Хранительница любовного пламени: Регина Ольсен и Сёрен Кьеркегор

17 марта 1855 года 33-летняя Регина Ольсен готовилась отправиться в датскую Вест-Индию, куда ее муж Йохан Фредерик Шлегель, с которым она на тот момент состояла в браке уже восемь лет, был назначен губернатором. Супруги должны были провести в колонии не менее пяти лет, что придавало необходимости прощания с семьей и друзьями особую важность. В середине XIX века мало кому удавалось преодолеть путешествие длиной в 4500 миль, минуя вполне реальные опасности — кораблекрушения, погоду, болезни. Регина была хорошо осведомлена о возможных рисках: ее старший брат Олаф Кристиан, будучи инспектором по налоговым сборам в Санта-Крус с 1845-го по 1857 год, потерял в период нелегкой жизни на острове жену Лауру и младшую сестру Оливию.

Вопреки или же благодаря предстоящему опасному путешествию в день своего отъезда Регина приняла важное решение — разыскать чудаковатого мужчину, с которым некогда была помолвлена, мужчину, оставившего ее, с которым она не разговаривала вот уже 14 лет. Но хотя они не обмолвились с тех пор и словом, Регина Ольсен и Сёрен Кьеркегор все же не стали друг для друга посторонними людьми. В течение многих лет они сталкивались во время прогулок по городу, частенько предумышленно. Так, на 39-й день рождения Кьеркегора Регина неожиданно объявилась на улице напротив его дома в Остербро. «Как это часто случается со мной в последнее время, я не могу удержаться от улыбки, когда вижу ее», — написал меланхоличный датчанин в своем дневнике. Когда именинник поднял шляпу в знак приветствия, Регина сверкнула улыбкой ему в ответ. Затем, словно по уговору, они вновь пошли разными дорогами.

Молчание не нарушилось вплоть до самого дня отъезда Регины. Вдруг, в самый разгар дорожных сборов, Регина опрометью выбежала из своей квартиры в Ниброгаде, ринувшись в толпу. После отчаянных поисков она ненароком наткнулась на знакомую сутулую фигуру на одной из улиц Копенгагена. Тихо подойдя к нему, она воскликнула: «Да благословит вас Господь! Пусть в жизни вам сопутствует только все самое светлое!» И ушла, оставив бывшего жениха стоять со шляпой в руке, онемевшего, ошеломленного.

То была их последняя встреча. Регина исчезла в тот же день. Кьеркегор после очередного приступа интенсивного творчестванавсегда покинул этот мир спустя восемь месяцев — 11 ноября 1855 года.

С этой истории начинается написанная Йоакимом Гарффом биография «Тайна Регины: история невесты Кьеркегора и жены Шлегеля», вышедшая в Дании в прошлом году. Эта книга — удивительная попытка проникнуть в суть одной из самых запутанных любовных историй в мировой литературе, написанная с теми же научной добросовестностью и поэтической теплотой, благодаря которым созданная Гарффом биография Кьеркегора («Сёрен Кьеркегор: биография», опубликованная в 2000 году и переведенная на английский в 2005-м) была воспринята как серьезнейшее достижение. В новой книге Гарффа особое внимание впервые уделяется именно Регине. Эта книга являет собой гораздо более полное исследование в сравнении с любой другой попыткой изучения отношений Регины и Кьеркегора. Ученые — наравне со сплетниками! — были просто очарованы их историей с того момента, как она стала известна общественности около 150 лет назад. Регина, как правило, изображалась как несчастная жертва философского безразличия Кьеркегора. Гарфф оспаривает эту точку зрения, описывая поразительно глубокую связь между ними, сохранявшуюся несмотря на разрыв отношений. Но в то же время автор предпринимает попытку высвободить Регину из объятий Кьеркегора, позволить ей обнаружить себя в ином свете, чтобы мы смогли различить в ней личность, а не только лишь как на постоянного, если не невидимого, персонажа литературно-теологического творчества Кьеркегора.

