Коммунизм приезжего: афинская лекция

Лекция на юридическом факультете Афинского университета, 25 января 2014 года.

Прежде всего я хотел бы поблагодарить и поприветствовать всех греческих друзей, и прежде всего тех, кто сейчас борется против ужасной ситуации, навязанной греческому народу финансовой олигархией, которая на службе глобального капитализма захватила власть в Европе.

Пресловутая «тройка» (Еврокомиссия, Европейский центральный банк, Международный валютный фонд. — Ред.), которая в действительности и управляет сейчас греческим правительством, — это не просто представитель Европы. Европа в наши дни превратилась в приводной ремень глобального капитализма. Что говорят грекам, чтобы оправдать их угнетение и разорение? Что нужно смириться со своим местом в мире, что мир таков. Что нужно считаться с реальностью современного мира. Что нужно забыть о своих притязаниях и повиноваться законам рыночной экономики и глобальной конкуренции.

Чтобы сопротивляться такой пропаганде, следует начать с простого утверждения. В наши дни не существует реального мира, образуемого живущими на нашей планете мужчинами и женщинами.

Почему я говорю, что нет уже мира мужчин и женщин? Потому что существующий так как он есть мир, мир глобализации, — это только мир товаров и финансовых обменов. Как раз это предсказывал Маркс сто пятьдесят лет назад: мир мирового рынка. В этом мире вещи существуют только как предметы на продажу, а знаки существуют только как абстрактные инструменты покупки и продажи, как различные формы денег и кредита. Поэтому неверно думать, что в нашем мире люди как субъекты обладают свободой. Начать с того, что они совершенно не располагают фундаментальным правом на свободу передвижения, правом селиться, где захотят. Для несравненного большинства мужчин и женщин в так называемом мире, мире товаров и потребления, сам доступ в этот мир практически закрыт. Их отделяет от него высокая стена, они существуют вне этого мира, у них очень мало возможностей и совсем нет денег. «Стену» я понимаю очень конкретно. Везде в мире сейчас строятся стены. Стена должна отделить палестинцев от израильтян, стена воздвигнута на границе США и Мексики, есть подключенная к электричеству ограда между Африкой и Испанией, мэр одного из итальянских городов предложил построить стену между центром и пригородами. И все больше стен, оставляющих бедняков в тюрьмах их собственных домов. И в Европе находятся те, кто думают, что нужно построить стену между злосчастной Грецией и благополучной Северной Европой. Грядущий мир глобализации оказывается пока миром стен и тюремного содержания.

Уже два десятилетия прошло, как пала Берлинская стена. Это ознаменовало единство мира после полувека разделения. Все эти полвека существовало два мира: социалистический и капиталистический. Или, как некоторые говорили, тоталитарный и демократический мир. Падение Берлинской стены было торжеством единого мира, мира демократии. Но сейчас мы видим, что стена просто передвинулась. Раньше она разделяла тоталитарный Восток и демократический Запад, а теперь она разделяет богатый капиталистический Север и разоренный несчастный Юг. Так происходит даже внутри Европы. В прошлом внутри каждой отдельной страны, включая северные страны, наблюдалось противоречие: могущественный организованный рабочий класс противостоял правящей буржуазии, контролировавшей государственный аппарат. Но сегодня мы повсюду замечаем, что государство находится под контролем правящей буржуазии. Сейчас мы везде видим богатых бенефициаров глобальной торговли — и огромные массы исключенных из нее. Между теми и другими — всевозможные стены и барьеры. Люди уже не ходят в одни и те же школы, они не получают одно и то же медицинское обслуживание, они не могут уже ездить едиными маршрутами, они живут в разных районах города.

«Исключенные» — подходящее название для всех, кого не должно быть в современном мире, кто оказался за стеной, за колючей проволокой. Как здесь, в Греции, — за стеной европейских предрассудков и европейских жандармов.

Тридцать лет назад существовала идеологическая стена, политический железный занавес. Сейчас есть одна стена — отделяющая наслаждения богатых от стремлений бедных. Все работает на жесткое разделение живых тел, по происхождению и доходам, — и только так держится единый мир денежных знаков и покупных предметов. Сегодня никакого мира пока нет, и я на этом настаиваю. Цена за объединение мира капитала — жесткое, суровое разделение существования человечества на две области, между которыми ограды, полицейские псы, бюрократический контроль, пограничные катера, колючая проволока и депортации.

