«Всея Руси самодержец»

В русской исторической традиции до сих пор нередко напоминает о себе уверенность, что первым носителем титула «всея Руси самодержец» был Иван III: уверенность эта отчасти восходит к явившейся при Иване IV и в XIX веке приобретшей популярность концепции «третьего Рима», но не менее к преувеличенным представлениям о значимости женитьбы великого князя, интерпретируемой как восстановление в Москве римского преемства [1], и о его делах, будь то «освобождение Руси от татарского ига» или «собирание земель». В действительности, однако, «царем и всея Руси самодержцем» довольно систематически назывался уже отец Ивана III, Василий II Темный (Острогорский: 168, Сокольский: 68, Успенский: 79, 96), который не был женат на племяннице последнего Палеолога, не стоял с Ахматом на Угре, не разорял Новгород — и все же около 1460 года внес в свою титулатуру названные изменения. Зачем это понадобилось ему, а вернее, ведавшему московской идеологией митрополиту Ионе — другой вопрос, и за отсутствием документированных мотивировок все предположения останутся предположениями, хотя ясно, что титул должен был как-то способствовать подтверждению легитимности несчастного князя.

«Самодержец» — точная калька греческого αύτοκράτωρ и заимствовано у южных славян: не желавшие подчиняться византийскому автократору сербские и болгарские правители принимали этот титул в знак своей автономии от василевса (Острогорский: 95–187), а позднее и не только: скажем, сербский король Андрей по возвращении из Крестового похода (1218) стал величаться «самодержцем всей Сербской земли» в знак независимости от Стефана Венгерского, чьим вассалом прежде считался. Чрезвычайно редко, но все же употреблялось это слово и в русских текстах домонгольской эпохи: так, в первой же строке «Повести о Борисе и Глебе» говорится, что дело было «сущю самодрьжьцю вьсей Русьскей земли Володимиру, сыну Святославлю», а веком позже в первой же фразе Галицко-Волынской летописи сказано: «по смерти же великаго князя Романа, приснопамятнаго самодержьца всея Руси». Нет сведений, что В.К. Владимир или В.К. Роман титуловались «самодержцами» официально, скорее всего слово это попало в повествовательные тексты как случайное южнославянское заимствование [2] — тем естественнее, что после монгольского завоевания оно из употребления, пусть чрезвычайно редкого, совершенно вышло, пока вдруг не явилось в титулатуре Василия Темного. Никаких оснований называться самодержцем у Василия не было: «посаженный на стол», как и все московские князья до него, послом золотоордынского хана (Савва: 112), он даже с помощью татар держался на этом столе еле-еле, и говорить о какой-либо его автономии было бы нелепо. Между тем от всякой кальки ожидается семантическое тождество калькированному слову, раз у них общее означаемое, как у «оксигена» и «кислорода»: южнославянский «самодржац» этому требованию отвечает, отнести его по аналогии к ВКК. Владимиру и Роману тоже допустимо, в целом же у русского «самодержца», как уже отмечалось (Чичуров: 202) семантика иная — а какая? [3] Для более детального анализа полезно обратиться к греческому αύτοκράτωρ [4].

Слово это вошло в обиход довольно поздно, примерно в середине V века до н.э., и относилось к полномочным должностным лицам — иногда к послам, но главным образом к полководцам; нельзя исключить, что и слово-то потребовалось и тут же привычным способом было слеплено из двух корней именно тогда, когда политическая ситуация актуализировала необходимость наделения должностных лиц полномочиями для действий вдали от носителя суверенитета. Изредка классические авторы называют так не должностное лицо, а чуть ли не любого полномочного агента: Ксенофонт — совершеннолетнего гражданина (Mem. II.1.21), Фукидид — государство, которое действует «не как автократор», то есть обладает ограниченным суверенитетом (Hist. III.62.4), наконец, Платон со ссылкой на Анаксагора называет «автократором» Ум (Сrat. 413 С). Подобные употребления, однако, наперечет, и напрашивается предположение, что отнесение αύτοκράτωρ к самодовлеющему уму, взрослому гражданину или целому полису является в этих случаях метафорическим. Характер полномочий каждого автократора (посол он или полководец, командует силами одного государства или же целого союза) всегда ясен из контекста: уже у Аристофана легко понять, что, когда в «Птицах» Посейдон с Гераклом приходят «автократорами» посулить хорошую погоду (Av. 1595), они — полномочные послы богов, а когда в «Мире» хор просит Тригея «говорить и направлять, как автократор» (Pax. 359), речь идет о полномочном полководце вроде Перикла; впрочем, в «Лисистрате» хотят назначить πρέσβεισ αύτοκράτορας (Lys. 1010), при том что по контексту πρέσβεισ не нужно, и так понятно, что речь о послах [5]. Однако чаще всего, как сказано, автократорами назывались полководцы, хотя «стратеги автократоры» в текстах классической эпохи встречаются нечасто — у Фукидида, например, на дюжину автократоров «стратег автократор» всего один (VI.8.2).