Но сам Гарфф должен был бы первым признать, что любая попытка этого рода обречена на провал. Начнем с того, что ни одна книга не в состоянии преодолеть мифологизацию Регины в обширном литературном наследии Кьеркегора. Во-вторых, Регине суждено оставаться загадкой, так как она практически ничего после себя не оставила — ни признаний, ни дневников, ни каких-либо неосторожных заметок. Даже обнаруженные в 1996 году несколько сотен писем, написанных Региной своей сестре Корнелии в Санта-Крус, лишь в малой степени позволяют проникнуть в ее внутренний мир. Гарфф объясняет, что из этих писем мы узнаем скорее о публичной жизни Регины, нежели о частной ее стороне (муж Регины часто читал эти письма или добавлял в них приветствия). Есть намеки, аллюзии, недомолвки… Но не более того. Мы можем только представлять или догадываться, о чем сестры говорили в частном порядке; Регина скрытна, ее отношения с Кьеркегором остаются между влюбленными секретом. Но, возможно, сам факт этого молчания и есть ключ к их роману; господин А в работе Кьеркегора «Или-или» говорит об Антигоне: «Возможно, ничто так не облагораживает человека, как сохранение тайны».

Сильная сторона книги Гарффа заключается в признании отсутствия исчерпывающего знания о романе Регины и Кьеркегора, но в то же время их история передается несравненно трогательно, почти интуитивно. Как пишет Гарфф, пара впервые встретилась в 1837 году, тогда как лишь три года спустя Кьеркегор записал в своем дневнике: «Вышел из дома с твердым намерением решить этот вопрос». В один из сентябрьских дней 1840 года он появился перед домом в Борсгаде, где жила Регина с родителями. Они встретились на улице, затем зашли в дом и поднялись наверх. В нерешительности замешкавшись в гостиной, Кьеркегор попросил Регину сыграть что-нибудь на фортепиано. Она повиновалась, но Кьеркегор, быстро схватив нотную тетрадь, воскликнул: «О, да какое мне дело до музыки? Я пришел ради вас, именно вас я искал в течение этих двух лет». Это событие ознаменовало начало «одной из величайших историй любви в мировой литературе», как пишет в биографии Кьеркегора Гарфф. Проводя сравнения, в частности, с Данте и Беатриче, Абеляром и Элоизой, Гарфф говорит о любящих, «что соединились в вечности, так как не могли быть вместе в земной жизни». Действительно, история Кьеркегора и Регины читается как своего рода народное предание или поэтический эпос (изобилующий тайными знаками и секретными жестами). Так, 31-е письмо, которое Кьеркегор написал Регине между помолвкой и разрывом год спустя, говорит Гарфф, — «не просто обычный способ коммуникации, но подлинный образчик искусства» (отрывок из «Тайны Регины» слово в слово повторяет текст из книги «Сёрен Кьеркегор: биография»):

«[…] В силу своих эстетических свойств письма дают понять, что их автору уготовано стать писателем, но не мужем. Поэтому в действительности они являются прощальными письмами, грандиозным упражнением в мастерстве непрямой коммуникации: с невероятной осторожностью и использованием полного арсенала самых утонченных языковых нюансов письма заставляют Регину осознать, что мужчина, который поет ей хвалы от письма к письму, уже давно исчез из ее жизни, потому что он утрачивает себя в воспоминаниях о ней. И поэтому он совершенно не подходит для семейной жизни. Действительно, воспоминания, из которых фантазия черпает свою жизнь, являются также источником смерти, разделяющей влюбленных. Оглядываясь назад, Кьеркегор заявляет, что на следующий же день после того, как Регина сказала “да”, он осознал, что “совершил ошибку”».

Читая работы Кьеркегора, трудно не заметить непрерывный анализ этой ошибки. К примеру, в «Повторении» (1843) то и дело возникает образ Регины Ольсен. В этой книге рассказчик Константин Констанциус дружит с Молодым человеком, который влюбился и объявил о помолвке, лишь чтобы тут же пожалеть об этом: «Он был глубоко и страстно влюблен, это очевидно, и все же уже с самого начала он стал вспоминать свою любовь. В сущности, он больше вовсе не нуждался в этих отношениях». Его любовь уже превращена в воспоминание, молодая девушка явилась музой прошлого: «Она проникла в каждую грань его бытия. Мысль о ней всегда была свежа. Она была важна для него: превратила его в поэта и этим подписала свой смертный приговор».

Молодой человек всецело доверяет Константину Констанциусу, который жалуется ему, что для разрыва помолвки он должен, по сути, стать злодеем. Констанциус утверждает: «Подло обмануть и соблазнить девушку. Однако еще подлее бросить девушку и не прослыть при этом мерзавцем, а вместо этого изобразить блестящий уход, отделавшись от нее объяснениями, что она не была идеалом, и утешаясь тем фактом, что она стала для вас музой». Поэтому Констанциус увещевает Молодого человека: «Разрушьте все. Превратитесь в недостойного, низкого человека, чье единственное удовольствие заключается в обмане и надувательстве. Если вы сможете проделать это, тем самым вы достигнете равенства». Другими словами, следует довести девушку до такого состояния, чтобы, в конце концов, она сама разорвала отношения и тем самым получила бы моральное превосходство.

