Советское эхо в Баварии. Мюнхен во власти коммунистов — апрель 1919 года или все же Мюнхенская коммуна?

Советская республика в Баварии началась как фарс, а закончилась как трагедия.
П. Фрелих

Die Raeterepublik begann dort als ein Zwitter von Farce und Idylle…
Clara Zetkin an Lenin 30/04/1919

 

Часть 1. Революция на марше

Первые победы

Бавария на рубеже ХХ века считалась одной из самых консервативных частей Германии, сохранивших патриархальный уклад жизни и чтивших местные традиции. В 1871 году она вошла в состав кайзеровской империи, подчинившись прусской военной силе, но сохранила за собой ряд особых прав и привилегий, превращавших ее в государство в государстве. Баварцы демонстрировали приверженность бело-голубому стягу династии Виттельсбахов, правившей в стране более семисот лет, и не скрывали своего презрения к выскочкам-пруссакам, которые отвечали им взаимностью. Политические коллизии накладывались на конфессиональный раскол двух Германий — католической и протестантской. В какой-то степени Бавария была похожа на американский Юг накануне Гражданской войны в США, но еще больше — на покоренную, но непокорную Шотландию в составе Британской империи.

Первая мировая война стала серьезным испытанием для баварской обособленности. Властители дум мюнхенской интеллигенции на волне августовского подъема 1914 года призывали земляков проникнуться «прусским духом», забыть старые счеты и в едином строю немецких племен двинуться на врага [1]. Война действительно унифицировала социальные и политические процессы. Хотя на фронтах сражались отдельные баварские части, общие тяготы и победы постепенно выковывали общегерманский менталитет. Не отставал от фронта и тыл. Мюнхен, являвшийся в предвоенные годы «пристанищем художников и поэтов», радикально изменил свой облик. В городе активно развивались промышленные предприятия, обслуживавшие нужды армии, пансионаты и санатории альпийских предгорий превратились в госпитали, на улицах яркие наряды сменил унылый цвет полевых мундиров.

С каждым новым военным годом менялись и настроения основной массы горожан. Рабочие, мелкие служащие и солдаты мюнхенского гарнизона, уставшие от тягот и ужасов мировой войны, стали видеть в баварском правительстве слепых исполнителей воли германского кайзера, в свою очередь ставшего игрушкой в руках собственного генералитета [2]. Мюнхен, как и другие города страны, находился на полуголодном пайке. Баварские крестьяне возвращались к натуральному хозяйству и не обращали внимания на нужду горожан. Видя развал государственной власти, они игнорировали обязательные поставки продовольствия, предпочитая отправлять продукты на «черный рынок». От традиционных верноподданнических настроений не осталось и следа: в самых отдаленных деревнях крестьяне последними словами ругали «прусских свиней» и собственного короля [3].

К осени 1918 года только политические слепцы могли еще рассуждать о шансах на победу и перспективах Великой Германии. Мюнхенские госпитали были переполнены ранеными и инвалидами, формировавшиеся в городе запасные части отправлялись на фронт буквально из-под палки. После выхода из войны Австро-Венгрии по Мюнхену поползли слухи, что войска Антанты готовы перейти через Альпы и оккупировать Верхнюю Баварию. В ожидании авианалетов горожане стали готовить бомбоубежища, запасаться самым необходимым на случай возможной осады.

Революция вспыхнула в баварской столице на три дня раньше, чем в Берлине. В день первой годовщины революции в России, 7 ноября 1918 года, в центре Мюнхена состоялся массовый митинг, главным лозунгом которого был «Мир любой ценой!».

Требования скорейшего прекращения войны и проведения демократических реформ объединили широкий спектр политических сил от умеренных либералов до крайне левых.

Триумфальное шествие советской власти по улицам города продолжалось всего один день и было возглавлено социалистом Куртом Эйснером, который несколько месяцев до того провел в тюрьме за свою антивоенную деятельность. Ни государственные учреждения, ни офицеры не оказали сколько-нибудь заметного сопротивления врывавшимся в министерства и казармы революционерам. Те ограничивались объявлениями, что власть отныне переходит к Советам рабочих и солдатских депутатов, которые будут избраны в самое ближайшее время.

На следующий день из города бежал последний из Виттельсбахов, которые давно уже являлись предметом постоянных насмешек острых на язык баварцев. Собравшийся на свое первое заседание Революционный рабочий совет, состоявший из нескольких десятков активистов, провозгласил Баварию «свободным государством» с республиканским правлением, а Эйснера — главой революционного правительства. Акт отказа от власти, подписанный Людвигом III, несколько дней спустя, являлся уже простой формальностью [4].

Скрытая конкуренция Баварии и Пруссии продолжалась и после краха кайзеровской империи. По всей стране власть перешла в руки местных Советов, тон в которых задавали социал-демократы. Однако их партия — СДПГ — в 1917 году пережила раскол. Из ее состава вышло левое крыло, образовавшее НСДПГ — партию независимых социалистов. В Берлине главой революционного правительства стал лидер СДПГ Фридрих Эберт, будущий президент Веймарской республики. Курт Эйснер же представлял партию «независимцев» в Баварии.

Программа правительства Эйснера, появившаяся 15 ноября, фиксировала достижения первого этапа революции и предлагала весьма туманную перспективу политики, основанной на «доверии духу масс» и нацеленной на «превращение былой нужды в новую эпоху vollkommen verbuergter Freiheit und sittlicher Achtung» [5]. Более конкретным было временное распоряжение о деятельности рабочих, солдатских и крестьянских Советов, принятое 26 ноября. Советы противопоставлялись и «парламентской говорильне», и исполнительной власти традиционного толка. Они должны были контролировать последнюю, являясь выразителем интересов трудящихся масс. В распоряжении не был прописан механизм разрешения конфликта интересов: за Советами признавалось только право жаловаться на действия местной администрации в Мюнхен, что на тот момент звучало совершенно нереволюционно [6].

Впрочем, в конце 1918 года было не до прокладывания пути в светлое будущее. Правительству Эйснера пришлось заниматься размещением войск, возвращавшихся с фронта, и продовольственным обеспечением гражданского населения. Карточная система, сносно функционировавшая в первые годы войны, фактически развалилась после того, как в Германии была провозглашена республика. В первые дни революции никто не говорил ни о социализме, ни о большевиках — все больше о моральном очищении, «возрождении», уважении к рабочему человеку, правах женщин и т.д. Всем хотелось выглядеть попроще, быть ближе к народу. Томас Манн писал в своем дневнике, что ему стыдно было надевать меховую шапку [7].

Численность работающих по найму в Мюнхене к концу войны достигла 220 тысяч, из них две трети составляли лица физического труда [8]. Крупнейшими предприятиями в городе были паровозостроительная фабрика Маффей, артиллерийские мастерские Круппа, завод по производству моторов для аэропланов (БМВ). Самым организованным отрядом баварских рабочих являлись железнодорожники. Однако в Мюнхене, как и в других городах Баварии, преобладали мелкие предприятия с числом наемных рабочих менее десяти, их мировоззрение несло в себе черты средневековых подмастерьев, стремившихся любой ценой выбиться в люди.

В годы войны до 90% наемных рабочих Мюнхена выполняли заказы военного ведомства [9]. С подписанием Компьенского перемирия заводы, производившие продукцию военного назначения, были остановлены, тысячи людей остались без средств к существованию. Армию безработных дополняли демобилизованные солдаты, ожидавшие от новой власти, что их не бросят на произвол судьбы. Многие снимали дешевое жилье в окрестных поселках и деревнях и ежедневно отправлялись на поиски работы в Мюнхен. По разным оценкам, только в этом городе от 25 до 35 тыс. человек к весне 1919 года оставались без постоянного заработка.

В еще недавно идиллической стране быстрыми темпами стала расти преступность, которая отныне получала идеологическое обоснование — «стихийная социализация». В первые дни после свержения монархии были частично разграблены военные склады, досталось и престижным магазинам, расположенным в центральной части города. С офицеров срывали знаки различия, то тут, то там вспыхивали стычки — правда, без применения оружия. Обыватели списывали все напасти послевоенного времени на «пришлых», в том числе на русских, сербских и итальянских военнопленных, на бездельничающих солдат мюнхенского гарнизона. Однако немалую лепту в падение нравов вносила и местная молодежь, выросшая за годы войны без отцовского присмотра.

В конечном счете, ненависть социальных верхов сосредотачивалась на фигуре Эйснера, который в их глазах являлся средоточием вселенского зла: он был «восточным евреем», «баварским Лениным», а его правительство — «портовым борделем санкюлотского сброда из матросов, которые притащили туда своих девиц» [10].

Глава революционного правительства мало заботился о том, чтобы добиться расположения «классового врага». Попытка заключения сепаратного мира с Антантой, публикация секретных документов кайзеровского правительства — самые яркие, но не единственные примеры его благих порывов, неизменно приносивших результат, обратный ожидаемому. Новичок в большой политике, Эйснер стал мишенью праворадикальной прессы во всей Германии и лишился поддержки в Берлине, где правили его недавние однопартийцы. Уже к концу 1918 года отношения Баварии с центральной властью были сведены к нулю.

Правительство Эйснера «держалось только на полном равновесии революционных и контрреволюционных сил, рискуя при малейшем перевесе одной из них полететь в пропасть» [11]. В переводе на язык той эпохи это означало балансирование между реально существовавшими в Баварии Советами разных уровней, исключавшими «эксплуататорские элементы», и обещанием провести всеобщие парламентские выборы.

26 ноября Эйснер издал постановление о деятельности рабочих Советов, согласно которой они должны были стать неотъемлемой частью будущей государственной системы. Однако более или менее четких представлений о том, как она будет выглядеть, у лидеров германской революции не было. Они могли опереться лишь на опыт советской России, который к концу 1918 года не казался особо привлекательным. Даже для искренних социалистов Россия казалась варварской и нецивилизованной страной, неспособной конкурировать с европейскими формами политической жизни. Сквозь все препоны мировой и Гражданской войн на Запад проникала реальная информация о действиях большевистской диктатуры, которые отодвинули советские структуры на второй план, прибегая к испытанным методам насилия и подкупа.

Да и самого Эйснера трудно было бы причислить к поклонникам Ленина и его партии. Левых радикалов он считал незначительной величиной в политической борьбе, влияние которой определяется внешними импульсами. «Я не поддерживаю отношений с правительством, которое ведет политику при помощи миллионов», — заявлял Эйснер, имея в виду те деньги, которые большевики тратили на поддержку своих единомышленников в Германии [12].

Ситуация с Советами в Баварии не слишком отличалась от процесса их формирования на начальной фазе российской революции. После избрания по предприятиям городского Совета рабочих депутатов, а по казармам — солдатских Советов, Революционный рабочий совет не прекратил своего существования, хотя и был отодвинут на обочину политической жизни [13]. Каждая из этих структур выдвигала претензии на лидерство, плодила директивы и постановления, создавала собственный аппарат, финансировавшийся из трещавшего по всем швам баварского бюджета. Попытки революционного правительства выстроить их иерархию и определить границы компетенций наталкивались на сопротивление новоявленных вождей и их экзальтированного окружения. Как с горечью признавал соратник Эйснера поэт Эрнст Толлер, «каждый из них считал, что советская республика создана для выполнения его личных пожеланий» [14].

Хаос советских структур вызывал не только усмешки сторонников старой власти, но и растущее недовольство социальных низов. Оно оказывалось благодатной почвой для пропаганды левых радикалов, ни в грош не ставивших буржуазные свободы и требовавших «второй революции». Тон среди них задавали представители творческой богемы, которая традиционно проживала в мюнхенском районе Швабинг. Они неизбежно приносили с собой характерный для нее образ жизни как борьбы за существование — интриги, групповщина, постоянные расколы и слияния. Быть революционером было в те дни не только модно, но и обязательно, чтобы быть принятым за своего в кругах художественной интеллигенции [15].