Сочетание στρατηγός αύτοκράτωρ употребительнее у авторов римского времени: оно постоянно встречается у Диодора Сицилийского, у Плутарха, у Кассия Диона, у Аппиана, etc. Правда, вслед Полибию, у которого один στρατηγός αύτοκράτωρ — диктатор Фабий Максим (Hist. III.87.8), другой — этолиец Кленойт, чья должность официально называлась именно так (ibid. V.46.6), а еще чуть ниже — ушедший в поход и оставивший коллегу в Городе консул (ibid. VI.15.2), — итак, вслед Полибию писатели римского времени называли «автократорами» и «стратегами автократорами» уже не преимущественно, а едва ли не исключительно главнокомандующих, равно греческих и римских, хотя всегда sine collega, что естественно вытекает из внутренней формы слова. Соответственно, при переводе названий римских должностей «автократорами» и «стратегами автократорами» именовались не только императоры (как республиканские полководцы, так и монархи), а иногда и диктаторы, — но в общем в римское время αύτοκράτωρ относилось прежде всего к императорам, причем преимущественно к правящим принцепсам, потому что греческая словесность римского времени развивалась главным образом при Империи. После «восстановления республики» Августом диктаторов не стало, а императором мог провозглашаться только принцепс, так что αύτοκράτωρ естественным образом вошло в его неофициальную, но общепринятую греческую титулатуру вместе с βασιλεύς; другое дело, что глава государства мог (пусть реже) называться также ήγεμών, κύριος, δικαστής и не только — при присущей грекам приблизительности в переводе римской номенклатуры (Рабинович: 267–287) для «римского императора» набиралось в общей сложности полтора десятка названий (Mason: 188), и за отсутствием правил ни одно не было неправильным. Притом αύτοκράτωρ, в настоящем относившееся лишь к здравствующему главе государства, в рассказе о прошлом могло относиться чуть ли не к кому угодно: к покойным императорам (равно к республиканским полководцам и правящим принцепсам), к полномочным греческим военачальникам и послам, словом, ко всем, кого по тем или иным причинам называли так старые и новые классики от Аристофана и Ксенофонта до Плутарха и Диона. Грекоязычный дискурс римской эпохи и вообще в весьма значительной своей части был рассказом или рассуждением о прошлом: многие тысячи почти не сохранившихся школьных и показательных декламаций едва ли не все были о прошлом [6] из упомянутой старой и новой классики старая была о прошлом, так сказать, по определению, но и новая больше, чем наполовину, была о прошлом — как, например, лишь частично дошедшие до нас исторические сочинения, жизнеописания, etc. Слово αύτοκράτωρ в этом корпусе, разумеется, использовалось и совсем не обязательно означало здравствующего или покойного кесаря, это мог быть хоть Алкивиад, хоть Филипп Македонский, хоть вымышленный Тригей. При всем том после Августа глава государства обладал исключительным правом называться «императором» (а значит, и «автократором») именно потому, что действительно был единственным полномочным главнокомандующим и в этом качестве отличался от полководцев республиканского времени пожизненностью, но не характером командных полномочий — не говоря уж, что стать императором без содействия армии было, как и при республике, невозможно. Поэтому не будет ошибкой утверждать, что при всех своих, на протяжении столь долгого времени естественных, семантических модификациях слово αύτοκράτωρ основное свое значение сохранило, относясь прежде всего к полномочному главнокомандующему, кем бы он ни был.

