Инерция большинства

Выступление на заседании Научного совета ВЦИОМа «Путинское большинство: новый цикл пульсации или переформатирование?» (3 июня 2014 года).

«Путинское большинство» — формально это поначалу был манипулятивный термин. Он появился в риторике до того, как у Путина возникло какое бы то ни было большинство, и связан был именно с борьбой за него. Вообще понятие «большинства», по причинам, которые надо объяснять отдельно, в предыдущие сто лет было в России политической ценностью. Несмотря на то что действовавшие режимы, не будучи электоральными, не практиковали процедур подсчета. Начиная с большевиков, которые первые 20 лет существования в большинстве не были. Но как политическая ценность «большинство» рано становится предметом острой борьбы. И термин «путинское большинство» — это символическое присвоение его первым, еще до выборов, давало важное преимущество. Понятие появилось в ноябре 1999 года, одновременно с понятием «безальтернативность Путина».

Я на этом не хотел бы останавливаться. Сегодня скорей интересен момент инерционности всплесков поддержки. Действительно, многие всплески популярности легко объяснить, особенно задним числом. А вот их инерцию объяснить уже не так просто. «Путинское большинство» надолго задержалось в политике, став горизонтом целой эпохи. Внутри него складывались устойчивые коалиции, которые продолжают существовать, хотя причина их возникновения как будто исчезла.

Сегодня, летом 2014 года, в этом есть несколько новых, как я считаю, элементов. Последние три года в верхах власти демонтаж прежней системы управления, «довоенной» — назовем ее так, шел одновременно с поиском новой. Прежнюю, как ее сейчас называют, «сурковскую», отличала дистантность вождей от масс. Также ее отличало подавление политической эмоциональности, вполне осознанное, поскольку к концу 90-х считалось, что страну надо «подморозить». Публичная презентация эмоций не поощрялась, как и то, что их вызывает, — открытая политика. Политический стиль 2000-х был не очень дружествен к конкурентности, во всех смыслах этого слова.

В прошлом году даже была, правда короткая, попытка объявить электоральную конкурентность новым курсом, однако она оказалась временной, поскольку вошла в противоречие, как я считаю, с «базовым» для большинства человеком. Базовый человек — его можно называть «советским», можно называть «сталинским», генезис его в любом случае не уходит за 1917 год — имеет несколько постоянных запросов: масштаб, держава, справедливость, уравнительность, тонус чрезвычайности. Это, кстати, в целом проявляется и в его запросе на чрезвычайный тонус, который компенсирует недостаток всего в отдельности. Например, нехватку справедливости можно взбодрить за счет всплесков коллективной эмоциональности: «Гляди, а наш-то, наш!».

С 2012 года идет программирование конфликтных ситуаций — угрозы со стороны воображаемых меньшинств, подавляемых воображаемым «подавляющим большинством». 2012–2013, собственно говоря, — курс на «подавляющее большинство». В отличие от «путинского», «подавляющее большинство» к выборам не имеет отношения. Его не надо подсчитывать, но оно всегда ситуативно. Вы создали его, сорвали политический бонус, а оно исчезло. Всплеск вокруг Pussy Riot прошел — дальше нужна следующая ситуация, например «Закон Димы Яковлева» и другие вещи. Нарастает запрос на публичный конфликт, который поддерживается властью.

Что было проблемой последних трех лет? После распада условно «сурковской», условно «володинская» модель никак не достраивалась. Было несколько попыток. Первая — Сердюков и борьба с коррупцией. Да, это тонизирует большинство, но слишком опасно — и, как мы все понимаем, это было остановлено. Наконец, в прошлом году была «валдайская» попытка систематизации, та тоже не очень удалась и уже почти забыта, с освобождением Ходорковского она закончилась. Конкурентность, изображаемая с участием Рыжкова, Ксении Собчак или партии Прохорова, недостаточна для того, чтобы насытить базового человека системы.

Зато у нас возникла новая медиасила — такая же вертикаль власти, как Следственный комитет и ФСБ, — медиавласть телевидения. В принципе аналогична и ее функция — это производство базовых конфликтов для базового человека в эмоционально насыщенных ситуациях. Реальность сама подбрасывает решения. Украина — вот символически воюющая Россия, с которой зритель может себя отождествить. Это аудиторная Россия: ты сидишь в зрительном зале, в мягком кресле, а с другой стороны — ты боец Армагеддона. Это очень удобно. Телевидение, творящее битвы эмоционального большинства с заданным результатом, вышло на первый план задач власти. Отыграть это назад почти невозможно, ведь это не просто пропаганда. Это пропаганда внутри власти, и программирование телевидения, в отличие от «довоенной» системы, не спускается из Кремля. Это совместная драматургия Останкино с Кремлем. Власть распропагандирована сама и отчасти разделяет эмоцию большинства. Взят курс от популярности к популизму.

Конечно, такая политика антиэлитна. Мы находимся внутри антиэлитного тренда, и перенос его внутрь страны неизбежен. Дальше эта система должна выбирать: либо она лавирует галсами, зигзагами — то нарастит напряженность, то успокоит страсти. Либо она поддерживает триумфализм «крымско-новороссийского большинства». Но тогда она должна предложить новую победу, и перенос Армагеддона внутрь страны неизбежен.

Я думаю, что машина создания воображаемых меньшинств, уже встроенная в нашу систему власти, ровно как и сборка угроз и спазматических «абсолютных большинств», неизбежна и будет продолжаться. Схема найдена, это важно, но держать уровень доверия в 86% можно только за счет максимизации недоверия к воображаемым меньшинствам. То есть большинство, доверяющее Путину, должно непрерывно искать, кому оно не доверяет, озираясь по сторонам. Это можно видеть сегодня даже в метро и в маршрутках, не надо далеко ходить. На месте социологов я посчитал бы, кто пришел из ранее не доверявших ему. Почему бы не посчитать, за счет кого именно вырос этот всплеск «украинизированного большинства». Конкретно — по возрастам, когортам…

Это пока публицистические определения, недостаточные, мне кажется, здесь надо считать. Мы видим, что города и средний класс идут здесь в авангарде, как было и при рождении «путинского большинства» в 1999–2000 годах. Теперь уже власть не может отказаться от этой инерции и должна будет ее закрепить, потому что иначе она не знает, что делать. В нашу политику вернулся управляемый конфликт, разрядить его нельзя. Думаю, что уже в этом году осенью развернется достройка системы, ясной практически во всех своих элементах. Я не вижу нехватки чего бы то ни было в нашей системе. Все есть. Соединенные Штаты нарастающим прессингом «санкций» обеспечат нас реальным, уже не виртуальным образом врага. Украинизация внутренней политики необратима. Украина будет очень медленно и тяжело уходить из нас, заражая своими токсинами. Украинская революция в своем развитии породила новый инструмент, когда-то нам известный, но забытый, — это идейное уличное насилие. И неформальные отряды, его практикующие. Кто были первыми на Украине, т.н. «титушки» или «охрана Майдана», — спорный вопрос, но на самом деле они появились одновременно. На Украине сформировался полный набор негосударственного насилия с частными тюрьмами, премиями за головы убитых — при высокой степени готовности силовых структур взаимодействовать с неформалами. Эта тенденция бурно развивается на Украине с января по сей день и начинает перекидываться к нам. При возврате волонтеров-националистов домой она инфильтрируется внутрь России. Необязательно бенефициаром здесь будет власть, это могут быть и другие, в том числе играющие против нее группы. Такова история, что поделать? Строя большинство на конфликте, однажды сам превращаешься в сторону конфликта, а там и в его мишень.