Понятие тотального государства Карла Шмитта

Исследуя реальность государственного устройства, внутри которого и может возникнуть выражение «тотальное государство» в качестве полновластного политического символа, мы смогли обнаружить первое употребление этого выражения в систематическом теоретическом контексте высокой степени рациональности в трудах Карла Шмитта. Речь идет прежде всего о его «Понятии Конституции» (1931) — первом томе «Замечаний к публичному праву настоящего времени».

Основываясь на выражении Эрнста Юнгера «тотальная мобилизация», Карл Шмитт противопоставляет государство тотального типа предшествующему ему по времени «нейтральному» государству, проводя претендующую на диалектичность линию развития от «абсолютного» государства через «нейтральное» к «тотальному», при сохранении внутреннего верховенства закона. Агентом этого развития приходится признать «общество», которое настолько укрепилось в абсолютном государстве, что в конституционном государстве оно быстро добилось парламентского представительства, достигая фазы самоорганизации в государственный порядок после разрушения старых династических форм государственной власти. Линия развития здесь, вместе с возникавшими тогда и позднее политическими образованиями, проведена Шмиттом с небывалой точностью и убедительностью в представлении политических сил: мы не можем внести никаких поправок в эту стройную концепцию, поэтому нам важно только то, как те или иные факты были обозначены в качестве характерных.

В XIX веке существовало два рода политических сил, они находились в лобовом столкновении и обеспечивали структурно значимую напряженность в нейтральном государстве. С одной стороны, это было монархическое военно-бюрократическое устройство, а с другой стороны, общество как образцовое вместилище (paragon) всех общественных сил, которым не находится места в «государстве» (и в Церкви, скорее всего, тоже). Конфликт между «государством» и «обществом» возник из-за многовекового превосходства носителя абсолютной власти, который в социальном смысле опирается на аристократию, а также на военный и административный аппарат. Другая причина конфликта — успехи «общества», которое возникало как экономический и культурный союз, но постепенно становилось «обществом» в нашем понимании. Вполне возможно выстроить цепочку моделей, как именно немецкие теории государства понимали отношения между государством и обществом на разных этапах. Сначала было сосуществование двух сфер, с минимальным вмешательством одной сферы в дела другой… А на последнем этапе общество полностью овладело государственным порядком, тем самым напрочь упразднив его. Первой такой моделью стала попытка Вильгельма фон Гумбольдта определить пределы полномочий государства. Согласно Гумбольдту, существует самозамкнутая сфера общества, при этом только государство может обеспечить мир внутри общества и защитить его от внешних опасностей — но государство не должно вмешиваться в жизнь общества иначе, чем ради его защиты, равно как и общество не должно влиять на самозамкнутый организм государства. Следующим шагом стали представления, на которых настаивали Кант и Шиллер: общество всегда развивается, чтобы прийти к идеальному конечному состоянию; и в этом состоянии оно растворяется внутри государства, когда снимается противоречие между моралью и правом, которое-то и требовало наличия государства. Но в других отношениях существование государства не оправдано. Такое общество делится на ядро, уже достигшее совершенства, и массы, которые в ходе развития постепенно воспримут способ жизни элит. Далее были выдвинуты реалистические понятия Лоренца фон Штайна: национально-экономическое общество и индустриальное общество. Национально-экономическое общество понималось в русле гегелевского определения общества как строя жизни людей, возникающего благодаря продуктивному участию свободных и равных. Но понятие Штайна богаче, нежели образы классических немецких идеалистов: оно включило в себя также политическую динамику общества. Штайн уже не считает, что в процессе развития, который он мыслит бесконечным, государство вдруг растворится в совершенном обществе. Но при этом Штайн полагает, что в настоящее время, а именно во время июльской революции 1830 года во Франции, национально-экономическое общество берет верх над государством. Понятие индустриального общества оказывается еще более реалистичным: для интерпретации событий достаточно принимать во внимание раскол общества на буржуазию и трудящихся. Современные проблемы революции понимались тогда не как политические, но как «социальные»: из этого следует, что революции 1848 года — не политические движения, но выражение внутреннего социального раскола, и могут быть поняты только как выражение этого внутреннего для общества конфликта.