В Византии латынь довольно быстро стала выходить из употребления, и уже в 629 году император Ираклий сделал официальным языком греческий, а потому и титул «автократор» превратился в официальный — и (с небольшими вариациями) оставался таковым до 1453 года. Оглядка на прежнюю титулатуру была тем естественнее, что ромейская традиция при всех отличиях от римской продолжала демонстративно на нее ориентироваться, хотя многие греческие и эллинизированные латинские слова, преобразуясь в термины «табели о рангах», приобретали новые значения (скажем, консул ὕπατος превратился в чиновника невысокого ранга и без определенной должности). Однако αύτοκράτωρ по понятным причинам в табель не входил, оставаясь титулом ненаследственного главы государства [7], а василевсы, как и римские императоры, разумеется, были главнокомандующими, неважно, командовали на самом деле армией или (едва ли не чаще) не командовали. К этим общеизвестным фактам нужно добавить еще один, тоже общеизвестный: в Византии не было «темных веков», ромеи были в основном люди грамотные, часто образованные и школьную классику хуже или лучше знали — вместе с Ксенофонтом, Полибием, Плутархом и прочими, у кого «автократорами» назывались не только василевсы, но и самые разные главнокомандующие, как Фабий или Алкивиад. Соответственно, αύτοκράτωρ у ромеев мог включаться во многие (пусть в разной степени актуальные) высказывания, по-прежнему ассоциируясь с начальством над армией и относясь к монарху пусть в преобладающих частотно, но все же не во всех речевых контекстах и уж тем более не во всех книжных контекстах [8].

Таким образом, две с лишним тысячи лет — с V века до н.э., когда потребовалось и появилось слово αύτοκράτωρ, и до 1453 года — слово это не без помощи греческой хрестоматии сохраняло главное и самое распространенное свое значение, «полномочный главнокомандующий», а полторы тысячи лет, после битвы при Акции, преимущественно относилось к ненаследственному монарху с полномочиями главнокомандующего, то есть сначала к римскому императору и затем к византийскому императору. Южнославянская калька этого слова относилась к монарху уже не преимущественно, а исключительно, так как сербами и болгарами ромейский αύτοκράτωρ был, конечно, воспринят и калькирован вне своего хрестоматийного контекста и на фоне древних автократоров не воспринимался. Другое дело, что, хотя во внутренней форме как «автократора», так и «самодержца» ничего военного нет, смысл дается слову еще и преобладающим контекстом, а суверенный монарх всегда главнокомандующий — стало быть, хотя славянские монархи величались самодержцами, чтобы обозначить свою независимость (неважно, от ромейского ли василевса или от венгерского короля), отсюда естественно следовало, что верховные военные полномочия тоже у них, и все это полностью соответствовало действительности, недаром после турецкого завоевания не стало ни византийских автократоров, ни сербских и болгарских самодержцев. И когда древнерусские писатели называли самодержцами, пусть очень редко, Владимира Мономаха или Романа Галицкого, ошибки в этом тоже не было, потому что и эти князья были суверенными монархами и верховными главнокомандующими, — а потом пришли татары и, строго говоря, вплоть до Ивана Грозного никаких самодержцев на Руси быть не могло. Но пусть бы не так, пусть бы Иван III, пренебрегая своими не столь уж регулярными отношениями с Казанью, после стояния на Угре на радостях назвался «всея Руси самодержцем» [9], тут была бы известная логика, некий «протокол о намерениях» и повод для похода на Новгород, недаром же историческая традиция предпочитает именно такую версию… — однако на деле Иван III просто наследовал титул от отца, едва ли не самого ничтожного из московских князей.

Итак, если балканское «самодржац» в качестве кальки было семантически тождественно или почти тождественно греческому αύτοκράτωρ, русское «самодержец», через эту кальку также восходившее к «автократору», было заимствовано готовым и поначалу, в домонгольскую эпоху, ничем от «самодржца» не отличалось, но и настоящего заимствования тогда не произошло, так как несколько упоминаний «самодержцев всей Русской земли» свидетельствуют не столько о вхождении слова в язык, сколько об общеизвестной близости древнерусской книжной традиции к южнославянской. Близость эта в значительной мере сохранялась и в XV веке, но московское «самодержец» было уже не случайным употреблением, а накрепко вошедшим в русский язык словом, так что вернее будет и заимствование датировать этим временем — однако, если прежде хоть у греков автократорами, хоть у сербов, болгар, а несколько раз и у русских самодержцами величались суверенные монархи, теперь так был назван князь, на суверенитет не претендовавший, абсолютно зависящий от Орды и в своих отношениях к тамошнему хану бывший чем-то вроде главного на податной территории сборщика дани, а если дань эта не всегда собиралась с прежней регулярностью, то лишь из-за продолжавшегося по не зависящим от Москвы причинам ослабления Орды. Понятно, что в качестве титула несуверенного правителя «самодержец» не могло иметь прежнего семантического наполнения, а так как все слова что-то означают, слово это по естественной прагматической пресуппозиции стало указывать на московского князя, каков он есть, — неважно, Василий II или Иван III.

