и держат в заключении месяцами, а то и годами, «как будто» они преступники — и тем самым они оказываются криминализованными фактически. Мигранты, которые не имеют законного разрешения на пребывание, не преступники, но они «делаются» таковыми в результате дисциплинарных стратегий. В этом — одно из различий между суверенными стратегиями и стратегиями дисциплинарными. Все многочисленные попытки мигрантов перебраться через эту стену — это тоже часть дисциплинарного воспитания. Процент удачливых нелегальных мигрантов, пересекших границу со второй или третьей попытки, достигает 95%, по подсчетам исследователя иммиграции Уэйна Корнелиуса. Поэтому стена существует в основном затем, что она — жизненная часть производства модели мигранта: терпеливого, податливого, бессловесного, способного переносить любые тяготы и подвергнуть себя любым опасностям. Как говорил Джордж Буш-младший, «семейные ценности существуют и за Рио Гранде. Латиносы щедро дарят нашей стране веру в Бога, крепкую этику труда, солидарности и ответственности… Иммиграция — это не тревожная проблема, напротив, это признак успеха нашей нации». Итак, иммиграция — не проблема дисциплинарных стратегий, но это возможность применить их все. Это возможность воспитывать нацию, состоящую из податливых и послушных тел.

Эта железобетонная стена, бесконечные кольца колючей проволоки, погранзаставы, пограничные патрули, ряды прожекторов, освещающих ночью многие и многие километры, эти камеры и сенсоры для круглосуточного, постоянного наблюдения — отражение технического оснащения тюрем и центров содержания мигрантов, что в свою очередь является отражением возрастающего контроля, надзора, тюремного содержания на рабочих местах тех рабочих-иммигрантов, что трудятся без документов. Неудивительно, что Акт, как и операция «Арест и содержание», и закон о местах работы иммигрантов были рассмотрены в Конгрессе одновременно. Перед нами — три форпоста пограничной стены: суверенитет, дисциплина и биовласть. Строительство стены дисциплинирует тела тех, кто пересек границу, и позволяет извлечь выгоду из депортации всех остальных.

Вообще, пересечение физической границы означает незаметное преобразование мигранта в преступника. Оно отмечает выход мигранта за пределы одной совокупности институтов (система бедности, насилия, нещадной эксплуатации труда и других результатов приведения в Мексике в действие НАФТА [Соглашения о зоне свободной торговли]) и попадание в сеть новых институтов (лагерей временного содержания, рейдов по предприятиям и школам, расистских настроений американского общества). Стена, тюрьма и рабочее место тем самым функционируют как часть единой серии поднадзорных мест, усиливающих криминальность одного кратковременного поступка — «незаконного въезда в страну», за который приходится расплачиваться, пройдя через лагеря, через слежку, через дисциплинирование.

Мигранты пересекают стену единожды или несколько раз. Это приводит к двум последствиям: пересечение стены «криминализируется» как материально, так и дискурсивно, но при этом возникают стойкие, способные переносить любые тяготы субъекты. Оказавшись криминализованными, мигранты становятся участниками той системы рабочих мест, в которой все их ежедневные перемещения и действия управляемы и направляемы их начальниками; но им также приходится мириться с дополнительным дисциплинарным условием институционализированной ненадежности — постоянной угрозой депортации. Угроза депортации созидает страх, податливость и психическую неуравновешенность, благодаря коей начальство и способно эффективно распоряжаться их физическим трудом. Любое мелкое нарушение трудовой дисциплины или неугодное поведение может приводить иммигранта в полицию … и в очередь на депортацию. Поэтому мигранты во множестве поступают в центры временного содержания, в тюрьмы, в депортационные учреждения. В этих зданиях все их каждодневные движения — под контролем (что они едят, что покупают, чем занимаются, когда уклоняются от обязанностей и т.д.), они поставлены под постоянный надзор, месяцы и даже годы проводятся в заключении без суда, а им частенько трудно общаться с представителями закона и даже с чиновниками по делам иммигрантов и из-за языкового барьера, и из-за тюремных условий т.н. «назначения свиданий». Вся совокупность подобных технологий производит особого рода субъектификацию.

