Я.М. Друзь. «Беда идет и за собой другую ведет»
И.М. Кузнецов публикует важнейший мемуарный документ о жизни на «кровавых землях» — голодомор.
3 936 
© Kirill Simonov
Предисловие публикатора
К годовщине трагических событий голода 1933 года в СССР мы публикуем воспоминания украинского селянина Я.М. Друзя, датированные маем 1989 года. История их появления такова.
В январе 1989 года в связи с 60-летием начала коллективизации газета «Сельская жизнь» объявила о создании рубрики «Крестьянский архив» и обратилась к читателям с призывом присылать свои воспоминания о прошлом. В редакционной статье уточнялся круг сюжетов, интересующих редакцию: «О жизни деревни накануне коллективизации, о судьбе крестьянских коммун, созданных в 1920-е гг. О том, как проводили в вашем селе “ограничение”, а затем уничтожение кулачества. О вспышках классовой борьбы в деревне на рубеже 1920–1930-х гг. Чем они, по вашему мнению, были вызваны? Как создавали колхозы и как воспринимали коллективизацию различные слои крестьянства?» Далее мимоходом было упомянуто и о голоде как предполагаемой теме воспоминаний. С января по август редакция получила около 1,5 тысяч откликов. В пяти номерах (8, 16 и 23 февраля, 2 и 5 марта 1989 года) газета опубликовала подборки в общей сложности из 45 писем-воспоминаний. Готовилась публикация сборника, для которого были отобраны 67 писем, наиболее интересных с точки зрения редакции, однако она не состоялась. В 2002 году несколько писем и отрывков из «крестьянского архива» «Сельской жизни» появились на страницах книги Н.В. Тепцова «В дни великого перелома» [1].
С разрешения редакции в 1992 году я имел возможность ознакомиться с «крестьянским архивом». Он состоял из 1357 писем, разложенных россыпью в папки по первым буквам фамилий авторов. Подавляющее большинство их представляло собой действительно мемуарные заметки, причем их авторы, как правило, проживали в той же местности, события в которой они описывали. Среди них было и данное письмо: рукопись шариковой ручкой, старческим почерком, в общей тетради (48 листов), без обложки и без полей. Инициалы автора Я.М. не расшифрованы; он указал лишь свой возраст — 78 лет и адрес: Украина, Черкасская обл., Христиновский район, село Гребля. Авторский заголовок мемуаров: «Беда идет и за собой другую ведет». Ниже они публикуются по сделанной мной тогда машинописной копии.
В ряде случаев мной изменена последовательность абзацев, чтобы привести изложение в хронологический порядок. Орфография оригинала преимущественно сохранена, исправлены только очевидные ошибки. Украинизмы в авторском языке («вже», предлог «у» вместо «в», «неробы», «батьки» и т.п.), как правило, понятны без перевода. В круглых скобках ( ) примечания автора; в косых / / — мои; знак […] — купюра. Опущены незначительные фразы, повторы и полемические пассажи, направленные против авторов некоторых газетных публикаций.
Чем интересны эти воспоминания? Они одновременно лаконичны, эмоционально насыщенны и содержательны. Автор стремился придерживаться плана, предложенного газетой, начав с рассказа о первых коммунах, хотя те годы он застал еще ребенком, подростком, и главное для него было поведать о коллективизации и голоде 1933 года, которые он пережил уже вполне взрослым человеком. Из контекста воспоминаний мы узнаем, что он был не колхозником, а низовым служащим Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции и поэтому имел возможность видеть разные села, общаться с разными людьми — от крестьян до работников райкомов и милиции. Автор не только описывает виденное, но пытается анализировать причины двух «бед»: коллективизации и голода.
С точки зрения изучения истории коллективизации, представляет интерес целый ряд моментов. Например, отрицание автором фактов крестьянских восстаний. Но в то же время им дана яркая картина массовых беспорядков 1930 года, произошедших после выхода статьи Сталина «Головокружение от успехов», когда крестьяне (крестьянки) бросились разбирать свой скот, насильно согнанный в колхоз, и на этой почве возникали стычки с представителями власти. По-видимому, именно такого рода факты и составили львиную долю тех 13 754 массовых выступлений, известных историкам по статистике ОГПУ, которые порой именуются в литературе антиколхозными бунтами. Однако, по мнению нашего автора, «на восстание ничего не было похожего».
Другое важное свидетельство — утверждение, что к 1933 году он наблюдал резкое сокращение посевных площадей в колхозах, не учтенное официальной статистикой: «Сплошные бурьяны, как после татарского нашествия». Вопросы о достоверности урожайной статистики и об объемах производства зерна в 1930-е годы остаются дискуссионными в историографии, и данное свидетельство очевидца — в пользу скептического отношения к официальным данным. По-видимому, местные власти скрывали факты недосева, завышали посевную площадь и тем самым преувеличивали объемы производства зерна. Воспоминания Друзя заставляют также с большой долей скепсиса относиться к сведениям о правительственной помощи голодающим, масштабы которой не стоит преувеличивать и роль которой была, очевидно, не слишком велика.
Своими наблюдениями очевидец подтверждает мнение тех историков, которые считают, что голод стал катализатором коллективизации, приведшим ее к завершению: «Без принуждения, кто остался жив — пошли в колхоз». А вот убежденность автора в том, что многие преступления и зверства, творившиеся представителями местной власти в тот период, были результатом подрывной деятельности врагов и шпионов («хвосты белогвардейщины»), относится скорее к феноменам социальной психологии и демонстрирует эффективность сталинской пропаганды. Впрочем, в этом вопросе взглядам мемуариста присуще противоречие: начав с поиска врагов на местах, в конце он доходит до обличения самого Сталина как «узурпатора» и «истребителя человечества».
Страшны описания голода. Они практически лишены следов анализа и поздней рефлексии. «Я хочу излить тот ужас, который вечно всегда меня мучил», — признается автор. Весь его текст — это пронзительный человеческий документ, который любого читателя вряд ли оставит равнодушным.