Почему так называемая «иммиграция» стала важнейшим политическим вопросом во всем мире? Потому что любой человек, который пытается найти работу в другой стране, начать новую жизнь в другой стране, доказывает, что демократическое единство мира — пока что обман.

Если бы такое демократическое единство существовало, мы бы привечали всех иностранцев, людей со всех концов мира, как своих, как таких же, как мы. Мы бы любили их так, как мы любим тех, кто заходит к нам в гости и готов немного побыть вместе с нами. Но все не так. В большой массе мы считаем, что эти люди не принадлежат к нашему миру. В этом проблема. Эти люди <своим существованием> доказывают, что наш развитый демократический мир еще не стал единым миром для всех мужчин и женщин. Среди нас есть мужчины и женщины, на которых смотрят как на чужих, как на пришельцев. Это могут быть даже европейцы, как, например, греки, которые для французского или немецкого правительства выглядят как чужаки. Конечно, деньги везде одинаковы, доллар и евро одинаковы во всем мире, и мы с удовольствием принимаем доллары или евро от всех этих приезжих из другого мира. Но если говорят об их личности, об их происхождении, об их образе жизни — они не из нашего мира. Мы беремся их контролировать, мы не предоставляем им права на постоянное пребывание. Мы посылаем «тройку», чтобы она за ними надзирала. Мы тревожно спрашиваем себя, сколько уже «их» среди нас, сколько этих чужаков проникло в наш мир. Если подумать, это чудовищный вопрос. Этот вопрос неизбежно готовит почву для их преследования, запретов и массовых депортаций. Этот вопрос подпитывает криминальную сторону политики правительства.

Поэтому нужно сказать так: хотя есть единство современного мира как единство монетаризованных предметов и знаков, никакого единства живых тел не существует. Есть только зоны, стены, бегство, отчаяние, гонения и смерть. Есть «хорошая» Германия и «плохая» Греция.

Вот почему главный политический вопрос в современном мире — вопрос о существовании мира.

Единый мир, противопоставленный ложному миру глобального рынка, — это то, о чем мечтал великий коммунист Маркс и к чему нам надо вновь обратиться. Маркс пламенно доказывал, что мир — это то, что является общим для всего человечества. Он говорил, что главный деятель освобождения — пролетарий. Да, признавал он: у пролетария нет своего отечества, потому что отечество ему — весь мир, где живут люди. Чтобы мир стал таким, следует покончить с миром глобального рынка, миром товаров и денег. Миром капитала и собственников. Нужно, чтобы мир стал общим для всех — а для этого следует покончить с превращением частной собственности в финансовую диктатуру.

В наши дни некоторые люди, без сомнения, самые благонамеренные, думают, что можно достичь этого масштабного предвидения Маркса, если распространять демократию. Иначе говоря, нужно, чтобы во всем мире установилась та добрая форма мира, которая существует в западных демократиях и в Японии. Греция должна тогда пройти настоящую глобализацию: жить в мире со своими банками и полностью им доверять. Но проблема в том, что такая демократия не может стать повсеместной.

По моему мнению, нелепо даже думать об этом. Совершенное материальное основание демократического западного мира — это частная собственность. Благодаря частной собственности 1% мирового населения владеет 46% мирового богатства, а 10% владеют 86% мирового богатства. А 50% населения Земли — ровно половина — вообще не имеет никакой собственности. Но как может существовать мир при таком вопиющем неравенстве? В западных демократиях свобода в первую очередь и более всего — неограниченная свобода пользоваться своей собственностью, когда все «ценное» становится «своим», любая ценность оказывается в собственности. Уже отсюда происходит свобода обращения монетаризованных предметов и знаков. Роковое последствие такого понимания свободы — разделение живых тел и безжалостная, яростная защита привилегий богатства.

Более того, мы слишком хорошо знаем, какие конкретные формы принимает это «распространение демократии». Это война, и этим все сказано. Это войны в Югославии, Ираке, Афганистане, Сомали и Ливии, не говоря уже о десятках военных вторжений Франции в Африку. Но так же идет и молчаливая осадная война против целых народов, например греков — и ее ведет современная мировая система, современная европейская система.

Когда требуется многолетняя война, чтобы организовать потом так называемые свободные выборы в стране, приходится размышлять не только о войне, но и о выборах. Какое понимание мира сейчас заложено в понятии демократических выборов? Как и во всех других случаях, эта демократия следует закону чисел. Числа точно так же объединяют мир, ведь любые товары исчисляются в деньгах. Военное вмешательство требует потом провести выборы и подсчет голосов: в Багдаде, Триполи, Белграде, Бамако, Кабуле или Банги. Здесь перед нами и встает главный вопрос: если мир — это мир предметов и знаков, значит в этом мире все подсчитано. А если кто-то считать не умеет или только учится этому, того нужно научить законам подсчета путем военного вмешательства.

