Бисмарк против Меттерниха, Путин против Европы

«Французский посол обратился к Его Величеству в Эмсе с просьбой разрешить ему телеграфировать в Париж, что Его Величество обязуется раз и навсегда не давать своего согласия, если Гогенцоллерны снова выставят свою кандидатуру. Тогда Его Величество отказался принять французского посла и велел передать, что более не имеет ничего сообщить ему» [1]. Этот внешне невинный текст, вошедший в историю как «Эмсская депеша», стал причиной франко-прусской войны 1870–71 годов, падения французской Второй империи и непримиримой вражды между Францией и Германией. Последнее в конечном итоге послужило одной из причин Первой мировой войны в 1914 году.

Совершенно неважны подробности дипломатического конфликта вокруг кандидатуры на трон Испании, которые привели к свиданию французского посла Бенедетти с прусским королем Вильгельмом I на курорте в Эмсе. Существенно то, что прусский канцлер Бисмарк отредактировал первоначальный текст телеграммы и передал его для публикации в газеты, прекрасно зная, что в таком виде эта информация вызовет бурю негодования во Франции, которая почувствует себя оскорбленной и объявит Пруссии войну. А именно этого и добивался Бисмарк, считая войну с Францией необходимым завершением начатого им ранее формирования единой Германии с Пруссией в качестве ее лидера и ядра.

Как известно, в течение нескольких месяцев Бисмарк добился своей цели. «Бисмарковский» тип международных отношений одержал одну из самых ярких своих побед. В рамках этого типа внешней политики решающую роль играли два понятия — сила и честь. Первая, как в ее прямой, военной, так и в политической форме, служила главным средством достижения поставленных государством целей. Вторая являлась средством вспомогательным, но существенным. По отношению к собственному обществу мифологизированные представления о чести нации и государства были способом мобилизации общественного мнения и сплочения граждан вокруг правительства. По отношению к противнику представления о чести и ее оскорблении могли стать средством провокации, что и продемонстрировал Бисмарк в истории с Эмсской депешей. То и другое укладывалось в рамки подхода, сформулированного прусским канцлером в знаменитой речи в парламенте 30 сентября 1862 года: «Самый насущный вопрос дня будет решен не речами и не большинством голосов… а железом и кровью» [2].

Это была настоящая революция в международных отношениях, отрицавшая дипломатическую практику предыдущих десятилетий. Эта практика, заложенная Венским конгрессом 1814–15 годов и поддерживаемая прежде всего усилиями многолетнего канцлера Австрийской империи князя Меттерниха, стояла на совсем ином фундаменте. В отличие от «бисмарковской» политики, «меттерниховская» отталкивалась не столько от соотношения сил различных держав, сколько от определенных принципов — идей общего блага и абсолютного зла для всех политических акторов. Благом в рамках этой системы считалось равновесие сил, позволявшее уберечься от крупных войн между великими державами. (Таких войн не было с 1815 года, когда был окончательно разгромлен Наполеон I, до Крымской войны в середине 1850-х.) Роль абсолютного зла была отведена революции — отсюда система международных соглашений, не совсем точно называемая «Священным союзом», и предпринятые в ее рамках интервенции тех или иных держав против революционных движений и правительств (Австрия в Неаполе, 1820; Франция в Испании, 1823; Россия в Венгрии, 1849).

Система работала не идеально. Она не смогла, к примеру, противостоять революциям во Франции и Бельгии (1830) и была фактически сметена революционной волной 1848 года. Тем не менее, она обеспечила Европе весьма продолжительный период мира и в каком-то смысле сделала европейскую политику действительно международной. Ведь важнейшие акторы оказались связанными между собой не только рядом формальных договоров, но и определенным набором принципов, которым они в значительной мере подчиняли свои действия. Одним из них был принцип легитимизма, согласно которому установившиеся в европейских странах консервативные системы власти считались легитимными и подлежали солидарной защите перед лицом революционной угрозы. Именно поэтому, например, великие державы, включая и православную Россию, в 1820-х годах долго отказывались поддержать греческое национально-освободительное движение против Османской империи.