Влияние радикально настроенных писателей и публицистов выросло на исходе войны, когда их пацифистские призывы находили все больший отклик у образованной публики, несмотря на все запреты цензуры и репрессии полицейских властей. Особой известностью пользовались в Мюнхене анархисты Эрих Мюзам и Густав Ландауэр, которые называли себя коммунистами-интернационалистами.

Одна из первых листовок, подписанных левыми радикалами, появилась 30 ноября 1918 года [16]. Она провозглашала перспективу радикальных социальных преобразований и воссоздания революционного рабочего Интернационала, выдвигала лозунг федеративной Германии. Группы анархистов опирались на местную художественную интеллигенцию в гораздо большей степени, чем на рабочий класс и его организации. Им удалось сформировать «Объединение революционных интернационалистов», куда вошло большинство членов Революционного рабочего совета. Параллельно в Мюнхене сформировалась местная ячейка «Союза Спартака», вскоре преобразованного в Компартию Германии. В своих мемуарах Мюзам писал о кооперации двух групп в борьбе за бойкот выборов — как во всегерманское Учредительное собрание, так и в баварский ландтаг [17].

Лидеры и ОРИ, и КПГ на первых порах оставались генералами без армии, хотя нарастание «большевистских устремлений» в Баварии вызывало серьезную озабоченность берлинских властей [18]. Рабочие сохраняли верность своим традиционным политическим представителям, слонявшуюся по улицам безработную молодежь было трудно организовать и возглавить. Однако ход событий, и прежде всего падение престижа революционной власти, работал в пользу левых радикалов. 7 января стихийная демонстрация безработных переросла в столкновения с полицией, возбужденная толпа ворвалась в министерство социального обеспечения, не обошлось без человеческих жертв. Масла в огонь подлило рабочее восстание в Берлине, которое возглавили лидеры СДПГ и КПГ.

10 января на демонстрацию солидарности с берлинскими пролетариями вышлb несколько тысяч жителей баварской столицы. Собравшись перед бывшей королевской резиденцией, они требовали смещения со своих постов лидеров СДПГ, предавших революцию. Выступавшие на митинге Мюзам, Левин, Хильдегард Крамер и еще несколько человек были арестованы. Тогда группа сторонников КПГ во главе с матросом Рудольфом Эгльхофером пробралась во дворец и устроила сидячую забастовку в кабинете Эйснера. Последний распорядился освободить арестованных, и это на какое-то время разрядило обстановку в городе. Столкновения в еще недавно сплоченном революционном лагере показали, что успех того или иного направления будет зависеть от настроений солдатской массы, ожидающей демобилизации в казармах мюнхенского гарнизона.

 

Солдатская революция

Представление о солдатах как движущей силе «второй революции» опиралось не в последнюю очередь на русский опыт. Один из активных участников российской революции меньшевик О.Ю. Мартов вывел ряд социологических закономерностей: «Влияние большевизма на течение революции в каждой стране пропорционально участию в этой революции вооруженных солдатских масс». Вчерашних солдат, считавших себя гарантом и проводником революции, отличало «корпоративное сознание, питающееся уверенностью, что владение оружием и умение им управлять дают возможность направлять судьбы государства» [19].

В гораздо большей степени, чем пропагандистские брошюры левых социалистов, их учителем являлся военный опыт. Фронтовик Зигмунд Видеман показывал в ходе следствия, что его представления о будущей революции сформировались под влиянием общения с французскими солдатами, несмотря на строжайшие запреты военных властей. Речь шла о том, что «революция начнется на фронте и примет интернациональный характер» [20].

Для немецких солдат на первом месте среди революционных задач стояло не скорейшее окончание войны, как для их русских товарищей, а месть тем, кто ее затеял и получил немалые барыши, пока они проливали свою кровь на полях сражений. Вернувшись к мирной жизни, они не только остались без пенсий и общественного признания, но еще и оказались виноватыми в поражении Германии. Их место у станка, а иногда и у семейного очага, было занято. В буре эмоций доминировала «наивная жестокость», олицетворявшая собой еще один закон революционного переворота: «в переломные моменты истории все определяет агрессивное начало, малопривлекательные носители которого выступают историческим воплощением того возмездия, которое заслужила старая система» [21].

Насыщенность германских городов солдатской массой после подписания Компьенского перемирия и начала демобилизации была гораздо большей, чем в России к февралю 17-го года. Только в Мюнхенском гарнизоне под ружьем к концу войны состояло 52 тыс. человек [22]. Для возвращавшихся с фронта частей не хватало казарм, они занимали здания школ и гимназий. Вынужденное безделье после пережитого только подстегивало самые крайние эмоции. Наблюдатели отмечали, что самым заметным проявлением революции стал небрежный вид солдат, заполонивших улицы города [23]. Они срывали со своих шинелей погоны, не застегивали воротнички. В то же время было модно иметь даже в гражданском костюме что-то военное — особым шиком считалась тельняшка.

Тот, у кого было семейное пристанище и перспектива работы, поспешил демобилизоваться — оставалась молодежь и те, кто просто не способен был найти себя в мирной жизни. Среди них оказался и вернувшийся после контузии ефрейтор Первого баварского полка по имени Адольф Гитлер. Если Гитлер на тот момент в политическом плане являлся еще чистым листом бумаги, то другие солдаты уже имели опыт подпольной политической борьбы либо открытых антивоенных выступлений. Упоминавшийся выше уроженец Швабинга Рудольф Эгльхофер был приговорен к смертной казни за антигосударственную пропаганду на флоте, но его спасли ноябрьские события.

Вернувшись на родину, Эгльхофер примкнул к коммунистам, став одной из самых заметных фигур только что созданной партии — и в силу своего роста, и в силу своей типично матросской бесшабашности. Тысячи солдат, оказавшихся в Мюнхене к началу революции, оказались буквально в плену у митинговой стихии. В одном из следственных дел сохранился протокол собрания 4 декабря 1918 года, на котором выступали все лидеры левых радикалов. Эрих Мюзам начал с выражения благодарности: «Революция, разразившаяся 7 ноября, была солдатской революцией. Это была революция солдат против милитаризма» [24]. Призывы к интернациональной солидарности тут же наткнулись на прагматизм слушателей, вопрошавших: где же продукты, которые нам обещали прислать из России?

Будущий функционер КПГ Майргюнтер разъяснил, что поезда с русским хлебом не пропускают в Германию социал-предатели во главе с Эбертом и Шейдеманом, окопавшиеся в Берлине. «Наши враги, нынешнее правительство и буржуазия, единым фронтом выступают против большевизма. Но что такое большевизм? Он представляет собой выражение воли рабочего класса к самостоятельному господству. День и ночь нам твердят о том, что большевизм есть грабеж, мародерство и убийство, но если бы это было так, то большевиками были бы все капиталисты, ибо они нас грабили и оставляли без средств к существованию. Большевиком был бы Вильгельм II и его окружение, ибо на их совести гибель сотен тысяч людей…»

Диалог сомневающихся с самоуверенными продолжался. Майргюнтер заявил, что победа в Германии большевизма не приведет к тяжелым условиям мира: напротив, освобождение рабочего класса снимет этот вопрос с повестки дня. «Если Антанта вторгнется в наши пределы, она не уничтожит нашей революции, как она не смогла сделать это в России. Мы не одни, в России существует огромная Красная армия, которая поможет нам в решающей борьбе с капитализмом… Мировая революция, начавшаяся на Востоке, пойдет оттуда на Запад».

Неназванный матрос — возможно, это был Эгльхофер — поддержал докладчика: «Ложью является все то, что газеты пишут о России, о том, что там правят бал убийство и война. Войны там нет, точно так же как босяки в Мюнхене грабили магазины, то же происходило и в первые дни революции в России, но настоящие революционеры столь же непричастны к грабежам в России, как и здесь, в Германии» [25].

Центральный солдатский совет Баварии, избранный в ноябре 1918 года, с самого начала занял независимую позицию по отношению к правительству Эйснера. Ему подчинялись казарменные Советы, представлявшие военнослужащих по месту их временной дислокации. По инициативе Центрального совета солдаты захватили редакции нескольких газет, с 19 декабря в Мюнхене начала выходить его газета «Дер фрейе камерад».

Раньше, чем представительства иных групп населения, солдатские Советы установили горизонтальные связи, опираясь на традиции фронтового братства. На какой-то момент они оказались одной из самых влиятельных сил германской революции, вызывая уважение даже у своих заклятых врагов. Эрнст Рем, в то время офицер гарнизона города Ингольштадт неподалеку от Мюнхена, давал такую характеристику Совету в своей части: «Он представлял собой пестро перемешанное сообщество ветеранов войны всех оттенков красного цвета, из них симпатичнее всего мне были самые радикальные. Но в Ингольштадте именно этот Совет выступал в роли носителя реальной власти» [26].

Солдатские Советы по всей Германии лоббировали в местных и земельных органах управления нужные решения и поддерживали «своих» политиков, нередко исходя из корыстных и местнических побуждений [27]. Широкую огласку получила история социал-демократического министра внутренних дел Баварии Эрхарда Ауэра, который рождественский вечер 1918 года вместе с семьей провел в казарме лейб-гвардейского полка, спасаясь от угроз расправы со стороны воинских частей, выступивших против его соглашательской политики.

К весне 1919 года мюнхенский гарнизон перестал быть управляемым механизмом, многие военнослужащие выполняли только те приказы, которые считали выгодными для себя лично. Лидер Германской демократической партии Баварии Э. Мюллер-Меннинген утверждал в своих воспоминаниях, что лидеры солдатских Советов действовали по принципу: «поддерживаю того, кто мне лучше платит», а спартаковцы прямо заявляли: «Если в наших руках окажутся банки, то в наших руках окажутся и воинские части» [28].

Евгений Абрамович, отправленный в начале 1919 года Лениным в Европу для пропаганды большевизма, так описывал ситуацию в Баварии, куда ему удалось добраться через несколько фронтов Гражданской войны: «Армия, спешно демобилизованная революцией, рассыпалась, унося с собой согласно нашему требованию и оружие» [29]. Армия рассыпалась, но оставались люди, прошедшие жестокую школу войны, и они стали последней надеждой левых радикалов, делавших ставку на повторение в Германии русских событий.

 

Двоевластие

Курт Эйснер был и оставался искренним социалистом и пацифистом, но после окончания боевых действий на фронтах это уже не играло решающей роли в политической борьбе. Признание им германской вины за развязывание мировой войны и наивные попытки добиться для Баварии особых условий будущего мира привели лишь к обвинениям в национальной измене. Отсутствие властных рычагов и материальных ресурсов не позволяло революционному правительству вывести «свободное государство» из кризиса, охватившего все сферы общественной жизни, не говоря уже о том, чтобы начать обобществление промышленных предприятий и банков.

Способный публицист и блестящий оратор, Эйснер метался от митинга к митингу, от заседания к заседанию, обещал и упрашивал, грозил и умолял, но неуклонно терял массовую поддержку. Выборы в парламент Баварии, состоявшиеся 12 января, отличала высокая активность, на избирательные участки впервые пришли женщины и военнослужащие. В лидерах оказались две партии — Баварская народная (35%) и СДПГ (33%). Выборы принесли партии Эйснера сокрушительное поражение: «независимцы» завоевали лишь 3 из 180 мандатов. Лидер революционного правительства оказался перед четкой альтернативой — последовать правилам демократии и отказаться от власти либо провозгласить диктатуру Советов под своим руководством, как этого требовали левые радикалы, в том числе и его соратники по партии.