По сути, этот коварный план в той или иной степени реализовал в августе 1841 года Кьеркегор, когда вернул обручальное кольцо Регине вместе со столь искусно написанным письмом о разрыве, что в будущем «слово в слово» (выделено Гарффом) приводит его в «Стадиях жизненного пути» (1845). Но последующие месяцы, в течение которых он пытается освободиться от этих отношений, Кьеркегор называет «временем ужаса». Регина, как и ее семья, убита горем из-за решения жениха. В начале октября опасавшийся худшего в отношении своей томящейся от любви дочери отец Регины, которого Кьеркегор безмерно уважал, пригласил его в дом Ольсенов. Кьеркегор неохотно соглашается говорить с Региной. Годы спустя, он вспоминает этот разговор в личном дневнике:

«Я пошел туда и заставил ее смотреть правде в лицо. Она спросила меня: “Вы никогда не женитесь?” Я ответил: “Думаю, лет через десять, когда пройдут мои мимолетные увлечения, мне понадобится соблазнительная девушка, чтобы меня омолодить”. Это была необходимая жестокость. Тогда она проговорила: “Простите меня за то, что я вам сделала”. И я ответил: “В конце концов, это я должен просить вас об этом”. Она проронила: “Пообещайте думать обо мне”. Я обещал. Она сказала: “Поцелуйте меня”. Я холодно ее поцеловал. Милосердный Боже! […] Ночами я плакал в своей постели, в дневное же время был привычным самим собой, даже более ветреным и остроумным, чем обычно. Мой брат сказал мне, что собирается пойти к Ольсенам и доказать, что я не просто обычный подлец. Я ответил, что если он сделает это, я вышибу ему мозги. Это лучшее доказательство того, насколько сильно я был расстроен».

«Время ужаса» продлилось до 25 октября. В этот день Кьеркегор, чья диссертация «О понятии иронии» позволила бы ему получить степень магистра философии всего 24 часа спустя, отправился в добровольное четырехмесячное изгнание в Берлин. Крах его отношений и рост его интеллектуальной репутации были хорошо спланированы по времени.

Это означало, конечно же, что помимо ночей, который он проводил в своей квартире, плача в одиночестве, Кьеркегор сталкивался также и с любящей посплетничать копенгагенской буржуазией, охочей даже до самых незначительных скандалов, позволяющих ей занять время. Но в этом смысле его план очернить себя был крайне успешным: общественное мнение крайне резко осудило его поведение. По возвращении из Берлина в марте 1842 года он написал бОльшую часть работы «Или-или», которая серьезно озадачила копенгагенский литературный мир, появившись в книжном магазине Рейтцеля год спустя. «Вы и представить себе не можете, какую она вызвала сенсацию, — писал друг Гансу Христиану Андерсену, который на тот момент находился в Париже. — Я думаю, ни одна книга не вызывала такого ажиотажа среди читающей публики со времен публикации “Исповеди” Руссо». Более конкретно высказался племянник Кьеркегора Трольс Фредерик Трольс-Лунд, отметив: «Довольно странно было для сбежавшего злодея, порвавшего со своей возлюбленной в Копенгагене, засесть в отеле в Берлине, наперекор зимней стуже, артриту и бессоннице, чтобы работать и напряженно, и неистово над книгой — во славу брака».

Коли Регина прочла «Или-или» в то время, как она отреагировала на эту книгу? Как она отнеслась к проведенному господином А анализу обольщения и измены в произведениях Моцарта и Гёте? Заподозрила ли она, как по предположению А заподозрила гётевская Мари Бомарше, «возможно, он все еще любит меня, он оставил меня вопреки любви»? Или же, подобно Эльвире, она восклицала: «Нет, я буду ненавидеть его; только так я могу обрести покой и найти себе занятие»?

Мы не знаем. Но очевидно, что на протяжении недель и месяцев после расторжения помолвки Регина «не переставала задавать вопросы и не выносила окончательного приговора». Понадобилось еще 15 лет, чтобы она смогла собрать воедино историю своей помолвки с Кьеркегором. До тех пор же она могла видеть свое отражение, мелькающее между строк книг, ставших впоследствии невероятно популярными: «Страх и трепет», «Повторение», «Философские крохи», «Дело любви».