Приграничная стена также превратила необитаемые дикие области на границе в экологические тюрьмы. Так как стены лучше всего укрепляемы в густонаселенных районах и гораздо хуже охраняются в диких районах, то мигранты, контрабандисты и прочие нарушители границ просачиваются именно в такие зоны риска. Кабеза Прьета в Южной Аризоне — это третий по величине национальный парк в США, если не считать заповедников Аляски. И сейчас он представляет собой сеть из более чем 400 миль незаконных дорог, 800 миль незаконных пеших троп, тысяч миль камер безопасности, датчиков движения, массы новых строек, складов, приграничных патрулей. Пограничные мероприятия в настоящий момент составляют до 75% всей деятельности национального парка. Биологи, ведущие исследования в пустыне ночью, всегда должны находиться в сопровождении офицеров полиции, а пограничная служба застраивает целый акр временным жильем для полицейских: там есть дороги, заправки, дома «для 10 семей», наконец, вертолетная площадка. «Все у нас, как в зоне боевых действий, — говорит один из егерей (ranger), — мы мучительно подсчитываем, что принести в жертву из природного достояния, чтобы обеспечивать безопасность границ». Парк превращенг в хорошо защищенную тюрьму, и сама экология мигрантской жизни также оказывается под прицелом надзора, задержаний, ведений протокола, подсчетов, постоянного мониторинга и наблюдений с тем, чтобы оправдать новую инфраструктуру: загрязнение, шум, круглосуточные прожекторы, камеры и непредсказуемость ночного трафика.

Во всех этих стратегиях мы увидим свойства, приписываемые Фуко дисциплинарной власти. Начиная с XIX века, говорит Фуко, «содержание под стражей наделялось дополнительной задачей исправления… это было предприятие по перековке индивидов [une entreprise de modifica-tion des individus]. Такая система наказания, — продолжает Фуко, — просто воспроизводит, в несколько концентрированном виде, все те механизмы, которые мы найдем в общественном организме». Точно так же и цель системы «стена-тюрьма-труд» — не просто устрашение и изоляция, но исправление, надзор и подготовка следующего закрытого института. Предназначение такой «дисциплины», как говорит Фуко, наложить «разделительную решетку [de quadriller littéralement]» прямо вовнутрь территории, учреждаемой сувереном, и производить тела, одновременно «податливые и пригодные… к тому, чтобы все их телесные движения производились в заранее заданном направлении».

Хотя первоначальное «движение» по направлению к стене не всякий раз напоминает о том плотном временном размеривании «телесного» перемещения, о котором упоминает, рассматривая тюрьмы XIX века, Фуко, уже «пересечение» стены недалеко от этой степени. Мигрант должен особым образом одеться, выглядеть, говорить, иногда даже демонстрировать фальшивое удостоверение личности, и только тогда он сможет стать «нормальным» и «законным». А если он пересекает стену не на пограничном контроле, а за городом, в пустыне, то здесь перед нами очень хорошо оркестрованная деятельность — ожидание долгое время в тишине среди ночи: «койоты» роют новые подкопы под стену, а пограничники их заделывают. В случае пограничной системы «стена-тюрьма-труд» дисциплинарная власть требует все лучше приспосабливаться к последующей нормализованной модели субъективности: далее тебе придется быть готовым к депортации в любое время, быть на виду перед камерами 24 часа в сутки, браться за самую тяжелую работу с тем, чтобы потом заново пересечь стену, придется претерпевать насильственное удержание и эксплуатацию, молчаливо сносить любые испытания. Все это «признаки успешной нации мигрантов», встроенной в систему «стена-тюрьма-труд».

После того как американское правительство отклонило экологические законы и распорядилось выстроить пограничную стену, в 2009 году оно вдруг опомнилось и выделило 50 миллионов долларов для «исправления, восстановления и смягчения последствий» ущерба, наносимого стеной природе. Военно-инженерные группы стали находить, отмечать, пересаживать и отслеживать различные виды жизни. Но само это присутствие армейских подразделений, пограничных патрулей и мигрантов — угроза для экологической ситуации в пустыне, для привычного поведения животных: все это нужно опять постоянно отслеживать, непрерывно приводя к новой норме. Самый очевидный ущерб, который стена нанесла поведению животных, — это ограничение передвижения, уменьшение растительной пищи и иссякание водных источников; хотя дикая природа и смогла приспособиться к людям, точнее, наименее удачливым из них, которые идут в пищу. Тем временем на местах «виртуальной ограды» животные, а часто даже дождь приводят в действие детекторы движения, что заставляет приграничные патрули мчаться несколько миль, чтобы проверить, не осуществлено ли «незаконное пересечение границы». Хотя животные не могут быть подвергнуты аресту, они перформативно криминализованы в своем ежедневном движении через границу. Этих криминализованных животных невозможно арестовать и заставить предстать перед судом, но их отлавливают, удерживают, транспортируют, перемещают, то и дело ведут под конвоем и даже пристреливают. Поэтому стратегически существует немало сходств между человеческими и животными мигрантами, если уж говорить о дисциплинарной власти. Криминализация — не только правовое определение, выносимое судьей или коллегией заседателей; она также включает в себя целый набор дисциплинарных и арестантских стратегий. Так как многие из этих стратегий также задевают животных и другие экологические единицы, то можно назвать этих животных криминализованными мигрантами [2]. Любое перемещение в пустыне отныне имеет дело с пограничной службой, с постоянным надзором, с постоянством интервенции: само тело пустыни подвергается дисциплинированию.