И.А. Кузнецов, кандидат исторических наук
Дорогие сотрудники «Сельской жизни», прошу усердно, не осудите меня критикой. Я не писатель и никогда еще не писал до газет. Но это меня сдвинуло с Вашей газеты, вона вместе и моя. Я читаю ее, когда она была еще «Беднота», и до этого времени она в меня в доме [2].
Тут у меня сотни грамматических ошибок. Написано как-то хаотически. Извините. Прочитайте, прошу, и можете бросить в печку. Копии я не оставил, хотя меня просили оставить почитать. Переписать это мне стоит лишний раз шатать нервную систему. […] Это тяжело на память. Это все надо разворошить в мозгу такую давность. […] Может, что и за это буду иметь неприятности. […]
Извините! Я в конце указываю, до какой страницы отнести то, что упустил, а тогда припомнил [3]. Дальше. Вы не сомневайтесь в том, что я пишу про районы и областя, и про села, можете подумать, что это кто-то мне порассказывал. Нет-нет. В следующем я напишу, почему мне так много известно сел и районов. А может быть Вам не нужно больше таких материалов? […] Это еще не все описано, одно с десяти только. Приблизительно можно представить эту картину, хотя мало описано.
Дорогая редакция «Сельской жизни». Вы просили дать материал до «сельского архива». Я решил сразу писать Вам, но оставил на время. Обождать, что будут писать, и что Вы будете печатать. Вы меня поняли, думаю. Если я опишу то, что Вы просите, то я можу быть за #, понятно Вам? Я боюсь, но опишу.
В 1935–37–38 гг. мы у двоих с своею женушкой говорили, мы еще были молоды: «Дождем/ся/ ли мы того время, что кто-то вспомнит 1933 год?» А как страшно было в то время озваться за этот год. Мы поручали мысли свои и слова друг другу. Я говорил, что за эти года вспомнят через 150 лет. Но вдруг, боже мой, читаю, что в газете есть про 1933 г. Не поверил. Это сообщение меня потрясло так, что хожу и ложусь спать, и проснусь ночью, все думаю об этом времени. Припоминаю то время. Припоминаю те эпизоды, фамилии исполнителей тех зверств, которые мне пришлось видеть, а слыхать — конца нет. То, что буду писать, врать не собираюсь. Вы писали, что Вам не нужно тех, что читали и слыхали, а нужно рассказ тех, что пережили все это. Я и есть Вам тот, мне 78 лет; я думаю, можно верить. Начинаю рассказ. […]
Вы просили об «коммунах», т.е. первых колхозах. В 1920 г. разбито поляков, которые хотели поставить свою власть. Прорвались они было на киевщину. Украина. В Тетиевском районе, тогда бывшей Тетиевской волости, в селе Дзвеняче до этого была-жила княгиня. Она с поляками от нажима С.М. Буденного удрала и оставила все. Начался грабеж с окружных сел (Дзвеняче, Михалевка, Телиженцы, Борщаговка, Довгалёвка). Но в скором времени местными властями было положено «лапа»: прекратить грабеж. Потому, что есть приказ Ленина организовать «коммуны» на таких хозяйствах. И началось: «Кто идет в коммуну, жить будет привольно!» Но вже некоторые Вам писали, кто шел в коммуны — лодыри и неробы. Условия были такие: вы будете считаться «коммунары», вам будет давать государство все — питание и обмундирование. Но вскоре, 1922 г., дали им трактор «Фордзон» — работайте. Предъявили за трактор и другой реманент заплатить нужно. Семена на посев — это нужно вернуть государству. Коммуна разлетелася. Раз это так, посчитали, что ёх обманули. Скелет трактора долго лежал около Телиженецкого /слово неразборчиво/, где-то до 1926 г., но это не важно. И коммуна прекратила существовать.
Но не буду клеветать на коммуны. Были коммуны, что существовали до организации колхозов, а тогда их называли колхозами. Такая коммуна, как села Корытня Монастырищенского района Винницкой области. Не то, что осели в готовые дома. Это было собрано с тружеников. Построили коммунальное жилье, двухэтажные дома и другие необходимые постройки. Жили и трудились образцово. Другая коммуна была в селе Лещиновка Христиновского района. В них были хорошие руководители и все труженики. До этих коммун еще до коллективизации издалека приезжали за образцом их хозяйствования. Замечу, что на них слабее отбылися даже тяжелые года 1931–32–33, насколько мне известно.
Но НЭП пошел своей дорогой. Каждый крестьянин себе был хозяин. Хочу — работаю, не хочу — не работаю. Многие землю сдавали в аренду кулачеству. Ниже мы это припомним. Хлеба, мяса и жиров было вдоволь. Торговые лавки были всего полны.
На XV съезде ВКП(б) начали разговоры о начертании пятилетнего плана [4]. Сюда в основу входило: коллективизация сельского хозяйства, Днепрогэс, 518 и 1040, Азовсталь и т.п. [5]. Тут-то все узнали про раскол в партии. Троцкий стоял против, что за пять лет трудно соединить мелкие хозяйства в крупные. Рыков, Зиновьев, Бухарин и другие поддакивали, а особенно Рыков, все повторял: «Правильно, правильно». Троцкий приводил пример: «Как нам трудно было бы построить на берегу океана большой корабль из мелких рыбацких лодок, которого первая волна разбила б. Будут великие жертвы». Рыков несколько раз повторил: «Правильно». Вот тут породились правые и левые оппортунисты. Это Вы сами знаете [6].
Вы просили, почему были восстания, что послужило наступающему голоду? Я ни в одной газете не находил ясно, почему так случилося. Многие писали об себе, немного про соседа. […]
Если бы было проводить коллективизацию на протяжении пятилетки, то не было бы такого «бесия», легче было бы. Но враг использовал момент. Враг учитывал и знал, чем оно будет кончено. Именно, были враги. Хвосты белогвардейщины. Использовали тот момент, что не было правительственных указаний об организации колхозов, тактики организации колхозов. Именно: не было указано, и никто не знал, что нужно сдавать для общего хозяйства? Как работать в колхозе, как будет оплачен труд колхозника? Вот тут-то и началося выгадывать разными представителями свои законы. Под лозунгом о выполнении «решений партии». Каждый что кто мог выдумать. Например: «Кто будет в колхозе считаться, тот получит на особу семьи по 12 пудов белой муки в конце года». Помню такого Нагорного с райкома партии. Был такой Сорока, говорил: «Построим дома, и мужчины будут жить в одних домах, а женщины отдельно, в других». Страх. Кто пойдет в колхоз? Вот так, по-вражески проводилась агитация за колхозы. И так было везде. Это явно вражеское: запугивание, угрозы.
