Вслед (О Григории Дашевском)

Екатерина Марголис, художник (Венеция)

Ему не некролог. Ему — только эпитафия. Но написать так, как умел он, — некому. А показать ему любые свои слова — всегда стыдно. Уж очень высока планка.

…воспоминаний чужих прохлада,
общий шелест, кроме зевак и статуй.
Покачнись, заражаясь слабостью сада,
чем глазеть-коченеть под листвой, под утратой.

Первая встреча с его текстами была невстречей.

Получив в 19 лет возможность поехать в Италию, я с юным снобизмом решила, что в Венецию точно не поеду. Раз все туда хотят — значит, это общее место. Зачем тогда? Что мне Венеция? Но этим мой снобизм не ограничился. Перед поездкой приятель дал мне в распечатке, кажется, еще тогда не опубликованное по-русски эссе Бродского «Набережная неисцелимых» в переводе Дашевского, которое я намеренно оставила непрочитанным… — мол, что ж я буду чужими глазами, с чужих слов, да еще в переводе.

Однако сила слов такова, что они материализовались. То, что казалось общим местом, действительно оказалось общим — в смысле местом встречи. А Бродский заговорил по-русски о Венеции голосом Дашевского, мгновенно разбежавшись на цитаты, о которых едва ли кто помнит, что это перевод.

Триумф незаметности. Не это ли высшая награда труду переводчика? Много позже была и наша книга «Венецианские тетради», для которой Григорий Дашевский переработал свой первый перевод, добавив недостающую (точнее, написанную Бродским уже после первого перевода) главу. Она начинается словами «Человек есть то, на что он смотрит, — по крайней мере, отчасти»…

Мы не были близко знакомы.

Но каждый его газетный текст, перевод, статья — не говоря уж о стихах — были событием золотой пробы.

А потом еще появился ФБ.

26 сент. 2013 из Адриана.

Душа моя, шаткая, ласковая, тела и гостья, и спутница, в какие места отправляешься, застылая, бледная, голая,и не пошутишь, как любишь? (перевожу по той синтаксической схеме, которую всегда считал самой естественной и которую подробно защищает Courtney (Fragm. Latin poets, 382–383) https://www.facebook.com/grigorij.dashevskij/posts/10151952677116320

И в комментариях: «русский язык — сам по себе уменьшительный по сравн. с латынью».

Прошлым летом, приехав в Москву, вышла за хлебом в ближайшую булочную на углу Бронной — пока стояла в очереди, взгляд упал на французско-русскую газету, которую раскладывают по кафе и лавочкам.

И там ждал подарок — огромное интервью с Дашевским: «Поэт без эпитета».

И открытие — Рене Жирар, которого ни строчки, признаюсь, не знала и не читала. О невинной жертве как неизбежной основе всякого социального механизма примирения. О вранье романтического отношения к себе и избранности. И тут же — как естественное продолжение — «Пусси Райот», о протесте и воспоминания о путче 91-го и защите Белого дома. Газета была зачитана до дыр, из булочной принесены еще несколько экземпляров и розданы друзьям. Франкофонным друзьям разослала ссылки.

Почему-то статья осталась в Сети только по-французски: http://www.lecourrierderussie.com/2012/07/20/grigory-dashevski-poete-sans-epithete/

По-русски — подробная беседа с Анной Наринской и письмо комитету премии им. Андрея Белого, присужденной за этот перевод:

«Я благодарю тех, кто решил присудить премию Андрея Белого моим переводам книг Рене Жирара. Если бы я мог приехать, я, наверное, воспользовался бы тем правом, какое дает любая премия, — и порассуждал бы на какую-нибудь из возможных отвлеченных тем: “Что такое перевод”, или “В чем суть теорий Жирара”, или “Жирар и мы”. Но на расстоянии я предпочитаю ограничиться тем, что мне кажется необходимым, — а именно, назвать тех, без кого эти переводы не могли быть сделаны и изданы.