Это подтверждает, что так понятый мир не существует в реальности; он существует только искусственно, путем насилия.

Я убежден, что мы должны поставить все с головы на ноги. Нам надлежит убедиться в существовании мира как предпосылке наших рассуждений — что это аксиома, что это принцип. Нам просто нужно повторить простую фразу: «Существует мир живых мужчин и женщин». Это выражение — не объективное заключение. Мы знаем: там, где правят деньги, уже нет единого мира женщин и мужчин. Есть только стена, отделяющая богатых от бедных, правителей Европы от правителей Греции. Высказывание «есть мир» имеет перформативный смысл. Мы решаем, что он существует для нас и что мы можем доверять этой фразе. Но наша задача — сделать серьезные и ответственные выводы из этого простого словесного выражения. Когда Маркс создал первую международную организацию рабочего класса, он просто сделал ответственный вывод из утверждения, что у рабочих нет отчизны. Пролетарий может быть из любой страны. Поэтому пролетарии — это интернационал.

Первый вывод относится к людям из других стран, которые живут среди нас: мы их называем «иммигрантами». В моей стране это марокканцы, малийцы, китайцы и другие. И здесь, в Греции, хотя бедны, в общем, все, есть люди, которые рвутся сюда, — например, албанцы. Вы говорите, что существует единый мир живых мужчин и женщин — тогда они из того же мира, что и мы. Этот чернокожий африканский рабочий, который возится на кухне ресторана, или марокканец, который весь день копает траншею у дороги, или женщина с покрытой головой, которая присматривает за детьми в детском саду, — все они выходцы из того же мира, что и я. Это главный пункт. Именно здесь, и нигде больше, мы можем опровергнуть господствующую идею объединения мира только предметами, только знаками, только свободными выборами — из-за чего не прекращаются войны и преследования. Единство мира должно скорее стать единством живых деятельных тел, прямо здесь, прямо сейчас. Этому единству нужно скорее выдержать испытание действительностью: нужно понять, что все эти люди, как бы они ни различались по языку, одежде, религии, питанию и образованию, существуют в одном и том же мире, точно так же, как я. И так как их существование то же, что мое, я могу разговаривать с ними, могу как всегда соглашаться или не соглашаться. Принимается одно условие: они существуют точно так же, как и я, — значит, в том же самом мире.

Здесь могут возразить, что культуры отличаются одна от другой. Но как? Принадлежат ли они тому же миру, что и я, или нет? Поборник «политики идентичности» скажет, что нет. Наш мир — это не какое-то одно лицо. Наш мир — совокупность всех, для кого наши ценности действительно значимы, действительно учтены. Это те люди, которые являются демократами, уважают права женщин, борются за права человека, говорят по-французски, умеют то-то и то-то, едят так же приготовленное мясо, пьют вино и закусывают его ломтиком ветчины. Или, например, говорят по-гречески, ходят в Православную церковь и едят фету и оливки. Тогда можно сказать, что люди живут в одном мире. Но есть и другие люди, которые принадлежат к другой культуре, и юный поклонник Ле Пена или «Золотой Зари» скажет, что эти люди не имеют никакого отношения к нашему миру. Они не демократы, они угнетают женщин, они носят варварскую одежду и т.д. Может ли человек, который не пьет вино, не ест ветчину, быть из того же мира, что и я?

Или даже: это грязные люди, это мусульмане, они всегда беднее нас. Если они хотят быть в нашем мире, они должны научиться нашим ценностям. Они должны разделять наши ценности; они поэтому должны сдать экзамен по нашим ценностям. Во Франции такое испытание будет заключаться в том, чтобы научиться пить вино, закусывая ветчиной, и повторять параграфы светского катехизиса. А в Греции — класть поклоны в присутствии священника и повторять наизусть мифическую историю греческого народа на новогреческом языке.