Бисмарковский принцип «железом и кровью» покончил со всем этим. Центр тяжести в международных делах был перенесен с политики баланса интересов, характерной для меттерниховской системы, на политику силы, при которой категорическим императивом для каждой державы становится реализация того, что эта держава считает своими законными политическими интересами. «Концерт держав» превратился в набор солистов. Впрочем, произошло это не сразу. Бисмарк, который набирался дипломатического опыта в годы, когда система Меттерниха еще не была сокрушена окончательно, понимал, что резко отступать от принципа равновесия сил в Европе опасно. Отсюда ряд его важных дипломатических шагов: предельно щадящие условия мира для побежденной Австрии (1866); укрепление «союза трех императоров» (Германия, Россия, Австро-Венгрия), уничтоженного лишь после его отставки; роль «честного маклера» при проведении Берлинского конгресса (1878).

Преемники Бисмарка, и не только в Германии, покончили с остатками европейского равновесия. Коалиции, которые сложились в Европе на рубеже ХIХ–ХХ веков, и в конце концов столкнулись в Первой мировой войне, базировались на сугубо прагматических и эгоистических соображениях их участников. Отсюда — союз куда более сильного партнера с заметно более слабым (Германия + Австро-Венгрия) или коалиция политически разнородных государств (Франция + Россия). Как отмечает британский историк Кристофер Кларк в своей недавней блестящей работе «Лунатики. Как Европа в 1914 году вступила в войну» [3], вплоть до самого начала войны в рамках обоих блоков царило взаимное недоверие, заставлявшее их участников предпринимать отчаянные и порой иррациональные шаги для того, чтобы удержать союзников. К числу таких шагов относится и известный «карт-бланш», предоставленный Германией Австро-Венгрии во время июльского кризиса 1914 года, и однозначная поддержка Россией Сербии после убийства эрцгерцога Франца Фердинанда, и поощрение руководством Франции «партии войны» в русском правительстве. Все это были последствия победы Бисмарка над Меттернихом, национальных интересов — над международными принципами, силовой политики — над равновесием сил во имя мира.

ХХ век, при всех его геополитических перипетиях, мало что изменил в борьбе этих двух тенденций. Версальская система, регулировавшая взаимоотношения государств Европы в период между двумя мировыми войнами, была воплощением «бисмаркианства», но не доведенного до конца: побежденной Германии оставили достаточно сил и ресурсов для реванша, добиться которого она и попыталась при Гитлере. Напротив, в системе международных отношений времен Холодной войны можно найти «меттерниховские» элементы. Так, налицо были и абсолютное зло, которого участники геополитической игры стремились избежать, — полномасштабная ядерная война, и приверженность принципу равновесия сил, которая нашла выражение в ряде формальных и неформальных соглашений — от разрешения Карибского кризиса до Хельсинкского договора 1975 года.

В последние 25 лет, когда шаткое равновесие Холодной войны ушло в прошлое, ни одной из двух тенденций не удалось взять верх. С одной стороны, ведущие мировые державы, в первую очередь США, не раз действовали «по-бисмарковски», применяя силу в одностороннем порядке, там и тогда, где и когда считали это нужным. (Не была чужда этому и Россия: можно вспомнить ее участие в абхазском и приднестровском конфликтах.) С другой стороны, унаследованная от предыдущей эпохи система геополитического равновесия с ее институтами, такими как Совет Безопасности ООН или ОБСЕ, окончательно сломана не была. Более того, предпринята попытка определить новое абсолютное зло, являющееся, как революции при Меттернихе, предлогом для международного вмешательства. Роль такого зла на сей раз отведена массовым нарушениям прав человека: именно они послужили оправданием западных операций против Югославии (1999) или Ливии (2011). Россия использовала ту же правозащитную риторику для объяснения своих действий в Крыму (2014).

Однако в остальном присоединение Крыма и вся ситуация вокруг Украины выглядит как попытка Москвы окончательно изменить систему международных отношений в «бисмарковскую» сторону. Во-первых, применен прием, который, несмотря на все пертурбации последних десятилетий, в международной политике считается запретным, — аннексия территории соседнего государства. (В 1991 году аннексия Кувейта Ираком стала причиной первой войны против режима Саддама Хусейна.) Во-вторых, легитимистский пафос российских заявлений в феврале-марте, когда всю вину за обострение ситуации Москва возложила на революционный киевский Майдан, быстро сошел на нет после того, как сама Москва отказалась от использования легитимистских средств борьбы в пользу революционных. Янукович ушел в историческое небытие, растворившись в уютном изгнании, а ставка была сделана на пророссийскую партизанщину на юго-востоке Украины.