Начали забирать коней, коров, овец [7]. Находили виновников, которые сами не шли в колхоз и других агитировали не идти в колхоз. Не нужно было агитировать против колхоза. Обвиняли кулачество, а того, что не было чего назвать кулаком, звали подкулачником, что не вступает в колхоз. Например, забрали корову, и кто-то берет молоко. Забрали коней и на второй день, как говорили, кто-то лодырь, нероба едет куда-то и хозяина этих коней не подвезет. Забрали овец, то ж резать начали. Но это же мое, каждый говорил.
За восстание. Вы пишете /спрашиваете/, что послужило этому? Не верно, восстаний не было. На основании верхнее описанного, все и повсюду бросились забирать коней, коров, овец. До этого всего поступило от Сталина «Головокружение от успехов» [8]. Все поняли, что это неверно, нужно без запугивания, на добровольных началах. Каждый забирал свое. Кто-то должен пользоваться моим? Нет, так не будет. Но кто не давал мне моей коровы, коней, овец, получил по шее, не секрет. Во многих /случаях/ вызывали милицию. Но им тоже немного попадало, ежели грубо повел себя. На восстание ничего не было похожего. Я очевидец всего этого и разбирался во всем происходящем того время, мне было тогда уже 20 годов. Причем, представьте, что ни в одном селе не участвовал ни один мужчина, исключительно женщины, пожилые и девки. Даже молодые парни не участвовали в разборе животных, сидели по домам. Молодые девки вскакивали на своих коней и вскачь на дом. Не в силах было удержать никому. Находили /потом/ выдающихся, как бы зачинщиков, и арестовывали — были только бабы и девки [9]. Это была интересная картина, не восстание.
Но сейчас же многие оглянулись, что нужно сдать только тягловую силу, и начали сводить /обратно в колхоз/ коней, волов [10]. 1930–31. А единоличники существовали [11]. Хлеб откатали у них [12]. Почувствовалась тугость. 1932–33, особо 33 г. тягловую силу съели. Что дальше делать? Идти в колхоз. Обрабатывать свою землю нечем. Так и сделано, без принуждения, кто остался жив — пошли в колхоз. До этого подействовало и «1040 МТС» [13]. Были в каждом районе созданы тракторные бригады, и с одного колхоза переезжали в другой и обрабатывали землю. И ХТЗ–ЧТЗ быстро сделали подъем в сельском хозяйстве [14]. Не подкрепили бы тягловой силой МТСы, конечно, было бы плохо. И так, как неизбежно что-то возникает, так неизбежно /что-то/ исчезает. С плохого хорошее, с хорошего в плохое. Началось бурей, а внезапно все стихло. В эту бурю унесло много жертв.
В общем, палка в колеса была вставлена с первых дней. Сталин и его близкие не заметили этого.
Позже Сталин говорил, что «враг перешел работать тихой сапой». Открылся внезапно водоворот на врагов [15]. Праведников поглощало в пучину водоворота безвозвратно, а неправедных выносило на сушь. Великие люди попадали туда, праведники святые, даже не могли предупредить друг друга, что «берегись открытого силовня». Настоящий враг работал с полной отдачей сил. Дабы озлобить народ. Репрессировали в каждом селе. Голый, голодный, неграмотный, газеты не может прочитать — он «враг народа». Оставляет детей, голодных и голых, босых, в школу не в чем послать. Ты «враг». А как проходила репрессия в селах этих бедных? Расскажу. В моем присутствии приезжает сотрудник НКВД в сельсовет и говорит председателю сельсовета: «Ты должен дать троих врагов народа». — «У меня таких нет». — «Врешь, скрываешь врагов». Председатель сельсовета подумал: «Так, есть. (У него два соседа с ним в споре.) Невирчак Иван, Невирчак Никита». — «Еще давай». — Подумал: «Пиши, Мороз Макар и Боба». Вот, план перевыполнен, по плану было три, дал четыре. На сей день никто не знает, куда они делись. В дорогу в котомочки, рассказывали хозяйки, положили печеной картошки и по кусочку черного грубого хлеба. А в доме остались голодные и голые дети, не имели в чем пойти в школу. Вот «враги народа». «Поеду, — говорит сотрудник НКВД, — в другое село, там может быть больше врагов, село большое». Это я пишу про с. Медовату Монастырищенского района Винницкой области. Так было, так повсюду.
Много рассказываю, мало слушают. Но еще одно скажу. Председатель колхоза Бабенко Иван, бедняк, с бедняков с корня. Выполнил план хлебосдачи — фонды заготовил. Хотел быть другом народа, а стал врагом. Не сдал встречного плана хлебосдачи [16], а раздал колхозникам. Сказал в райкоме: «До каких пор люди будут работать и голодать? Хватит мучить народ». Но и до сего время никто не знает, где он погиб, этот «враг народа». Но люди Бабенко не забыли. (С. Гребля Христиновского района Черкасской области.) Это взял пятое через десятое, как говорят. Аналогично тому нет конца.