Все это называется словом «интерграция»: кто прибыл сюда, тот должен интегрироваться в «наш мир». Чтобы мир рабочего, прибывшего из Африки, стал таким же, как наш мир, каким мы его знаем, этот африканский рабочий должен стать таким же, как мы. Он должен полюбить наши ценности и воплотить их на практике. Президент Франции Николя Саркози сказал: «Если иностранцы хотят оставаться во Франции, они должны полюбить Францию, а если нет, пусть они ее покинут». Я тогда сказал про себя: тогда мне придется уехать, потому что мне совсем не люба Франция Николя Саркози. Я совершенно не разделяю ценности интеграции. Я не хочу интегрироваться в эту интеграцию. Я не принимаю интеграцию в маленький замкнутый мирок, даже если он называется французским или греческим, потому что людям нужен единый большой мир, а в этом мире они пока странники, пролетарии, которые отправляются в далекое путешествие, просто чтобы выжить. Пролетариат в нашем большом мире — это кочевой пролетариат, и наша задача как политиков — быть вместе с этим пролетариатом в его скитаниях.

В действительности, если мы ставим какие-то условия африканскому работнику или албанскому рабочему, который так же живет «в мире», как и мы, мы тем самым уже обнуляем и разрушаем принцип «есть один мир — мир живых мужчин и женщин». Мне могут возразить: в каждой стране есть свои законы. Да, это так. Но соблюдать законы — не то же самое, что ставить условия. Закон одинаков для всех. В нем не может быть никаких условий «принадлежности к миру». Это просто временное правило, воспроизводимое в каком-то частном регионе мира. Ни от кого не требуют любить закон — но только подчиняться ему.

Единый мир живых женщин и мужчин может иметь законы, но в нем не должно быть условий вступления или существования внутри. Нельзя возлагать обязательство быть как другие люди, чтобы жить здесь. Тем более, быть как меньшинство из этих других, например как цивилизованный белый мелкий буржуа или как мускулистый греческий националист. Если есть единый мир, то все, кто живут в нем, существуют, как я, но они не такие, как я, — они другие. Единый мир — это как раз то место, где существует бесконечное число различий. Мир — тот же самый для всех именно потому, что в нем могут жить разные люди.

А если мы потребуем, чтобы живущие в мире были одинаковыми, то у нас получится замкнутый мир, отличный от какого-то другого мира. Это неизбежно приведет к разделениям, стенам, контролю, злобе, смерти, фашизму и, наконец, войне.

Но обязательно спросят: неужели все эти бесконечные различия ничем не регулируются? Неужели нет идентичности, способной диалектически взаимодействовать со всеми этими идентичностями? Допустим, мир един; но означает ли это, что быть французом, или живущим во Франции марокканцем, или бретонцем, или мусульманином в стране с христианскими традициями, или албанцем в Греции, ничего не значит в сравнении с предполагаемым единством мира живых?

Это хороший вопрос. Конечно, бесконечность различий — это также бесконечность идентичностей. Сначала нужно немного исследовать, как эти определенные различия могут оставаться, хотя мы доказали существование единого мира для всех людей.

Прежде всего спросим: что такое идентичность? Самое простое определение: идентичность — набор черт и свойств, по которым индивид или группа распознает «себя». Но что это значит — «себя»? Состав себя образуется свойствами, которые не меняются и потому образуют идентичность. Поэтому мы можем сказать, что идентичность — это набор неизменных черт и свойств. Например, гомосексуальная идентичность образуется всем, что составляет инвариант любого возможного предмета желания. Идентичность художника опознается как неизменность стиля <его работ>. Неизменность общины иностранцев в стране задается тем, что она сама распознает как свою принадлежность: язык, ритуалы, одежда, убеждения, привычки питания и т.д.

Если мы определяем идентичность как инвариант, она соотносится с различием по двум направлениям:

— идентичность есть то, что отличается от всего прочего (статическая идентичность);

— идентичность есть то, что не становится никогда другим (динамическая идентичность).

Общий фон рассуждения — великая философская динамика «себя» и «другого».

Если мы принимаем гипотезу, что все мы живем в одном мире, мы признаем право каждого быть собой, хранить и развивать собственную идентичность. Если малийский рабочий или албанский дворник существует, как и я, он может сказать, что у него есть, как и у меня, право поддерживать и организовывать для себя те инвариантные свойства, которые являются для него его собственными, — начиная с религии и кончая родным языком, досугом, образом жизни и т.д.

Он утверждает собственную идентичность, отказываясь от того, к чему принуждает его интеграция: а именно, от простого и прямого разрушения своей идентичности в пользу чужой. Он точно так же, как и я, думает, что он живет в том же мире, что и я, и у него нет повода рассматривать эту другую идентичность как по определению лучшую, чем его собственная.

Но это значит, что утверждение им идентичности имеет два совсем различных аспекта, с учетом диалектики «я» и «другого».

