Будет ли в России антифа-историография? По поводу доброго Гальдера и других персонажей популярной истории

В связи с дискуссиями о «Дожде» в Сети появился текст Д. Орешкина, который стали распространять, в том числе, и вполне уважаемые коллеги, историки и филологи, с комментариями вроде: «Теперь ясно, вина за произошедшее — только на Сталине». Мне кажется, в связи с этим стоит говорить уже о двух отдельных проблемах: вопрос «Дождя», насколько он был приемлем, и какого рода идеологии срабатывают в дискуссиях о нем.

Город блокировали все же немцы. И непонятно, почему, обсуждая его возможную судьбу, запискам Гальдера нужно доверять больше, чем воспоминаниям Жукова, которого спешно отправили латать фронт под Ленинградом, и его оттуда отзовут, лишь когда немцы выйдут на Можайский рубеж. Про Сталинград Гитлер тоже говорил в известной речи, что нет задачи полностью занять город, достаточно, что ни одна баржа больше не пройдет по Волге. И что? Чем их пропаганда достоверней нашей? По немецким документам поляки спровоцировали войну, напав в ночь на 1 сентября на радиостанцию в Гляйвице, все приказы это подтверждают, и по документам очевидно: фюрер до последнего не хотел войны. Вообще, стало модой на наших исторических интернет-форумах брать немецкие источники, принимать их за истину и переписывать на этом основании историю Второй мировой войны. Результат выглядит приятно-освежающим, но по сути это другой вариант идеологии, причем праворадикальной. Ленинград — крупный промышленный центр и военно-морская база, и что он был никому не нужен, что его не собирались захватывать — глупость, воюют не за кусты в поле. И немцы, занимая страну за страной, до сих пор не беспокоились, как будут кормить города. Архивный документ не представляет собой конечную истину, нельзя просто пересказывать то, что там говорится, не учитывая, как делались тексты приказов, внутренняя армейская документация, как писались «Записки» Гальдера и т.п. Мы ведь постоянно имеем дело с fiction in the archives, по выражению Н.З. Дэвис: все эти риторические формулы вроде «организованно отойти на зимние квартиры» вместо «пожалуйста, по возможности не бросайте при отступлении оружие и амуницию». Орешкин там пишет, что и Москву не собирались брать, но зачем немцы столько своих людей на укреплениях Истринского рубежа положили? Тут можно было бы сказать, что проблема исторических исследований в том, что, в отличие от ядерной физики, всякий считает себя достаточно подготовленным, чтобы авторитетно судить о ней и оперировать данными источников. Но дискуссии о «Дожде» показывают и то, что из соображений оппозиционной солидарности даже профессиональные историки отказываются от критичности, начинают говорить голосом Wochenschau и приказов Вермахта [1]. Не буду приводить конкретные примеры, но их многие могли увидеть в своей ленте на Фейсбуке.

Что же касается вопроса «Дождя», то это ведь чистая идеология, а вовсе не критическое мышление, задавать вопросы типа «А был ли холокост, или это выдумка сионистов и стран-победителей? Давайте дадим слово историку, который не боится задавать вопросы! У нас в студии — профессор Гарри Барнс… И результаты голосования зрителей не оставляют сомнений…» Или что-нибудь в том же духе: «Является ли осада обычным средством ведения войны? — Безусловно, разве нет? Дело осажденных — упорствовать ли в своем сопротивлении. Кто мешал блокадникам восстать против геноцида со стороны комиссаров, город и так от них настрадался? И да, весьма вероятно, что судьба Ленинграда была бы не хуже судьбы Киева, Одессы или Ростова. — А за что гибли лондонцы в 1940-м? Почему Черчиллю было не согласиться на перемирие по примеру французов, уступить пару колоний, сохранив остальные?» Здесь перед нами современная биополитика at its purest: просто жизнь важнее достойной жизни. Конечно, «Дождь» — оппозиционный телеканал, но зачем такая оппозиция, которая единодушно отказывается понимать, что сделал не так их редактор? Может, я что-то пропустил, но хоть кто-то на «Дожде» усомнился публично в правильности генеральной линии руководства? Почему назло Пескову нужно заступаться за «Дождь» даже тогда, когда его журналисты становятся коллективным Мамонтовым?

Это не отменяет того, что отключение телеканала по телефонному звонку недопустимо. Но здесь важно не поддаться простой логике «наши / не наши»: необходимо выступать и против отключения телеканала, и против позиции, занятой коллективом «Дождя» во главе с его руководством. Так же, как в равной мере неприемлемы и сфабрикованные дела против Навального, и национализм этого политика. Понятно, что перед лицом давления власти нужна солидарность. «Я молчал, когда пришли за коммунистами…» Но здесь также можно думать по-разному. Можно думать так, что если бы социалисты более решительно поддержали коммунистов, то не было бы нацизма. Но ведь проблема в 1933 году была и в том, что центристы оказались готовы пактировать с правыми радикалами, и потому, может быть, наоборот, нужно было больше нетерпимости, а не оппозиционной солидарности. Кстати говоря, было очень важно, что на Болотной и на Сахарова антифашисты открыто выступили против попыток крайне правых зиговать и громко скандировали: «Фашизм не пройдет». Подобных (необязательно левых) голосов не хватает в развернувшихся дискуссиях о блокаде, где, по сути, противостоят две неприглядные версии правого дискурса: официальный путинский патриотизм vs. неформальный правый радикализм, со всем его непристойным очарованием.

Ален Бадью любит повторять историю про французский революционный конвент, который отказался дискутировать по поводу отмены рабства в колониях и проголосовал за соответствующий закон без обсуждения. Тут само обсуждение, сам обмен мнениями за и против рабства совершенно отвратительны. И мне кажется, это важная позиция: мы не обязательно должны выбирать между циничным догматизмом и готовностью свободно обмениваться мнениями по любому «смелому вопросу».

Примечание

↑1. Примечательно, и как выстраиваются контексты. Вот, например, фрагмент из статьи в «Российской газете», пересылаемой, однако, вполне оппозиционными коллегами: «Гиммлер на примере непобедимого Ленинграда описывал качества наступающего на столицу рейха противника. “Секретно. Генералам и командирам дивизий войск группы “Висла”. 19.2 1945. Настоящим посылаю для изучения материалы по обороне Ленинграда… Пусть каждый узнает, с каким грубым, холодным, как лед, противником мы имеем дело… …Обязанностью каждого жителя города было выполнение только таких работ, которые стояли в непосредственной связи с обороной города с тем, чтобы отбросить врага, или просто работ, связанных с ведением войны. Жители обучались военному делу, рыли окопы и работали на промышленных оборонных предприятиях. Воля населения к сопротивлению не была сломлена. Проведение оборонных мероприятий было всеобщим. Эти мероприятия проводились полностью даже при бесчисленных атаках немецких войск. Пригородные районы и сам город перерезали противотанковые рвы и система окопов. Каждый дом был превращен в крепость, подвальные помещения связаны в линии обороны. Ненависть населения стала важнейшим мотором обороны”. Вот этой несломленной воли к сопротивлению, как и ценой неимоверных жертв завоеванного права на честную память, партийное руководство после войны опасалось более всего. И “в назидание” организовало сначала погромное постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград” в 1946 году, а потом, в 1949-м, “Ленинградское дело”. В 1949 году был уничтожен и открывшийся еще во время войны Музей обороны и блокады, экспонаты для которого собирали сами ленинградцы». И рядом дается цитата крупными буквами: «“Не знаю, чего во мне больше — ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, — к нашему правительству”, — писала в дневнике Ольга Берггольц».