Соответственно, конституции оказываются выражением отношений власти в обществе: государство, возникшее в результате июльской революции, — это буржуазное государство, тогда как Конституция будущего будет выражением могущества нового общественного класса — рабочих. Эта аргументация уже приближается к идеям Карла Маркса, к требованию, чтобы новый класс, получая значимость в обществе, завладел государством и перестроил его согласно собственным интересам. Так мы впервые сталкиваемся с идеей, что государство должно быть поглощено обществом — стать «тотальным».

«Нейтральным» Карл Шмитт называет государство, признающее значимость общественной жизни как таковую и потому не вмешивающееся в нее: сохраняющее «по большей части нейтральное отношение — отношение невмешательства». Государство становится «тотальным» по мере того, как оно превращается в «самоорганизацию общества». Разрыв между государством и обществом исчезает, национальная политика и социальная не-политика отныне не отдельные сферы; напротив, все сферы человеческого существования внутри общества приобретают непременный политический смысл. Партии теперь уже — вовсе не представители специфических интересов и интеллектуальных тенденций внутри общества, все они противостоят государству: и так как они стремятся взять над ним верх, то и становятся политическими. «В государстве, которое стало самоорганизацией общества, не существует ничего, что хотя бы потенциально не было бы национальным и политическим».

В фазе разрушения «нейтральное государство» заменяется «партийным государством» — государством, в котором идеологические, экономические, бюрократические и военные организации, крепко стоящие на ногах, борются за обладание государством: оно позволяет им «законными» методами достигать своих далеко идущих целей, в числе которых — прежде всего уничтожение противника. Внутри всякой отдельной партии характерные черты «тотального государства» по большей части уже стали реальностью, как только какая-то из этих враждующих организаций захватывает государство, тем самым углядев в нем тождественность с партией.

Подчинение себе всех сфер человеческого существования, упразднение их либерального размежевания и нейтрализация таких различных областей, как религия, экономика и образование, — одним словом, все то, что ранее было определено как поворот к «тотальности» — все это в некоторой степени уже осуществляется частью граждан внутри неких организованных «социальных комплексов». И хотя пока мы не имеем тотального государства, у нас уже есть социальные партийные формообразования добивающихся тотальности с самого юного возраста в качестве всепоглощающей задачи. Каждая такая партия имеет, как заметил Эдуард Шпрангер, «полноценную культурную программу», и сосуществование этих партий и формирует, и поддерживает плюралистическое государство.

Карл Шмитт тем самым не только сформулировал понятие тотального государства, но и решительно рационализировал его, помещая в научный контекст. Он выстроил линию «идеального» и «типического» развития как прогрессивного изменения форм государственной жизни. Сам этот процесс был описан им как диалектический, поскольку внутри каждого этапа уже заложена возможность следующего. Так, если мы берем монархическое государство как военное и бюрократическое образование, то любые социальные силы внутри него могут быть определены только негативно по отношению к государству — как внеполитические. И в результате активности социальных сил происходит переход от абсолютистской монархии к конституционному государству, в котором перемешаны до неразличимости элементы старого правящего государства и недавно обустроенного «законодательствующего» государства. После этого общественные силы приобретают твердые навыки организованности, и в то же самое время слабеет власть военно-бюрократической монархии, бывшей нейтральной по отношению к общественным силам и их видам организации — так начинаются действительные сражения между партийными организациями, так возникает плюралистическое партийное государство. Эта борьба ведет к победе одной из партийных организаций и к учреждению тотального государства. Шмитт не только мастерски проследил восходящую линию становления этого типа государственности, но и наиболее успешным образом подвел историческую основу под немецкие теории «противоположности» государства и общества. Анализируя этот подбор теорий, он довел их до логического конца и наметил новые пути категоризации проблемы государства в немецкой мысли. В контексте шмиттовских идей государства понятие государства требовало нового оправдания, которое было бы несомненным, и оно оказалось очень точным, несмотря на то что разрабатывалось на частном материале. В самом деле, в этом понятии идеально схвачено то истинное содержание, которого не достигали прежние теории государства.