О том, что это требование было весьма распространено, свидетельствует в своем донесении от 15 февраля представитель Вюртемберга в Баварии Мозер фон Фильзек: “Man hoert viel die Befuerchtung aussprechen, dass auch die zweite Revolution, die unausbleiblich sei, von Muenchen ihren Anfang nehmen und ueber ganz Deutschland sich ausbreiten werde” [30]. 16 февраля по улицам города прошла массовая демонстрация сторонников советской власти, значительную часть участников которой составили солдатские колонны. 19 февраля около сотни молодых «спартаковцев» захватили городскую ратушу и объявили об увольнении обер-бургомистра Мюнхена как неспособного наладить снабжение города продовольствием и топливом.

Воспользовавшись этим поводом, в тот же день группа реакционных офицеров попыталась устроить «антиспартаковский» путч. Граф Юлиус Цех, являвшийся с декабря 1918 года прусским дипломатическим представителем в Баварии (ему предстоит сыграть ключевую роль в подавлении советской республики), был вынужден признать, что путчисты жестоко просчитались: так и не обнаружив врага на улицах города, матросы морской дивизии попросту разошлись по своим казармам [31]. Слухи о вооруженных выступлениях правых и левых радикалов будоражили горожан и не обещали стабильного будущего только что избранному парламенту накануне его первого созыва.

Вопрос о том, перешел бы Эйснер от слов к делу, начав после поражения НСДПГ на выборах «вторую революцию», до сих пор является предметом скорее публицистических, чем историографических споров. Судьба распорядилась иначе: в день первого заседания ландтага 21 февраля 1919 года Эйснер был убит прямо на улице. Стрелявший в него граф Арко являлся офицером и монархистом, имел связи в кругах праворадикального «Общества Туле», программа которого соединяла в себе мистический расизм и антизападнический дух.

Политические убийства стали частью страшного наследия войны, которая была не чем иным, как массовым уничтожением людей, получавших нейтральное определение «противник». Война закончилась на полях сражений, но не в головах ее участников, государственное разрешение на убийство трансформировалось в политический террор, какого бы цвета он ни был. Убийца так оправдывал свои действия, выводя жертву за пределы круга лиц, достойных защиты и уважения: «Эйснер — большевик, еврей, он не немец, он не чувствует себя немцем… он предатель родины» [32]. Дальнейшие события показали, что выстрел сразу же приобрел символическое значение: ставшее столь ненавистным за годы войны офицерство покусилось на живое олицетворение революции, открывавшей дорогу в новую жизнь.

Большинство историков считают, что Курт Эйснер шел на заседание парламента, чтобы сложить перед ним свои полномочия, — это означало бы мирное завершение революционной эпохи. В публицистическом поле существуют и иные, конспирологические версии. Согласно одной из них, устроенная сторонниками Эйснера после его убийства стрельба в ландтаге (ее жертвами стали два депутата, еще несколько были ранены) была заранее подготовлена, чтобы стать сигналом к провозглашению советской республики [33]. Выстрел графа Арко смешал левым радикалам все карты. Не имеет прочной источниковой базы и версия о том, что к моменту открытия ландтага свой заговор готовили офицеры Мюнхенского гарнизона, а стрелявший отнюдь не был террористом-одиночкой [34].

В ходе перестрелки в зале заседаний ландтага был тяжело ранен и лидер баварских социал-демократов Ауэр. Его соратник по партии Филипп Шейдеман, сообщая на следующий день в Национальном собрании о событиях в Мюнхене, поднялся до широких обобщений: «Ничто не свидетельствует о моральном падении эпохи с такой ясностью, как то, что убийство в ней делается средством политической борьбы и человеческая жизнь перестает считаться неприкосновенной святыней» [35]. Ему следовало бы лишь добавить, что начальным пунктом подобного падения нравов было 1 августа 1914 года.

Тот, кто стрелял в Эйснера, пытался остановить революционный процесс в Баварии, но добился противоположного эффекта. «Вторая революция», о которой так много говорили накануне открытия ландтага, стала фактом. Депутаты ландтага разбежались, власть буквально оказалась лежащей на улицах города. Там проходили стихийные митинги, ораторы требовали отомстить за убитого вождя и положить конец провокациям правых. Были разгромлены редакции нескольких буржуазных газет, которых обвиняли в разжигании ненависти к социалистам [36]. Похороны вождя баварской революции 26 марта превратились в вооруженную манифестацию, в которой приняли участие и русские военнопленные. Эрих Мюзам, одна из самых заметных фигур тех дней, выступал на митингах то тут, то там, неизменно подчеркивая, что убийство Эйснера — следствие нерешительности масс и отсутствия энергичных вождей. Он призывал своих слушателей не оглядываться на Берлин и Веймар, а брать пример с «замечательных борцов за всемирное освобождение в России» [37].

На следующий день после убийства представителями заводов и воинских частей был избран Центральный совет (Zentralrat) Баварской республики. В его состав вошли одиннадцать человек — представители трех рабочих партий и Крестьянского союза, уже прошедшие школу политической деятельности в мюнхенском Совете, который за время революции совершил эволюцию влево, став своего рода «якобинским клубом» [38]. Граф Цех 22 февраля сообщал в Берлин о том, что советская республика стала свершившимся фактом. «Левин мобилизует свои отряды. Пролетариат вооружен. Надежных воинских частей недостаточно. Положение весьма серьезное» [39]. Вести из революционной Баварии вселяли надежду в сторонников всемирной революции пролетариата. Бывший советский полпред в Германии Адольф Иоффе был настолько воодушевлен открывавшейся перспективой, что в начале марта просил у Ленина разрешения нелегально отправиться в альпийскую республику [40].

Однако Центральный совет Баварии не воспользовался удобным моментом для взятия власти в свои руки в первые же дни второго этапа революции. За это выступали анархисты и коммунисты, социал-демократы большинства, напротив, настаивали на том, чтобы ландтаг, который так и не смог начать работу, сохранил свою легитимность. Совет провозгласил всеобщую забастовку и добился введения в Мюнхене чрезвычайного положения. Был захвачен ряд зданий, были взяты заложники из самых богатых горожан, организована цензура буржуазной прессы. В рабочих кварталах начали формироваться отряды самообороны. Зажиточным горожанам было предписано сдать оружие, чтобы вооружить им мюнхенских пролетариев, однако они предпочитали выбрасывать его в реку и ручьи, протекавшие по территории Английского сада [41].

Энергия прямого действия, разбуженная выстрелами в Эйснера, растрачивалась в бесчисленных митингах и заседаниях. Комитеты борьбы вместо самой борьбы, резолюции вместо революции — Советы в Баварии повторяли короткий путь к собственному закату, которым уже успело пройти советское движение в остальной Германии. Как и в других регионах, сказывалось влияние умеренных социалистов, пугавших рабочих и солдат «русской анархией». В Мюнхене под влиянием лидеров СДПГ находился не только Центральный совет, но и «республиканские охранные отряды», контролировавшие здание главного вокзала и городскую комендатуру.

С 25 февраля по 8 марта 1919 года в городе проходил съезд Советов Баварии, созванный по инициативе Центрального совета. Он стал удобной трибуной для радикальных заявлений [42], однако голосование по вопросу о провозглашении советской республики закончилось поражением ее сторонников: за высказалось 70 делегатов съезда, против — 234 [43].

Донесение вюртембергского посланника от 4 марта 1919 года вполне объективно описывало ситуацию временного равновесия умеренных и радикальных сил революции: «Воинские части на стороне правительства, но им совершенно не хватает вождей, и поэтому они не способны к активным действиям. К этому следует добавить абсолютный страх перед кровопролитием любого рода. Спартаковцы и коммунисты, противостоящие им, имеют деятельных вождей, которые могут увлечь за собой людей». После убийства Эйснера ситуацию уже не вернуть в размеренную колею, и любое провозглашенное правительство будет не чем иным, как скрытой формой советской республики [44].

Убийство Эйснера открыло собой период двоевластия, имевший немало общих черт с аналогичным периодом российской революции 1917 года. Умеренные сторонники парламентской республики и радикальные борцы за советскую власть накапливали силы, не объявив пока еще друг другу открытой войны. Правда, в отличие от ситуации в России социалисты все еще выступали единым фронтом. Социал-демократы заявляли, что выступают в поддержку лозунга «Вся власть Советам» вынужденно, ибо в противном случае потеряют всякое влияние на массы [45].

Первая половина марта стала периодом активного маневрирования, подготовки выгодных позиций, собирания собственных сил и привлечения потенциальных союзников. Правительство Мартина Зегитца, одобренное Съездом Советов Баварии 1 марта, так и не смогло приступить к исполнению своих обязанностей, несмотря на то что в него входили представители обеих сторон [46]. Остававшиеся на втором плане лидеры буржуазных партий выступили с предложением созвать ландтаг где-то вне Мюнхена, по аналогии с заседавшим в тихом Веймаре Национальным собранием Германии. Их поддержали граф Цех и прибывший к нему на подмогу представитель министерства иностранных дел Курт Рицлер, считавшийся экспертом по большевизму. Совместными усилиями они набросали основные контуры сценария борьбы с просоветскими силами, подразумевавшего исход легитимных органов власти из Мюнхена [47]. Однако на первых порах подобные идеи не нашли поддержки в окружении Гофмана: социал-демократам большинства было очевидно, что такой шаг спровоцирует сторонников советской формы правления на захват власти [48].

В результате закулисных переговоров лидеров левых партий было достигнуто соглашение, призванное покончить с вакуумом власти [49]. 17 марта ландтаг все-таки собрался в баварской столице и в ходе короткой сессии утвердил состав нового земельного правительства во главе с Иоганном Гофманом, занимавшим при Эйснере пост его заместителя и министра культуры. В правительство вошли представители СДПГ, НСДПГ и Крестьянского союза, а также двое беспартийных. Состав баварского кабинета министров ни в коей мере не отвечал соотношению сил в ландтаге, являясь скорее типичным образчиком череды «гнилых компромиссов» революционной эпохи. Граф Цех продолжал слать в Берлин алармистские телеграммы: «По моему мнению, развитие событий в Мюнхене представляет собой серьезную угрозу для рейха. Идея Советов ныне витает в воздухе. Если ей удастся утвердиться в политической жизни Баварии, то вполне реальной становится угроза заражения и остальной страны… Вряд ли следует рассчитывать на то, что оздоровление ситуации может быть обеспечено самой Баварией. Хотя идея Советов слабо укоренилась на баварской почве, мы не можем рассчитывать на местное население, апатичное и неповоротливое. Спартаковцы открыто заявляют, что могут сделать с Баварией все, что только захотят» [50].

Образование правительства Гофмана не покончило с двоевластием, последнее лишь получило свое институциональное оформление. На руку сторонникам парламентской республики в Баварии играло угасание революции по всей Германии: в марте правительству Эберта – Шейдемана удалось отбить последний натиск леворадикальных сил в Берлине, причем находившиеся у власти социал-демократы хладнокровно принимали в расчет многочисленные жертвы среди рабочих. В то же время идеи обобществления средств производства обладали такой популярностью, что нашли свое отражение даже при разработке Веймарской Конституции. Решением баварского правительства в Мюнхене в конце марта была создана комиссия по социализации, которую возгласил австрийский экономист Отто Нейрат. Его статьи в баварской прессе не содержали в себе практически выполнимой программы действий, однако читающая публика начала привыкать к понятию «социализации», которое еще недавно казалось достоянием одних только радикалов [51].