Вернемся до того, что начали. Коллективизация захватила индивидуальные хозяйства с трехпольной системой, т.е. два участка полей засевалось, а один участок был толока-пар [17]. Засевали его в августе месяце. Значит, при единоличном хозяйстве каждый год пустой земли было ⅓ не обсеяно. Колхозы сколотили 1930 года, но осталося много единоличников. Для них было наделено землю и — работайте. Озимые посевы с 1929 г. имели все крестьяне. После уборки урожая 1930 г. началося выколачивание хлеба, «хлебозаготовка». Все под метелку, в колхозе ты или нет. Во всех селах-районах грубо проходила хлебозаготовка. Например, в каждом селе были уполномоченные по заготовке хлеба. Некоторые помню эпизоды. В с. Горшково Тетиевского района был уполномочен по фамилии Фролов. Его звали «кат села Горшкова» [18]. Он за несдачу хлеба раздетых мужчин на ночь закрывал у холодный подвал или яму. Хотя тот сдал до зерна. Дополню, даже избивал. Еще такой заготовитель: председатель сельсовета с. Росишки этого же района Калинчук избивал до полусмерти. Копал яму, т.е. не он, а заставлял людей, у яму наливали воды, с золой перемешивали и купали несдатчиков хлеба. Купание с золой, это было во многих районах и селах, у с. /название неразборчиво/ купали, также обливали холодной водой после купания [19]. Брали по пять — восемь человек, давали палки, на которых были привязаны рогожки-дерюги в виде флагов, гоняли по селу и чтобы они кричали: «Мы злостные несдатчики хлеба!» [20] Применяли разные мучения. Еще такой случай: у с. Бурковцы бабу (жинку) посадили на кучу муравьев голую, и она скончалася.
Все проделки выполняли «активисты села». В каждом селе была организована верхушка, т.е. актив, которые позже были уже шакалы, ничто иначе. Применяли свои законы. Это их некоторые зовут «первопроходцы», я зову их шакалы. Этот актив был при сельсовете так: донес кто-то, что такой-то зарезал овцу, которую скрывал где-то в яме. Приходили и забирали мясо, делили его между собой. И так /же/ свинью или теленка. Это было ихнее. Для того чтобы ты не смолол два, три стакана зерна, если где-то достал, шли и разбивали жернова, которыми мололи вручную. Жернова делали портативными, чтобы можно было с ними скрыться за печкой, чтобы не знал сосед. Точь-в-точь как сейчас с самогонным аппаратом. Эти жернова есть у меня сейчас как музейный экспонат, кому покажи, молодые не верят, что с этими двумя камнями надо было скрываться от людей, потому что нужно смолоть стакан зерна.
Разрешения /на «проделки» активистов/ давали секретари райпарткомов [21]. Секретарь РПКа Папетин давал указания (лично выезжал на села) выполнять хлебозаготовку. «Не сдает хлеба — применять подвешивание», — на это есть еще живые свидетели (Монастырищенский район Винницкой области). Наказывали: «Применяйте все, что придумаете». Вот и придумывали. Составляли бригады под названием «красная метла». Обменивались селами. Бригада одного села шла в другое, а те приходили в ихнее. Мол, чужие лучше будут искать. Конечно, с железными щупами [22]. Даже сдалбывали стены внутри жилья. И забирали все под метелку. Не то что зерно, а кукурузу, фасоль, горох, 1 кг и то забирали. Даже сухари, в кого было знайдено, забирали. Это кратко описал первый рычаг к бедствию [23].
Второй рычаг. 1930 год. Наскоро сколочены колхозы. Январь, февраль, март. Как было уже написано, было забрано каждым свои животные. Полетели под нож овцы в первую очередь, молодняк рогатого скота, а позже вырезали коров [24]. Оставались без никакого основания на жизнь. Начало 33-го г. вырезали коней, работать нечем было [25]. 50% земли не обсеяно (а не 1%) [26]. Сплошные бурьяны, как после татарского нашествия. Могу пересчитать ряд районов, не только сел, которые пришлось видеть.
Это не все. В 1930 г. колхозы взяли землю одним массивом, а единоличникам дали в других участках. Каждый крестьянин упал в уныние. Получил землю, ему показалась она чужая, а до того еще все забирают. Отлетела охота работать. И от спросишь: «Дядя, вы вже посеяли поле?» — «Посеял, — говорит, — только себе, а Сталину я не посеял». И получилось: Сталин осенью забрал свое, а дядя остался голоден. До того всего и хату развалили [27], и его с семьей на высылку в другое село или за границы республики за невыполнение налога-хлеба. Почему? А то, что у него было обсеять 3 га, а он засеял 1 га, а план ему с 3 га сдать хлеб. Это и послужило бедствию, забрали все до зерна. А план до села доведен. Значит, чтобы его выполнить, с колхозов забрали под метелку [28].
Посеяли 32-го осенью, и только, а фуражный фонд для тягловой силы и на весенний посев — все вывезено. Сказали правители: весной семена привезем вам, сейчас вывози без разговора. Так и сделано. Колхозник остался голоден, он также ничего не получил, ни грамма. Привилегия колхознику была та, что не разбирали, не валили хат (домов). Единоличникам многим разваливали жилище.
Колхозники работали лишь бы день и до вечера. Учета работы не было. Вышел в поле, полежал, а ему какой-то неграмотный учетчик поставил палочку и записал его фамилию, а потом и сам не знает, кого записал. Бухгалтера писали все вподряд. Магазинер (по-украински, комирник) [29] ордера, которые получал с бухгалтерии, спаковывал у бочку. (Приходилось мне работать на ревизиях.) От, добери толк. Считали это нормально.
Все шло только к гибели. Фуража нет никакого, только солома. Кони начали дохнуть. Представители приезжают и наказывают два раза в день мыть коней теплой водой. «Нет чем кормить», — ему отвечают.
Секретарь парткома Богдан, был такой в Оратовском районе, приказал перемолотить скирды соломы. «Там вам хлеб, — говорит, — вы плохо обмолотили с осени». В январе 1933 г. начали наново молотьбу по колхозам. Я свидетель этой работы. В одном колхозе в с. Оратовке 50 человек целый день на морозе и снегу перемолачивали солому и получили обмолота 15 кг мусора, а не зерна. Явное издевательство. Обмолот, т.е. перемолот соломы, был во многих колхозах на спасение от голодной смерти.
Все было, и учет, и руководство к гибели. Народ превратился в стадо баранов, как у чаду, никто не знал, на что он работает и для кого, кому? Такая и была их продукция.