Биовласть

Третья группа политических стратегий, которые я рассмотрю, тоже характеризуется рядом общих черт: наилучшая циркуляция, наилучшее обеспечение, а также и наилучшая безопасность движения мигрантской жизни. Общие черты этих стратегий определяют для Фуко понятие биовласти. Проанализируем детально этот последний набор пограничных стратегий.

Приграничная стена — не просто физическая ограда, и даже не просто часть дисциплинарной последовательности; это часть большого процесса распоряжения неопределенным населением — активной стимуляции трансформаций выстроенной им среды. Задача исключения «всех незаконных пересечений границ, любыми средствами», как мы видим на примере шести лет секретарства в Департаменте Майкла Чертоффа, финансово нерешаема и физически невозможна. Биополитическая проблематика возникла из той предпосылки, что невозможно учредить тотальный контроль над миграцией и установить надзор за ней. Можно только достичь оптимальных результатов наиболее действенным из возможных способов, если вести статистический надзор над окружающей средой. Этого можно достичь с применением следующих стратегий. Правительство США обратилось к трем крупнейшим подрядчикам за помощью в укреплении границы. Хотя правительство вознамерилось попытаться остановить миграцию, это не стало структурным условием и функцией частных компаний, извлекающих из всего доход. Частные компании ищут доходности по определению; а иначе они перестали бы быть конкурентоспособными: мы все еще в капиталистической экономике.

Доходность — отнюдь не непременно психологическая «интенция» лица или группы, будь то сокровенная или объявленная; но это структурное определение «оптимального» функционирования частных компаний в капиталистической экономике. Функция частных подрядчиков — в первую очередь, производить доходность, а уже вслед за этим, на дальнем плане — не пускать никого из мигрантов в США. Покончить с миграцией — значит, разрушить весь рынок средств безопасности. Поэтому они думают не о том, как остановить миграцию, но как оптимально (иначе говоря, с наибольшей для себя выгодой) управлять «средой безопасности», «прогнав» через нее как структурный элемент непредсказуемый и неостановимый поток мигрантов.

Компания «Боинг» приобретает контракт на создание «виртуального забора» за 850 миллионов долларов, включая и невидимые барьеры, и радары, и спутниковую связь, и компьютеризованные автомобили контроля, и подземные сенсоры, и тридцатиметровые вышки с мощными (в т.ч. инфракрасными) камерами, и беспилотные самолеты. Фирма G4S/Уокенхат получает пятилетний контракт за 250 миллионов долларов на ежедневную перевозку тысяч мигрантов, включая 100 надежных охраняемых автобусов, с системами сигнализации, цифрового наблюдения, отслеживания по GPS — под надзором более 270 сотрудников Службы безопасности. Наконец, «Исправительная корпорация Америки» (Corrections Corporation of America) и группа ГЕО Инкорпорейтед, две самых крупных частных тюремных компании, получают контракты на строительство и обустройство помещений для содержания иммигрантов, что обходится государству до 200 долларов за содержание одного задержанного в день. Процветание этих компаний зависит от постоянной циркуляции тел мигрантов из одной страны в другую — поддерживает ее как циркуляцию и от одной институции к другой, всякий раз с извлечением дохода. Мигранты без документов пересекают границу? Их ловят, держат под стражей, затем перевозят в принадлежащие частным компаниям тюрьмы или центры временного содержания, затем переправляют обратно через границу, отвозят от нее подальше, а после они вновь пересекают границу. Гибель мигрантов или их постоянное содержание под стражей выгодны намного менее, чем отлаженная их циркуляция через охраняемую среду как охранную экономику, извлекающую доход из воспроизводящегося цикла «поймать-выпустить» людей, превращенных тем самым в «текучее население» [populations flottantes].