Идя на уступки левым, Гофман взял курс на выжидание спада революционной волны, пытаясь наладить отношения с центральной властью, которые были радикально испорчены в период правления Эйснера. В Берлине всерьез опасались, что. взяв на себя роль авангарда в проведении социализации, Бавария выведет себя за общегерманские рамки. В Мюнхене же правительству Гофмана приходилось считаться с резким ростом антипрусских настроений, граничивших с сепаратизмом. Подготовка в Веймаре новой Конституции рассматривалась лидерами местных партий как наступление на особые права Баварии, гарантированные имперской конституцией 1871 года [52].

Военный министр Эрнст Шнеппенгорст, представлявший в правительстве СДПГ, принялся наводить порядок в войсковых частях, наводнивших Мюнхен. Формально они находились под командованием солдатских Советов, многие офицеры были изгнаны из казарм. Солдаты, получавшие мизерное пособие и бесплатную еду, слонялись по городу в поисках дополнительного заработка. Их направляли то на общественные работы, то на охрану лагеря с русскими военнопленными, находившегося в местечке Пухгейм неподалеку от Мюнхена. Один из офицеров, перешедших на сторону революции, Эрих Волленберг так описывал состояние частей гарнизона в начале 1919 года: «Большая часть команды, особенно крестьяне, были отпущены. Страшный призрак длительной безработицы заставлял оставшихся противиться роспуску армии, и одной из причин падения правительства Гофмана послужила его попытка демобилизовать солдат» [53].

 

Создание и первые шаги КПГ

До начала 1919 года левые радикалы, с восторгом поддержавшие установление большевистской диктатуры в России, все еще находились в рядах НСДПГ, образуя автономный от партийного руководства «Союз Спартака». Первые дни германской революции показали, что им не по пути с «независимцами», которые согласились войти в одобренное берлинскими рабочими и солдатами правительство — Совет народных уполномоченных.

Ячейку спартаковцев в Баварии возглавлял Макс Левин, вернувшийся в Мюнхен в последние недели войны и быстро снискавший себе популярность. 4 ноября 1918 года он вместе с Мюзамом оппонировал самому Максу Веберу, делавшему политический доклад о будущем Германии [54]. Через несколько дней Левин стал председателем Совета солдатских депутатов, в который вошли представители всех частей, расквартированных в городе и его окрестностях.

Политическая биография Макса Левина была связана с Россией. Он родился в Москве в семье богатого торговца, выходца из Германии, и только накануне войны принял германское гражданство. Левин являлся участником первой русской революции, после которой долгое время состоял в партии эсеров. Оказавшись в Швейцарии, он познакомился с Лениным и стал его сторонником [55].

На рубеже 1919 года баварская организация КПГ представляла собой группу талантливых ораторов и публицистов, главным требованием которых было немедленное превращение политической революции в социальную. Как и их бременские единомышленники, баварские коммунисты отстаивали федеративную организацию будущей Германии, в то время как Централе КПГ выступало за унитарное государство. Соотношение сил между отдельными течениями социалистов определялось не столько их собственными организационными способностями или ораторским даром, сколько настроением улицы. А оно с каждым днем становилось все более агрессивным. Видеман отмечал: «После того как Эйснер взял курс на созыв Национального собрания, я перешел к коммунистам и уже в январе 1919 года стал руководителем ячейки КПГ рабочего района Вестенд» [56]. Убийство Эйснера повлекло за собой новую волну разочарований в том, что можно добиться чего-либо путем компромисса с силами «старого режима», быстрый рост влияния коммунистов, которых все еще называли «спартаковцами».

Декларируя себя как пролетарскую партию, КПГ не имела сколько-нибудь заметного влияния среди рабочих Мюнхена, а следовательно — и в советском движении.

Перспективу завоевания массовой поддержки открывала продолжавшаяся радикализация социальных низов, которые выходили из-под контроля лидеров НСДПГ и СДПГ. Но для этого следовало как минимум наладить издание собственной прессы, что было связано с немалыми финансовыми затратами. 15 января 1919 года в Мюнхене вышел первый номер газеты КПГ «Роте Фане», второй последовал только 23 февраля, третий — 18 марта.

На первых порах открытые для публики акции коммунистов проходили в пивной «Матхэзерброй», ставшей опорным пунктом всех левых радикалов. 8 января там выступал анархист Йозеф Зонтхаймер, его доклад был анонсирован как «Коммунизм. Всё для всех». В приглашении формулировался тезис, который лишь весьма условно можно было бы назвать коммунистическим: «Если во время войны всё защищалось всеми, то после войны всё должно принадлежать всем» [57]. Лидеры мюнхенской КПГ установили прочные контакты с фабрично-заводским комитетом предприятия «Маффей», в конце января группа партийных пропагандистов (Эгльхофер, Йозеф Ангерер и Готфрид Зондермайер) несколько раз посещала сельские районы Баварии. Она пришла к неутешительному выводу, что на местах осталась старая власть, которая не признает избранные Советы [58]. Секретарем баварской КПГ являлся Ганс Каин, кассиром — Йозеф Мерль.

Макс Левин использовал свои связи в солдатском Совете для того, чтобы привлечь к работе ячейки его активистов. Среди них был не только бесшабашный радикал Эгльхофер, но и группа умеренных функционеров во главе с Вилли Райхартом, который отвечал в Совете за политическое образование в воинских частях и являлся издателем солдатской газеты «Дер фрайе Камерад» [59]. По признанию самого Райхарта, он «стоял на правом фланге коммунистов» и считал, что их самостоятельные действия могут привести к началу гражданской войны внутри революционного лагеря. В феврале Райхерт встречался с лидером КПГ Паулем Леви, и они согласились использовать все влияние для того, чтобы покончить с локальными путчами и не допустить повторения январских событий в Берлине [60].

Коммунистическую организацию Мюнхена, в момент зарождения представлявшую собой штаб генералов без армии, сразу же стали раздирать внутренние интриги. Наиболее заметным было взаимное недоверие «пролетариев» и «интеллектуалов». Соратники заявляли Левину, что следует бороться не за «академических болванов, которые слоняются здесь десятками и совершенно бесполезны для дела партии», а искать пути к рабочим и солдатам [61]. Справедливо выглядели и указания на то, что в условиях подъема революции к коммунистам неизбежно будут примыкать проходимцы, которые, «как гиены, бросаются на поле революционных битв, наивно полагая, что борьба за власть является прогулкой за прибыльными должностями» [62].

Каин, абсолютно нетерпимый к иному мнению, постоянно выступал против «заискивающего, и в то же время высокомерного тона» по отношению к анархистам и «независимцам», настаивая на подготовке к вооруженному восстанию и насаждении военной дисциплины. «Мы хотели разрушить демократию незрелых масс и построить партию на диктаторских основаниях» [63]. В этих словах чувствуется влияние русского большевизма: лучше меньше, да лучше!

Попытка добиться отставки Левина и навязать организации коммунистов новую линию, предпринятая Каином, Видеманом и еще несколькими представителями партийных ячеек рабочих районов Мюнхена, завершилась провалом [64]. Оппозиционеры лишились политического доверия, что еще больше усилило кадровый голод в и без того скромном стане коммунистов. Об этом стало известно в Берлине, и руководство КПГ направило в Баварию специального эмиссара — Евгения Левинэ, который прибыл в Мюнхен в начале марта.

Левинэ, как и Макс Левин, являлся евреем, германским подданным и выходцем из России. Созвучие их фамилий усугублялось наличием в руководстве компартии еще и третьего «левита» — Пауля Леви, который после гибели Лео Иогихеса возглавил правление КПГ в Берлине. К тому же имена Левин и Ленин звучали почти одинаково, что не добавляло им популярности у консервативно настроенных баварцев, объединявших в понятии «чужаков» всех тех, кто был им не по душе: евреев, пруссаков, иностранцев, большевиков, либеральных писателей и т.д. То, что Курт Эйснер по своему происхождению являлся «восточным евреем», стало основой для антисемитских настроений контрреволюционных сил уже в ноябре 1918 года. Вскоре они были перенесены и на коммунистических лидеров Баварии.

Как и Макс Левин, Евгений Левинэ, родившийся в Петербурге, происходил из семьи крупного еврейского коммерсанта и одно время примыкал к партии эсеров. Он рано встал на путь революционной деятельности, неоднократно подвергался арестам, но как итальянский гражданин в 1908 году был выпущен под залог и обосновался в Мангейме, где получил степень доктора философии. Левинэ занимался политической публицистикой, участвовал в профсоюзном и социалистическом движении, но для «чужака», да еще с буржуазным происхождением, путь к карьере в СДПГ был закрыт. В годы войны он служил переводчиком в лагере для русских военнопленных в Гейдельберге, а с лета 1918 года стал сотрудником советского телеграфного агентства (РОСТА) в Берлине. Эта должность прикрывала его подпольную деятельность в лагере германских левых социалистов. После начала германской революции Левинэ был отправлен на политическую работу в Рурский бассейн, являлся делегатом Всегерманского съезда Советов и Учредительного съезда КПГ.

Такую карьеру можно считать головокружительной, хотя она была достаточно обычной для революционной эпохи. Очевидно, что немалую роль играл и образ «русского большевика», которым умело пользовался его обладатель [65]. Именно Левинэ был послан от имени КПГ для участия в Первом конгрессе Коммунистического интернационала, но так и не сумел пробраться через границу. В Мюнхен он прибыл в марте 1919 года для того, чтобы наладить издание коммунистической прессы в Баварии.

Сохранилось немного достоверных источников, которые позволили бы реконструировать политический портрет Левинэ. На него накладывает доминирующий отпечаток казнь Левинэ по приговору военно-полевого суда, члены которого услышали блестящую речь обвиняемого, назвавшего коммунистов «покойниками в отпуске». За этим последовала канонизация в исторической публицистике КПГ, опирающаяся на откровенно апологетическую книгу его жены Розы, в которой ее муж предстает рыцарем без страха и упрека [66]. Очевидно, все было не так однозначно. Философ Федор Степун, который знал Евгения по Гейдельбергу, характеризовал его как «необычно мягкосердечного, почти сентиментального молодого человека» [67]. Член ЦК КПГ Пауль Фрелих делал акцент на внешнем облике: «Лицо Левинэ было малоприятным, с резко выступающими чертами, он олицетворял собой помесь сбежавшего каторжанина и торговца из восточных евреев» [68].

Полпред Иоффе давал в марте 1919 года Евгению Левинэ, которого помнил по работе в посольстве советской России, уничижительную характеристику: «Был очень мало полезен и там, и тут. Человек, вообще, более или менее никчемный, малоспособный и малотолковый… Несомненно, что выдвинуло его только то, что он в глазах немцев является русским» [69].

Не слишком жаловали его на первых порах и баварские коммунисты, считавшие его чужаком, ничего не понимающим в местной специфике. Один из них давал совет очередному эмиссару ЦК КПГ «не приезжать сюда с огромным рюкзаком честолюбивых претензий, как это сделал Левинэ, в личном плане милый и скромный человек, который, возомнив себя диктатором существующей лишь на бумаге советской республики, наивно спрашивал, каков минимальный земельный надел крестьянской семьи в Баварии, и, как и любой другой представитель героического типа русской революционной интеллигенции, не имел ни малейшего представления о том, как на самом деле выглядит революционная политика» [70].

На заседании Исполкома баварской организации КПГ, состоявшемся 12 марта, Левинэ был кооптирован в руководящий центр [71]. Макс Левин добровольно ушел на второй план, избавившись от организационных забот, но продолжая ежевечернее выступать на политических собраниях в мюнхенских кафе и пивных [72]. Новый лидер баварских коммунистов сосредоточил свое внимание на руководстве газетой «Роте Фане». Формально ее главным редактором считался Фердинанд Майргюнтер, в технической подготовке тиража принимал активное участие инженер Виктор Бауман [73]. Регулярное издание удалось наладить после того, как Левинэ установил контакт со своим бывшим начальником по бюро РОСТА Товией Аксельродом, который был интернирован в Баварии при попытке покинуть Германию [74]. Очевидно, тот передал баварцам на оплату типографских расходов денежные суммы, привезенные с собой из Берлина.

