Образование французских философов

Французские философы все родом из своей образовательной системы. Философия во Франции пользуется особым почтением: все ученики старшей школы в выпускном классе слушают курс философии и немало запоминают. Число преподавателей философии во Франции равняется почти восьми тысячам, и так общими усилиями учителей и учеников создается публика, находящая удовольствие в философских спорах. На национальном радио каждую неделю проходит «Философская пятница» — так называется передача, посвященная жгучим философским вопросам. Когда недавно Ален Бадью выпустил книгу о Саркози, телеканалы наперебой стали приглашать его в студию. Подсчитано, что за полвека, с 1951-го по 2001 год, на французском телевидении вышло более трех с половиной тысяч передач, посвященных философии. Например, в 1969–1971 годах настоящей звездой телеэкрана был Жан-Поль Сартр, а в 1966 году Фуко сжато пересказывал телезрителям только что вышедшие «Слова и вещи». В 1994 году темой ток-шоу стал вопрос «Почему философия так востребована всеми?».

Поэтому во Франции философия — это не кружковое занятие, о котором соседи даже не догадываются. Это часть культуры страны, а философов чтут и уважают в народе. Когда умер Фуко, когда умер Деррида, вся страна скорбела: их фотографии не сходили со страниц газет, а некрологи зачитывали министры. И сами философы не прочь стать министрами, как Люк Ферри, ставший министром образования в кабинете Раффарена. Политический активизм у философов в крови — с тех времен как Сартр издавал подпольную газету.

Привилегии философии поддерживаются и строгой централизацией и нормированием философского образования. Почти все выдающиеся французские философы XX века (за исключением Рикёра, Делёза и Лиотара) — выпускники сверхэлитарной Высшей нормальной школы. Конкурс в эту Школу очень высокий. В 1950-е годы, когда Фуко, Делёз и Деррида готовились к поступлению, на отделение гуманитарных наук, называемое отделением словесности, принимали только 35 студентов в год. Делёз провалил экзамен, и ему пришлось поступать в Сорбонну, Фуко сдал экзамен со второго раза, а Деррида — лишь с третьего. Больше всего шансов поступить было у учеников двух элитарных школ в Париже: Лицея Людовика Великого и Лицея Генриха IV.

Проучившись три года в Школе, будущие философы должны были пройти «агрегацию» — строгий письменный и устный экзамен, требующий прекрасного знания всемирной истории и истории философии. Только сдав экзамен, можно было рассчитывать на место преподавателя, а для этого нужно было досконально запомнить большое количество классических текстов, от древнегреческих мыслителей до Канта. В середине XX века, когда великие французские философы с честью прошли это испытания, письменная часть включала написание трех эссе (на каждое отводилось семь часов): два по общим проблемам философии и одно по истории философии. Только недавно число эссе сократили до двух. Экзаменационная комиссия также заранее раздавала программу, с указаниями, что читать и какие тексты кроме того нужно будет уметь пересказать устно. Устное выступление должно было напоминать выступление с кафедры: будущий преподаватель показывает, что он способен завладеть вниманием аудитории. Наконец, после ответов на вопросы, экзаменуемый читал лекцию: ему давали тему, шесть часов на подготовку в библиотеке — и как только часы отбивали положенное время, он должен был выйти на кафедру. Последняя точка этой лекции и была последней точкой экзамена.