Первый аспект — желание стать своим будущим «я» в пределах несомненного тождества. О чем-то таком Ницше говорит в знаменитой максиме: «Стань тем, кто ты есть». Это требует постоянного развития идентичности в меняющейся ситуации. Малийский рабочий или албанский дворник не собирается отказываться от того, что составляет его индивидуальную, семейную или коллективную идентичность. Но он будет постепенно усваивать, с неожиданными вариациями, все то, что он найдет в уголке мира, в который он попал. Он сам изобретет, кем ему быть: малийским рабочим в парижском пригороде или албанским дворником, а то и албанским нищим, в одном из районов Афин. Он превратит себя, в субъективном движении творческого духа, из малийского крестьянина — в рабочего, живущего в Париже, из злосчастного албанского горца — в афинского дворника или нищего. И это не внутренняя ломка, а экспансия собственной идентичности.

Другой способ утверждать свою идентичность — отрицательный. Нужно просто упорно настаивать на том, что я не такой, как они. Это неотвратимо, если наши правительства — все они являются реакционными и в этом смысле проводят фашистскую политику — требуют авторитарной насильственной интеграции. Поэтому малийский рабочий так упрямо заверяет, что его традиции и обычаи — не такие, как у европейских мелких буржуа. Те черты идентичности, которые отражены в его религии и одежде, заявляют о себе с новой силой. Он противопоставляет себя всему западному миру и никогда не признает его превосходство. Да и как бы он мог пойти на это, если мы точно так же считаем, что идея превосходства одного мира над другим бессмысленна, потому что существует только один мир?

Наконец, само понятие идентичности имеет два различных смысла. Положительный смысл: «я» поддерживает себя своей собственной способностью к различению. Оно создает себя. Отрицательный смысл: «я» защищает себя от порчи со стороны «другого». Оно должно блюсти свою чистоту, работать на очищение.

Всякая идентичность — это диалектическая игра движения созидания и движения очищения.

Итак, мы теперь видим, как идентичность совместима с великим принципом единства мира.

Общая идея здесь проста: если мы принимаем единство мира живых, во всякой идентичности созидание должно преобладать над очищением.

Почему бедственна политика стен, преследований, контроля, изгнания? Почему она принимает опасное направление в сторону фашизма? Потому что она на самом деле создает два мира, что заставляет отрицать единство человечества, — а отсюда уже войны без конца.

Но более того, такая политика разлагает наши общества изнутри. Марокканцы, малийцы, румыны, албанцы и другие в любом случае будут прибывать к нам в большом количестве. Преследование приведет к тому, что в их рядах начнутся не процессы созидания идентичности, а процессы очищения идентичности. Саркози и Блэр, Олланд и Вальс, Венизелос и другие, требующие немедленной интеграции под угрозой высылки и преследования, тем самым готовят молодых исламистов, готовых пожертвовать собой ради чистоты веры. И если Национальный Фронт или «Золотая Заря» организуют нападения или погромы, то это постепенно приведет к превращению наших обществ в репрессивные полицейские режимы. Это подготовит почву для фашизма, который и есть капиталистическая политика, порожденная раздутым национальным воображением с помощью полицейских репрессий. Вот почему нам нужно любой ценой поддерживать все, что позволяет творческой идентичности преобладать над очищающей идентичностью, — сознавая при этом, что последняя никогда полностью не исчезнет. Единственный путь к этому — с самого начала признавать единство мира. Из этой аксиомы делаются выводы — политические решения, раскрывающие творческий аспект идентичности. Нужно учиться разговаривать с марокканским рабочим, с матерью из Мали, с безработным албанцем, обсуждая, что мы можем вместе сделать, чтобы существовать в едином мире, несмотря на всевозможные различия наших идентичностей.

Мы должны где угодно организовывать политическое существование единого мира. Нужно уметь встречаться с другими, нужно уметь на равных обсуждать наши разные способы существования в едином мире.

Но для начала, прежде всего прочего, нужно вместе потребовать упразднения дискриминационных законов, которые требуют воздвигать стены и организовывать рейды и депортации. Законов, которые предают наших гостей в руки полиции. Мы должны определенно заявить, как на войне, что присутствие в наших странах сотен тысяч людей из других стран не должно ставить вопрос об идентичности и интеграции.

Главную роль здесь должны сыграть пролетарии, которые учат нас своей деятельной кочевой жизнью, что в политике — в коммунистической политике — нужно исходить из единства мира, единства всех людей, отвергая фальшивый образ национальных границ. Чтобы увидеть это, достаточно понимать простую идею — что они здесь, что они существуют, как мы. Достаточно только признать их существование и обеспечить им правильное положение, просто нормальную жизнь, которая позволяет им существовать, как любым другим. По сути, к ним нужно относиться так, как мы относимся к друзьям.