После поражения революционных выступлений в других частях Германии в Баварию стекались их участники, стремясь избежать преследований полиции. Однако речь шла не только о спасении собственной жизни и свободы — «красная Бавария» давала шанс попробовать еще раз повернуть колесо истории, вернуться в водоворот революционных событий. Мюнхенская пресса, с подозрением относившаяся ко всему небаварскому, называла таких людей «революционными гастролерами», «спартаковскими туристами» и т.д.

Среди них был Эвальд Охель (псевдоним Мортенс), один из основателей КПГ в Дюссельдорфе, он прибыл в Мюнхен по приглашению Левинэ, знавшего его лично. В годы войны он эмигрировал в нейтральную Голландию, где издавал радикально-пацифистский журнал «Дер Кампф» [75]. Уже 10 марта Охелю была поручена организация отделения КПГ в Нюрнберге, позже он отвечал за экономическую политику советской Баварии.

После мартовских событий в Берлине, когда демонстрация рабочих вновь грозила обернуться захватом власти и была расстреляна властями, в Мюнхен прибыла большая группа коммунистических функционеров. Их расчеты на временный отдых в предгорьях Альп были перечеркнуты «третьей революцией» [76]. Некоторые из них через несколько недель окажутся среди лидеров Баварской советской республики, достаточно назвать имена Карла Ретцлава, Вилли Будиха, Пауля Фрелиха. Эрнст Кизеветтер, работавший в берлинской редакции «Роте Фане», прибыл в Мюнхен в первых числах апреля [77]. После завершения Первого конгресса Коминтерна (2–6 марта 1919 года) туда же отправилась Фрида Рубинер, познакомившаяся с Лениным в период его швейцарской эмиграции, а затем вступившая в ряды КПГ.

За счет притока извне баварской компартии удавалось сформировать корпус функционеров. Немалую часть этого корпуса составляли люди, видевшие в партийной работе шанс сделать собственную карьеру и пережить тяжелые времена. Среди последних встречались и явные проходимцы, которых привлекали в ряды КПГ слухи о том, что «спартаковцы» имеют в своем распоряжении несметные богатства и щедро оплачивают своих сторонников [78]. Попытку дать этому социологическое обоснование предпринял уже знакомый нам Ганс Каин, отличавшийся беспощадностью суждений: «Здешние люди рассматривали иностранные деньги в качестве кормушки, и собрания в большей своей части вращались вокруг борьбы за доступ к ней… Это является очевидным подтверждением внутренней деморализации и коррупции того порожденного войной пролетариата, который жил мелкими спекуляциями и вследствие этого увидел в политике более прибыльный бизнес, как только в обществе стали курсировать слухи об иностранных деньгах» [79].

Слухи эти имели под собой реальное обоснование: несмотря на высылку из Германии советского полпредства, эмиссары большевиков продолжали снабжать своих немецких соратников немалыми денежными суммами. После провозглашения 21 марта советской республики в Венгрии финансовые потоки пошли и оттуда, выступавшие в роли курьера супруги Дейблер привозили оттуда пятизначные суммы в австрийских кронах и немецких марках. Впоследствии попытка разобраться с «венгерскими деньгами» привела к тому, что в коррупции было обвинено все правление баварской КПГ [80]. Членские взносы взимались нерегулярно, их платили около 2900 человек, и они не могли стать достаточной основой для партийных акций [81].

Гораздо большим было политическое влияние советской Венгрии, провозглашение которой вызвало новый подъем революционных настроений в массах [82]. Отношение баварских коммунистов к победе своих венгерских товарищей было более осторожным, однако и они не хотели оставаться в стороне от маршрута мировой революции пролетариата [83]. Вопрос о ее скорой победе в Австрии и, следовательно, установлении «революционной дуги» от Карпат до Альп казался предрешенным.

1 апреля 1919 года Будапешт посетили Левин, Майргюнтер и Штольценберг [84]. В тот же день прусский посланник в Баварии граф Цех сообщал в Берлин, что под влиянием событий в Венгрии в Мюнхене резко усилились радикальные настроения. «Перспектива третьей революции, которая вероятно будет направлена против имперской власти, стала вполне осязаемой. Правительство совершенно беспомощно ввиду полного отсутствия надежных войск и постоянного полевения масс» [85].

21 марта на базе руководящего ядра КПГ был создан комитет действия, в который вошли десять человек — лишь половина из них были баварцами и стояли у истоков партии (включая Эгльхофера). Еще трое прибыли из Берлина — Левинэ, Будих и Ретцлав, и двое — Аксельрод и Альбрехт (Е.А. Абрамович) — из советской России. Выступая с политическим докладом перед членами только что созданного органа, Евгений Левинэ сосредоточил внимание на проблемах. Успех массовых митингов, которые устраивают коммунисты, не ведет к росту партийных рядов. Нам не удалось перетянуть на свою сторону кадровых рабочих, не говоря уж о функционерах, прошедших политическую школу СДПГ и НСДПГ. «Нашим преимуществом является то, что мы являемся молодой и незапятнанной прошлым партией, но все же и нам нужна политическая дисциплина», — подвел итог Левинэ. Было решено, что, с учетом партикуляристских настроений местного населения, функционерам КПГ родом не из Баварии следует держаться в тени [86]. На первом заседании Комитета действия были согласованы меры по созданию производственных ячеек и введению испытательного срока для лиц, переходящих в КПГ из социалистических партий [87]. Однако все это потонуло в волне революционных событий, развернувшихся в последующие дни.

Каковы были причины того, что влияние коммунистов росло как на дрожжах? Одна из причин отмечена в дневнике Томасом Манном: «Как можно не продаться с потрохами коммунизму, если на его стороне такое бесспорное преимущество, как ненависть к Антанте?» (с. 217) [88].

 

Россия, Советы, большевизм

Советская Россия присутствовала в идейных дебатах и в политической практике революционной Германии в двух ипостасях. С одной стороны, это было реальное европейское государство, первым вышедшее из мировой войны. То, что кайзеровское правительство воспользовалось слабостью России и заключило с ней «постыдный» Брестский мир, занимало далеко не последнее место в списке его политических грехов, которые и привели к свержению монархии Гогенцоллернов. После ноября 1918 года немцы не без основания ожидали, что Антанта воспользуется данным опытом и навяжет Германии «второй Брест».

С другой стороны, это был образ иного мира, манящий или пугающий. Происходившее в России воспринималось как невиданный социальный эксперимент, порожденный мечтами о лучшем будущем и окончательно порвавший с традициями и нормами обыденной политической жизни. Это вызывало противоположные чувства, но никого не оставляло равнодушным [89]. Одни и те же вести с Востока, будь то экспроприация фабрик и заводов, раздача земли крестьянам или казнь царской семьи, раскалывали общественное мнение, вызывали у кого-то восторг, а у кого-то ненависть. «Он ведет себя как большевик» — этими словами в начале 1919 года в Германии выражалась и высшая похвала, и крайнее осуждение. События в России становились своего рода архимедовой «точкой опоры», позволяя каждому определить собственную позицию и решить для себя вопрос, нужно ли переворачивать существующий мир.

Суть споров сводилась к тому, нужно ли переносить русский опыт на немецкую почву. Было бы явным упрощением считать, что линия размежевания в этом вопросе проходила между «верхами» и «низами» общества. «Одичавшая Москва» представала перед иностранными наблюдателями как народная душа, вернувшаяся к своему естественному состоянию, бросившая вызов всем условностям и привычкам дряхлеющей Европы [90]. Освальд Шпенглер в нашумевшем «Закате Европы» уповал на особый характер нарождающейся «русско-сибирской цивилизации».

Томас Манн уже после завершения истории БСР признавался, что его отношение к большевизму оставалось раздвоенным: с одной стороны, он выступал в качестве проявления общего кризиса цивилизации, олицетворяя собой «великое переселение народов снизу», с другой — в полной мере отражал «интеллектуальный радикализм евреев и мечтательное богоискательство славян» [91].

Наряду с крайними точками зрения, которые либо поэтизировали, либо демонизировали диктатуру большевиков, существовала и средняя линия, сторонники которой с интересом и пониманием относились к происходившему в России. При этом они считали, что крайности русской революции стали возможны именно потому, что страна, где она произошла, значительной своей частью выходила за пределы политической Европы. В качестве примера можно привести книгу Карла Каутского «Диктатура пролетариата», вызвавшую резкую отповедь Ленина [92].

Дискуссия об опыте советской России разворачивалась и в Баварии с первых дней революции. Курт Эйснер не испытывал особой привязанности к партии, установившей собственную диктатуру. Он утверждал: «Русского большевизма в Германии нет — исключая разве некоторых фантазеров. Мы не верим, что, идя русским путем, можно достичь нашей цели — демократии и социалистического общества» [93]. Его соратники подчеркивали то позитивное, что было достигнуто российским рабочим классом: власть Советов позволила рассчитаться с виновниками развязывания войны, право отзыва депутатов обеспечивает реальный контроль ее решений [94]. Умеренным социал-демократам Баварии, учитывая радикальные настроения масс, приходилось делать идеологический шпагат: признавая «здоровую идею советской системы», они в то же время выступали против ее конкретного воплощения в советской республике [95].

Так или иначе, пример советской России, даже будучи простой формой, в которую каждый вкладывал собственное содержание, будил мысль и звал к активным действиям, став существенным фактором социально-политического кризиса в большинстве европейских стран после окончания Первой мировой войны. Стремясь в полной мере использовать этот фактор, Ленин осенью 1918 года призывал не жалеть сил и средств для того, чтобы убедить западную общественность в исторической правде большевизма [96]. В тот момент благодаря пропагандистской деятельности советского полпредства в Берлине и аккредитованным в Москве корреспондентам немецкая публика имела достаточно информации из первых рук о политике советской России. Современники отмечали заметное ослабление цензуры в последние месяцы войны.

Левые социалисты Германии получали пропагандистские издания и материальную помощь из России нелегальными путями, хотя масштабы и того и другого не следует переоценивать [97]. Важным фактором поддержки своих соратников за рубежом Ленин считал отправку туда проверенных людей с опытом работы в эмиграции для налаживания международных политических связей. Соответствующее бюро для координации их действий было создано в Москве в сентябре 1918 года [98]. До окончания мировой войны Германия являлась главным «окном в Европу» для советской России, и этим окном ее руководители активно пользовались.

Гораздо большее значение для назревания революционных событий в Германии, нежели классический «экспорт революции», имел сам факт сохранения и укрепления диктатуры большевиков. Вести из далекой России будоражили сознание тех, кто пятый год проводил во фронтовых окопах, кто с каждым днем получал все новые подтверждения лживости пропагандистского тезиса о «гражданском мире». Празднование первой годовщины октябрьского переворота в Петрограде совпало со свержением монархии Виттельсбахов в Мюнхене и Гогенцоллернов в Берлине.

Революционный процесс в Германии, в чем-то повторяя логику русской революции, используя те же политические формы и названия органов новой власти, в содержательном плане отличался значительным своеобразием. Речь идет, прежде всего, о рабочих и солдатских Советах на немецкой земле. Дискуссия о специфике их функций и характера, начавшаяся в ФРГ еще в 60-е годы, продолжается и по сей день [99]. Не вдаваясь в детали, отметим два общепризнанных факта. Во-первых, появление Советов в Германии невозможно представить себе без российского опыта, во-вторых, этот опыт был в значительной мере адаптирован к местным условиям. Германские Советы выступали не столько в роли органа, нацеленного на окончательное решение вопроса о власти в пользу социальных низов, сколько как политические и административные структуры, обеспечивавшие переход от войны к миру и от монархии к республике.