Между тем хотя автономизация территорий Золотой Орды и легитимизация их правителей в суверенных (или претендующих быть таковыми) монархов шла своим чередом, этот процесс не предполагал радикальной смены способа правления: за ярлыком в Орду больше не ездили, но ясак собирали по-прежнему. Анализ московского политического режима в мои задачи, разумеется, не входит, хотя его ордынское происхождение почти ни у кого сомнений давно не вызывает — к сожалению, по понятным причинам эта преемственность обсуждалась почти только в первые десятилетия после Великих реформ. В пределах исследуемой темы, однако, нужно отметить, что, пока московский князь был орудием власти ордынского хана, это не предполагало наличия на его податной территории каких-либо самостоятельных государственных институтов, а затем выгода от отсутствия таких институтов была оценена самим князем — все это, вкупе с элементами ордынского этикета, давало заезжим европейцам повод и право ассоциировать Московию с азиатской деспотией.

При всем том европейские монархи, с которыми у московских князей и затем царей завязывались сношения, справедливо считали наиболее значимым для дипломатического протокола титул «царь», а не сопутствующий ему титул «самодержец», так что увлекательно описанные В.И. Саввой дипломатические битвы велись почти исключительно из-за «царя» — но даже Иван IV, после венчания на царство буквально выколачивавший у Европы признание этого титула, ничего не добился, разве что Филипп II один раз назвал его «императором», как называли прежде в латинском мире и ордынского хана, которого русские называли «царем» (Похлебкин: 15). Ничего толком не добились ни царь Федор, ни царь Борис, ни первый Лже-Дмитрий, именовавший себя imperator et rex (Савва: 287–374) [10], при том что Василий III, которого германский император Максимилиан I однажды назвал «кесарем», сам себя в письмах к Папе титуловал imperator et dominator totius Russiae (Савва: 103, 284) — ясно, что это перевод «царя и самодержца» и что для «самодержца» использовано dominator, а значит, в «императоре» русскому уху «автократор-самодержец» не слышен или слышен очень плохо. Как бы там ни было, все переговоры успевали споткнуться уже на слове «царь»: нечастыми попытками перевести его на латынь московские государи никогда не бывали довольны (Савва: 390–394) и до «самодержца» дело просто не доходило. Лишь однажды, в Испании, куда прибыло посольство Алексея Михайловича, испанцы готовы были перевести «царя и самодержца» в соответствии с любыми пожеланиями послов, но просили разъяснить, чтó означают эти слова, а послы в ответ рассказывали о походе Владимира на Царьград и о завоевании Казанского и Астраханского царств Иваном Грозным (Савва: 396–397) — без понятного объяснения не получилось и перевода. В релевантном для данного анализа аспекте здесь важно лишь то, что на языке дипломатии, по-латыни, регулярного соответствия слову «самодержец» не было, более того, даже в самой Московии никто не умел удовлетворительно объяснить, что значит это слово, кроме того, что так титуловался московский великий князь, а теперь так титулуется царь всея Руси. Между тем после Ивана Грозного преемники его вплоть до Петра I и Ивана V включительно избирались на царство Земскими соборами, и при избрании Романовых процедура эта была далеко не декоративной, да и в целом огромная многоукладная и без закона о престолонаследии держава при всех своих различиях с Византией становилась чем-то на нее похожа — достаточно, чтобы ассоциация «царя и самодержца» с βασιλεύς αύτοκράτωρ напрашивалась сама собой, а этот двойной титул давно имел в латыни регулярное соответствие, не зря ученый самозванец называл себя imperator rex, пусть в упоминавшемся меморандуме никак этого не пояснил, углубившись в римские и восточные древности.

