Власть в социуме власти

Глеб Павловский: Ты начала с того, что власть «вторгается» в человека.

Ирина Чечель: Да, и крепкой рукой. Но это конвейер. Ее работа — только во вторую очередь вызов лично тебе. Первичный посыл — это приведение тебя к норме социальности.

Г.П.: Ты знаешь, это, может быть, было бы и неплохо. Но, боюсь, это скорее подходит для описания бюргерского социума где-то в Швейцарии, где тебя приводят к общему знаменателю, отсекая любую метафизику. Тут же что-то похуже, я думаю. Наша власть не приводит к социальной норме. Она саму норму использует в садистских целях и ее разрушает.

И.Ч.: Я не могу счесть нашу метафизику «метафизикой» в только что прозвучавшем смысле. То, что она с тобой творит, — это не метафизика, потому что она лишает тебя… тебя же. То есть отнимает саму сущность, основу метафизического, экзистенции. Это осуществляемо действительно с помощью метафизических рычагов, целой серии подводок, но это никак не метафизика. Хотя бы потому, что ты для нее — какое-то условное целое: либо «пан», либо «пропал». Третьего не дано. Все эти «наши» и не «наши» уже с десяток лет идут из достаточно искусственной концепции недостаточности человека без власти. «Наш» — это не свой и не чужой, а просто ведомый властью от начала до конца. Не «наш» — неисправимый в движении наперекор направляющей воле.Она внушает, что ты социальный недоросль. Ты до конца не осознал, насколько ты порочен.

Но при всем том — понимаешь, моя боль в том, что она не конструктивна. Что такое, вообще-то, метафизический посыл — это всегда позитивный импульс самому факту чужого существования. Но эта власть не предполагает диалогичность, коммуникацию, позитивное признание чужого права на самоопределение. Впрочем, и система социальных связей 2010-х годов этим не блещет. Люди все меньше говорят друг с другом, даже если они напряженно, будто трубачи в провинциальном оркестре, надувают щеки, делая вид, что общаются. Точка зрения другого редко может видоизменить твою собственную заявку. Сколько я ни смотрю, скажем, на дискуссии в Фейсбуке — у каждого уже есть готовое мнение, готовый ответ.

Г.П.: Итак, ты о чем говоришь тогда? Ты говоришь пока что обо всем и всех.

И.Ч.: Часть навязываемой сейчас коммуникации — это представление, что негативное в человеке нужно пресекать, а позитивное уже давно встроено в патриотические и прочие «проекты» и через них родится само. А оно не рождается само, ему нужна общественная атмосфера, воздух, окоем. Легкое дыхание.

Г.П.: Это понятная метафорика, но вначале было более сильное высказывание. Первично для социума власти то, что власть хочет заниматься тобой. Изначально, еще до всякой педагогики. Она занимается тобой либо обнаруживает, что не занималась тобой и ты как бы отвалил куда-то от нее. Ты ей, может быть, не нужен, но раз ты ушел, ей надо тебя вернуть. А как вернуть? Поставив в унизительное положение.

И.Ч.: Да, это тоже есть. Но я попробую несколько переформулировать сказанное. Власть периодически калькулирует в тебе негативное, предполагая, что позитивное а) нельзя пускать на самотек и нужно определять на государственном уровне и б) некое, так сказать, государствообразующее позитивное — это и есть «истинный ты». А сам-то «ты» порочен, что тебе и рекомендовано доказать, срочно втягивая в игру, в которой все твое мерно теряет характер твоего, а все общественное, будучи специальным образом нивелируемым, не существует. И вот ты стоишь один на один с властью — и она мыслит тебя как индивида, наконец.

Г.П.: И связать, втянуть, все равно, что плюнув. Встречаются толстый и тонкий, толстый плюет в тонкого и уходит к себе в Кремль, зная, что тонкий все равно ничего не сможет сделать. Но он уже не забудет, как утирал плевок от Кремля. Они уже и связаны. И педагогика мгновенно включается. Но я думаю, что это не единственный из видов насилия.

И.Ч.: Нет, но знаешь? Унижение в том ракурсе, который мы сейчас обсуждаем, — это крайне чуткое, неимоверно точное понимание того, что ты есть. Всех твоих талантов, странностей и тупиков. Понимание, достаточное, чтобы оценить, и что ты из себя представляешь, и на что устремлен. Но при этом в твою сторону уже направлен символический указующий жест: все это совершенно не значимо в тех отношениях, которые выстраиваются впредь. Это совершенно ни к чему. Ты ловко выброшен из прошлого, которое у тебя за спиной. Отторгнут в своих достижениях и в своем реализованном я. 

Г.П.: Конечно, ведь сказано: ты ничтожен.

И.Ч.: И даже не столько потому. Просто-напросто в этой коммуникации все прежнее (я даже усилю: все прочее) маловажно и другим быть не может. И эту новую коммуникацию, возникающую благодаря насилию, нужно взлелеять и поддерживать.

Г.П.: Ничтожество — тоже коммуникация. Как можно быть уверенным, что ты сохраняешь должное чувство униженности, если тобой не заниматься?

И.Ч.: Да, но что такое в этом случае «заниматься»? Отжать все твои кнопки, которые только ни существуют, и сказать, что все, что ни существует, — несущественно! Я намеренно говорю тавтологически. Все, что ни существует, — несущественно. Тебя пальпируют и говорят: «эээ, да ты, болярин, не то!» В нашей злободневной ситуации.

