Взыскуемый гвоздь

Сорокин Владимир. Теллурия: роман. – М.: Corpus, Аст, 2013. – 448 с.

Новый роман Сорокина — это не антиутопия, хотя его можно принять за антиутопию. И действительно. С самого начала читатель находит в тексте точные хронологические указания: когда происходят описываемые события, какие потрясения произошли после наших дней и якобы привели к описываемым временам, и как именно изменились ко «времени Теллурии» знакомые и привычные читателю страны. Так, Россия распалась, затем Московия в несколько этапов сжалась до Подмосковья, Европу заселили мусульмане и плечом к плечу с последними европейцами сопротивляются фундаменталистской оккупации, в горах Алтая образовалась Республика Теллурия (некая помесь Эльдорадо и Беловодья) и так далее. Как и обещано аннотацией на обложке, читатель как бы совершает экскурсию в новое средневековье, давно уже предсказанное Николаем Бердяевым. Индустриальное производство доживает последние дни, и люди вновь почувствовали вкус старой доброй простой жизни, как говорил один из самых интеллигентных персонажей книги (и при том псоглавец).

В то же время Сорокин расчетливо «не доводит» антиутопию до возможной четкости. Социальную сатиру размывают фольклорные и откровенно сказочные персонажи и мотивы — псоглавцы, гигантские лошади-«битюги», Маленькие и Большие люди, наконец, говорящие самосознающие члены-фаллоимитаторы (уды). Карта ново-средневекового будущего не «сшивается», границы новых государственных образований произвольны и призрачно-неопределенны. Весь этот калейдоскоп более всего напоминает старинные сборники рассказов, арабески или пародии на собрания рассказов о необычайном раннего Возрождения. Недаром Александр Марков в своем «лингвоцентрическом» отзыве отмечает разбросанные здесь и там символы — точнее, намеки на возможность символов — раннего Ренессанса. Но к таким ироническим намекам современный читатель вполне привычен.

Постепенно становится ясно, что множество микросюжетов не соединяются в один сюжет, а различие голосов не создает полифонии. Каждая глава рассказа — свой замкнутый мир, и переклички между ними подчеркнуто произвольны.

Завершая «Теллурию», понимаешь, что речь идет не о вероятном будущем, а скорее о модели настоящего. «Серьезная» антиутопия не может описывать мир будущего как принципиально более простой, чем мир настоящего; будущее явно не будет проще, хотя вполне возможно будет чудовищнее. Рисуя явно более простой в технологическом и социальном аспектах мир, Сорокин создает модель настоящего. Это неопределенное множество общественных миров, объединенных общим прошлым, но не имеющих никакой необходимости в единстве или объединении. В некий исторический момент прошлого они разошлись и продолжают расходиться, и в будущее ли направлен вектор их самозаконных разбегающихся движений, как у Московии или у республики Теллурия, или же в прошлое, как у некоего Рязанского княжества, — это несущественно. Культурный процесс остановился. Язык персонажей часто несет в себе какие-то следы прежней «высокой культуры», ее наследие еще заполняет их сознание. Например, убегающий по замку некой немецкой принцессы говорящий член ведет внутренний монолог о свободе личности. Сразу можно понять, чего он начитался. А новые Тамплиеры возрождают героический миф крестового похода. Но все это производит впечатление имитации чего-то уже несбыточного. Этот мир уже слишком прост, чтобы там были востребованы такие сложные формы мысли. И недаром столь печален разговор двух беглых псоглавцев о необходимости воздержания от пожирания падали ради сохранения человеческого — пусть не облика, но содержания. Все это уже только реминисценции бывшего, недействительные руины прошлых достижений. Странно, что в этом мире продолжают производиться устройства беспроводной связи — Сорокин не объясняет их происхождения, — но, возможно, они тоже остались на неких постепенно растаскиваемых складах как артефакты предыдущего этапа существования цивилизации. И они постепенно выйдут из строя и будут заброшены, как оказалась заброшена Великая Московская Стена.

В мире Сорокина недейственна религия. Возрожденные по прописям в старинных романтических книгах Тамплиеры производят впечатление еще одного из бесчисленных возможных сообществ. Пафосно провозглашаемый ими «тринадцатый крестовый полет» (!) — это красивый спорт, реконструкторский бой на пластиковых мечах. Что объединяет всех жителей этих новых стран, это влечение к теллуровому гвоздю, и только оно.