Переломным моментом должны были, казалось бы, явиться петровские реформы, вызвавшие к жизни множество новых и чаще всего заимствованных титулов, — какова бы ни была петровская европеизация по сути, в номинативной своей части она была самой подлинной европеизацией. Изменения коснулись всех номинативных зон, включая наиболее значимые: на месте Руси явилась Российская империя, а на месте царя император, рядом с которым «самодержец» по смыслу явно был лишним, — однако, в отличие, например, от «тишайшего», Петр этот титул сохранил, причем без всякого перевода, и стал называться не просто «императором», а «императором и самодержцем». Между тем ситуация далеко отличалась от (пусть не столь уж давних) времен, когда послы Алексея Михайловича рассказывали испанцам о Владимире Мономахе: отношения с Европой укреплялись, через династические браки Россия постепенно входила в европейскую монархическую семью, и европеизированная титулатура должна была этому способствовать или хотя бы не препятствовать. Возник дипломатический казус: европейские монархи с новой титулатурой готовы были согласиться [11], но требовалось ее перевести — а раз по-латыни «самодержец» и есть «император», из «императора и самодержца» получается imperator imperator, что невозможно. Поэтому «самодержца» решено было писать по-гречески латиницей, аutocrator, и получилось totius Russiae imperator et autocrator [12] — как на известной гравюре Алексея Зубова, подписанной именно Petrus Magnus totius Russiae imperator et autocrator. Когда сравнительно вскоре дипломатическим языком сделался французский, русский император стал зваться empereur et autocrate — никто из преемников Петра от титула «самодержец» тоже не отказался, что, впрочем, согласуется с династическим авторитетом Петра.

Но и в послепетровскую эпоху семантика слова «самодержец» не изменилась, что видно по словарю В.И. Даля (1-е изд. 1861–1868), толкующего «самодержец» как «самодержавный государь, титул нашего государя» — и все. Словарь, тем более словарь Даля, — источник не только авторитетный, но и доступный, способный влиять на речевые практики; более пространные толкования тоже, конечно, предпринимались, но были сложны и касались в основном сущности самодержавия, а самодержца лишь заодно, как живого носителя самодержавной власти. Между тем титулатура хоть и допускает комментирование, никак не может быть на него рассчитана: титул может быть малопонятен [13] или не согласоваться с политической реальностью [14], но оттого не становится менее подлинным. Объяснение Даля отличается простотой и внятностью: действительно, раз московские князья и затем цари величались «самодержцами», а Петр сохранил этот титул как императорский, других объяснений не требуется — это титул «нашего государя», и все тут. Неудивительно, что даже в 1906 году, когда не только независимый суд давно существовал, но и Дума появилась, то есть произошло разделение властей — итак, даже в 1906 году в «Своде законов Российской империи» официальная титулатура монарха по-прежнему начиналась с «мы, император и самодержец всероссийский» (ст. 59), потому что передаваемые по наследству титулы, столь убедительно поэтизированные Прустом, обладают собственной инерцией.

Однако инерция титула предполагает, что, если Имярек, король обеих Сицилий, и не владеет ни одной из них, его предок когда-то хоть недолго владел обеими, и поэтизация Прустом старинной титулатуры основана именно на этой презумпции. Между тем первый русский самодержец назвался самодержцем безо всякого внятного основания: он был всего лишь ордынский данник, правил по ханскому ярлыку, и если даже предположить, что в сложных обстоятельствах тогдашней междоусобицы митрополит Иона счел полезным для московского государя принять великое в православном мире звание — и тогда этот новообретенный титул отражал не политическую реальность, а лишь притязания на дополнительный престиж, вышеописанный или иной. Так преобразованное в титул «самодержец» оказалось именно и только титулом, хотя и достаточно понятным: то был титул московского великого князя, каков бы этот князь ни был и каков бы ни был объем его власти, а затем титулом всех его преемников, московских великих князей и московских царей, каковы бы они ни были, а от них, через Петра, титулом императоров всероссийских, каковы бы они ни были.