Если суверенность действует на некоторой территории, а дисциплина действует в индивиде, то биовласть, утверждает Фуко, действует в населении как в целом, с целью доводить до максимума положительные элементы в «многовалентной и трансформируемой рамке [cadre]». В случае приграничной среды мы видим ясное и активное распоряжение данной средой, данной областью жизни, всеми естественными ресурсами, реками и полями, холмами и растениями, благодаря чему и можно добиваться хоть каких-то результатов и для «мигрантов-людей», и для «мигрантов-животных». Безопасность, или биовласть, как говорит Фуко, «должна распланировать среду» как передатчик (medium), где и будет происходить тот или иной круговорот. Это более чем верно в случае, например, Фонда защиты окружающей среды, за которым стоит т.н. «Уиден Груп», предложившая ряд способов улучшения окружающей среды одновременно с укреплением границы. «Нужно расчистить побережье реки, а для того убрать густые заросли занесенного сюда солевого кедра, заменив его местными растениями, — это улучшит видимость горизонта и позволит пограничным патрулям лучше выполнить свою работу». «Нужно создать обводные каналы, с песчаными отмелями, что затруднит нелегальное пересечение границы, но будет настоящим благом для птиц и вообще дикой природы». Хотя дискурсивно цель этих преобразований окружающей среды, по мнению специалистов Фонда, — это остановить миграцию и помочь пограничным патрулям, все подобные действия могут оказывать влияние на численность мигрантов. Здесь важно то, что оптимизированное (в том числе для защиты окружающей среды) «устрашение» скрывает внутри себя и «восстановление природы». Реки, деревья, птицы оказываются политическими механизмами, направляющими и перенаправляющими тела мигрантов, благодаря чему и может быть достигнут максимум или минимум, собственно, уровня миграции. Все данные механизмы не воздействуют напрямую на тело мигранта или на тело пограничного патруля, но лишь на ту среду, в которой эти тела передвигаются. Политическая реконструкция окружающей среды «считается» с неопределенностью и неизбежностью движений мигрантов и пограничных патрулей. Она «соглашается» с тем, что технологии патрулирования границы не остановят мигрантов. Тогда вопрос ставится так: «Как можно сократить движение и уменьшить угрозу окружающей среде, изменив природные условия, в которых неизбежно и осуществляется перемещение мигрантов?»

Выбор расположения стены (вдоль границы) — еще одна биополитическая стратегия. Стена рассекает зыбкий мир дикой природы, но также и частную собственность тех жителей, что не могут отстаивать ее законным образом. Но при этом стена любовно огибает богатые лужайки для гольфа. Стена прорезает общественные парки, школы, беднейшие кварталы, индустриальные зоны, русла рек в городе и за ним, попеременно вызывая наводнения. И это вопрос не только разорения природной среды, классовой или расовой дискриминации. Это продуктивнейшая возможность инвестиций в новую недвижимость, джентрификации имеющейся сейчас городской среды, и, как сказал бы Фуко, только так и можно покончить с трущобами, обеспечив гигиену, вентиляцию и торговлю. Уже без прямого наказания, без дисциплинарных воздействий стена становится средовой технологией, которая создает те естественные условия, в коих циркулируют и сконцентрированы воды, растения, животные …и люди. Единственный способ сдержать недовольство — покончить с общественными пространствами, передав их в частную собственность. Чем не ряд биополитических стратегий, вызванных к жизни пограничной стеной между США и Мексикой? Но эти стратегии не просто существуют параллельно с суверенными и дисциплинарными, они иногда конфликтуют, а часто и объединены воедино.

Примечания

↑1. Независимо от корректности данных в этом докладе, в сходном духе о значении средневековой крепости писал П. Вирильо (Virilio P. Speed and Politics / Transl. by M. Polizzotti. N.Y.: Semiotext(e), 1986. P. 35–36).

↑2. Я говорю не о том, что животная субъективность совпадает с человеческой субъективностью, я ее оцениваю исключительно в отношении к дисциплинарной власти: как мигрантам-людям, так и мигрантам-животным приходится испытывать одни и те же угрозы, весьма специфическим образом, как сходным объектам для одного и того же дисциплинарного аппарата.

Источник: Nail T. The Crossroads of Power: Michel Foucault and the US/Mexico Border Wall // Foucault Studies. February 2013. No. 15. P. 110–128.