Путин как религиозный тип

Когда власть нарушает привычный порядок вещей, люди сразу же задаются вопросом: от Бога ли эта власть? Впрочем, когда апостол Павел писал, что нет власти не от Бога, он жил в правовом государстве и наивно считал, что содержание римских чиновников на деньги римских граждан не позволяет им пренебрегать своими обязанностями. В этой убежденности –принципиальное отличие православной цивилизации от цивилизации христианской. Представителям первой совершенно безразлично, как власть расходует их налоги, тогда как в другой контроль над использованием собственных инвестиций в государство является религиозной добродетелью.

Это не единственное свидетельство родовой травмы, напоминающее о Византии. Навязчивое стремление разглядеть в правителе то Христа, то антихриста тоже является ее симптомом. Здесь не разглядеть ни языческой сакрализации власти, ни христианского к ней отношения. Такое стремление — порождение общинного синдрома, в котором воплощаются индивидуальные страхи перед завтрашним днем, поскольку в вечности собственных ценностей обыватель не уверен. Впрочем, на Руси каждый правитель считал своим долгом всячески спровоцировать такие поиски, демонстрируя то или иное отношение к церкви и сакральному и выявляя тем самым собственный религиозный тип.

Владимир Путин — не исключение. Его присутствие в храмах на праздничных богослужениях, реставрация церквей и изъятие национальных реликвий из музеев для клерикальных нужд, изготовление «духовных скреп» из православных материалов, трепетное отношение к идее воскрешения России, общественной стабильности и преемству власти — все это не проходит незамеченным для пытливых глаз. И вот уже первые лица государства видят в нем человека, ниспосланного Господом в трудный для России час, а первосвятитель церкви приписывает ему спасение страны от распада. Снизу эти идеи подстилает «церковь матушки Фотинии Светоносной» — «Воскрешающая Русь», которая поклоняется Путину как реинкарнации апостола Павла. Аналитики всерьез обсуждают вопрос, может ли Путин стать патриархом, и не только российской политики, и даже предложение именовать его «аятолла Российской Федерации» не лишено религиозной серьезности. В итоге — «против нас — орда и тьма! С нами Путин и Христос!»

Однако тот же наметанный глаз видит и другое. Предложение Путина воссоздать в московском Кремле некогда разрушенные монастыри, но без монахов, расценивается как дьявольская подделка. Он назвал Николаем Кровавым последнего российского императора, ставшего святым, а первых русских святых-мучеников Бориса и Глеба осудил как давших себя зарезать. Он суеверно не произносит имя Алексея Навального на публике только потому, что опасается поделиться с ним частью своей популярности, что сам Навальный не без основания охарактеризовал как «адово язычество». В православной среде 1998 год — год начала восхождения Путина во власть через кресло директора ФСБ — осмысляется как трижды антихристово число 666. Иудейская мысль тоже успела увидеть в нем библейского Гога, князя Роша-России и Магога-Крыма, грядущего с севера предвозвестить конец света. Даже вполне светский Союз правых сил некогда подготовил предвыборный ролик, лейтмотивом которого стала игра слов и букв «волоДЯВОЛодя», возникающая на фоне пожарищ. Заканчивался ролик призывом: «Антихрист ли этот человек — решайте сами, но то, что в стране творится черте что, понятно каждому». В итоге, и это известно всякому православному, Богородица дважды не пустила Путина на Святую гору Афон.

Итак, в массовом сознании Путин предстает то ли Христом, то ли Антихристом. Его личность оценивается в категориях, которые многие граждане сочли бы религиозными. А вот в чем состоит особенность самого Путина как религиозного типажа, в чем заключается его парарелигия?

Публично Путин исповедует православие. Не будет большой натяжкой утверждать, что даже приватно он не практикует культы вуду и не поклоняется идолу Бахомета, как рыцари-храмовники. Однако в его политических жестах, особенно в последнее время, постоянно возникают мотивы, отсылающие нас к религиозным контекстам, нуждающимся в прочтении. В этих позах и предпочтениях раскрывается самоотождествление, пусть до конца не осознанное, но без сомнения ощущаемое как соотнесенное с сакральным. Подобные параллели могут показаться искусственными, однако их систематизация способна стать одним из средств упорядочения распадающегося на глазах окружающего мира.

События, происходящие сегодня, многим кажутся невозможными и нереальными. Противостояние Кремля и остального мира сопровождается взаимными обвинениями в отрешенности оппонента от реальности. По-своему обе стороны правы. Все происходящее для Путина является актом творения новой реальности, из которой привычный мир с его новозаветными ценностями автоматически выпадает. Новая реальность выступает по отношению к старой христианской цивилизации как антимир, в котором слово не просто привычно расходится с делом, но наполняется противоположными смыслами.

