Слабая экспансия

В первой половине 90-х Александр Филиппов написал серию статей, в которых поставил вопрос об империи как особом способе проживания политического пространства [1]. Сегодня, когда мы наблюдаем вспышку империализма не только во внешнеполитических баталиях, но и на уровне повседневности, эта интуиция может оказаться полезной для того, чтобы раскрыть феноменологию происходящих событий. По крайней мере, это продвинет куда дальше, чем созерцание данных опросов, которые сейчас не позволяют оценить ничего, кроме эффективности пропагандистской машины — и даже ее уже оценивают плохо, поскольку слишком плотно в нее встроены. Вместо единодушия и единообразия, которое опросы стремятся легитимировать с помощью цифр, можно, присмотревшись, типологически выделить по меньшей мере три разных реакции на новую политическую ситуацию, три разных способа организации переживания этой ситуации.

1. Собственно имперский. Для этого способа характерно ощущение расширения собственного жизненного пространства, пространства свободы при экспансии империи. Расширение границ воспринимается здесь не как пересмотр сложившихся отношений с соседями, а как раздвижение «малого космоса» — отсюда восторженность увеличением территории империи, сравнимая с чувством, которое появляется при увеличении собственной жилплощади. Хотя сегодня наиболее рельефно выделяется именно этот способ переживания, он ни в коем случае не является единственным: в действительности остаются и другие способы организации, которые ждут своего часа — ждут, когда схлынет имперское переживание.

2. Чувство стыда. Этот способ, который также обнаруживает себя сейчас достаточно заметно, предполагает совершенно иное чувство политического пространства: его можно условно назвать «космополитическим». Пространство бытия здесь воспринимается как конституированное системой рационально обоснованных соглашений между государствами как коллективными учреждениями. Соответственно, нарушение соглашения ведет к разрушению порядка на этом жизненном пространстве.

Для возникновения стыда, кроме этого, требуется еще и ответственность за поведение суверена. Такая ответственность может возникнуть только из упорного желания не замечать факта узурпации власти. Ведь в ходе недавнего голосования в Совете Федерации по вопросу о санкции на ввод войск не возникло вообще никаких возражений и обсуждений — и это в условиях, когда против этого ввода явным образом выступают десятки тысяч россиян. Нужны ли какие-то еще доказательства того, что механизмы представительства не работают и, стало быть, об ответственности народа не может идти речи?

3. Идентификация себя с правящей элитой, которую можно наблюдать в двух упомянутых типах реакции, также не является обязательной: ощущение сопричастности («я вошел в Крым») возникает не всегда и далеко не у всех. Чувство приращения сталкивается с коммунитаризмом разного толка. Здесь нарушение границ воспринимается скорее с точки зрения угроз, которые влечет за собой сдвиг территориального баланса между государствами. Смысловой горизонт для этого типа реакции задается ощущением жизни в пространстве национального государства, ограниченном извне другими такими же государствами. Коллективным субъектом управления этим пространством является некоторое сообщество (оно может определяться по-разному), ответственное за процветание и благую жизнь на собственной территории. В рамках такого способа переживания пространства состоявшаяся интервенция воспринимается главным образом не как повод для угрызений совести, а как ошибка, создающая для сообщества дополнительные риски. Очевидные риски связаны с перспективой невыгодной реконфигурации системы международных отношений. Однако есть и другой тип рисков, происходящих собственно из новой территории: мотивация крымчан к вхождению в состав России выглядит как стремление back in USSR, что делает их потенциальным препятствием для построения культурно однородного сообщества, заботящегося о собственной территории.

Как просчитать последствия происходящей разгонки имперского механизма? Очевидно, что он не может быть просто остановлен: имперский принцип проживания пространства не допускает возможности сецессии; территория может быть только утеряна. Но чем обеспечена текущая экспансия? Для установления легитимного господства империализму необходимо сконструировать инаковость как отсталость — только таким образом можно вызвать ощущение зависимости и оправдать захват территорий [2]. Именно это пытается сделать Владимир Путин, когда бросает Украине упреки в неспособности обеспечить порядок и защиту граждан на собственной территории (отсюда популярная классификация Украины как failed state). Необходимость защиты русского населения является вторичной: важнее, что с неупорядоченной территории доносится призыв к защите от хаоса, и миссия империи состоит в том, чтобы насадить на месте хаоса порядок.

Однако порядок предполагает некий содержательный принцип организации, которого сегодня не просматривается. Во внешней политике действия России движимы стремлением насадить право сильного. Если в знаменитом изречении Клаузевица подчеркивается сущностная неразрывность политики и войны, то Россия сегодня всеми силами пытается обнажить эту военную сущность политики, скинуть все покровы политических условностей, чтобы обнаружить войну в каждом межгосударственном взаимодействии. Практически любое событие международной повестки становится сегодня для России экзистенциальным вызовом, трактуется как последнее и решительное наступление на ее суверенитет. Даже если это хороший способ бросить вызов сложившемуся мировому порядку, то за этим не стоит никакого принципа, который позволил бы обеспечить гегемонию, никакого способа упорядочения пространства экспансии. Можно обещать, что Крым «захлебнется от российских туристов», как это делает Владимир Жириновский, — но есть ли у России какая-то иная миссия, какой-то рецепт новой организации социальной жизни на новых территориях, который обеспечил бы империи легитимное превосходство в глазах колонизируемых? Есть ли за возобновлением имперской экспансии что-то, кроме желания продемонстрировать собственную силу и независимость от «мирового жандарма»? Захват земли невозможен без установления порядка — как предупреждал Карл Шмитт, голое насилие в таких случаях быстро приводит насильника к гибели [3].

Мы имеем сегодня ситуацию, в которой имперская заявка (которая всегда с необходимостью — заявка на новый порядок) ничем не обеспечена, в то время как имперская машина включилась и стала работать по собственным законам. Перспективы ее остановки зависят от возможности активизировать другие способы политической организации пространства, которые сегодня остаются латентными. Первая возможность для этого представится, как только текущая экспансия обнаружит свои слабости. Однако готовить дискурсивные решения, которые помогут перехватить инициативу, нужно уже сегодня.

На основе выступления на круглом столе «Российское “пространство экспансии” — от крымчанина Гефтера к ревизии европейской идентичности России» интернет-журнала «Гефтер», проходившем в рамках конференции «Пути России» (Московская высшая школа социальных и экономических наук, 22 марта 2014 года).

Примечания

↑1. Филиппов А. Социология и космос: Суверенитет государства и суверенность социального // Социо-Логос. Вып. 1. Общество и сферы смысла. М.: Прогресс, 1991. С. 241–273; Филиппов А. Наблюдатель империи (империя как социологическая категория и социальная проблема) // Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 89–120; Филиппов А. Смысл империи: к социологии политического пространства // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М.: Аргус, 1995. С. 421–476.

↑2. Fanon F. Black Skin, White Masks. L.: Paladin, 1970. P. 73.

↑3. Шмитт К. Номос земли. СПб.: Владимир Даль, 2008. С. 69.