Их потенциал был всерьез воспринят и теми, кто стоял по другую сторону классовой баррикады. Макс Вебер вошел в Совет рабочих и солдатских депутатов города Гейдельберга, где он преподавал в университете [100]. Гуго Пройс, творец Веймарской Конституции, уже в первые дни революции так ставил альтернативу государственного развития в одной из берлинских газет: «появление народного государства или подновление государства верноподданных» (Volksstaat oder verkehrter Obrigkeitsstaat) [101]. Пройс, как и многие искренние социалисты, надеялся на совмещение в «народном государстве» парламентских и советских институтов, что должно было придать ему необходимую прочность.

Выборы Советов по казармам и предприятиям формально повторяли русский пример, однако вскоре свои Советы появились у чиновников, лиц свободных профессий и т.д. В условиях реальной многопартийности сама процедура избрания депутатов весьма напоминала парламентскую, а модус повседневной работы Советов — вечевую демократию. В одной только Баварии было образовано от 6000 до 7000 Советов разного уровня [102]. На заседания мюнхенского Совета рабочих депутатов собирались все члены фабзавкомов отдельных предприятий. Это давало цифру около 2000 человек, их едва вмещал самый большой зал самой известной мюнхенской пивной — «Хофбройхауз». Они регулярно заслушивали доклады лидеров революционного движения и отчеты собственных исполнительных органов, но подсчет итогов голосования превращался в таких условиях в почти невыполнимую задачу [103].

В своей речи на учредительном съезде КПГ в последний день 1918 года Роза Люксембург подчеркивала, что главной задачей партии должна стать поддержка советского движения, «рабочий и солдатский Совет должен во всех отношениях стать рычагом государственной машины» [104]. Однако большинство ее однопартийцев разделяли иной взгляд на место Советов в пролетарской революции. Левым радикалам был гораздо ближе практический опыт большевиков. Как и в России, Советы должны были придать необходимую легитимацию партийной диктатуре и отойти на второй план, стать декорацией формального народовластия. «Для того чтобы Советы могли выполнить свою историческую миссию, необходимо существование настолько сильной коммунистической партии, чтобы она могла не просто “приспособляться” к Советам, а в состоянии была решающим образом воздействовать на их политику…» [105] — утверждалось на Втором конгрессе Коминтерна.

Революционная повседневность и в Баварии, и по всей Германии выглядела совершенно иначе. Только что созданная компартия являлась прибежищем левых интеллектуалов, она сумела привести в свои ряды радикальных функционеров рабочего движения, однако не успела и не смогла утвердиться в советских структурах. О том, чтобы повернуть их в направлении «диктатуры пролетариата», не было и речи. Коммунист Альфред Курелла, прибывший из Мюнхена в Москву весной 1919 года, с изрядной долей самокритики признавал, что с момента начала революции в Германии среди ее сторонников присутствовало «смутное стремление к образованию “Советов по русскому образцу”. Беда в том, что о “русском образце” здесь не имели ни малейшего понятия и свернули поэтому в избитую колею демократического представительства интересов» [106].

Значительной популярностью у коммунистов первого часа пользовались анархические идеи, которые делали ставку на самоорганизацию масс и видели в Советах ступень на пути к «отмиранию» государства. Функционер КПГ Эвальд Охель (Мортенс) на собрании в пивной «Киндлькеллер» 2 апреля 1919 года заявил мюнхенским рабочим, что передача всей власти Советам — первый шаг к коммунистическому обществу. Опираясь на опыт России и Венгрии, следует до основания уничтожить государственную машину, армию и полицию заменят добровольные пролетарские дружины [107]. Подобные идеи, накладывавшиеся на отсутствие политического опыта у избранных депутатов, лишь усиливали административный хаос в советском движении. При отказе от разделения компетенций и использования опытного чиновничьего аппарата те или иные решения Советов оставались только на бумаге, а инициативы, шедшие сверху вниз и снизу вверх, быстро затухали. Утверждение лидеров БСР, что «советская республика — самая простая форма правления», никак не подтверждалось практикой [108].

Для понимания роли Советов в баварской революции представляется важным мнение германского историка Эберхарда Кольба, который писал о двух фазах советского движения, между которыми лежит «принципиальное различие». В ходе первой фазы демократически избранные Советы рассматривались как переходный мостик, компенсация вакуума власти, возникшего в условиях демобилизации и развала традиционных структур управления. Во второй фазе доминировали попытки превратить их в орган социальной революции, инструмент диктатуры пролетариата [109].

Одним из центральных лозунгов баварских коммунистов являлось скорейшее переизбрание «ноябрьских Советов», которые, по их мнению, были способны решать практические вопросы, но не прокладывать дорогу в светлое будущее. Однако они и не помышляли о том, чтобы, став правящей партией, избавиться от контроля со стороны представительных институтов рабочих и солдат. Установкам «мирового большевизма» противостояла политическая традиция Розы Люксембург. Споря с Троцким о последствиях разгона российского предпарламента, она подчеркивала необходимость, «распустив это устаревшее, т.е. мертворожденное Учредительное собрание, немедленно объявить выборы нового» [110]. Демократический потенциал массового движения ставился основательницей КПГ выше партийной воли, способной, по мысли лидеров большевизма, реализовать законы исторического развития.

Аналогичные требования раз за разом проводить перевыборы в германские Советы, которые должны были отразить «меняющееся соотношение классовых сил», на восходящем этапе революции находили поддержку на заводах и в казармах. На местном уровне происходила и стихийная смена состава Советов без влияния каких-либо идеологических платформ. Однако результат оказывался обратным. Постоянные перетряски и смещения избранных лиц ослабляли советское движение, их рабочие органы — исполкомы — теряли и внутреннюю устойчивость, и доверие избирателей. Появление в них маленьких, но сплоченных и активных фракций коммунистов нисколько не решало проблемы дееспособности советских органов на «макроуровне».

И, наконец, еще один аспект, отличавший ситуацию в Баварии, прежде всего в южной ее части: местные Советы там зачастую выступали в роли выразителя сепаратистских настроений, становились элементом самоизоляции того или иного региона от внешнего мира. О неспособности Советов эффективно контролировать значительную территорию говорилось еще в ходе дискуссий 60-х годов [111]. Как показали уже первые месяцы большевистской власти, без скрепляющего обруча партийной диктатуры советская модель оказалась идентичной крайним формам федерализма [112]. Роза Люксембург, отстаивавшая переход всей власти в руки Советов и в то же время отвергавшая федеративное устройство будущей Германской республики, еще не понимала, что в этих требованиях заложено неустранимое противоречие [113].

 

«Русский след»

На исходе Первой мировой войны большевистское руководство в Москве проявляло огромный интерес к событиям в Германии с точки зрения формирования там революционной перспективы. Советское полпредство в Берлине давало прибежище левым социалистам, снабжало их пропагандистской литературой. Начиная с октября 1918 года Ленин и его соратники были уверены в том, что начало германской революции — вопрос не месяцев, а дней [114]. Говоря о том, что по всей Германии «идет борьба за советскую власть», вождь РКП(б) проводил параллели с развитием российской революции, ее движением от Февраля к Октябрю [115]. Завышенные надежды вскоре сменяются разочарованием и даже ожесточением: советская Россия остается единственным «светочем социализма» во враждебном окружении, брошенная на произвол судьбы европейским пролетариатом.

После поражения «спартаковского восстания» в Берлине в первые дни января 1919 года в выступлениях Ленина делается акцент на «предательство» социал-демократов, которые в очередной раз пошли на союз со столпами старого режима — буржуазными партиями, предпринимательскими кругами и военщиной. Жесткие оценки получали и левые социалисты, объединенные в рядах НСДПГ: «трижды проклятые меньшевики-независимцы, которые путают все и хотят поженить систему Советов с учредилкой!» [116]

Тем не менее, в Москве продолжали ждать вдохновляющих вестей из Германии, считая, что логика революционного процесса рано или поздно поставит в повестку дня лозунг «Вся власть Советам». «В России считали это только “дикостью” большевизма. А теперь история показала, что это всемирный крах буржуазной демократии и буржуазного парламентаризма, что без гражданской войны нигде не обойтись» [117].

Стремлением поддержать германских соратников было продиктовано решение Ленина самостоятельно создавать новый Третий Интернационал, который будет пропагандировать идеи «мирового большевизма» в европейских странах [118]. Закрывая Учредительный конгресс новой организации 6 марта 1919 года, он вновь выразил уверенность в том, что «победа пролетарской революции во всем мире обеспечена. Грядет основание Международной Советской Республики» [119].

Развитие событий в Баварии подпитывало подобный оптимизм, вписывалось в логику «русского примера». Так, убийство Эйснера трактовалось в советской прессе как «германская корниловщина». Как и в России, провокация черносотенной реакции разбудила рабочий класс, заставила колеблющихся социалистов «объединить фронт налево, примыкать к коммунистам и поддерживать лозунги советской власти. Положение выясняется. Создается почва для германского октября» [120]. Не имея достоверных сведений о деятельности мюнхенских коммунистов, московские газеты рисовали собирательный образ «спартаковцев», на счет которых записывалось любое событие, которое подталкивало вперед революционный процесс в Баварии [121].

В свою очередь, берлинская и мюнхенская пресса писала о большевистских агитаторах, наводнивших предгорья Альп и раздававших налево и направо привезенные с собой деньги и бриллианты. Действительно, никогда еще в Южной Баварии не находилось так много выходцев из России, хотя подавляющее большинство из них оказались там не по своей воле. Речь идет о военнопленных, которые удерживались в Германии по требованию Антанты [122]. Только в лагере, расположенном в местечке Пухгейм под Мюнхеном, находились по разным оценкам от трех до четырех тысяч человек.

В то время как «национальные контингенты» и офицерские чины покинули лагерь сразу же после завершения войны, основную массу «великороссов» продолжали держать под конвоем [123]. Державы-победительницы опасались, что, вернувшись в Россию, солдаты пополнят собой ряды Красной армии. Подавляющее большинство из оставшихся в Пухгейме военнопленных, аполитичные выходцы из крестьянской среды, были готовы на все для того, чтобы поскорее попасть на родину. Они являлись удобным объектом пропаганды и вербовки в армию Деникина, появлялись в Пухгейме и большевистские агитаторы [124].

Хотя содержание лагерей взяла на себя Антанта, военнопленные из России являлись головной болью прежде всего для революционного правительства Баварии. Однажды в Пухгейм лично явился Курт Эйснер и объявил на митинге пленных свободными гражданами, чем спровоцировал массовый выход русских солдат в Мюнхен, где они стали искать работу и пропитание [125]. Комендатура лагеря доносила в баварское военное министерство 21 марта 1919 года, что солдатский комитет русских предъявил в форме ультиматума следующие требования: в условиях диктатуры пролетариата в Баварии не может быть больше военнопленных. Следует отменить цензуру в переписке с родными и уравнять российских солдат в правах с местным населением. Поскольку представители Антанты задерживают их отправку на родину, освобожденным от положения заключенных пленным должна быть предоставлена возможность свободного пользования железной дорогой для поисков работы и установления связей с товарищами [126].

Небольшой, но весьма активной группой «русских в Баварии» были студенты еврейского происхождения, которые из-за ограничений «черты оседлости» могли получить высшее образование лишь за рубежом. В воспоминаниях известного мюнхенского хирурга Ф. Зауэрбруха упоминается некто Бродский, эмигрант из России, который работал у него ассистентом в предвоенные годы. В ходе баварской революции Бродский стал важным человеком и обеспечивал клинику (в которой укрывался убийца Эйснера!) всем необходимым [127]. В показаниях арестованных мюнхенских коммунаров упоминался русский врач Эрнст Унгер, который неоднократно передавал руководителям местной организации КПГ крупные суммы денег и бриллианты [128].

