История в школе. Призыв к бойкоту как повод для размышлений и мечтаний

На респектабельных ресурсах (polit.ru, gefter.ru) размещено обращение общественности, призывающее историков бойкотировать конкурс на написание школьного учебника истории на основе пресловутого Единого историко-культурного стандарта Минобрнауки. Победители этого конкурса будут представлены на утверждение в специальный экспертный совет Российского исторического общества к 15 апреля 2015 года, а одобренные им учебники уже с 1 сентября 2015 года будут направлены в школы.

Доводы, приводимые авторами обращения, можно свести к следующему краткому списку:

1. Учебник по ЕИКС будет идеологизирован, а у нас по Конституции никакая идеология не является государственной.

2. Учебник будет ненаучен, так как в жертву идеологии будет принесена научная корректность.

3. «Единомыслие» школьного учебника будет затем расширено на иные области — высшую школу, научные учреждение, СМИ и пр.

Не испытывая ни малейших симпатий к затее Минобрнауки и смежных с ним структур, я, тем не менее, хочу поделиться здесь некоторым недоумением от данного общественного демарша. Недоумения, как ни странно, родившегося у меня много раньше, нежели появился на свет предмет протеста.

Дело тут вот в чем. Согласно логике здравого смысла (а не разного рода ведомственных и личных интересов) любое рассуждение о преподавании в школе той или иной дисциплины должно начинаться с определения целей. Не важно, история ли это, литература или физкультура. Попросту, надо иметь однозначный и компактный ответ на вопрос: зачем детей учат истории России в школе. В отсутствии четко сформулированной цели все дальнейшие умствования на счет содержания курса просто ничтожны. Романтические сентенции типа: «чтобы выросли культурными людьми», «чтобы не были Иванами-не-помнящими-родства» и им подобные не годятся, ибо не объясняют, что именно составляет культурность человека и почему именно это в обязательном порядке. А также, какое именно родство должен помнить Иван и почему именно такое.

Притом что сама консервативная природа нашей школы как бы стремится улизнуть от этого целеполагания, спрятавшись за глубинную убежденность в том, что «всегда так было», «издавна поколения хороших учителей учат предмету хорошо, и не надо им мешать» и т.д.

Что касается нашего случая, целеполагание проекта Минобрнауки есть, и оно вполне четко прочитываемо. В его собственных терминах оно звучит как воспитание патриотизма. Если же не пользоваться этим введенным в русский язык П.П. Шафировым словом, которое здесь лишь камуфлирует суть, правительственная цель будет формулироваться примерно так:

«Изучив школьный курс истории, школьник должен усвоить, что история России — это история российской власти, эта власть всегда права — что бы она ни предпринимала. И если отдельные люди или даже массы людей ставят под сомнение такую правоту, отказывая власти в сотрудничестве, тем паче в покорности, не желают приносить себя в жертву ее проектам, то следствием подобных действий становятся всяческие беды, с неизбежностью обрушивающиеся на страну».

Очевидно, что данное целополагание охранительное — и власти его продвигают, потому что ощущают его нужность для собственной корпоративно-личностной выживаемости. А также то, что это целеполагание вполне традиционно по меньшей мере со времен Карамзина — напротив, в советской школе оно до некоторой степени разбавлялось, конкурировало с пониманием истории страны как той самой истории освободительного движения (освободительного для кого? от кого? или от чего?), об отсутствии которой в новом стандарте почему-то сокрушаются авторы воззвания. В этом смысле насаждаемое целеполагание разумно, как разумно все, имеющее ясную мотивацию. А значит, может быть оценено лишь в сравнении с другими видами целеполагания.

Авторам воззвания, однако, предлагаемое властями целеполагание не нравится (и здесь я с ними вполне солидарен): они полагают его деструктивным для социума и страны в сколько-нибудь длительной перспективе. В тексте воззвания, однако, неприятие концепции почему-то аргументируется в первую очередь ненаучностью учебников, которые будут созданы в ее рамках. Дескать, какая научность при идеологичности? Вещи несовместные.

Тут необходимо сделать следующее уточнение. Во-первых, практически каждая сколько-нибудь развернутая научная работа по истории идеологична. Просто в силу того, что массив исторической информации бесконечен в любой своей точке, и историк для своих целей осуществляет отбор и оценку фактов — а это и есть идеология. Так что ценность научного результата определяется не наличием идеологии, а чем-то другим. Впрочем, мы знаем из истории нашей науки и то, что идеологические рамки вполне способны нанести вред развитию исследований. Когда же именно? Да как раз тогда, когда существует идеологическая монополия вместо живой конкуренции идеологий. Ровно то же, что и в иных сторонах жизни: монополия — плохо, конкуренция — хорошо. Первое — стагнация, второе — развитие.