Вернемся к 30–31–32 гг. Организовали колхоз. Колхоз есть, нужен председатель колхоза. Кого обрать? Хорошего хозяина, такой нужен. Но он кулак. Нельзя. (А какие были у нас кулаки? Имели пару коней, корову, овец, свиней, 4-5 га земли. А те, которые имели также 4-5 га земли, сдавали в аренду этому кулаку, а тогда пришел его раскулачивать, потому что он бедняк. С 10-ю га редко было.) То кто будет председатель колхоза? С украинского з стиха П. Тычина «На майдане коло церкви»: «Хай чабан, уси гукнули, за атамана буде» [30]. Вот и обрали какого-то чабана председателем колхоза. Он в своем дворе толку не знает дать, а это же хозяйство… Клеилось одно к другому на горе великое. Жди с него добра. Безграмотные. Могу еще много навести примеров с фамилиями и селами, колхозами.
Сталинский лозунг: «Уничтожить кулака как класс». И начали. Никаких законов, указаний о том, кого раскулачивать и как раскулачивать. А тут того и надо было. Приходят комиссия цела, человек 10. Но придраться, чтобы его раскулачить, нужен этому повод, чтобы ограбить. Начисляют налог такую-то сумму. Сплотил. Через два-три дня снова начисляют налог, но уже больше в два раза. Сплотил. Через два-три дня снова налог в три раза больше. Не сплотил. Идут описуют все во дворе и внутри жилища [31]. Забирают всю одёжу. З хозяина, хозяйки и до малых детей. А в то время одёжа хуже, чем сейчас на мусорной свалке. И продают [32]. Лучшее забирают члены комиссии, а остальное продают. Дети остаются голые, потому что они кулацкие. Жаловаться некому. Пожаловался в район. Ответили: «Там знают, что делают. Власть на местах». За это ему разваливают хату или выгоняют, иди куда хочешь, ты классовый враг, еще жалуешься высшим органам. Так шло раскулачивание повсюду.
Раскулачивали даже за то, что знают, что он имеет хороший кожух [33], и его жена тоже имеет хороший кожух, только никто больше не имел. Пошли и забрали эти кожухи. И распродали между собой. На другой день ходит одет в этот кожух, и без стыда и сраму. Мол, я же купил. Так было сплошь и рядом повсюду. Жаловаться не было кому. Еще одно. Председатель сельсовета по фамилии Чалаплюк с. Гребля Монастырищенского района пошел к Потапчуку с. /пробел в рукописи /. Описал (забрал) кожух с его жены за несвоевременную оплату налога. На второй день его жена ходила в этом кожухе.
Такое еще. В с. Росишки Тетиевского района председатель сельсовета, про которого вже писалось, по фамилии Калинчук в одной женщины (фамилию не помню, она сама хозяйствовала, имела пасеку) потребовал, чтобы она отдала ему несколько ульев. Она пожаловалась в НК РКИ [34]. Когда я поехал туда, то до этого еще застал, /как/ он с уполномоченным ногами избивали одного (говорил, он кулак) за несдачу хлеба. Усмирил только своим документом, иначе бы и я получил ногой в спину. Предупреждено было за избиение и за те ульи. Хозяйке при нем было сказано: «Не трогать ее, и когда еще повторится, приходите». Но она не пришла больше. Это было в декабре 31 г. А в конце апреля 32 г. проходом зашел до нее, узнать, как она устроилась. На том месте, где она жила, была куча руин. Ни хаты, ни хозяйки. Хату развернул, а ее отправил на высылку. Вот так послушал. За свои проделки получил 10 лет. Там он… Но сколько горя наносил людям.
Еще одно. (Наскучаю Вам этими рассказами?) Это было в 1931 г., в декабре месяце. Сидим в сельсовете втроем, ночь, метель. Около 12 часов ночи приезжает к нам какой-то. Представился, что он уполномочен к нам. Хорошо. «Почему не занимаетесь хлебозаготовкой?» — «Нет хлеба», — говорит председатель сельсовета Каминский. «У вас, я видел, ни одного дома не развалено, потому и хлеба нет. Приказываю: завтра с утра вызвать актив села и разобрать кулакам не менее 15–20 домов. Тогда будет хлеб». Он был арестован и закрыт у подвал до утра. В те годы никакой связи с районом. Это было сгоряча. Поспорили с ним. Спросили: «А куда люди? На улицу?» — «Это не мое дело». Ну, и посадили под замок. А потом посоветовались, что нам попадет от райпарткома, и решили выпустить. И больше мы его не видали. А когда справились, то райпартком отказался от такого, что мы никого к вам не посылали. Это было в с. Голодьки Тетиевского района Киевской области. Такие представители-самозванцы также творили горе. Когда наскочит на глупаков, а воны булы на каждом месте. Разваливать, так разваливать. Приказ. По этим многим фактам я был уверен и до этого времени, что были люди, которые занимались страшным вредительством.
Вы просили о двацатипятитысячниках. Кратко расскажу. 25 тысяч рабочих с фабрик и заводов было направлено в помощь коллективизации. Большинство, кто они были? Лучшие рабочие, ударники производства. Почти все они не имели никакого понятия в сельском хозяйстве. Могли только кричать: «Записывайтесь в колхоз!» Из всех 25-тысячников знаем хозяина одного, у Шолохова был Давыдов [35]. Было так: приезжает 25-тысячник у райисполком. Он грамотен, а были и безграмотные. Его посылают уполномоченным. Председателем колхоза он сам не хочет идти. Вышел на поле у севбу и поднял шумиху: «Вы что это сеете? Пшено нужно сеять! Семена сахарной свеклы смешивайте с суперфосфатом, вредители, оно сгорит [36]. Были такие, что они отдавали то, что они знали с производства. Помогали в ремонте машин, молотилок, двигателей и т.д. Некоторые устраивались в МТСах. Много давали помощи, т.к. на то время не было специалистов.