Путин творит мир на библейский манер именно словом. Это слово — не только его собственные выступления, но и словесная пропаганда, сопровождаемая образами, где «темники» очередного новостного дня становятся священным писанием, а видеоряд — иконой, требующей почитания. Содержание такого слова — обман и клевета, которые более не стеснены рамками нравственных категорий, поскольку обращены к иной реальности, не попадающей под новую этику. Это превращает творца в «отца лжи», выворачивающего наизнанку традиционные понятия.

Для утверждения рождающейся реальности предусмотрен новый завет-договор. Никакое творение не возможно без заключения или обновления завета между божеством и его народом. Для этого Путин подписывает в Кремле, «сердце православной России», не просто новейший, но инновационный завет со своим новым крымским народом, одновременно обновляя договор с большинством россиян.

В процессе творения нового мира и заключения третьего завета Путин выступает одновременно и божеством, и первосвященником. Отсутствие патриарха на собрании-синоде-синагоге в Кремле лишь оттеняет религиозную составляющую происходящего. Присутствие здесь первосвятителя выглядело бы неуместным рядом с тем, кто, как верховное существо, верховный жрец и верховный правитель одновременно, завершает свое творение, задуманное еще в предвечном совете.

Календарные совпадения делают патриаршее местоблюстительство Путина еще более очевидным. Его речь пришлась на годовщину послания патриарха Тихона (Беллавина) по поводу Брестского мира. 18 марта 1918 года патриарх осудил этот мир, «по которому отторгаются от нас целые области, населенные православным народом, и отдаются на волю чуждого по вере врага, мир, по которому даже искони православная Украина отделяется от братской России, и стольный град Киев, мать городов русских, колыбель нашего крещения, перестает быть городом державы Российской».

Обратная перспектива событий, отраженная в новом «благовестии», очевидна: области с православным народом возвращаются к братской России, что должно предвосхитить возвращение Киева. «Центрально симметричный» ответ на историю, переосмысливающий ХХ век, отчетливо читается и при сравнении современного месседжа с патриаршим посланием от 26 октября 1918 года. Тогда Тихон писал: «Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир». Актом инновационного завета прежний позорный мир с западной цивилизацией разорван, а внутренний мир сотворен заново.

Такое «боговоплощение» Путина в роли верховного жреца истинной веры, иначе — «православия», исторически не случайно. Принятие на себя функций православного патриарха оказалось тем более необходимым, что Украинское государство, намеченное в жертву, в тот момент, пусть и на короткое время, возглавил протестантский пастор. В акте творения это замещение должно было стать знаковым в сохранении религиозного равновесия на субконтиненте.

Тема жертвы здесь возникает как обязательный элемент заключения завета между творцом и его творением. Без жертвенной смерти новый мир не устоит. Без пролития жертвенной крови завет-договор не будет действителен. Совместное принесение жертвы делает творца и сотворенных соучастниками кровопролития, связывая их навеки, подобно тому, как в средневековом сознании подписывалась сделка с дьяволом.

Принесение Украины в жертву инновационному завету Путина и его народа происходит в полном соответствии с известной библейской практикой. Это не жертва всесожжения, предполагающая полное уничтожение приносимого. Это жертва за грех, предусматривающая, что определенная часть туши становится владением священника, тем самым посвящаясь божеству.

Таков Крым — определенная часть туши-суши. Украине творцом и жрецом уготована другая судьба. Из оставшегося тела, согласно жреческому кодексу, должна быть выпущена вся кровь — так из Украины через рану Донбасса должны медленно вытечь силы и надежды на лучшую жизнь того народа, который отверг «прекрасный новый русский мир». Еще страшнее — он отверг его творца. Поэтому, подобно Христу Нового Завета, который в богословии есть «приносимый» в жертву и «приносящий» ее, и даже ее «приемлющий», Путин одновременно и жертва, и жрец, и пожирающее жертву верховное существо. Остальным уготована возможность участия в общинной трапезе по остаточному принципу и окропление жертвенной кровью.

Темы жертвы и жратвы оказываются особенным образом однокоренными в этой истории. Сказав «человек есть то, что он ест», Людвиг Фейербах полагал, что высказал самую материалистическую из возможных идей. Его вскоре поправили, указав на то, что мысль эта очень христианская, поскольку христианство организовано вокруг ритуальной трапезы –причащения Тела и Крови Христа. Религиозность нового мира впитала в себя и то, и другое. Верховный жрец затеял продуктовую войну против «чужой еды» из той части мира, которая не преобразилась по слову творца, проигнорировав его благую весть. Гастрономические санкции призваны лишить жителей антимира возможности причащаться чуждым ценностям. Точно так же гуманитарный конвой с едой, отправленный на Донбасс, стремится напитать воинов «мира сего», сражающихся в пограничье антимира, собственной пищей, мистически и физически придавая им силы.