Тут нельзя не добавить, что, хотя в литературе обсуждение слова «самодержец» неотделимо от обсуждения слова «самодержавие», это неверно по сути: «самодержец» — титул, а «самодержавие» — политический квазитермин, так как используется в качестве термина, но не обладает необходимой термину однозначностью. Слово это пóзднее, у Фасмера первое его употребление зарегистрировано в начале Жития протопопа Аввакума, который приглашал подвластных туркам славян: «и впредь приежайте к нам учитца: у нас божиею благодатию самодержство» — здесь «самодержавство» несомненно использовано в значении «государственный суверенитет», как точная калька греческого αύτοκρατία, так что со способом управления и тем паче с царской титулатурой не связано. В политический дискурс «самодержавие» входит лишь в XIX веке, но разные авторы трактуют это слово по-разному, поэтому в живом великорусском языке его значение куда неопределеннее, нежели у «самодержца» [15], пусть используется оно уже только (или почти только) применительно к власти собственных самодержцев и потому по справедливости ассоциируется с деспотическим стилем правления, неразвитостью политических институтов и пр., хотя трактуется, как уже говорилось, по-разному. Иначе говоря, что бы ни писали о самодержавии Карамзин, Костомаров, Соловьев и другие, их мнения относятся к ведению истории науки и/или общественной мысли, а в общем языке «самодержавие» означает только «власть московского (“садящегося на стол” в Москве) самодержца», кто бы он ни был, — но так как объем и характер власти у разных самодержцев различен, непротиворечивое ее определение даже Далю оказалось не под силу. Пожалуй, вернее и надежнее была бы простая отсылка к статье «самодержец».

Примечания

↑1. Вопрос о влиянии брака Ивана III и Зои (Софьи) Палеолог на московскую политику и протокол подробно рассматривает в своей замечательной книге В.И. Савва, последовательно опровергающий как это влияние, так и самое его возможность (Савва: 1–57); более того, ища союзников для войны с Портой, Венецианский сенат в 1473 году не совсем законно, при жизни Андрея Палеолога, признал права московского князя на царьградский престол, но Иван с турками воевать не захотел и никогда не пытался претендовать на какое-либо наследство Палеологов (Савва: 21–27) — то же и его преемники.

↑2. В «Библиотеке литературы древней Руси», первые пять томов которой включают домонгольские тексты, в сопровождающих эти тексты превосходных переводах «самодержец» встречается чуть чаще, чем в оригиналах: например, в «Слове о законе и благодати» так переводится «единодержец», а в «Повести временных лет» (6420 год) «самодержцами» названы василевсы-соправители Константин и Василий, в оригинале «кесари».

↑3. Омонимия церковнославянских и русских слов была предметом детального анализа (Седакова: passim), но в словарь О.А. Седаковой включена церковнославянская лексика, а «самодержец» — хоть и калька греческого слова, взято не из церковнославянского, так что и судьба у него несколько иная.

↑4. Различия и сходства между византийским автократором и русским самодержцем анализировались не раз; из относительно новых работ см. e.g. (Glötzner: 393–418), но анализировались в контексте сходства и различия двух политических систем — поэтому вопрос «что значит самодержец?» либо оставался за скобками как имеющий очевидный ответ («калька автократора»), либо лишь этот очевидный ответ и получал, пусть даже (как у И.С. Чичурова) с оговоркой о неполном семантическом соответствии.

↑5. Примеры из Аристофана ценны не только тем, что достаточно ранние, но и тем, что Аристофан, в отличие от историков и философов, сочинял для всех и должен был быть понятен всем — а значит, уже в его время слово «автократор» было афинской публике понятно. Это поддерживает предположение о метафоричности «юноши автократора», «ума автократора» и «полиса автократора»: для метафоры используются слова ходовые, как «роза» или «буря», а коль скоро, как явствует из Аристофана, слово «автократор» тоже было ходовым, оно для метафоры, пусть нечастой, годилось.

↑6. В «Жизнях софистов» Филострата немало названий показательных речей, и почти все они — об эпохе независимости; вот для примера названия трех речей Полемона: «Демосфен, клятвенно отрицающий принятие взятки в пятьдесят талантов, каковое обвинение возвел на него Демад, сообщил же сие афинянам Александр, найдя в счетных книгах Дария», «Что надобно по заключении мира в Пелопоннесской войне разрушить воздвигнутые эллинами трофеи», «Что афиняне после Эгоспотамов должны разойтись по своим округам» (Vit. soph. I.25.538).

↑7. Уже в 1860-х известный нумизмат (и не менее известный бонапартист-заговорщик) Пьер Сабатье не поленился сосчитать, что за тысячу лет существования «Второго Рима» лишь 39 из 109 василевсов оставались на престоле до смерти (у 36 естественной, у троих на поле боя), остальные были низвергнуты; притом более трети царствовали лишь несколько лет, а то и месяцев, хотя не непременно были низвергнуты (Sabatier: 21–22). В таких условиях династии (вернее, псевдодинастии) возникали, как и в Риме, нечасто и ненадолго, что вносит необходимые поправки в представление о характере власти византийских императоров.