Но по различным причинам нам все же придется идти дальше него. Хотя понятие тотального государства сформулировал Шмитт, в другом контексте, а именно в трудах Эрнста Юнгера, слово «тотальный» получило то смысловое содержание, часть аспектов которого показалась Шмитту вторичной, так что некоторых вещей он просто не замечал. Но, кроме того, удачная формулировка Шмитта поневоле стала частью политической полемики, и потому выражение «тотальный» стало употребляться в расширительном смысле, которого Шмитт никак не имел в виду. Наконец, Шмитт основывал свое понятие на наблюдениях над тогдашней реальностью государства, но наблюдаемое им не было так уж укоренено в диалектическом развитии, которое, по Шмитту, и приводит к тотальному государству: оно появилось на этой последней стадии довольно-таки случайно, а могло бы и не появиться, как и могло бы заявить о себе там, где еще не пройдены все названные Шмиттом стадии. Эти аспекты реальности оказались недостаточно систематически встроены в ту картину развития, которую подразумевает понятие Шмитта, как бы подробно он его ни истолковал. И, в конце концов, следует заметить, что существенные аспекты такой государственной организации возникали в европейской истории вне всякой связи с уникальным содержанием диалектического развития от абсолютистского государства через нейтральное государство к государству тотальному.

Экономические и политические фазы реальности государства (Лоренц фон Штейн, Морис Ориу)

Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что общей причиной этих теоретических неувязок в шмиттовском понятии тотального государства стало то, что это не вполне научное понятие, но скорее политический символ. Сами обстоятельства, которые и обеспечили этому понятию столь крупный политический успех, заставляют поставить под сомнение его научную ценность. В любом случае, несомненно, что противопоставление «государства» и «общества» в первую очередь предопределялось политической ситуацией немецкого «конституционного государства» века девятнадцатого; и понятие тотального государства должно было не только «разметить» при помощи научных категорий текущую совокупность проблем государства, но и пригодиться как боевой клич «диалектического» замыкания и «преодоления» упомянутого противостояния внутри немецкого конституционного государства. Пределы объективной применимости этого понятия определяемы собственно тем фактом, что если мы сравним, как исследуется проблема государства применительно к Германии и ко всей Европе, то окажется, что далеко не всегда эти аспекты означают «противостояние» «государства» и «общества», как и «преодоление» этого «противостояния» через «самоорганизацию» «общества» в «государство». Мы начнем расставаться с этим воззрением, если только сопоставим, как видел определенную фазу европейской революции XIX века Лоренц фон Штейн и как то же самое рассмотрел французский политический теоретик, например Морис Ориу.

Лоренц фон Штейн, на которого непрестанно ссылается Карл Шмитт, мыслит внутри понятийной области «государство и общество». Конституция — выражение специфического порядка общественных сил. Великая французская революция 1789 года была для него экономическим разоружением феодального класса французского общества и его заменой на «национальное экономическое» общество — заменой, которая привела к нескольким десятилетиям войн и определенно завершилась июльской революцией 1830 года. Именно тогда стало очевидно, что благодаря индустриальной революции национально-экономическое общество превращается в общество классовое. Поэтому июльская революция не смогла принести окончательного освобождения, и тем не менее, она открыла новую революционную эру, кульминацией которой оказались события 1848 года. Итак, говоря о формировании общественных классов и об их вхождении в организацию государства, Штейн видит в 1830 году поворотную точку, когда один этап завершился — и начался новый.

История народов Европы в настоящее время, убежден Штейн, — это уже не политическая история, а история социальная. Избавив реальность государства от последних рудиментов феодальной политики, июльская революция дает понять, что природа конституционной борьбы — исключительно социальная.