И тогда выясняется функция теллура в этом мире. Теллур — универсальный источник трансцендентного; на смену «сложным» формам религиозных культов приходит простой и абсолютно имманентный ритуал введения теллура в головной мозг. Полная жизнь оказывается невозможна без гвоздя в голове (Сорокин снабжает читателя эскизом псевдотеории взаимодействия теллура с тканями головного мозга и справками о химическом составе теллура).

Сорокинское описание действия теллура напоминает «универсальный наркотик» слег из «Хищных вещей века» Стругацких. Слег дает каждому то, что тот желает. Поэтому в адепте его, в слегаче, история как бы завершается; получив все, он теряет какие-либо творческие возможности. Его мир сворачивается до ванной с теплой водой, в которую погружено тело слегача, и когда это тело достигает предела физиологического износа, слегач банально умирает.

Но в антиутопии Стругацких действуют все же Настоящие Люди, хотя бы потенциально способные бороться с распространением слега. Поскольку слег тем менее опасен человеку, чем более в нем человеческого. В этом «наращивании человеческого человека» — открытый спецагентом Иваном Жилиным из мира Стругацких путь преодоления соблазна. «Хищные вещи века» — книга романтических 60-х, и этот антропологический оптимизм теперь представляется несколько архаичным: исторический оптимизм сменился постисторическим недоумением, а на смену слегу пришел теллур.

У теллуровых гвоздей в мире Теллурии нет ни конкурентов, ни оппонентов. Те, кто отдаются «плотнику», чтобы получить в свою голову гвоздь, имеют для этого свои причины: одни раскрашивают мизерабельное существование в постисторической Московии, другие встречаются с предками или фетишизируемыми фигурами (сталинисты — со Сталиным, философы — почему нет? — с Платоном), третьи удовлетворяют возвышенные религиозные потребности, кто-то «всего лишь» находит в теллуре вдохновение для грядущего сражения. Все это достигается абсолютно одним и тем же методом. Различие между тем, что теллур дает каждому, это не более чем индивидуальные различия вкусов и пристрастий. Теллуровый гвоздь — это универсальный медиум сакрального в этом мире, и не случайно его вбивание в голову невозможно без «картирования» этой головы с помощью самого совершенного, кажется, из технологических достижений этого мира — универсального информатора «умницы». Каждый получит свое. Вот вам модель постсекулярной современности: бесчисленное (неопределенное) множество сообществ, занятых исключительно собственным выживанием или самоудовлетворением (как хорошо обстоит дело с самоудовлетворением в самом благополучном из этих новых государств мира Сорокина, в самой Теллурии!) и объединяемых только неким упрощенным и очищенным от какого-либо традиционного символизма массово доступным сакральным — теллуровым гвоздем в голову. Вопрос: с чем можно сопоставить этот гвоздь в нашей действительности?

Случайно ли примерно через полтора месяца после выхода книги, как раз когда ее прочитала основная масса заинтересованных в новом романе Сорокина, мы увидели человека, приколоченного гвоздем к сакральным камням Красной площади? Это, конечно, совпадение, но из тех совпадений, в каких можно увидеть «шутку мирового духа». Как бы не стало радостное вбивание теллурового гвоздя в собственную голову метафорой для процесса, происходящего прямо здесь и сейчас со столь многими… и не худшими жителями этой страны. Жизнь с гвоздем в каком-то смысле ярче. Но надо помнить, что теллуровый гвоздь — это наследник слега.

В финале романа происходит неожиданный сюжетный выверт: некто уходит в чащу леса, строит сам себе дом и культивирует поле, буквально начиная историю заново. В этом лесу нет ни гвоздей, ни «умниц», но голос его необычно умиротворен, а рассуждения основательны на фоне истеричных речей, сквозь которые читатель прошел перед тем. Может быть, это выход. О нем рассуждают некоторые современные европейские философы: «каждый должен уметь сказать “нет”». Чрезвычайно важно будет уметь сказать «нет» теллуровому гвоздю, пренебречь обещанием всего-чего-хочешь. Как писал Генрих Бёлль, очень важно каждому быть готовым к самовольной отлучке. Даже если окружающие вколачивают в свои черепа теллуровые гвозди и ничего другого в остановившемся постисторическом мире не остается, следует «уйти» и этого не делать.