Назад к настоящему, или Гегель как метафора

Понимаете ли, невидимость дарит немного другое ощущение времени,
и ты никогда не можешь попасть в такт.
Ральф Эллисон, «Невидимка»

Бибихин В.В. История современной философии (единство философской мысли). Серия: Слово о сущем. Издательство Владимир Даль, Санкт-Петербург, 2014. 398 стр.

Что такое современность для исторического мышления? Как можно найти границу между прошлым и настоящим для философии, которая каждый период своего существования начинает с актуализации античности? Что такое современность в принципе для сознания, стремящегося найти легитимацию своей подлинности? Любая работа В. В. Бибихина — это всегда медитация над условиями возможности, и в этом смысле — отказ от утверждения, от уверенности в правоте философии, но и постоянный ее поиск. Читатель, ожидающий увидеть современность сквозь призму феноменологии Хайдеггера, будет удивлен краткости, почти наспех упомянутой лишь биографии, но все же стиль изложения всех лекций включает в себя не просто хайдеггерианские мотивы, а, скорее, его меланхоличный настрой. Читатель будет заброшен в современность, заброшен, по-видимому, из античности, но из античности, которая как будто исчезает из памяти, поскольку неумолимо сменяется христианством, новым способом бытия духа. Эта граница, почти разлом между эллинизмом и средневековьем, по-видимому, и подпитывает как внутренний конфликт современного мышления, так и мотив его самотождественности. И читая о современной философии, мы не увидим точной системы и последовательности, несмотря на замысел «единства мысли», поскольку, как проницательно замечает в предисловии А.В. Ахутин, «автор не информирует, не рассказывает историй о философии, а вводит в ее энергетическое поле» (с.14). Путешествие по этому полю (или чаще лесу?), поиск источника энергии современности, — книга может вызвать возмущение, разочарование, недоумение, и в этом тоже будет энергетический заряд, схожий с вдохновением.

Драматургия современности уже в том, что она начинается с Гегеля. Автор последовательно причащает читателя ко всем жизненно важным проблемам философской ситуации последних двух столетий. Гегелю уделено очень много внимания — В.В. Бибихин освещает все школы, политические и религиозные движения, вышедшие из гегельянства, противоречащие друг другу трактовки Гегеля — от его «алгебры революции» до лакановского психоанализа. В лекциях перечислены работы Гегеля по христианству и религии в целом и все направления, которые прямо или косвенно связаны с гегелевской философией. Более того, автор делает акцент именно на влияниях и взаимовлияниях, именно так, политически «вскрывая» мотивы современности, и фрейдизм оказывается для этого базовым инструментом. Впрочем, как и в других текстах В.В. Бибихина, прямой аналитики или описания Гегеля нет, «мы подходим к явлению Гегеля, двигаясь от его отзвуков» (с. 26). Та же манера изложения применена и для последующих философов, однако в случае с Гегелем речь идет об описании истока любой рефлексии над современностью, «гегелевская мысль… была санкцией любой самой смелой революционной практики и одновременно радостным, экстатическим принятием всей действительности с христианством, личной свободой, традиционным общественным строем, с монархией. Как такое стало возможно, остается до сих пор непонятным» (с. 27). К тому же, Гегель — это не просто новизна абстрактной рациональности, это своего рода воплощение мощи действительности, «действительность есть своя собственная цель» (с. 124), и диалектика современности принципиально не может быть завершена. Как и в параграфе о марксизме, В.В. Бибихин точно описывает эклектику мотивов революционного действия, а, возможно, и любого политического влечения. Вопрос о власти был центральным для революционного гегельянства, но поскольку цель не была продумана, то «общества России, Китая… из революционного хаоса инстинктивно вернулись к простейшим и потому надежным первобытным устоям» (с. 83). Впрочем, в книге очень много актуальных для наших дней поводов для размышлений.