Были и другие. Прислали его председателем колхоза. Он отказался, мол, я в сельском хозяйстве ничего не знаю. И стал председателем сельпо [37]. Начал торговать. При сельпо была пара коней для доставки товаров. Поторговал немного в 32 г. и в начале 33 г. уехал навсегда. Забрал коней с повозкой и несчастные товары. А товары тогда какие были? Папиросы, махорка, одеколон, да водки бутылок 20–30, не больше. Оставил записку, что он будет в Крыму и на Кавказе. (Это было в с. Оратовке Винницкой области, по фамилии был Федченко.) В общем, были разные хлопцы.
Все же посмотрим еще те года. Стоит вопрос: как же выжили многие? Люди не представляли себе, что наступает смерть на каждого. Ничем не запасались, теми продуктами питания, когда не будет хлеба, несмотря на то что 32-й год явно показал, что идет голодная смерть. Но с ранней весны 32-го г. по всем районам, областям в колхозах было открыто общественное питание. Утром, днем, т.е. обед, вечер. Иди, получи вареное и хлеб. Чего еще нужно? Недаром говорили про общественный котел. Получил на семью ежедневно, и хорошо. Можно жить. И сидели, огородными культурами не запасались, хотя бы картошкой, свеклой, морковью, капустой, огурцами, фасолью. Это мало было таких, что имели овощные культуры вдосталь. Считали: я в колхозе, вот и корми. А оно не то получилось. До уборки хлебов, т.е. до жнив, покормили с общего котла и закрыли котел, ешь свое. Хлеб убрали и до одного центнера увезли в государственные закрома. Не получил никто ничего. Кто пристарался овощных культур больше, протянул дольше жизнь, а кто расположился на общий котел, тот в начале 33 г., прямо с января месяца, начали пухнуть и умирать с голода. Прямо по очереди, в кого хватило на какое время. Кто раньше умер, а тот позже, а тот еще позже. Дело шло по его запасам. Уже в феврале 33 г. сильно проявился каннибализм. Об этом расскажу позже.
Наступило потепление, поднялась травка, особенно крапива. Начали кормиться травой, но это спасало мало. Начались полевые работы, начали привозить в колхозы и совхозы разную шелуху и варить тем, что идут на работу. Давали в совхозах и хлеба по 200–300 грамм [38]. Те, кто жили возле рек, озер, тем было питание с речек. Начали ловить рыбу, но это единицы. Основное — это устрицы, лягушки, в общем, что попадалось в воде, водоросли и т.п. Не каждая речка была богата на такие продукты. Такие речки, как Рось, Роська, давали устриц, но их скоро было выловлено. Такие речки — Гнилый Тикич, Горный Тикич [39] — в этих были не только устрицы, рыбы, /но/ безграничное число раков. Пока было тепло, поддерживались особо устрицами, раками. Но не так-то. Говорили, что сам бог на нас напался, карает [40]. Начались холодные дожди, сильное похолодание на 1,5 месяца [41]. Або умирай дома, или пойдешь на речку, там захолонешь. Если каждый только скелет, много ему нада? На поле не пойдешь, на поле работы нет, значит и не варят.
Весной 33 г. страшно было пройти селом безлюдным. Иные лежат по домам опухшие, дожидая смерти, другие умершие, ожидая повозки, которая от дома до дома подъезжала и забирала умерших до общей могилы. А было, что еще шевелились, все равно забирай, он там скончается. Чтобы не было голословности, наведу такой факт. Во время подборки умирающих до общей могилы выбросили на повозку молодого еще хлопца. Бросили всех у могилу и не присыпали землей. Председатель сельсовета сказал: «Яма большая, завтра дополним». Этот же парень за ночь немного отошел и выкарабкался с ямы, и ушел весть зна куда. Он еще есть жив сейчас. Это было в с. Гребля Монастырищенского района Винницкой области. В село не пришел, знал, что этот председатель опять бросит в яму. Председатель сельсовета по фамилии Остапчук, он особо не одного закопал полуживым. Позже было известно, что он был из Западной Украины, как шпион, и тут его устроили председателем сельсовета. Очевидно, не один он был. Другой такой случай был в Оратовском районе. А припомним «дело Букского района». У 33 г. судили весь районный аппарат за зверства во время хлебозаготовок, и председателей многих судили, также в Тетиевском районе многих, в том числе секретаря райкома партии Крутоярского, пред. райисполкома Дубика и тех, что я упомянул. А что это дало? Они свое сделали.
Умирали люди на ходу, вымирали целые семьи. Дворы позарастали бурьянами, хаты пустые. У поисках пищи умирали на речках, в лесах, в полях. Съедали дохлых коней. Собак и кошек не увидишь, все съедено. Одного времени прихожу на хозяйство колхоза. Председатель колхоза кричит: «Кто съел сапоги?» То есть было снято пять кож с дохлых коней и положено в амбар под замок. Замок сломан, и кожи забраны на съедение. Сколько коней подохло, столько /надо/ сдать кож, иначе строго отвечает председатель колхоза.
Акация зацвела, везде срезали и обрывали цветы як корм. За цветами не было сил влезать на дерево, опухшие ходили и старые, и малые. Но опухшие долго не ходили — опух/оль/ начала лопать/ся/, вода стекала и — смерть на ходу.
В школах дети были не похожи на детей, а больше всего на глиняные статуэтки. Ходили в школу ради того, что один раз в день варили болтушку с яких-то отходов зерна, стертых в порох. Но хлеба ни грамма. И каждый день, в каждом классе так и отмечали учителя по два-три ученика умерших. На улицах можно было увидеть детей, что пасутся, как кролики, а батьки, умерши, лежали в хате, ожидая повозку до общей ямы. Дети как мухи вымирали. Их и подбирали до общей ямы, как кошенят. В одной из школ такое видел: несколько учеников получили с кухни болтушку (я его супом не могу назвать), и вижу: в тарелках у них что-то плавает. Оказывается, сушеные лягушки. На вопрос, где взяли? «Я, — говорит, — наловил и высушил, а теперь разогрею в горячем и съем». Еще тяжелей пришлось детям, когда прекратили занятия в школах: перестали варить.