↑8. Как любезно указал мне П.В. Шувалов, «стратегами автократорами» изредка назывались ранневизантийские полководцы; действительно, Прокопий называет так Велисария (Procop. Hist. V.5.4), а Агафий Нарсеса (Agath. Hist. IX.9); приведенными двумя случаями материал исчерпывается. Оба историка были современниками Юстиниана и обоих полководцев, но греческая номенклатура не была тогда официальной, и «стратег автократор» могло (у каждого автора лишь по разу) быть старомодным по стилю и панегирическим по назначению переводом какого-то латинского звания, которое в греческом тексте звучало бы варваризмом. Когда латынь вышла из употребления, латинские звания свой «варварский» акцент утратили, однако прежде того, при Юстиниане назвать великих полководцев так, как они назывались у классических авторов, могло быть вопросом скорее стиля, чем смысла.

↑9. После избавления от «ига» Иван III долго платил ясак казанскому хану, платил ясак Гиреям и его сын, Василий III (Похлебкин: 77–115).

↑10. Любопытно, что именно Лже-Дмитрий едва ли не первый заинтересовался титулом «император» и подготовил латинский меморандум, который так и не успел разослать и в котором, отчасти вслед «отцу» (Переписка Ивана Грозного: 123), сравнивал свою власть с властью царей Ассирийских и Мидийских, ибо тоже никого, кроме бога, над собою не знает и в державе своей «не просто высший законодатель, но сам закон» (Pierling: 103).

↑11. В Англии, например, Петра называли императором и прежде официального венчания в 1721 году; сразу после венчания этот титул был признан не всюду, но уже лет через двадцать стал общепринятым.

↑12. Благодарю А.И. Солопова за консультацию в латинском дипломатическом протоколе.

↑13. Ср. сохраненный П.А. Вяземским в «Старой записной книжке» и приобретший независимое хождение анекдот о ямщике, уверенном, что «император» и «оператор» (хирург) синонимы, причем сам Павел I разубедить его в этом не мог.

↑14. Так, Роберт Мудрый de facto был (с 1309 года) королем Неаполя, но титуловался также королем обеих Сицилий, хотя Анжуйская династия утратила Сицилию в 1282 году; более того, этот виртуальный титул явно был ему дороже реального — иначе Петрарка во вступлении к «Африке» не величал бы его исключительно «властелином Тринакрии».

↑15. Это видно по пространному толкованию Даля («управление самодержавное, монархическое, полновластное, неограниченное, независимое от государственных учреждений, соборов или выборных, от земства и чинов»), приложимому не ко всем самодержцам, особенно не ко всем московским князьям и царям, у которых этот титул и приобрел устойчивость: даже Петр, сохранивший его в императорской титулатуре, долгие годы (1682–1696) имел соправителя, номинально старшего, то есть не всегда был монархом, да и прочее словно бы относится к разным правителям, из коих иные платили ясак (не правили «полновластно»), а иные избирались Земскими соборами (не были «независимы от соборов»).

Литература

Библиотека литературы древней Руси. Т. 1–5. СПб., 1997.

Острогорский Г. Автократор и Самодржац // Глас Српске Краљевске Академиje. T. 84 (1935).

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979.

Похлебкин В.В. Татары и Русь. М., 2000.

Рабинович Е.Г. Латынь по-гречески // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Вып. 4. СПб., 2010.

Савва В. Московские цари и византийские василевсы. К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей. Харьков, 1901.

Седакова О.А. Церковнославяно-русские паронимы. Материалы к словарю. М., 2005.

Сокольский В. Участие русского духовенства и монашества в развитии единодержавия и самодержавия в Московском государстве в конце XV и первой половине XVI в. Киев, 1902.

Успенский Б.А. Царь и самозванец // Успенский Б.А. Избранные труды. Т. I. М., 1994.

Чичуров И.С. Православная энциклопедия. Т. 1. М., 2007.

Glötzner U. Das Moskauer Cartum und die Byzantinische Kaiseridee // Saeculum. Bd. 21 (1970).

Mason H.J. Greek Terms for Roman Institutions. A Lexicon and Analysis. Toronto, 1974.

Pierling Р. Rome et Démétrius. P., 1878.

Sabatier P.-J. Description générale de monnaies Byzantines. T. I. P., 1862. P. 21–22.