Путин изменил своему имиджу консерватора, став, по крайней мере на время, революционером. Точно так же когда-то Бисмарк, подавляя революционные настроения в своей стране, осуществлял геополитическую революцию в Европе. Правда, для бисмарковской революции был характерен и куда больший масштаб, и бóльшая продуманность. В поведении Кремля просматривается усиливающаяся неуверенность — после того как на юго-востоке Украины не произошло, видимо, предполагавшегося Москвой действительно массового народного восстания против киевской власти. Одновременно Россия форсирует формирование Евразийского союза, пытаясь покрепче привязать к себе оставшихся на постсоветском пространстве союзников. С другой стороны, пробужденный Крымом, оживает пребывавший в анабиозе союз НАТО. Оформляется новое разделение Европы на противостоящие друг другу, но при этом неравновесные блоки. Это отличает нынешнюю ситуацию от периода Холодной войны, но сближает ее с эпохой 120-летней давности, когда в результате бисмарковских перемен в Европе шло формирование двух враждующих коалиций.

По мнению некоторых аналитиков, украинские события — часть геополитического наступления «держав-ревизионистов», которые пытаются пересмотреть всю систему международных отношений, основанную на глобальном доминировании Запада. Уолтер Расселл Мид в статье «Возвращение геополитики» в последнем номере Foreign Affairs причисляет к таким державам Китай, Россию и Иран, которые «очень разными способами пытаются изменить статус-кво» [4]. Мид считает украинский кризис наряду с усилением активности Китая в Юго-Восточной Азии и Ирана на Ближнем Востоке одной из главных угроз существующему мировому порядку, причем масштаб этой угрозы возрастает из-за внутренней слабости самого Запада, управляемого политиками-менеджерами, «которые достаточно компетентны для управления [такими же] постисторическими [5] людьми, но им весьма тяжело понимать мотивы и противостоять стратегиям старомодных политиков силы (power politicians). В отличие от своих… соперников, постисторические люди не склонны приносить жертвы, они привыкли мыслить лишь в краткосрочной перспективе, легко отвлекаются и не обладают достаточным мужеством» [6].

Расселлу Миду на страницах того же издания оппонирует другой аналитик — Джон Айкенберри. По его мнению, нет достаточных оснований для того, чтобы говорить о стремлении России или Китая к серьезному пересмотру мирового порядка. Обе державы являются частью этого порядка, и обе получили и получают немало выгод от участия в нем: «…Ревизионистские устремления — бессмыслица. На самом деле и Китай, и Россия знают это. У них нет альтернативных проектов мирового устройства. Для них международные отношения — это прежде всего поиск рынков и ресурсов, защита своего суверенитета и, где это возможно, региональное доминирование. Они до сих пор не проявили заинтересованности в строительстве собственных моделей миропорядка или готовности взять на себя ответственность за нынешний, равно как не предложили альтернативных представлений (visions) о глобальном экономическом или политическом развитии. Это критический недостаток, поскольку модели международного устройства возникают и исчезают не просто в зависимости от силы или слабости державы-лидера; их успех также неразрывно связан с тем, насколько эти модели принимаются как легитимные и насколько их функционирование ведет к разрешению проблем, важных как для сильных, так и для слабых государств. [В этом смысле] в борьбе за мировой порядок Китай и Россия (не говоря уже об Иране) просто находятся вне игры» [7].