О каннибалах. Мне пришлось оформлять акты на каннибалов. Видел ихние жертвы, которые до сих пор они перед глазами. Недоеденные концовки ручки, ножки и обжаренный тулупчик с малых детей. Показания до акта были: «Шел мальчик дорогою, лет пяти-шести. Я позвала его в хату, сказала, дам хлеба. Зашел в хату, я его убила и вот это сделала. Это для меня не первое». Правда, она была не така, как другие, не опухшая. (Оратовский район Винницкой области.) Я был настолько перепуган таким зрелищем, что больше я был не согласен оформлять таких актов, а таких случаев много было. Это же не секрет, что человеческое мясо продавали на базарах, готовое, вареное. Это не только по селам, а по городам что было? В самом Киеве было массовое людоедство. На моих глазах на базаре в Киеве забирала милиция с врачами мясо и торгующих им. А Белая Церковь, Умань, Винница… Посреди белого дня могли затянуть во двор и кончить. Может, кто защитит? Нет. Милицию на улицах не увидишь. Ему тож не милый свет был.
С большими трудами дожили, кто не умер, до выстыгания озимых. Рожь, пшеница до молочно-восковой спелости. Начали в полях срезать колосья, сушить и варить. Но и тут тож трудности: начали охранять, ловить /тех/, кто срезает колосья, и несчастных избивали [42]. Я говорю, никто никого не жалел. Голодного, умирающего переступит, но помощи не даст, потому что знает, что через 40–50 шагов сам ляжет. Еще один случай, а их много случалося, не хватает нервов описать. Пишу, без преувеличения, одно с десяти. Уже тому 56 лет, а еще в глазах стоят те ужасы. Шел я с райисполкома на село (Оратовский район, с. Оратов). Дойдя до леса тропинкою, по между рожь и пшеницы, вдруг передо мной лежит женщина, возраст трудно было определить, т.к. это только кожа и кости. В руках колосья. Одной рукой держит колосья во рту, а другой в виде букета на груди. Девочка лет пяти-шести также с колосьями схилилася на грудь (очевидно, мать) матери и с застылыми колосьями во рту. До ближних хат было недалеко, и решил позвать кого, чтобы убрать трупы, хотя это сильно меня потрясло. Захожу в первую хату — еще краше: лежит женщина и двое детей мертвые. У другой лежит на подворье мужчина мертвый. Далее я не шел, вижу, для меня этих потрясений достаточно. Я вернулся обратно и заявил, чтобы повозка забрала трупы. Сказал, где они, то ответили: «Ого-го, это далеко. В общем, когда-нибудь заберем. Видишь, я сам завтра такой буду». И было так, что из хаты выносили в дерюге только кости пролежавшего трупа дней 10–15 после его смерти.
Еще одно. Вы меня извините, может, и ненужное Вам что пишу. Но оно всплывает одно за другим. Будет его кто читать или нет, но я хочу излить тот ужас, который вечно всегда меня мучил. Никогда не могу быть спокойным. Особо сейчас, когда такие роскошные дети, не знающие горя. Могут буханку хлеба бить ногой в виде футбола [43]. Надкусил пирожок и бросил в мусорный ящик. Не раз говорил и про себя думал: «Боже мой, доведи тебя, чтобы ты его разыскивал в этом ящике». Инакше не желаю. Слушайте и цените данное время. Расскажу еще о том голоде детям. В хате лежит мертвая женщина (мать), двое деток малых оскубуют зарезанную курицу и сырую зубами едят. Наверное, то была единственная, и мать ее зарезала, а сама умерла, не смогла им приготовить. Рвут эту курицу и за матерю не плачут, что она неживая. Точно зверьки-волчата, озверелые детки. Они также на второй день умерли. Вот это как оно было. Кусочек хлеба возьми в карман, но не бросай в мусорный ящик.
Еще такое: семья с семь-восемь особей, шесть детей. Батьки (родители) оставляют одного и поддерживают, остальным ничего не дают, чтобы умерли [44]. Но в конце концов умирает и тот, что поддерживали, и сами батьки. Еще одна картина: на подворье мальчик рвет зубами траву, а девочка старше его бьет в спину. «На что бьешь?» — спросил. «Мама сказала, чтобы ему не дать ничего есть, чтобы умер, и травы не дать».
До коллективизации семьи были немалые. По-современному до 33 г. матери все были «героини» [45]. Детей было много в каждой семье, не то что в это время. Почему? После революции, когда установилась Советская власть, с 1920 г. землю начали делить на души. Большая семья — больше земли дадут. И пошел повод на увеличение семей. Хотя той земли негде было брать. Расчет был на то, что у кого уменьшится семья, отобрать землю и дать тому, у кого увеличится семья. И пошло, что не подался, не отберешь земли! 33-й год показал великую смертность особей. Как вымирали семьи, так сразу семь-восемь особей нет. Пример: малое село Гребля, около 200 дворов, а умерло более 350 особей, а великие села — по 1000 и более. Кто же скажет, сколько забрали особей 32–33 годы? Никто не скажет. Потому что записи умерших с голоду забирали и сжигали в НКВД. Это число умерших где-то есть, и только число. Я его слыхал, слыхал, и только нужно было быть с закрытым ртом. А то бы забрали скоро, если бы открыл [46].
Еще один ужас: дома осталась теща с зятем, а дочка ушла из дому. Но когда повернулась, то зять убил тещу и успел наварить из нее мяса, нутренности, печень, сердце, легкие. Сами рассказали, как было. На допросах никто с людоедов, ни один не отрицал. Нормально и спокойно рассказывали. Были случаи, что людоедов разоблачали тогда, как были уже не голодные, и они не занимались людоедством. То было весной, а раскрывали осенью. Три женщины скрытно занимались людоедством. И осенью, в октябре месяце 1933 г. у них нашли много костей человеческих. Но они сказали, что много костей сжигали в печи. Одну из них заставили найти череп своей матери, т.к. она созналась в съедении своей матери. Несла /потом/ на руках череп матери по селу и говорила всем встречным, даже детям: «Я съела свою маму». Ну, это председатель сельсовета заставил так говорить [47]. На вопрос: «Как ты сейчас, съела б?», ответила: «Увижу сытого ребенка, так съела б». Несмотря на то что она была уже не голодная, настолько озверела. У нашей с женой кумушки съели сестренку. Поймали на берегу в зарослях, в кустах задавили и съели. Позже узнали, как была уж съедена. Ей было 12 годиков (с. Гребля Монастырищенского района). Я считаю, хватит, всего не пересчитать.