Психоанализ гегельянства может показаться не очень привычным для постоянных читателей Бибихина, хотя нет сомнения в том, что современность нуждается в особом виде артикуляции, возможно, не в таком, как история, а психоанализ как методологическое направление был и остается частью новейшей философии языка. Общеизвестно внимание автора к любой языковой игре, любому способу обнаружения смысла, к любому языку, который может стать языком философии и вызвать «молнию» логоса [1; 148–153]. Часто критикуемая стилистика Бибихина неизменна и в этой книге. Метафоричность и антропоморфизмы, онтология между Хайдеггером и Витгенштейном, акценты на эмоциях, а не идеях превращают впечатление от текста зачастую в драму с двумя персонажами — историей и современностью. «Современность не любит сходить с ума» (с. 141–142), а история «заблудилась» (с. 146), история начинается с современности, философия опять ищет в настоящем другое начало [2; 343–345]. Однако так ли избыточна экспериментальность языка при попытке наименовать становление, попасть в такт времени? В отличие от других текстов, лекции не погружают читателя в архаику бессознательного до конца, скорее это разбор возможных ракурсов после погружения, домысливание разнообразия после неуклонного следования одной цели, приклеивание табличек на музейные экспонаты. Каждый философ как будто несет свою эстафету и в нужный момент передает ее следующему, несущему ее точно так же, в вечном возвращении. Это вполне рифмуется с жанром книги: запись лекций, учебник — это всегда путеводитель, создающий иллюзию общего замысла маршрута, истории, созданной однажды всеми философами сразу. Впрочем, эта иллюзия (или гипотеза) применительно к современности, вселяет скорее оптимизм — не часто в разрозненности и разнонаправленности ХХ века видят единство замысла, пожалуй, только В.В. Бибихину удается убедить читателя, что философы последовали воодушевлению Гегеля и Ницше.

Двадцатый век в лекциях — отражение века девятнадцатого, продолжение методологий и полемик постгегельянского мира, артикуляция свободы и (пост)христианского языка ожиданий. В.В. Бибихин особо выделяет прагматизм, Гуссерля, Витгенштейна. Ницшеанские мотивы можно встретить и у Бергсона, и у Рорти, поэзия и религия сплетаются благодаря интуитивизму и феноменологии, грань между видимым и невидимым оказывается во власти любого, кто поверит в свободу и даст ей свое наименование. Выучить язык бытия в современной философии может каждый. Как у Сартра или Камю, экзистенция и безвыходность совпадают, а слова не обязательно учить в их подлинном значении, ведь «философия философствует начинаниями, а не развитиями» (с. 13). Незавершенность лекций оказывается созвучной постмодернистской ситуации, — открытый горизонт, создающий впечатление то ли растерянности, то ли провокативности, «наши имена дырявые» (с. 390), мы опять возвращаемся к началу.

Вопрос о том, как относиться к философии Бибихина, имеет вполне очевидный ответ: любая настоящая философия порождает амбивалентное вчувствование. С двойственности опыта понимания начинается трансцендентальная философия в подлинном и живом смысле слова. Но вопрос в том, как читать Бибихина, какая герменевтика может сохранить онтологическую искренность текста и ясность различий смыслополагания одновременно? Действительно ли вовлеченность в стиль размышлений приближает к истоку мысли автора, или все же оборачивается экзистенциальной имитацией? Несомненно, онтология Бибихина занимает свое место в современной философии языка, как часто отмечается, а по степени экспериментальности и глубины она вполне созвучна постмодернистским проектам Деррида или Бадью. Но насколько такой подход к философствованию, который условно можно назвать феноменологическим исихазмом, в принципе переводим на другие языки понимания? Можно ли вслед за Бибихиным освоить как навык стремление к полноте бытия, настолько глубоко усомнившись в изначальном отсутствии этой полноты, чтобы создать новый мир? Ведь автор, делясь с читателем энергией современности, «понимает историю философской мысли не как филиацию идей о мире, а как подспудную историю самого мира, лишь сказывающуюся в движении идей» (А.В. Ахутин, с.11). Возможно, понять Бибихина полностью — это мечта. Как мечта о том, чтобы в рабочую программу своего курса по философии сегодняшний преподаватель мог написать, что целью курса «намечается участие в искании путей жизни для современности», а «предельной целью остается перспектива спасения (апокатастасиса) в полноте бытия» (с. 14).

И все же попытаться стоит, несмотря на заколдованность этого леса. Несмотря на то, что история, начало которой в настоящем, на деле может оказаться давно забытым рассказом об имени. Возможно, она пишется справа налево, то есть от наших дней к прошлому, как когда-то давно, у истоков христианства, и иного возвращения к корням не будет. Но «мой живой опыт включенности в мир всегда исходно уже включает и то, что получило название бесконечность» (с. 252), а иной вид энергии и не нужен.

Литература

1. Бибихин В.В. Язык философии. М.: Языки славянской культуры, 2002.

2. Бибихин В.В. Другое начало. СПб, Наука, 2003.