Вспомним, как сдавал экзамен Фуко в 1950 году. Одно из эссе ему надлежало написать на тему «Является ли человек частью природы?», а эссе по истории нужно было посвятить Огюсту Конту. Экзаменационная лекция называлась просто «Гипотеза», и комиссии эта лекция не понравилась: большую часть времени он рассуждал о том, как понимается гипотеза в «Пармениде» Платона, и так и не дошел до природы современных научных гипотез. Ему пришлось пересдавать экзамен через год: два эссе на общие темы на этот раз были «Эксперимент и теория» и «Восприятие и действие», тогда как историческое эссе было посвящено диалогу через века Бергсона и Спинозы о времени и вечности. Устная лекция была посвящена сексуальности, и комиссии она так понравилась, что Фуко было присуждено третье место. Нужно заметить, впрочем, что Сартр тоже не сразу сдал экзамен, и бывали годы, когда лишь десятая часть выпускников получала диплом от экзаменаторов с первого раза. В ходе подготовки к экзамену отрабатывались навыки объяснения текста исходя из исторической эрудиции — логика, аргументативная острота и живость воображения были оставлены заморским аналитическим философам. С точки зрения аналитиков, во Франции можно сделать успешную карьеру философа, просто пересказывая классические тексты и объясняя их студентам: конечно, придется что-то добавлять или даже в чем-то поправлять классиков, но вряд ли такое почтительное чтение выведет учащихся за раз и навсегда поставленные рамки. Когда диплом — единая цель для многих умов, когда сами процедуры чтения обкатаны под внимательным взглядом экзаменаторов, а классические тексты столь привлекательны для юных душ, что требуют лишь увлеченного чтения — тогда философия и становится делом чести, а не делом испытующего и рискующего интеллекта.

Что касается того, становятся ли учителя мистагогами, а ученики — их адептами, то это вопрос непростой. Конечно, любому учителю хочется, чтобы лучшие студенты стали его последователями, но все же главное в учении не лекции и семинары, а подготовка к экзамену, единому для всех и открытому. Даже если учитель одержим своими идеями, ему нужно выпустить студентов, которые покажут хорошие результаты перед коллегами. Прекрасный пример — Жан Бофре, вдохновенный пропагандист Хайдеггера во Франции, создавший, как говорят там, «молитвенный дом» (chapel) почитателей Хайдеггера, которые много делают для перевода и распространения сочинений немецкого философа. Но на своих лекциях он готовил слушателей к поступлению в Высшую нормальную школу, и его ученики, такие как Жан-Люк Марион и Жан-Франсуа Куртен, вспоминают, что он почти не упоминал Хайдеггера на лекциях, а давал общий курс истории философии, уча чутко и внимательно относиться ко всему наследию прошлого. Только задним числом слушатели понимали, что курс основан на хайдеггеровском понимании истории философии: в самого Хайдеггера они заглянули позже. Марион признавался: «Я впитал больше, чем я думал, хайдеггерианское понимание истории метафизики», и, поняв, сколь полезны были лекции Бофре для поступления, он решил сам прочесть труды Хайдеггера. Но, изучая Хайдеггера, Марион уже не обращался к Бофре и создал свою версию хайдеггерианства, ничем не напоминавшее хайдеггерианство «секты Бофре». Конечно, Бофре брал в свою секту учеников, но само его преподавание было устроено так, что не имело никакого отношения к сектантскому чтению источников.

Точно так же и Луи Альтюссер был философским спикером Французской коммунистической партии и кумиром молодежи: он внушил, что Маркса нужно читать не в духе гегельянства и экзистенциализма, а в духе научного структурализма. Но также Альтюссер проработал с 1948-го по 1980 год в Высшей нормальной школе на должности «экзаменационного репетитора» — преподавателя, который интенсивно занимается со студентами, готовя их к экзамену. Именно в этом качестве, а не в ранге марксистского оратора, он оказал сильнейшее влияние на Фуко, Деррида и Бадью. Конечно, Альтюссер объединил вокруг себя студентов левых убеждений, которые пламенно поддерживали его понимание Маркса. Из этого кружка вышли такие знаменитости, как Этьен Бабибар, Жак Рансьер и Пьер Машерей, из разговоров в этом кружке рождалось «Чтение “Капитала”», главный труд Альтюссера, в котором он освободил марксизм от экзистенциалистских переживаний. Но ни один из членов кружка не стал просто последователем Альтюссера. Балибар и Рансьер как политические философы выходят далеко за границы марксизма Альтюссера, а Машерей, хотя и считает себя преданным учеником, развил смутные догадки своего учителя в области теории литературы и изучения наследия Спинозы соответственно в фундаментальную «Теорию литературного производства» и пятитомную «Этику». Конечно, некоторые студенты, включая Фуко, вступали в Коммунистическую партию под влиянием Альтюссера, но многие из них потом перешли к радикальному маоизму, который Альтюссер не одобрял.

