Веселые времена, или Простые мысли для сохранения оптимизма (интервью, которое никто не брал)

Если ты недоволен эпохой — охай.
Юрий Тынянов

При чтении разного рода публицистических текстов, посвященных современным российским реалиям, с большей или меньшей долей определенности всплывают два положения. Первое — страна, только вдохнувшая воздух свободы и цивилизации, стремительно теряет все нажитое непосильным трудом. Все катится к новому тоталитаризму, страшному и беспощадному. Правда, есть и те, кто говорит (пишет, намекает), что наш тоталитаризм — это штука нужная и хорошая. Он способствует собиранию земель, вставанию с колен и иным формами агрофитнеса — простите, продуманной геополитики. Последний тезис, впрочем, не отменяет базового положения о том, что катимся.

Тезис второй, тесно связанный с первым, состоит в том, что ничего не меняется. В России всегда было и есть рабство, грубость и полная невосприимчивость к цивилизующим началам. Историки приводят на этот счет исторические аргументы, философы — философские. Важно одно: у нас НИЧЕГО НЕ МЕНЯЕТСЯ. Правда, и в отношении этого тезиса мнения разнятся. Кто-то из «тонкого пласта подлинных носителей народности и культуры» считает необходимым возродить естественные для этой страны формы человеческого общежития типа крепостного права, другие же думают о том, как бы поменять эту совсем не цивилизованную страну на другую, более цивилизованную. Впрочем, есть и те, кто считает, что долгие и кропотливые труды на ниве просвещения через века приведут Россию к чему-нибудь вменяемому. Пока же стоит задуматься о скрепах, культурных кодах и опять же вставании с колен…

Сплетаясь и разделяясь, эти положения и задают сложный и несколько истерический фон, который пронизывает информационное пространство, еще не успевшее стать пропагандистским. Почитав (послушав, посмотрев) его агентов в течение нескольких часов подряд, невольно начинаешь думать о том, что стрихнин — очень полезное вещество, а падение с седьмого этажа — не самый худший вид смерти. Поскольку думать так мне не хочется, то и решил порассуждать о самих тезисах. Итак, тезис первый — страшные времена.

Так ли плохо жить в эпоху перемен?

О страшных временах, в которых нам довелось жить, написано и прочитано уже столько раз, что невольно задаешься вопросом: насколько они страшные? Вроде бы страшно. Потряхивает каждый раз, когда читаешь про очередную жертву очередного идиотского запрета. Не очень уютно, когда читаешь филиппики pro et contra Украины. Причем, и по собственному опыту (проживание в Республике Таджикистан в период гражданской войны), и по здравому разумению понимаю, что в Сети страсти гораздо более сильные, нежели в районе блокпостов. А все же дергает.

Злит резкое возрастание нетерпимости к любому другому мнению, позиции и тому подобному. Опять же, в Сети куда более ярко проявляющееся, чем в реальности. Пройти мимо того, с чем не согласен, становится дурным тоном. А сам тон «противостояний» все более переходит в топику мужского низа, несмотря на грозный запрет.

Пугает, судя по приватным разговорам, перспектива утраты или уменьшения стабильного заработка. Часто именно это подается как «развал образования» или «уничтожение здравоохранения». Ну, на худой конец, «уничтожение СМИ». Впрочем, есть и этот момент.

В неуютном состоянии находятся даже представители «политического сословия», всевозможные чиновники, депутаты и прочие очень важные люди. Правила игры, сложившиеся за долгие и счастливые нулевые годы, меняются. Причем меняются как-то очень невнятно. Не через серию ясных сигналов, как в начале нулевых, а бессистемно, невнятно. Где-то правила игры меняются радикально. Где-то остаются вполне стабильными. Между этими участками пространства власти возникают все более острые конфликты. Создаются все новые организации, дублирующие уже существующие. Так, созданное некогда ad hoc Минвостокразвития уже не первый год ведет героическую и тотальную борьбу за полномочия с Минрегионом и отраслевыми министерствами. Смысл этой борьбы все более становится понятным только самим ее участникам. Но это никак не сказывается на ее напряженности. Но чиновники — люди, по самой сути своей профессиональной деятельности ориентированные на исполнение инструкций. Их нечеткость порождает неуверенность, возрастание рисков. Все менее понятным даже для них оказывается термин «власть». Власть — это кто? Ведь от весьма высокопоставленных госслужащих часто слышишь о том, что «власть не понимает». «Власть», которая не вполне понятно кто, даже сажает чиновников, причем делает это все активнее. Словом, все как-то неправильно. Ощущение страшных времен нарастает и в этой среде.

