Эпоха Дубина

Дубин присутствовал как активный субъект и при начале, и при конце очень значительной эпохи. Начало — это конец оттепели, тогда начинался конец советского, теперь закончился конец постсоветского.

Дубин был причастен к СМОГу, вдохнул тот колючий воздух, который встречает свободный голос на морозе. Дубин выучился на переводчика. В России это был цех соседний с цехом литературы. В нем было чуть меньше несвободы. И в нем царили высокие профессиональные стандарты. Дубин стал одним из лучших, он брался за ответственнейшие переводы, за Борхеса. А потом переводил и Исайю Берлина, и Ханну Арендт. Он переводил, но также и комментировал. Он толковал, разъяснял нам, как можно мыслить инако, не так, как мы привыкли. Делал это в своих предисловиях и статьях, в своих лекциях для студентов.

Он предлагал другим то, что испытал сам: меняться, возвышаться над собой. Он был филологом и переводчиком с именем, когда судьба свела его с Л. Гудковым, представлявшим современную социологию — а ею Дубин до того не интересовался. В кратчайшие сроки — за счет неимоверных усилий — Дубин овладел этой профессией и, как все знают, ушел от нас одним из немногих главных социологов России. Главных — значит: говоривших о главном. О том, с какими социальными, а потому культурными, а потому интеллектуальными трудностями встречается общество, когда и если оно пытается выйти из несвободы. Он знал, как велики эти трудности, до последнего надеялся, что мы сумеем их преодолеть. Он ушел, случайно ли? — когда для таких надежд осталось совсем мало места.

Дубин давно присоединился к кругу, центром которого был Левада. Левада знал цену Дубину. А что Дубин думал о Леваде, он высказал в интервью на Gefter.ru.