Г.П.: Этот вариант мне понятен. Конечно, здесь есть (и я думаю, что он наверняка сто раз описан в психиатрической литературе) банальный провокационный капкан: «ты совершенно не то, о чем я тебе не скажу». Ну, да. Вот почему у меня есть «особые права на тебя». А из этого появляются дополнительные права в отношении тебя — право тебя квалифицировать, право при необходимости тебя учить. Но я считал бы, что это уже определенный отраслевой вариант. А можно ведь просто тебя унижать, ничему не уча. Унижать, при этом ничего не делая, не тратя на это силы, не слишком-то культуртрегерствуя. А запросто, как в клинике, — не давая катетер. И не оставив возможности выяснить даже, можно его тебе добыть самому или нет.

И.Ч.: Мне-то кажется, что это переход еще на один уровень — уже физического несуществования. Впрочем, эти уровни не опровергают друг друга. Твое прошлое неважно, но в такой же степени несущественна и твоя мало-мальская физическая состоятельность. Это практики исключения того, в чем ты мог бы реализоваться, но, самое главное, уже удосужился это сделать. Условия всегда задаваемы насильником, который приходит к тебе в каждый новый момент, как очередной босс в колониях Pussy Riot. Он тебе и объяснит, каков твой опыт. А ты не имеешь права даже его толковать.

Г.П.: Да, но где-то здесь должен быть простой движок всей этой штуки, иначе она будет избыточной. Потому что как системой приобретается «полнота», «содержание» — все в кавычках? За счет тебя, за счет возможности на другом полюсе определить тебя как бессодержательное ничтожество.

И.Ч.: Еще усилием отрицать тебя.

Г.П.: Да, конечно. И здесь это власть. Отнесение тебя к категории, а категория может быть совершенно произвольной, как «меньшинство». Придуманное в данный момент, применительно к случаю. Но это власть, которая без этого вообще никак не выглядела бы властью. Никак ею бы не казалась. А ей ведь почему-то это нужно? То есть здесь тоже все связано с сувереном. Здесь, шевельнувшись, просыпается такой суверенчик.

И.Ч.: Суверенчик?

Г.П.: Да. Который может объявлять местное чрезвычайное положение.

И.Ч.: Но для себя самого.

Г.П.: Да, совершенно верно, и локально поддерживать его. И ты поступаешь «в распоряжение», предоставляя себя уже только нервному господинчику. Ты становишься удобораспоряжаемым. Это крайне интересный момент, поскольку суверенчик извлекает какое-то прибавочное наслаждение. Можно же просто что-то сделать для тебя, выполнить какую-то функцию — и улыбнуться. Точка, все! А можно, как дородная тетка в форме на границе, тебя помурыжить.

И.Ч.: Допрос с пристрастием, задержка?

Г.П.: Да. То есть она сама тщательно тратит на это силы. Зато ты на это время оказываешься удобораспоряжаемым и поступаешь под ее суверенитет. Это небезынтересно. Гефтер об этом рассуждал, у Фуко много об этом, но у того отнюдь не Гефтеров социум власти, у того — государство, которое распространяет себя на множество тел. Многое можно бы распознавать, но не вполне понятен характер анализа, что это. Кто здесь к месту, кто же нужен — Достоевский или достаточно простого невропатолога?

И.Ч.: Как сказать! Ведь играет роль еще один момент, вскользь подмеченный тобой в «Гениальной власти». Только-только ты принимаешь условия такой власти, ты не просто встраиваешься в нее. Ты получаешь бонус расширения границ личной компетенции. Пусть мелкий и грешный, мелкопакостный, пусть крупный и существенный, но если кто-то входит в систему и уже номинально соблюдает ее требования — он может стать в ней не просто исполнителем, а застрельщиком. Ведь это Кнуров у Островского в «Бесприданнице»? «Для меня невозможного мало». Этот переход тоже есть.

Г.П.: Ну да, премия кажущегося всевластия.

И.Ч.: Ты даже способен на инициативы, на опережение, как наши думцы, что у всех на устах.

Г.П.: Конечно. Видишь ли, движком «системы РФ» является всемогущество. Оно же самодержавие. Причем то самое! В принципе, тут решают вопрос вообще не о тебе и далеко не о ком-то, а о всемогуществе, о его бытии в земной юдоли.

И.Ч.: Это и есть метафизический момент, впрочем, между рядом прочих.

Г.П.: Ну, конечно. Тебе все предъявлено таким образом, что ты есть порча бытия власти. Это уже на микроуровне предъявляется: оборотной стороной верховного всемогущества является твое небытие. Я думаю, это отчасти похоже на структуру рабства. Потому что холопство есть ипостась рабства, помимо всего прочего. Но неформального, не всегда формализованного. Зато, соглашаясь и входя в систему холопом, ты сможешь ею крутить. Как «барская барыня» Минкина при Аракчееве. Она тобой вертит, предоставляя тебе вертеть собой. Сопротивление материалов падает, как только ты движешься ей навстречу. Но ведь и ты можешь ею крутить! Простейший пример — это все «левое», «теневое» при советской власти. Конечно, будучи злобным антисоветчиком, можно постоянно ошиваться в «левой» экономике. Но ведь наверняка проколешься. Следовательно, надо быть дружественным «интерфейсом» системы. Чтобы подпустить ее к себе, надо ею стать.

Здесь наверняка есть фазовые переходы, типологии, которые могут быть описаны. В каком-то смысле «система РФ» пародийно-демиургична. И ты получаешь право «демиурга» зайти далеко. Конечно, можно неправильно рассчитать, как Сердюков, и взять не по чину. Да это другое дело…

И.Ч.: Но и каждый новый Нерон видит себя кифаредом. Снижает уровень, самозабвенно приблизившись к «простым людям». Как это у нас звучит: «я ваш, я близок простым людям».

Г.П.: Да, это интересно. Но все это требует уже несколько другого языка описания социума власти в версии «системы РФ».