Два выходца из Российской империи утверждали, что в годы БСР командовали отрядом красноармейцев, набранных из русских военнопленных. Самуил (Александр) Минцер с 1908 года изучал медицину в Мюнхенском университете, в 1914 году был интернирован как гражданин России, работал врачом в лагере для военнопленных в баварском городе Траунштейн. Минцер разделял социалистические убеждения, был знаком с Эрихом Мюзамом и вернулся в Мюнхен сразу же после провозглашения БСР [129].

В архиве Коминтерна сохранился доклад некоего Делагарди, датированный ноябрем 1919 года. Делагарди родился в Финляндии, был бродячим артистом и, очевидно, подвергся интернированию с началом Первой мировой войны. В лагере Пухгейм он оказался в начале марта 1919 года, вел там большевистскую пропаганду, а затем под именем Георга Реймана возглавил отряд красноармейцев, который охранял подступы к городку Дахау в тридцати километрах от Мюнхена [130].

К числу облеченных необходимыми полномочиями «русских эмиссаров», оказавшихся в Баварии к моменту провозглашения советской республики, можно отнести лишь двух соратников Ленина по швейцарской эмиграции, которые вместе с ним отправились на родину в «пломбированном вагоне», а через некоторое время вновь оказались в Германии. Александр Абрамович был вызван в начале 1919 года из штаба Южного фронта, где занимал должность политинструктора, и послан Лениным за границу для установления связей с немецкими и французскими единомышленниками [131]. Его доклад сочетает в себе интересные наблюдения опытного подпольщика и явное преувеличение роли и влияния коммунистов в ходе Баварской революции.

Товия Аксельрод был послан еще в кайзеровскую Германию для налаживания там советской пропаганды, но оказался единственным официальным представителем советской России, которого не выслали из страны вместе с персоналом полпредства Иоффе. Сам Адольф Иоффе несколько месяцев провел на демаркационной линии, разделявшей Россию и Германию по условиям Брестского мира, рассчитывая при первой же возможности вернуться в Берлин — неважно, в качестве дипломата или революционера-подпольщика.

В начале марта он излагал свой план в письме Ленину: «Я надеюсь, что, изменив наружность, я, несмотря на свою популярность в Германии, мог бы прошмыгнуть через Пруссию и официально объявиться в Баварии. Конечно, некоторый риск есть, но без этого в нашей работе никогда не обходишься… Итак, если Вы со мной согласны, то присылайте поскорее Ваше “отеческое благословение”, некоторое количество марок открыто и чемодан с заделанной в нем большой суммой марок и верительными грамотами» [132].

Баварская полиция в начале 1919 года активизировала поиск таинственных эмиссаров из России, о финансовых возможностях которых ходили самые невероятные слухи. Ссылаясь на либеральное отношение к ним прусской полиции, выпускавшей их на свободу из-за недостатка улик, МВД Баварии в циркуляре от 10 марта 1919 года настаивал на более жестких мерах: «Все арестованные русские, уличенные или подозреваемые в большевистской пропаганде, должны рассматриваться как нежелательные иностранцы и выдворяться из страны через восточную границу» [133].

В то время как местные полицейские пытались оградить Мюнхен от козней «русских агентов», Бавария вплотную подошла к порогу «третьей революции». Последняя рассматривалась ее творцами как составная часть восстания всего европейского пролетариата. В марте 1919 года в высших эшелонах власти Германии циркулировали слухи о подготовке в стране всеобщей забастовки, которая будет объявлена, как только российские большевики начнут крупномасштабное военное наступление в направлении Западной Европы. В тех условиях Москва казалась многим социалистам «меньшим злом» по сравнению с диктатом победителей, собравшихся в Париже на мирную конференцию [134].

 

Примечания

1. Cм воспоминания мюнхенского историка и публициста Карла фон Мюллера, который принадлежал к числу тех, кто воспевал «очистительную грозу» — Mueller K. A. Mars und Venus. Erinnerungen 1914 – 1919. Stuttgart. 1954.

2. Rosenberg A. Entstehung der Weimarer Republik. Frankfurf am Main. 1961. S.237.

3. Mueller K. A. Op. cit. S. 138-140.

4. «Досоветский» период баварской революции см. Mitchell A. Revolution in Bavaria 1918-1919. The Eisner Regime and the Soviet Republic. Princeton. 1965. Добавить библиографию из Винклера.

5. Apelle einer Revolution. Dokumente aus Bayern zum Jahr 1918/1919. Muenchen 1968. Anlage 10.

6. Bayerischer Staatsanzeiger. 28. November 1918.

7. Geyer M. H. Verkehrte Welt. С.79.

8. См. подсчеты в работе Кегльмайера С.355. К концу мировой войны в Мюнхене проживало около 600 тыс. человек.

9. Geyer M. H. Verkehrte Welt. С. 39.

10. Hofmiller J. Revolutionstagebuch 1918/19. Aus den Tagen der Muenchner Revolution. Leipzig. 1939. S.95-97; Mueller K. A. Op. cit. S. 286.

11. Вернер П. Евгений Левинэ и Баварская советская республика. М. 1923. С.25.

12. Muehsam E. Von Eisner bis Levine. Die Entstehung der Bayrischen Raeterepublik B. 1929. S.24.

13. Кегльмайер.

14. Цит. по: Neubauer H. Muenchen 1918/1919 – In: Die Muenchener Raeterepublik. Zeugnisse und Kommentar. Muenchen 1967. S.88

15. См. подробнее: Kreiler, Kurt. Die Schriftstellerrepublik. Zum Verhältnis von Literatur u. Politik in der Münchner Räterepublik. Еin systematisches Kapitel politischer Literaturgeschichte. Berlin, 1978

16. Текст листовки приводится в книге Мюзама Фон Ейснер, с.14.

17. Цит. по: Muehsam E. Von Eisner bis Levine. Die Entstehung der Bayrischen Raeterepublik – In: Ders. Ausgewaehlte Werke. Bd.2. Publizistik. Unpolitische Erinnerungen. B. 1978. S. 2 247-248.

18. См. ответ прусского посланника в Баварии графа Цеха на запрос из Берлина от 25 декабря 1918 г. : «Большевистские проявления отмечаются только в части Нижней Баварии и в отдельных местностях Франконии. Преобладающая часть земли, несмотря на активную пропаганду, прежде всего большевистски зараженных (infizierter) демобилизованных солдат, свободна от большевизма». – Politisches Archiv des Auswaertigen Amtes (далее — PAAA). R 2732.

19. Мартов О.Ю. Указ. Соч. С. 11, 12.

20. Допрос Видемана от 1 марта 1920 г. – 3038/1.

21. Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М. 1997. С.119, 138.

22. Karl M. Die Münchener Räterepublik. Porträts einer Revolution. Düsseldorf. 2008. с.9.

23. Хофмиллер посмотреть

24. Протокол собрания «Международной коммунистической партии» — 2525.

25. Все то же дело 2525.

26. Roehm Ernst. Die Geschichte eines Hochverraeters. Muenchen 1928. S.77.

27. Kluge U. Soldatenräte und Revolution. Studien zur Militärpolitik in Deutschland 1918/19. Göttingen. 1975.

28. Mueller E. Op.cit. S.177.

29. 495-293-2. Л.10

30. Politik in Bayern 1919 – 1933. Berichte des württembergischen Gesandten Carl Moser von Filseck. Stuttgart. 1971. С.31.

31. Донесение от 20 февраля 1919 г. – РААА. R 2732.

32. Цит. по: Karl M. Die Münchener Räterepublik. Porträts einer Revolution. Düsseldorf. 2008. 38 с.

33. Обеспечивший их проход в зал заседаний ландтага коммунист Альфред Курелла сразу после этих событий покинул Баварию и 20 апреля прибыл в Россию.

34. Die Niederwerfung… S.11. Muehsam. S.25-26.

35. Цит. по: Известия. 23 февраля 1919 г.

36. Hoser P. Die politischen, wirtschaftlichen und sozialen Hintergruende der Muenchner Tagespresse zwischen 1914-1934. F.a.M. 1990. S. 402-404.

37. Muehsam Erich. Ein Ende und ein Anfang. 5 Maerz 1918. – Ders. Ausgewaehlte Werke. Bd.2 Publizistik. Unpolitische Erinnerungen. B. 1978. S. 237.

38. Geyer M. H. Verkehrte Welt. С.81.

39. РААА. 2732.

40. Коминтерн и идея мировой революции… С.136-139.

41. Mueller K. A. Op. cit. S. 316-317.

42. Макс Левин внес предложение запретить всю буржуазную прессу, рабочая делегация на одном из заседаний съезда потребовала «немедленного восстановления сообщения с Россией и предоставления здания русской миссии в Мюнхене в распоряжение русских представителей» (Известия. 11 марта 1919 г.) Очевидно, имелся в виду Т.Л.Аксельрод, о котором пойдет речь в первом из эссе.

43. Stenographischer Bericht ueber die Verhandlungen des Kongresses der Arbeiter-, Bauern- und Soldatenraete. Muenchen 1919.

44. Politik in Bayern 1919 – 1933. Berichte des württembergischen Gesandten Carl Moser von Filseck. Stuttgart. 1971. с.32.

45. См. телеграмму Цеха от 9 марта 1919 г., в котором тот требовал от руководства СДПГ повлиять на своих баварских однопартийцев, чтобы те сохранили для себя возможность «отступления к законной демократии» — РААА. 2732.

46. Kabinett Segitz, 1919. In: Historisches Lexikon Bayerns (http://www.historisches-lexikon-bayerns.de/artikel/artikel_44733).

47. См. публикуемую ниже телеграмму Цеха и Рицлера от 9 марта 1919 г. О Рицлере подробнее: Riezler K. Tagebuecher, Aufsaetze, Dokumente. Hrsg. von K.D. Erdmann. Goettingen 1972.

48. Дело ограничилось проведением ряда встреч депутатов в Нюрнберге и Бамберге в начале марта, причем против ухода из Мюнхена высказалась фракция СДПГ. — Mueller E. Aus Bayerns schwersten Tagen. Berlin, Leipzig. 1923. S.144.

49. См. подробнее: Merz J. Auf dem Weg zur Räterepublik. Staatskrise und Regierungsbildung in Bayern nach dem Tode Eisners (Februar/März 1919) — Zeitschrift für bayerische Landesgeschichte. Bd. 66, Muenchen 2003, S. 541 – 564.

50. Донесение Цеха от 10 марта 1919 г. –РААА. 2732.

51. См. Например: Neurath O. Sozialismus, Kommunismus und Solidarismus. – Muenchener Post. 2. April 1919.

52. См. записку руководителя германского реферата в МИД Фридриха Притвица от 1 апреля 1919 г. о подготовке визита Гофмана в Берлин – ПААА. 2732.

53. Волленберг Э. В рядах баварской Красной армии. М. 1931. С.26. Уже после подавления Советской республики, выступая в ландтаге 2 июня, Гофман называл в качестве основной причины победы радикальных сил свою попытку распустить некоторые воинские части мюнхенского гарнизона.

54. См. Вебер Марианна. Жизнь и творчество Макса Вебера. М. 2007. С.513.

55. Deutsche Kommunisten. Biographisches Handbuch 1918 bis 1945. Berlin. 2004. S.453.

56. Допрос Видемана от 1 марта 1920 г. – 3038/1.

57. Flugblaetter (Oktav) Bild/Seite 51.

58. Письмо Ганса Каина Эрнсту Толлеру от 23 января 1919 г. — 2066.

59. 16 декабря 1918 г. Райхарт первым подписал обращение совета о «создании органа просвящения для всех баварских солдат» — 2851.