Отправившись по этому совместному маршруту, можно изменить собственную идентичность, при этом не отрекаясь от себя, не интегрируясь во что-то совсем чужое. Приезжие объяснят нам, каким долгим был их маршрут, почему они считают политику нашей страны ошибочной и что они могут сделать, чтобы эта политика изменилась. А мы объясним приезжим, как долго мы уже пытаемся изменить все это, всю эту политику, и возлагаем на них большие надежды для успеха этой борьбы. В таком общении возникнут новые идеи, о которых мы даже думать не думали. Но возникнут и новые формы организации, в которых различие между иностранцами и местными будет полностью заглушено общим положением: имеется единый мир, в котором мы все существуем на равных, и в этом мире наши идентичности могут приникнуть друг ко другу дружелюбно, ради участия в общем политическом действии.

Подведем итоги наших размышлений в четырех пунктах.

1. «Мир» безбрежного капитализма и богатых демократий — ложный мир. Если признавать единство только монетизированных продуктов и знаков, то это означает отвергнуть большую часть человечества, выдавить ее в другой малоценный мир и оградиться от нее стенами и оружием. В этом смысле в наши дни мира еще нет. Есть только стены, нелегальная миграция, ненависть, войны, обстрелы, руины, зоны, защищенные от всех, тотальная заброшенность нищеты по всей планете и преступная идеология, разрастающаяся на всем этом хаосе.

2. Поэтому утверждение «существует один мир» — для нас принцип действия, политический императив. Этот принцип подразумевает равное для всех существование в любой точке земного шара.

3. Принцип единства мира не противоречит нескончаемой игре тождеств и различий. Просто нужно признать, что эти идентичности должны отодвинуть на задний план свое отрицательное измерение (противопоставление «другому») и выдвинуть на передний план положительное измерение (развитие «себя).

4. Ввиду наличия миллионов иностранцев в нашей стране, у нас три задачи: прекратить интеграцию через преследования, исключить полностью «очистительную» реакцию, развивать творческую идентичность. Конкретная артикуляция этих трех целей становится важнейшим вопросом политики.

Если говорить о теснейшей связи политики и вопроса о приезжих, который сейчас в центре внимания, мы должны обратиться к изумительному тексту Платона, на котором я и закончу. В конце 9-й книги «Государства» молодые собеседники Сократа говорят: «Что ты говоришь нам о политике, хорошо и прекрасно, но недостижимо. Это невозможно осуществить на деле». Но Сократ отвечает: «Да, в полисе, в котором мы родились, вероятно, это так. Но это может осуществиться в другом полисе». Тогда всякая подлинная политика предполагает изгнание, лишение гражданства, умение быть иностранцем в собственной стране. Будем помнить, проявляя дружелюбие, политику дружбы, к иностранным студентам и рабочим, молодежи с окраин и беднякам любого происхождения и веры: Сократ был прав — то, что они чужие, что у них другая культура, ничему не помеха. Напротив, это возможность! Возможность создавать новые формы интернационализма прямо здесь и сейчас. Не будем забывать слова Маркса: основополагающая характеристика коммуниста — интернационализм. Если мы реализовали правильную политику где-то в одном месте, то совершенно необходимо как можно скорее реализовать ее и в другом месте. Французский премьер-министр — социалист — сказал в начале 1980-х годов: «Иммигранты — это проблема». Нужно поставить это высказывание с головы на ноги: «Иммигранты — это возможность». Масса иностранных рабочих и их детей свидетельствуют в наших старых и измученных странах, что у мира есть молодость, есть продолжение, есть бесконечное число новых возможностей. Благодаря иммигрантам и будет создана политика будущего. А без них мы так и погрязнем в нигилистическом потребительстве и полицейском порядке. Нами тогда и начнут понукать юные лепеновцы в обнимку с полицаями.

Приезжие могут научить нас становиться иностранцами для самих себя, смотреть на себя со стороны и не слишком очаровываться длинной историей западных белых людей, которая подходит к концу и больше ничего не порождает, кроме чисток и войны. Не будем ждать нигилистической катастрофы нашей «гарантированной безопасности», будем приветствовать подлинный коммунизм, всегда юный, будем ждать завтрашнего дня, который приедет к нам, как желанный иммигрант.

Источник: Verso