Пышные бюджеты регионов минувшего десятилетия и привычно распухший государственный бюджет вдруг начинают быть… не столь пышными. Ну, совсем не пышными. Бизнес, привыкший за годы стабильности и процветания (пышных бюджетов) работать с этим финансовым источником, нервничает сильнее всего. Налоги, несмотря на все заявления, растут, доходы падают. Крошек со столов бюджета остается уже совсем мало. При этом с коррупцией мы боремся неизменно. То есть число проверяющих лиц, кормящихся от бизнеса, возрастает. И, что вполне естественно, это абсолютно не радует. Бизнес уходит в «тень» или выходит «в кэш». На фирмы, еще оставшиеся в поле зрения проверяющих структур, нагрузка возрастает. Последнее еще больше ускоряет движение к «тени».

А тут еще всякие санкции с изоляцией. Пока непонятно, что это, но очень страшно. Или не очень? Или очень не…? Давайте подумаем, что происходит сегодня, сейчас, у нас на глазах.

Две эпохи в постсоветской России, «свободные 90-е» и «несвободные нулевые» с их последствиями в наши дни, различались только наличием сверхдоходов во второй. Эти сверхдоходы позволили подкормить население, отправив его на курорты Турции, Китая и Египта. Но они же привели к сворачиванию бизнеса, который производил что-то, что не шло на экспорт, что не было связано с сырьем. Причем далеко не только за счет его «выдавливания». С прямым «выдавливанием» российский бизнес научился бороться вполне эффективно. Просто бизнес, связанный с бюджетными потоками и государственными заказами, оказался, во всяком случае изначально, намного менее рискованным и более доходным. А бизнесмены, как правило, умеют считать.

Но вслед за госконтрактами, а где-то и опережая их, финансовые потоки потекли в сторону контролеров и силовиков. Их, конечно, за годы стабильности стало больше. Но дело не только в этом. Просто им стали лучше платить. Ведь в значительной мере именно финансовая несостоятельность делала контролера и силовика договороспособным. При этом стремление «оградить» эти структуры от «коррупции», т.е. от контактов с внешним окружением, в том числе от контроля с его стороны, привели к формированию автономных силовых структур. Формирование системы «внутреннего контроля» и «собственной безопасности» замкнуло структуры окончательно. В результате социальное время в них течет сегодня несколько иначе, чем в остальном обществе. Отсюда и постоянные несовпадения на стыке бюрократии и реальности. Для борьбы с этими несовпадениями ad hoc создаются новые структуры, лишь увеличивающие неразбериху. Понятно, что в этих условиях значительная часть «цивилизованного слоя», прежде неподвластного силовикам, защищенного «коррупцией», попадает под удар. Попадает в то самое положение, в котором уже долгие годы живет большая часть населения страны. Это плохо? Несомненно. Катастрофично? Ни в коем случае. Давайте подумаем вместе.

Страшно? Скорее, интересно…

Сегодня денег становится меньше. Намного меньше. Уже не хватает на печенюшки для населения. Уже трещит и взывает о помощи прибюджетный бизнес, по привычке размахивая флагами лояльности. Чуть более прозорливые представители бизнеса стремительно дрейфуют в сторону от государственных заказов, в привычную с 90-х годов «тень», или просто голосуют ногами. Но ведь завтра денег не хватит и на контролеров. Гениальная выдумка — поднять градус патриотизма с помощью «украинской проблемы» и, тем самым, сделать контролерами все население даже при сокращении числа институциональных контролеров — имеет достаточно явные пределы. Первый предел — вознаграждаемость контроля. Контроль активен до тех пор, пока он не особенно обременителен и вознаграждаем. Но вспомним базовый посыл. Денег становится меньше. Их не хватает уже даже на контролеров. Значит, снижается уровень вознаграждения. Поскольку же снижается он (пока только не растет, но это «пока»), то и обременительность контроля возрастает. Ведь по мере снижения вознаграждения контролер становится договороспособным. А значит, активист, контролер-общественник уже имеет риск получить по физиономии. Насколько активно он будет в этой ситуации контролировать, вопрос непростой и неочевидный.