Приступим к другому за этот 33 год. У нас были и другие, кроме колхозников. А как жила наша интеллигенция, служащие? Учителя, врачи, служащие госбанка, служащие связи, служащие райисполкомов, милиция и /служащие/ торговых сетей и т.п.? С колхозниками ничего не имели и поддержки от колхозников не ждали. Эти все были на карточной системе, на пайку, как говорили, и получали денежную оплату труда. «И жили неплохо». Говорили: они получают пайки и деньги, и черт их не берет. А черт брал. Не одного забрал туда, где всех. Попробуй жить: зарплата всем без исключения этим служащим выплачивалась в три месяца раз. Получил зарплату и не знаешь, за какой месяц. Получишь паек за какой-то месяц, спросишь: «А за тот месяц мы не получали». Ответ райснаба: «Прожили, берите, что дают». Так и служащие были на травяном пайке. Было, паек есть — денег нет выкупить чем. Помню такое: пришел в филию Госбанка (Оратовский филиал) начальник милиции по фамилии Троян получить зарплату. «Денег нет», — ему сказали. «У меня чеки выписаны уже три месяца. Как жить далее, нет за что купить паек». Представьте себе, что мог делать другой служащий, учитель, врач. Сидел голоден и без денег, никакой пищи. Застал я учителя, сидит и вкусно обедает. «Тимофеевич, ты что это кушаешь?» — «Хрен», — ответил. «Он силен», — говорю. «Я его тру на терку, вымачиваю, посолю и ем. На огороде много его есть. Может, до получки денег или пайка доживу. Вишь, два месяца ни денег, ни пайка». Так все они, служащие, жили. (НКВД и политотделы [48] пользовались «закрытыми распределителями».)
Напомню следующее — не указал, какие пайки были служащим: 600 гр. работнику и 300 гр. на иждивенца. Это была зеленая гречиха с шелухой, иногда с ячменем. Сейчас комбикорм для свиней много лучший. Зарплата составляла от 70 р., не выше 120 р. Если бы где купить пуд кукурузы, то она стоила 300 р., пшеницы — 500 р.
Вот Вам […] «славное сталинское время»! [49] […] Славные 30-е годы. Славные… Вот Вам славные: все-то 33-й, 33-й, а 34-й — хороший? А 35-й — хороший?! Ликвидировали карточную систему, объявили вольную торговлю хлебом, а где он? То когда-нибудь да что-нибудь привезут служащим, а то иди, покупай — чего? Вольну продажу хлеба? А в колхозника не купишь, /он/ сам получил по 100 гр. на трудовую единицу. Не отбылось на твоей шкуре […] «славное сталинское время», то лучше молчи. […] Сталин не первый массового истребления человечества. Тамерлан так тот военным ходом истреблял человечество, а Сталин без войны, как он говорил, «тихой сапой». […] По-Вашему, их /истребителей человечества/ нельзя трогать, это не по-христиански? […] Костями Сталина еще никто не тормошил, а надо бы потормошить. Взять по косточкам и разбросать по полю. Жалко? Бездушные вы все. Упрекаете редакцию за создание «Архива». Читатели каждый раз, когда есть что-то о сталинской эпопее, передают с рук в руки и плачут, а вам всем, всем дают проклятия. Тем, что плачут за узурпатором. Вы не знаете, сколько вылито слез жен и оставшихся сирот после и во время его репрессий, и до этого времени не высыхают. […]
Думал закончить, но вновь пишу. […] Еще его /Сталина/ доброта и «славное время». Когда людей пачками вывозили в могилы, умерших с голоду, особенно детей, которых было в каждой семье по 4–5–8 и 10, в то время швейцарский Красный Крест поднял всю Европу на помощь голодающим. Сталин сказал, что это ложь, у меня голодных нет, и не принял. Это все знают. Это послужило тому, что Косиор и Чубарь добились у Сталина помощи голодающим более 30 млн пудов зерна [50]. А что он сделал? Первые села получили зерна на село не более 8–10 центнеров, а кто не успел — не получил. Дал приказ заменить зерно другими культурами. Дал приказ через Наркомпищепром всем уполномоченным при СНК по заготовкам [51]. И начали заменять. Семена какой-то травы «магар» [52], молотой гречихой с шелухой, овес, ячмень, просо и разные отходы, но и это было в обрез. Варили болтушку тем, что в поле, а дома умирающий — никто ему ничего не давал. Никакой пользы оно не давало, умирали. Это ж скоро прекратилось, это снабжение. […]
Виноват, я припомнил еще доброту Сталина. На съезде «колхозников-ударников» Сталин сказал (он уже знал, что на селе нет ни коровы, ни свиньи, только /портрет/ Сталина на стены): «Вже-то мы, большевики, позаботимся, чтобы каждый колхозник имел корову» [53]. Так и сделано. 34–35–36 гг. было разрешено брать ссуду в госбанке и покупать телок. Немногие брали, но брали. Издалека привозили, с надеждой, что будет корова, а от нее теля будет, поддержу и им покрою ссуду в госбанке. Узнали в сельсовете и правлении колхоза, что будет у него приплод. Его еще нет, а хозяина вызывают в сельсовет. Распишись, что ты сдашь приплод в колхоз. За него ему запишут «трудодни» в конце года, а на трудодень получилось в конце года 15 коп. Продал корову, покрыл ссуду в банке, а телятко сдал в колхоз, считай даром. И получилось очень хорошо. «Спасибо Сталину за его заботу». Была корова? Была. На ссуду, в общем, не поспешали больше.
С приветом, мои незнакомые, и желаю Вам всего хорошего.
Друзь. 1989 г.
Примечания
Комментарии