Но это в науке. А в школе? Едва ли целью массового школьного курса должна являться начальная подготовка будущего ученого-историка. А значит, нет необходимости загружать в мозг школьника сведения, которые он, став историком-профессионалом, будет потом сохранять в первозданном виде. Ну, а если серьезно: научная строгость излагаемого в школьном учебнике — вещь относительная хотя бы в силу, как сейчас говорят, формата издания: ни бумажные страницы, ни школьный урок не способны вместить то количество оговорок по каждому утверждению, которое приличествует вузовской лекции или даже популярной монографии. Говоря иначе: стандарты научной строгости школьного учебника — это совершенно особая вещь, не совпадающая с таковыми для иных способов изложения исторического материала. Они существуют и должны соблюдаться, слов нет. Но нельзя возводить их в некоторый абсолют истины. Возможно ли соблюдение данного стандарта в рамках критикуемой авторами воззвания идеологической концепции? Я думаю, да, коли постараться. Во всяком случае, можно сделать, всяк, не хуже, чем в нынешних, «действующих» учебниках.

Но вернемся к целеполаганию. Обсуждать, чем плоха правительственная концепция едва ли стоит — тут все очевидно: предложенная модель русского исторического процесса, как всякая модель, конечно же не согласуется со всеми без исключения ситуациями прошлого. И эти вот исключения, когда именно действия российских властей, а не их оппонентов, доводили страну до серьезнейших кризисов и масштабных невосполнимых потерь, слишком значимы для нас сегодня. Неприятие авторов воззвания здесь понятно. Но вот какие, на их взгляд, целесообразны альтернативы — это для меня вопрос.

Как-то не хочется верить, что в качестве таковой, желаемой, подписавшие воззвание люди имели в виду этот упомянутый в нем нарратив истории России как истории российского освободительного движения. Кажется, именно подобное составляло идеологический стержень школьной истории в раннесоветское время — постепенно потом вытесненный упомянутым государственническо-охранительным. Оно и понятно: вместо солдат мировой революции надо было воспитывать лояльных подданных очередного фараона советской империи. Зачем нам туда возвращаться?

А какие идеологические концепции вообще возможны? Да масса всяческих! Например, русская история как иллюстрирующее приложение к истории русской литературы (а не наоборот, как в советском, да и нынешнем школьном курсе литературы). Или как история социума. Или даже — как история управления. Или история истории: курс, сфокусированный на изучении технологий добычи исторических знаний. Или история искусства. Всякий из перечисленных подходов ведет к определенной цели, каковая, в свою очередь, может рассматриваться как актуальная в рамках общей цели школьного образования.

Однако, на мой вкус, нынешнему моменту — воспитанию патриотизма, коли на то пошло, — больше бы соответствовала концепция истории России как истории земель Российского государства. Тех земель, которые достались нам от предков и за которые мы несем сегодня ответственность перед Человечеством. Разные люди, разные народы жили на этих землях, оставили на них свой след, духовный и материальный. Теперь это наше, и мы должны быть не хуже тех, кто жил на них прежде, а для того — знать эти земли, беречь то, что унаследовали. Только в этом случае, как мне кажется, эти земли станут для каждого из нас реальной ценностью, ведь невозможно по-настоящему ценить то, чего не знаешь.

Но вот ведь какое дело: да, я убежден, что приведенная концепция — наилучшая здесь и сейчас, в условиях угрожающей единству страны потери связности ее частей в восприятии граждан. Но хотел бы я, чтобы этот подход стал монопольным? Не знаю, право. Ведь школьный монополизм имеет две стороны — как позитивную, так и негативную. Первая — это создание единого культурного кода, языка, на котором разговаривает нация: без такового она оказывается под сильнейшей угрозой раскола. Но, с иного боку, — и это, в общем, видится из слов авторов обращения — единошаблонность образования приводит к многомиллионному некорректированному клонированию слабых мест программы (неизбежных при любом подходе), делая ту же нацию в чем-то ущербной. А значит, живое общество просто нуждается в людях, учившихся в принципиально разных школах.

В общем, по уму, должно быть какое-то сочетание уже на концептуальном уровне общего с вариативным. Но как этого добиться — Бог весть!