В книге «Тайна Регины» предпринята попытка приоткрыть нам жизнь Регины после Кьеркегора, когда она становится Региной Шлегель. Ее история — это все же история женщины, прожившей еще несравненно долго после кончины Кьеркегора. Женщины, которая, из уважения к мужу, никогда не произнесла ни слова на публике о своем знаменитом бывшем возлюбленном, даже когда прошлое в буквальном смысле показалось у нее на пороге.

19 ноября 1849 года Йохан Фредерик Шлегель получил, по словам Гарффа, «одно из самых занимательных писем, которые ему когда-либо приходилось читать». Но это, возможно, слишком мягкое выражение для описания подобного послания. Письмо, адресованное Шлегелю, содержало еще одно послание, предназначенное для Регины, отправитель предоставил решать получателю, передавать его Регине или нет. «Ибо, безусловно, я не могу претендовать на право приближаться к ней, менее всего сейчас, когда она принадлежит Вам, по этой причине я ни разу не воспользовался возможностью, которая появилась — которые, по-видимому, появлялись в течение нескольких лет». Автором этих провокационных, полных намеков слов был Кьеркегор. «Я уверен, что информация, касающаяся наших взаимоотношений, может быть полезна для нее сейчас», — писал он Шлегелю. Что именно это была за информация, мы не знаем доподлинно, коль скоро Шлегель вернул запечатанное письмо Кьеркегору, сопроводив его возмущенной и нравоучительной запиской. Конечно, по вполне понятным причинам. Содержимое, по-видимому, было связано со сборником дневниковых записей, сделанных незадолго до того; в сборнике, озаглавленном «Мое отношение к “Ней”», он представил историю своих взаимоотношений с Региной. Некоторые из них очень откровенны. Как тонко отмечает Гарфф, это скорее слова соблазненного, а не соблазнителя: «Я пришел, я увидел, она покорила», — смиренно пишет Кьеркегор в 1840 году; девять лет спустя он строит предположения: «Быть может, брак является просто маской, и она еще более страстно привязана ко мне, чем прежде. В этом случае, все будет потеряно. Я хорошо знаю, на что она способна, когда приобретает власть надо мной».

Регина не имела представления о такой интерпретации событий Кьеркегором вплоть до его смерти в 1855 году. 1 января 1856 года в Санта-Крус пришло письмо от Питера Кристиана Кьеркегора, сообщающего Шлегелям о смерти младшего брата, Сёрена.

Более того, в письме шла речь о том, что в своем завещании Кьеркегор упоминает лишь Регину, женатым на которой, по-видимому, он себя считает:

«Моя воля, безусловно, заключается в том, что моя бывшая невеста, госпожа Регина Шлегель, должна унаследовать все то немногое, что останется после меня. Если сама она откажется принять это, то наследство должно быть предложено ей на условии, что она раздаст его бедным. Я бы хотел сказать, что для меня помолвка равносильна браку, именно поэтому мое имущество должно перейти к ней, как если бы я был на ней женат».

В другой записке, вложенной в запечатанный конверт, было начертано:

«“Неназванный человек, чье имя однажды будет названо”, кому я посвятил все свое творчество, — моя бывшая невеста, госпожа Регина Шлегель».

Регина попросила не рассматривать завещание всерьез. Вместо этого она написала Хенрику Лунду, племяннику Кьеркегора, прося выслать ей часть личных вещей, а также ее переписку с Кьеркегором, оставшуюся со времен их помолвки. После того как она все это получила, она обращалась к Лунду еще раз, спрашивая о содержимом палисандрового шкафа, которое, как она предполагала, могло быть предназначено для нее. Посылки, которые Лунд отправил Регине, включали в себя, помимо прочего, сборник записей «Мое отношение к “Ней”», странное письмо, отправленное Шлегелю в 1849 году, и множество иных посмертных бумаг. 15 лет спустя после разрыва, в 4500 милях вдали от дома и почти через год после смерти Кьеркегора Регина наконец смогла раскрыть все стороны ее отношений с эксцентричным мыслителем, которые оставались скрыты для нее до сего момента.