Та же ситуация и в бизнесе. Почему традиционные, кормившие территории более десятилетия виды хозяйственной активности вдруг оказались невостребованными? Все просто: резко возросли издержки легальности, стремительно увеличились риски нелегальности. Но завтра контролеров становится меньше. Оставшаяся часть становится способной договариваться, идти на контакт, проявлять понимание. Иными словами, возникает тот самый общественный контроль, о необходимости которого уже столько говорилось. А раз так, слишком рискованные виды бизнеса вновь всплывают. Этот бизнес не будет приносить лихих триллионов. Придется жить по средствам. Но разве это не нормально?

А как же население, то самое, патерналистски настроенное? Примерно так же. Во время недавних полевых исследований мы с коллегами обнаружили достаточно забавный вид бизнеса, процветающий в провинции. Этот бизнес не стремился к максимизации прибыли в соответствии с рекомендациями учебника «Экономикс». Здесь задача была обеспечить средствами к существованию некоторую, чаще субдоминантную, социальную группу. Осуществлялось это за счет снижения всех мыслимых издержек, в том числе и издержек легальности и контроля. Такова вполне осознанная общественная социальная политика, возникающая там, где отсутствует государственная. Уже сегодня активная социальная политика становится мифом. Завтра не останется и его. Но людям свойственно договариваться, свойственно помогать друг другу. Завтра люди вспомнят почти забытые понятия «соседи», «родня». Вспомнят, что дом без старика пустой. Уже сегодня «бабушка и дедушка» не столько категории родства, сколько важнейшие социальные функции. Агентами социальной политики станут семьи и дворы, организации и дружеские компании.

Но ведь это не жизнь, а выживание — скажете вы. А где работающая система институтов? Где гарантированные свободы и цивилизованность? Где, наконец, гарантированный минимальный комфорт? Россия всегда выживала, а то, что вы предлагаете, просто очередное выживание. Ничего не меняется. Со многим в сентенциях моего предполагаемого оппонента я соглашусь. Все меняется очень медленно. Медленно распадаются империи. Медленно вырабатываются и закрепляются принципы нормальных межчеловеческих отношений. Краткость нашей жизни, острейшее желание увидеть результат своих действий порождает сильнейшую прогрессорскую интенцию в духе Стругацких. А давайте сделаем законы разумнее. А давайте попробуем завести новые технологии. Ну, или просто купим хорошее правительство где-нибудь в Сингапуре. Но «хорошие законы» почему-то не работают. Новые технологические линии, приобретенные на сырьевые сверхдоходы, ржавеют на складах. Хорошие министры или потихоньку начинают играть в плохие игры, или просто ничего не делают, выпуская научные книжки. А может, не стоит торопить историю? Пусть она меняется медленно. Пусть потихоньку сложатся не самые лучшие, но соразмерные обществу принципы общежития и именно их закрепят законы. Пусть медленно сформируются не те виды бизнеса, с помощью которых можно «диктовать свою железную волю», а те, которые будут досыта кормить людей, живущих здесь. А там, глядишь, и еще кого-нибудь накормим, да и с волей разберемся. Попробуем?

***

Стабильность, предсказуемость жизни исчезла. Исчезла, кажется, окончательно. Те структуры, те организации, которые еще вчера детерминировали наши поступки, действия, контакты, размываются, становятся зыбкими. Реальность плывет, как мираж, меняясь каждый миг. Коммуникация из стабильной и заданной превращается в авантюру, приключение, уникальное и единичное. Исчезает сама возможность адекватного прогноза, что подливает масла в огонь негодования экспертного сообщества, автоматически снижая его востребованность. При этом возникает, выделяется из фона огромная фигура человека не просто разумного, но человека договаривающегося, вырабатывающего новые, небывалые формы общежития. Медленно, мучительно, но естественно нащупывающего контуры той единственной реальности, где человек должен и имеет право жить. Человеческой реальности, для которой государства, политика и прочие важные штуки — только эпизод, только орудия, которые можно и отбросить.