Несмотря на психологическую точность некоторых наблюдений Расселла Мида, аргументы его оппонента кажутся более убедительными. Поведение руководства России в ходе украинского кризиса подтверждает это. Примерно со второй половины марта до середины мая, после аннексии Крыма и начала вооруженных выступлений в Донбассе, в момент наибольшей растерянности киевских властей, у Москвы был шанс резко повысить ставки, осуществив — скорее всего, путем прямого военного вмешательства — проект «Новороссия». Это, безусловно, привело бы к куда более острому международному кризису, чем тот, который мы наблюдаем сейчас, и реальной изоляции России. Однако «вялые» западные санкции, над которыми столько смеялись СМИ, в действительности как раз и исходили из встроенности российской верхушки в глобальную экономику и продемонстрировали Москве, что бизнес-интересы лиц из окружения Путина могут быть ущемлены сильно и быстро. Сигнал, судя по всему, был понят. Россия (как, возможно, и Китай, который то «разогревает», то гасит свои вялотекущие конфликты с Японией, Вьетнамом, Тайванем, Филиппинами) готова делать в геополитической партии отдельные «бисмарковские» ходы, но не решается, как когда-то Пруссия, потребовать пересдачи карт — и обеспечить такую пересдачу эффективными силовыми действиями. В конце концов, во взаимосвязанном мире начала XXI века сделать это куда труднее, чем в Европе середины века девятнадцатого, а превращать свою страну в «единый военный лагерь» по образцу Северной Кореи в Москве явно не намерены.

С другой стороны, у США и их европейских союзников тоже нет ясного и стройного представления о путях дальнейшего мирового развития. Политика Запада в последние годы строится исключительно на тактике в ущерб какой-либо разумной стратегии. Наилучшая иллюстрация — реакция на «арабскую весну»: действия Запада в отношении Египта, Ливии и Сирии не имели и до сих пор не имеют никакой единой логики. Смещение акцентов в мировой политике в силовую, «бисмарковскую» сторону произошло задолго до вторжения в Крым, и Запад сильно приложил руку к этому процессу. При этом не будем забывать, что политика Бисмарка не была брутальной агрессией в чистом виде: за ней стояло вполне стройное политико-идеологическое обоснование — стремление к созданию сильного национального государства немцев, что в эпоху подъема национализма воспринималось как вполне легитимная цель. Сегодня подобных оснований, однако, лишены и «бисмарковские», и «меттерниховские» элементы мировой политики.

К примеру, международный правозащитный консенсус, согласно которому геноцид, этнические чистки и прочие массовые нарушения прав человека со стороны властей государства N могут служить причиной для силового вмешательства мирового сообщества, в действительности является чисто формальным и часто эксплуатируется в политических целях. (Уровень недоверия к риторике такого рода демонстрирует известная шутка: «Говорят, в Антарктиде нашли нефть. Ну все, теперь кровавому режиму пингвинов несдобровать!») То же после известной истории с фиктивным иракским химическим арсеналом, послужившим предлогом для начала второй войны в Ираке (2003), можно сказать и о другом категорическом императиве — нераспространении оружия массового поражения.

Иными словами, хотя действия России в ходе украинского кризиса и не являются полноценной попыткой геополитического ревизионизма, они довели до логического завершения эрозию той системы международных отношений, которая существовала с момента распада социалистического лагеря и СССР. В условиях, когда те элементы этой системы, которые были унаследованы от предыдущей эпохи, неэффективны (ООН много лет подвергается справедливой критике), нового международного консенсуса нет, зато есть стремление отдельных держав к силовой реализации своих интересов при выгодных обстоятельствах, важнейшим инструментом поддержания относительной глобальной стабильности остается лишь экономическая взаимосвязанность основных мировых игроков. Но это слишком ненадежный, хрупкий и недостаточно институционализированный инструмент.

Кажется, мир пришел к состоянию, когда впору созывать новый Венский конгресс, чтобы определить правила игры. Проблема лишь в том, что если на современной политической арене в наличии есть «недобисмарки», то даже «полуметтернихов» на ней пока не наблюдается.

Примечания

↑1. Подробнее см., напр.: http://www2.uncp.edu/home/rwb/Ems%20Telegram.htm

↑2. Цит. по: Палмер А. Бисмарк. Смоленск, 1997. С. 145.

↑3. Clark C. The Sleepwalkers. How Europe Went to War in 1914. L., 2011.

↑4. Mead W.R. The Return of Geopolitics. The Revenge of the Revisionist Powers // Foreign Affairs. May-June 2014. Vol. 93. No. 3. P. 74.

↑5. Имеется в виду теория «конца истории» Фрэнсиса Фукуямы, к которой Мид не раз обращается в своем тексте.

↑6. Mead. P. 78–79.

↑7. Ikenberry G.J. The Illusion of Geopolitics. The Enduring Power of the Liberal Order // Foreign Affairs. May-June 2014. Vol. 93. No. 3. P. 90.