60. 2851. л. 173 об, 174.

61. Письмо есть во многих делах, взял у Гейера там ссылка на дело 2476.

62. См. письмо Ганса Каина Карлу Ремеру от 16 июля 1919 г. — Копия письма в деле Майргюнтера 2119 Л.157об.

63. Там же.

64. Допрос Видемана от 1 марта 1920 г. – 3038/1., что-то было в других местах. Видеман указывает, что собрание проходило в пивной «Гамбринус» на Зендлингерштрассе еще до убийства Эйснера.

65. Знатоком хода русской революции считал себя и Макс Левин. См. выступления Левинэ и Левина на Учредительном съезде КПГ — Der Gruendungsparteitag der KPD. Protokoll und Materialien. Frankfurt am Main. 1969. S.209-212, 216-219.

66. Meyer-Levine R. Levine. Leben und Tod eines Revolutionaers. Muenchen 1972. Более достоверен биографический очерк соратника Левинэ по БСР Пауля Фрелиха (Вернер П. Евгений Левинэ и Баварская советская республика. М. 1923.)

67. Цит. по: Baur J. Die russische Kolonie in Muenchen 1900-1945. Wiesbaden 1998. S.53.

68. Froelich P. Autobiographie. 1890-1921. С.211. – Неопубликованная рукопись находится в архиве Амстердамского института социальной истории, ее копия предоставлена автору коллегой из Германии Оттокаром Лубаном.

69. Коминтерн и идея мировой революции. С.136.

70. Письмо Ганса Каина от 1 августа 1919 г. 2874. Возможно, письмо Крамеру или Ремеру, не помню уже как его там звали?

71. Протокол заседания – в следственном деле Ганса Каина – 2066.

72. Об ораторских способностях Левина см. воспоминания Ретцлава С.143-144.

73. 1949.

74. Из отчета, посланного Лениным за границу для установления связей с революционными социалистам Абрамовича. РГАСПИ. 495-293-2. Л.9. Опубликовать документ? Сослаться на мою статью об Аксельроде.

75. 2794.

76. Ретцлав. С.141.

77. 2073.

78. Hofmueller J. Op. cit. S. 147.

79. Письмо Ганса Каина из тюрьмы, очевидно Карлу Ремеру, от 1 августа 1919 г. – 2874 Л.58.

80. Согласно данным члена правления КПГ Майргюнтера, полученные из Венгрии деньги были депонированы у доверенных лиц и оставались нетронутыми до лета 1919 г. — Письмо Майргюнтера Ремеру от 16 июля 1919 г. – 2119. Л.156.

81. 2106\2. Л.566.

82. Muehsam E. Von Eisner… S.39-41.

83. На заседании только что созданного комитета действия КПГ 21 марта Левинэ заявил, что «Коммунистическая партия приветствует венгерскую революцию и считает ее очередной победой на пути мировой революции» — Ретцлав С.146.

84. 2106\2. Л.566.

85. PAAA. R19599. Под первой революцией подразумевалось свержение монархии, под второй – установление двоевластия Советов и ландтага после убийства Эйснера.

86. Retzlaw K. Op.cit. S.146-147.

87. 2119. Л. 155.

88. Манн Т. Дневник. С. 217.

89. См. Кенен Г. Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев. 1900-1945. М. 2010; Германия и русская революция. 1917-1924. М. 2004, 2007.

90. Paquet A. Im kommunistischen Russland. Briefe aus Moskau. Jena. 1919. S.193.

91. Mann T. Op. cit. S. 216-217, 223.

92. Об отношении германских социалистов к русской революции см. Loesche P. Der Bolschewismus im Urteil der deutschen Sozialdemokratie. 1903-1920. Berlin. 1967; Zarusky J. Die deutschen Sozialdemokraten und das sowjetische Modell: ideologische Auseinandersetzung und aussenpolitische Konzeptionen 1917 – 1933. München. 1992.

93. Цит по: Neubauer H. Muenchen und Moskau 1918/1919. Zur Geschichte der Raetebewegung in Bayern. Muenchen. 1958. S.21.

94. Aufruf “An das werktaetige Volk Bayerns”, unterschrieben von Ernst Toller – Zit. Nach: Gesrtl M. Op. cit. S.56.

95. См. заявление Общей комиссии СДПГ Мюнхена от 13 апреля 1919 г. — Gesrtl M. S.55.

96. В письме к советскому полпреду в Германии А.А. Иоффе 18 октября 1918 г. Ленин требовал: «Издавать надо во 100 раз больше. Деньги есть. Переводчиков нанять. А мы ничего не делаем. Скандал…». И просил передать то же требование полпреду в Стокгольме В.В.Воровскому. — Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.50. С. 195.

97. Luban O. Russische Bolschewiki und deutsche Linkssozialisten am Vorabend der deutschen Novemberrevolution. Beziehungen und Einflussnahme. – Jahrbuch fuer historische Kommunismusforschung 2009. Berlin. 2009. S.283-298.

98. РГАСПИ. Ф.17. Оп.84. Д.1. Л.1.

99. См. собрание ключевых статей дискуссии о характере германской революции и роли советов в ней: Deutsche Revolution 1918/1919. Hrsg. von Helga Grebing. Berlin. 2008.

100. Вебер М. Указ. соч. С. 519.

101. Berliner Tageblatt. 14. November 1918.

102. Hartmann P.C. Bayerns Weg in die Gegenwart. Regensburg. 1989. S.472. Karl M. Die Münchener Räterepublik. Porträts einer Revolution. Düsseldorf. 2008. с.30.

103. Показателем «вечевого» характера данного института власти является то, что не сохранилось никаких количественных данных по результатам голосований на его заседаниях, решения принимались «подавляющим большинством». О системе советов в баварской революции см. Köglmeier Georg. Die zentralen Rätegremien in Bayern 1918/19. Legitimation — Organisation – Funktion. München. 2001.

104. Люксембург Р. О социализме и русской революции. Избранные статьи, речи, письма. М. 1991. С.376.

105. Коммунистический Интернационал в документах. 1919-1932. М. 1933. С.108.

106. Ребиг В. (Курелла А.). Советская республика в Баварии. – Коммунистический Интернационал. № 2. 1919. С.195.

107. 2794.

108. Flugblatt “Was ist eine Raete-Republik?” – Zit. nach: Gerstl M. Op.cit. S.92.

109. Kolb. E. Raetewirklichkeit und Raete-Ideologie in der deutschen Revolution von 1918/1919. – Цит по: Die Deutsche Revolution 1918/1919. Hrsg. von H.Grebing. Berlin. 2008. S.44. Подробнее о дискуссии историков ФРГ о роли советов в революции см. Драбкин Я.С. Проблемы и легенды в историографии Германской революции 1918-1919 гг. М. 1990.

110. Люксембург Р. Указ. соч. С. 322.

111. См. Loesche P. Raetesysteme im historischen Vergleich. – Die Deutsche Revolution 1918/1919. S.112-113.

112. В январе 1919 г. Н.А. Рожков писал Ленину о своеволии местных советов, изолировавших хозяйственную жизнь на подконтрольной им территории: «Нельзя в ХХ веке превращать страну в конгломерат средневековых замкнутых местных рынков». – Ленин В.И. Неизвестные документы. С. 268.

113. Люксембург Р. Указ. соч. С.369.

114. См. Ватлин А.Ю. Международная стратегия большевизма на исходе первой мировой войны. – Вопросы истории. 2008. №3. С.72-82.

115. Ленин В.И. ПСС. 37. С.374.

116. Там же. Т. 38. С.157.

117. Ленин В.И. Неизвестные документы. С.267.

118. Die Weltpartei aus Moskau: Gründungskongress der Kommunistischen Internationale 1919. Protokoll und neue Dokumente. Hrsg. von W. Hedeler und A.Vatlin. Berlin. 2008.

119. Первый конгресс Коммунистического Интернационала. Протоколы заседаний в Москве со 2 по 19 марта 1919 г. Петроград. 1921. С.191.

120. Стеклов Ю. Германская корниловщина – Известия. 24 февраля 1919 г.

121. «В Мюнхене спартаковцы, вытесненные из рядов правительства, продолжают заседать в помещении пивной на Карлсплац в центре города. Они вооружены, но по-видимому, совершенно изолированы». – (Известия. 25 февраля 1919 г). Через две недели та же газета сообщала о бегстве бывшего баварского короля из пограничной крепости Куфштейн, поскольку «спартаковцы напали на его след».

122. О положении российских военнопленных в Германии после завершения Первой мировой войны см. Нагорная О.С. Другой военный опыт: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922). М. 2010.

123. Доклад тов. Делагарди о работе в Германии и Австрии. 12 ноября 1919 г. — РГАСПИ. 495-293-2. Л.28

124. Weisse Garde aus Russischen Kriegsgefangenen? – Rote Fahne (Muenchen) 19. Maerz 1919.

125. BayStA, Stv.GenKdo I. A.K., Nr. 1395, Inspektion der Kriegsgefangenenlager des I. A.K., 26.3.1919; а также: Leidinger/Moritz. Gefangenschaft, Revolution. S. 628.

126. Комендатура отвергла требования комитета военнопленных — из 2000 находящихся в лагере военнопленных (остальные 2300 на работах) 1900 довольны своим положением и спокойно ожидают отправки на родину. В письме выдвигалось предложение перевести «подстрекателей» в другие лагеря, расположенные в Баварии. — BayHStA, M Kr., Nr.1700.

127. Sauerbruch F. Das war mein Leben. Muenchen 1951. с.315. Автор воспоминаний утверждал, что впоследствии Бродский занял высокий пост в Министерстве здравоохранения СССР.

128. См. показания одного из основателей мюнхенской КПГ Георга Эмбрица от 21 ноября 1919 г. 2439а.

129. ГАРФ. Ф. 10035. Д. П-65027. Л.92. Можно дать это в документальном приложении.

130. 26 апреля 1919 г. Делагарди-Рейман был арестован и обвинен в том, что присвоил себе 2000 марок во время обыск, который проводил его отряд. Этот арест не только спас ему жизнь, но и избавил от тюремного заключения — военно-полевой суд отказался рассматривать его дело, посчитав его уголовным, а к июлю 1919 г. Делагарди уже успел скрыться, вернувшись в Советскую Россию. дело 7303. РГАСПИ. 495-293-2.

131. РГАСПИ, 495-65а-2464. Л.9. Коминтерновскую биографию Абрамовича см. Пантелеев М. Штрихи карьеры одного коминтерновца – Новости разведки и контрразведки. М. 1999. № 7-8.

132. Письмо А.Иоффе В.Ленину о положении в Баварии. – Коминтерн и идея мировой революции. М. 1998. С.136. 16 марта предложения Иоффе обсуждались на заседании ЦК, но не были приняты.

133. Staatsarchiv Muenchen. Regierungsakten. 57810. Bolschewistische Umtriebe.

134. См. телеграмму графа Цеха в министерство иностранных дел Германии от 17 марта и донесение от 21 марта 1919 г. (ПААА. 2732). Германский посланник в Швейцарии Адольф Мюллер сообщал в Берлин 22 марта, что правительство Гофмана обречено на распад: «независимцы вскоре его покинут, потому что между ними и коммунистами ведутся активные переговоры об объединении под лозунгом: немедленное установление связей с Россией, так как на Запад больше нет никакой надежды». Цех подтверждал такие оценки своего коллеги по дипломатическому цеху, считая, что «спартаковцы искусно и усердно поощряют прорусскую пропаганду», являясь единственной силой, способной к энергичным и решительным действиям (Ibidem).

Источник: Ватлин А. Советское эхо в Баварии. Историческая драма 1919 г. в шести главах, пяти картинах и двадцати документах. М.: Новый хронограф, 2014.