Нет ничего удивительного в том, что Путин в акте нового творения ощущает себя не только пожирателем и жрецом, но и жертвой. Он предан «национал-предателями», этими иудами инновационного завета, он жертвует своими отношениями с западными лидерами ради любимого детища, принося в жертву свой долго созидавшийся образ цивилизованного правителя и «последнего европейца». Одиноко стоя «на бруствере» и прикрывая собой свое творение, он мысленно восходит на крест. Впрочем, вся эта многоипостасность и вездесущие жертвенной темы — лишь отражение тотального контроля над всеми проявлениями жизни нового мира.

Много лет назад Г. Честертон сказал об антигерое своего рассказа «Сломанная шпага», что тот читал Ветхий завет охотнее, чем Новый, и находил здесь все, что хотел найти: похоть, насилие, измену. Можно было бы подумать, что наш религиозный тип ощущает себя либо «богом воинств» Ветхого Завета, либо царем израильским, либо византийским императором, охотно игравшим роль этих царей и изображая собой то нового Давида, то нового Соломона. Однако нет, его вера не простирается столь далеко в истории и пространстве.

Она сосредотачивается здесь и сейчас, под нашими ногами, и заключается в псевдорелигиозном поклонении перед государственной мощью, основа которой не народы и люди, а земли с их хтонической силой, переходящей к правителю по праву владения. «Русский мир» — это не столько суперэтнос, исчисляемый ликующими поданными, но, в первую очередь, сверхземли, измеряемые квадратными километрами, на которых новый режим способен повелевать. Человеческая масса лишь средство удержания и эксплуатации этих земель.

Но точно ли режимный мир Путина сотворен им самим? Известно, что сила пропагандистского слова определяется готовностью людей согласиться с ним. Оно не переубеждает, а лишь выявляет и актуализирует внутренний мир нации и человека. Нынешний глава «русского мира» оказывается лишь эфемерным порождением «темной стороны» российского общества, собственного электората, который создал его «по своему образу и подобию».

Итак, наш религиозный тип — не бог, не царь и не герой. Он — глава эсхатологической секты, в которую сбиваются человеческие существа, одновременно напуганные приближающимся концом света и затянувшейся житейской стабильностью. Глава и члены секты необходимы друг другу и взаимно наполняют смыслом собственное существование. Наш сектовод чужд псевдорелигиозной экзальтации, и его нехаризматичные речи оказываются частью социального заказа, выполняя психотерапевтическую функцию. Порождаемая ими уверенность в собственной правильности-праведности провоцирует общественную эйфорию, рекрутирующую в секту новых членов.

Как и положено религиозному лидеру, наш тип восходил от руководства небольшими общинами к более крупным объединениям. В социальном плане созданная им секта замещает агентурную сеть из профессионалов, зарабатывающих на верности, и осведомителей, работающих за идею. Размеры секты определяются лишь организационными возможностями, которыми на данный момент обладает глава агентуры. Характерно, что этот сектанско-агентурный опыт оказывается успешен лишь в мутной воде чрезвычайных ситуаций, что подчеркивает связь героя нашего эссе и им созданной государственности с «Чрезвычайной комиссией». Сегодня такой ситуацией являются отчаянные попытки ненадлежащих наследников восточно-христианской цивилизации, придавленных эсхатологическим испугом, увидеть в правителе одновременно и Христа, и антихриста.

Насколько прочными могут быть новое творение и утвердивший его завет-договор, основанные на извращенных смыслах: «Война — это мир. Свобода — это рабство. Незнание — сила. Ложь — это правда. Любовь — это смерть»? Известно, что икона только потому и оказывается иконой, что изображает истинную, а не придуманную реальность. Известно также, зло не онтологично, оно лишь паразитирует на нехватке добра. Поэтому и антимиры возникают и существуют там, где мир оказывается недостаточно последователен в утверждении своих ценностей.

Закончить хочу оптимистично и исторично. Рассказывают, что главу православной эмиграции Антония (Храповицкого), который некогда был митрополитом Киевским, как-то спросили: «Правда ли, что советская власть — это власть Антихриста?». «Много чести, — ответил тот, — просто разбойники». Почти через сто лет митрополит Черкасский Софроний (Дмитрук), принадлежащий к Украинской церкви московского патриархата, назовет Путина просто «бандитом»…

Редакция оставляет за собой право не соглашаться с точкой зрения автора.