Это отец Борис Бобринский, живущий во Франции православный священник и богослов, в кабинете у которого в 1992 году я впервые наткнулся на книги Жирара, — а для знакомства с Жираром мне действительно требовалась какая-то счастливая случайность, поскольку я никогда не слышал о нем ни в Москве, ни от своих французских друзей-философов…»

Из французского же интервью понятно, что этой «счастливой случайностью» была операция, после которой он потерял ногу, а перед этим повисшая на волоске сама возможность поехать лечиться во Францию — и получение визы в разгар путча 91-го года. Такая фигура благодарности другим и умолчания о себе в момент присуждения премии — красноречивей говорит об авторе, чем даже сами факты.

И дальше:

«Суть теории Жирара не в том, что миметическое желание и механизм козла отпущения встречаются в истории или в жизни иногда или даже часто, а в том, что они универсальны. Иначе говоря: не некоторые, а все желают по чужому образцу, не некоторые, а все участвуют в гонениях на невинных — все, а значит и ты, читатель. Только те, кто слышит в книгах Жирара это обращенное лично к читателю “ты”, — только те, кто не делает для себя фарисейского или романтического исключения, — только они, собственно, и понимают, что Жирар имел в виду».

Не хочется спекулировать на словах, но мысль о неизбежности невинной жертвы и невыгадывание для себя особого положения — первое, что приходит в голову сегодня.Этим летом он написал в ФБ пару провидческих строк на уход Ильи Сегаловича. И как это нередко бывает с поэтами, проницательность соучастия в судьбе другого обернулась откровением о себе: «и нет никакой разницы с тем, что я о нем слышал раньше, когда он был жив. Кажется, что он и при жизни был людям виден так же отчетливо, как нам обычно человека показывает только похоронная обостренность чувств».Обостренность чувств вызывал сам его облик. Красивый. Тонкий. Настоящий. Ясный взгляд, в котором сразу читался просторный ум, где находилось место глубочайшим классическим знаниям и непосредственности оригинальной мысли, иронии и сочувствию, блестящим переводам и пронзительной лирики. Мужественный и глубокий взгляд поэта без эпитета.

А теперь и без эпитафии.

Александр Филиппов, руководитель Центра фундаментальной социологии НИУ ВШЭ, главный редактор журнала «Социологическое обозрение»

Кончина Григория Дашевского в очередной раз свидетельствует о провале всех до сих пор существовавших попыток теодицеи. Я познакомился с ним тыщу лет назад, а виделся только раз. Мы встречались на просторах Сети, в Живом Журнале и ФБ. У меня, кажется, сильно развито чувство ранга, иерархии. Я никогда не мог понять, как это вообще возможно, что такой бесконечно более значительный человек у меня в друзьях, хотя бы и живожурнально-фейсбучных. Последний раз поздравляя с днем рождения, так ему и написал. Мы даже хотели встретиться, но вот, не пришлось. Еще мне было удивительно, что наши мнения часто совпадали, разумеется, в тех вопросах, о которых я осмеливаюсь судить. Меня это сильно утешало.

Григорий прекрасно перевел важную для всех нас книгу Жирара, а его последний подарок читателям «Соцобоза» — замечательное интервью Ханны Арендт, которое теперь цитируют все и всюду. Он был — говорю как редактор — очень великодушный переводчик. Не только блистательный, но и великодушный.

Помню еще, года два назад я мучился, пытаясь перевести и объяснить название кружка Serakreis. Народу вокруг галдело много, а помог только Григорий. Реально помог, вплоть до разных латинских тонкостей.

Сегодня, после ночи отчего-то бессонной, с мутной головой, я пошел по ссылке на «Кольту» и отдал свой голос ему — еще ничего не зная.

Я верю в мистические связи, и потому — думаю, даже среди тех, кто читает мою ленту, знающих достаточно — никогда, никогда не переводите больше стихотворение Роберта Фроста «Остановившись у леса снежным вечером».