Без сомнения, это вызвало ее горечь. Гарфф подмечает следы ее эмоций: например, в письмах к Хенрику Лунду она признается, что всегда чувствовала, будто что-то осталось нерешенным между ней и Кьеркегором — то, что, как она полагала, они могли бы разрешить в спокойствии старости. Теперь же ее наполняло чувство сожаления и ощущение, что она поступила с Кьеркегором несправедливо. Гарфф отмечает, что эти письма — не в пример болезненное чтение, но вместе с тем они раскрывают восприимчивость Регины к необычному душевному складу ее бывшего жениха. В письмах к Лунду она говорит о «врожденной склонности Кьеркегора к самоистязанию», его «внутреннем зове от Бога», о вере в то, что он пожертвовал ею ради Бога. Наконец, она начинает задаваться вопросом, разумно ли теперь публично говорить о выпавшем на ее долю испытании, разговоров о котором она ранее так тщательно избегала, но смерть Кьеркегора побудила ее пересмотреть свое решение: «Я чувствую желание прояснить что-то для себя, — пишет она. — Я больше не хочу молчать, я уже достаточно молчала в этой жизни».

Шлегели вернулись из Санта-Крус в 1860 году и остаток жизни провели в Копенгагене. Они стали свидетелями роста популярности Кьеркегора как в Дании, так и за рубежом. Его дневники были изданы между 1869 и 1881 годами на фоне ожесточенных дискуссий об уместности подобных публикаций при жизни членов современного ему копенгагенского общества, а особенно Регины. Тем не менее, Регина просит мужа приобрести для нее экземпляр, хотя Гарфф отмечает, что ей стало почти физически дурно от личного характера касающихся ее записей.

Первая биография Кьеркегора появилась в 1877 году. Søren Kierkegaard: En kritisk Fremstilling i Grundrids, написанная радикальным критиком Георгом Брандесом (который затем принес известность малоизвестному живущему в Италии немцу по имени Фридрих Ницше), имела огромный успех и в течение трех лет была переведена на шведский и немецкий языки (Райнер Мария Рильке, переводивший письма Кьеркегора Регине, назвал эту биографию «великолепнейшим исследованием»). Несмотря на наличие лишь ограниченного доступа к посмертным записям, Брандес интуитивно предположил влияние Регины, или представлений Кьеркегора о Регине, на творчество философа. Повествуя о своеобразнейшем поведении Кьеркегора в отношении своей бывшей невесты, Брандес отмечал: «Здесь нет ни малейшего стремления осудить его, лишь призыв попытаться его понять». И все же в итоге всего Брандес вел к выводу, что Кьеркегор — это «тайна, великая тайна».

Хотя Брандес был знаком со Шлегелями и посещал несколько раз их дом в Норреброгаде, мы не знаем, как те отреагировали на выход его книги. Для Гарффа представляет интерес растущая откровенность Регины касательно ее отношений с Кьеркегором, особенно после смерти ее мужа в 1896 году. К тому моменту маленькая седовласая старушка с приятным выражением лица стала ревностно защищать бывшего жениха. Гарфф упоминает эпизод, когда Регина упрекнула священника в том, что он не был знаком с работами Кьеркегора. Такое, заявила она, немыслимо в стране, где родился Кьеркегор, «тем более для священнослужителя».

Всего более трогательно то, что на склоне лет Регина стала последним и самым ревностным хранителем пламени любви Кьеркегора. Регина передает в дар Копенгагенскому университету сохранившиеся у нее письма и дневники, где по ее желанию они хранились еще несколько лет после ее смерти. Она обращается к библиотекарю Рафаэлю Мейеру с вопросом, интересны ли ему «мемуары старой дамы». Их беседы, состоявшиеся зимой и весной 1899 года, становятся основой для предисловия к опубликованным в 1904 посмертным запискам Кьеркегора, охватывающим период помолвки.

Но особенно интересно то, что открытость Регины в отношении Кьеркегора ничуть не была вызвана желанием «внести поправки в их историю». Напротив, не написав своих собственных мемуаров и никогда явно не отрицая предложенную Кьеркегором интерпретацию событий, она позволила их любви быть представленной только в облике прошлого — в том виде, в котором она существовала в посмертных записках Кьеркегора.

Благодаря книге Гарффа мы можем полностью оценить, в какой степени неточным является восприятие Регины лишь как девицы, жестоко обольщенной эксцентриком-философом. Напротив, она оказалась совершенно бескорыстной, но в то же время и изобретательной. Ее последний жест, словно эффект двойного действия, позволил ей приоткрыть природу ее отношений с Кьеркегором и в то же время исчезнуть для потомков, оставив нетронутыми глубинные тайны ее существования. Хотя их могилы на кладбище Ассистенс в Копенгагене разделяет всего-то 50 ярдов, именно в записках, полученных Региной на одном из островов в Карибском море, покоится их любовь.

«Посмертные записки походят на руины, — замечает господин А в “Или/или”, — какое еще убежище может быть более естественным для усопшего?»

Источник: Los Angeles Review of Books