Конечно, самый известный французский философ Жан-Поль Сартр вообще не сделал академической карьеры. Он поначалу преподавал в лицеях, на низших должностях, но успех его книг избавил его от необходимости зарабатывать на жизнь преподаванием. Но именно превращение Сартра в литератора не позволило сложиться «школе Сартра». В Сорбонне был Мерло-Понти, который создал довольно мощную школу экзистенциальной феноменологии. Но в 1952 году Мерло-Понти получил профессорство в Коллеж де Франс — институции более исследовательской, чем преподавательской. Там ему нужно было читать только один цикл публичных лекций и вести один цикл семинаров в год по теме своего исследования, а ответственность за успехи студентов и их готовность к экзаменам брать было не надо. Умер Мерло-Понти рано, в 1961 году, не успев реализовать весь отпущенный ему талант в области экзистенциальной феноменологии. Были и другие причины неудачи этого течения: его создатели, французские гегельянцы Жан Валь и Жан Ипполит, называли себя просто проводниками в мир великих мыслителей прошлого. Но кому из студентов хочется быть вечными учениками, благоговейно взирающими на великое наследие? Настоящий философ уже в студенческие годы стремится решить какие-то вопросы, показать, что он что-то может сделать в области философии, по делу применяя свою способность критического суждения. Тем более что на экзаменах ему нужно будет показать себя будущим учителем, способным вести за собой, убеждая своими философскими построениями, а не сочинять подолгу очередной комментарий на Гегеля.

В Сорбонне были свои лидеры, способные создать моду на те воззрения, о которых прежде мало кто подозревал. Таковы были Жорж Кангилем и Владимир Янкелевич, которые, увлеченные мыслью Бергсона, стали разрабатывать соответственно историю науки и философию науки. В то время как на авансцене торжествовали Сартр и Мерло-Понти, провозглашавшие приоритет опыта над понятиями, Кангилем (и его предшественник на кафедре Гастон Башляр) настаивали, что прежде всего нужно научиться рационально обосновывать научные понятия. Без этого проекта Кангилема мы не поймем «археологию знания», которую развивает Фуко в книге «Слова и вещи». Кангилем любил обсуждать в своем журнале и своем Эпистемологическом кружке, неформальном семинаре в Сорбонне, и роль психоанализа в культуре, и понятия политической философии, и философию математики — и здесь уже тянется линия не только к Фуко, но и к Деррида и многим другим.

Владимир Янкелевич занимал в Сорбонне с 1952-го по 1978 год кафедру нравственной философии. Он был на фоне других слишком традиционен: достаточно сказать, что его основной труд назывался «Трактат о добродетелях». Но этот выходец из русского еврейства был одним из первых, кто заговорил о холокосте как философ, о том, как «простить то, что простить невозможно». Его великолепная манера читать лекции, моральная твердость, впечатляющая убежденность в победе добра привлекали множество студентов, и даже Альтюссер писал свою диссертацию «Политика и философия в XVIII веке» под его руководством.

Французская система философского производства требует от изучающих философию иметь интеллектуальную подготовку и в других областях. Прежде всего, у тех, кто собирается изучать философию, должен быть хотя бы бакалаврский диплом по математике или другим наукам. Разумеется, большинство будущих философов выбирают психологию или социологию, но встречаются и такие, кто, как Мишель Серр, добиваются научных результатов в физике и математике. И чем бы был Фуко без подготовки в области психологии и психиатрии? Массово изучая психологию, будущие философы непременно знакомятся с трудами Фрейда и особенно Лакана, чьи психоаналитические труды непосредственно граничат с философией. И сама атмосфера Высшей нормальной школы воспроизводит лучшее во французской интеллектуальной культуре — требование широкой эрудиции: чем выше у тебя баллы, тем лучше будут твои знания в области всемирной литературы или истории искусства. Неудивительно, что многих из учеников Школы привлекал опыт теории и практики художественного авангарда, особенно таких философствующих авангардистов, как Батай или Клоссовски. А если вспомнить, сколь много часов тратят обитатели Школы на изучение истории философии, то понятно, что лидеры французской философии — это и лидеры гуманитарной мысли.

Реферат из книги: Gutting G. Thinking the Impossible: French Philosophy since 1960. Oxford, N.Y., Oxford University Press, 2011. P. 7–23.