Морис Ориу совсем по-другому прочитывает тот же период. Для него революционная эпоха с 1789-го по 1875 год — это не история социальных движений, но время прямого столкновения политических сил. За формирование французского государства борются две силы: правительство (на основании соглашений), бывшее на подъеме в революционной ситуации, и власть директории, консула, императора, президента, которая реакционно действует против революционных собраний и всячески пытается укрепить «исполнительную власть, заведенную былой монархией». И в этом власть опирается непосредственно на волю народа, на плебисцит. Как компромисс между двумя властями (одна из которых, национально-революционная, перерастает в то, что мы называем сейчас «тотальным» государством, тогда как другая отстаивает суверенитет административной власти) возникают в столь яростный период и парламентские системы — эти окончательные формы «политики». В подобном понимании система власти в государстве не имеет ничего общего с вопросом о либерализме: проблема либерализма встает только тогда, когда ставится под вопрос назначение государства, а равно и защита индивидуального существования человека как «материального» и «мыслящего» существа.

Для государства как политического явления существуют только силы национального порядка, укрепляющие свое тотальное господство, и авторитарная структура власти, легитимированная народным волеизъявлением. Парламентская система в принципе не имеет ничего общего с либерализмом, но ведет свое существование от компромисса между тотальной революцией и авторитарным порядком.

С этой точки зрения, история французского конституционализма может быть поделена на два крупных цикла: первый — с 1789-го по 1848 год и второй — с 1848 года по сию пору. В первом цикле эксцессы якобинства сменяются эксцессами диктатуры исполнительной власти и компромиссом становится конституционная монархия. Во втором цикле присутствуют всё те же эксцессы, но только компромисс уже найден в существовавшей на момент написания работы Ориу Республике 1875 года.

1848 год был поворотной точкой, коль скоро в этот год все лицезрели возрождение «якобинского революционного духа», неспособного довольствоваться компромиссом в виде конституционной монархии — то эта монархия была «цензовой», то «слишком буржуазной»: она не могла сделать своей частью народные массы, которые в конце концов волей революции и вошли при учреждении всеобщих выборов в парламентскую систему.

Различие двух способов описания этих периодов у Лоренца фон Штейна и Мориса Ориу не означает, что один способ «верен», а другой нет. Тем паче, что могут быть и другие периодизации. Мы просто увидим на этом примере, что для разных классификаций «государства нового типа» значимы различные элементы структуры общества. Штейн, в русле собственного понимания «государства» и «общества», выделяет во французской реальности те факты, которые подходят к этим двум его категориям, и не замечает других фактов, являющихся более чем существенными для политического порядка власти во Франции. Ориу мыслит в категориях, типичных для Франции, — категориях власти и привязывает к ним все проблемы экономического положения, как и все позиции общественных групп, с существованием которых приходилось считаться.

Еще более, чем в труде Ориу, такое смещение от основных политических сил к внеполитическим структурным элементам проглядывает в уже упоминавшейся «Правдивой истории» Шарля Сеньобоса: выбранная им методология основывает политическую историю на изменениях в структуре экономики и общества. Это совпадает во всех существенных пунктах с описанием Штейна, потому что политическая категория государства оказывается и основной структурной категорией. Нельзя сказать, что одно построение «правильнее» другого, но их сосуществование показывает, сколь сильное смысловое расщепление происходит в структуре понятия «тотальный». Оно оказывается единицей, в которой отдельные элементы толком не разведены. Поэтому, предварительно пытаясь понять термин «тотальное государство», мы должны делать различие между элементами тотальной государственной структуры, первично определяемыми структурными переменами в экономике, и последующими сдвигами в способах жизни и в эмоциональных привычках больших групп населения, с одной стороны, а с другой — теми элементами, существование которых будет зависеть от наличия или отсутствия политики как таковой — «политической субстанции».

Источник: The Collected Works of Eric Voegelin. Vol. 4. The Authoritarian State: An Essay on the Problem of the Austrian State / Transl. from the German by R. Hein, ed. with an introduction by G. Weiss, historical comm. on the period by E. Weinzierl. Columbia; L.: University of Missouri Press, 1984. P. 38–41.