Размышления о лжи

Александр Койре (1892–1964) известен во всем мире как историк науки, один из создателей концепции «научной революции» XVII века. Но наравне с другим выходцем из России, Александром Кожевом (Кожевниковым), он также был популяризатором немецкой философии во Франции, одним из самых острых социальных мыслителей, соединившим немецкую традицию спекулятивной философии и французскую традицию интеллектуальной публичности. «Размышления о лжи» были впервые опубликованы в журнале «Renaissance» в 1943 году.

 

Никогда не лгали так, как в наше время. Ни так нагло, ни так систематично и постоянно. Кто-то, возможно, скажет, что в этом нет ничего особенного, что ложь стара как мир или по крайней мере как человек, mendax ab initio [1]; что политическая ложь родилась вместе с самой цивилизацией и что история постоянно нас ей учит; и, наконец, если не углубляться в прошлое, что лживая пропаганда Первой мировой войны и предвыборная ложь последовавшей за ней эпохи достигли таких уровней и установили такие рекорды, которые будет очень трудно превзойти.

Пожалуй, все это верно. Или почти все. Безусловно, человек определяется речью, а последняя вводит возможность лжи, и не в обиду Порфирию будет сказано, лгать в гораздо большей степени свойственно человеку, чем смеяться. Верно и то, что политическая ложь существовала всегда, а правила и техники того, что когда-то называли демагогией, а сегодня пропагандой, были систематизированы и кодифицированы тысячи лет назад [2]. И, безусловно, именно плоды этих техник, пропаганда позабытых и покоящихся в пыли империй все еще обращаются к нам сегодня с высоты стен Карнака и скал Анкары.

Несомненно, человек лгал всегда. Лгал самому себе. И другим. Лгал ради удовольствия — удовольствия реализовывать эту удивительную способность «говорить то, чего нет», и создавать собственным словом мир, единственным автором и причиной которого является он сам. Лгал также, чтобы защитить себя: ложь — это оружие. Оружие, предпочитаемое низшим и слабым [3], который, обманывая противника, самоутверждается перед ним и мстит ему [4].

Однако мы не собираемся проводить феноменологический анализ лжи, изучать то место, которое она занимает в структуре человеческого бытия: это составило бы том. Мы бы хотели поразмышлять немного о лжи современной, в особенности о современной политической лжи. Так как, несмотря на ту критику, которая будет сделана в наш адрес, и ту, которая исходит от нас самих, мы все же убеждены в том, что в этой области, quo nihil antiquis [5], современная эпоха, или, точнее, тоталитарные режимы, ввели серьезные новшества.

Инновация, наверное, не тотальна, и тоталитарные режимы лишь довели до конца некоторые тенденции, установки и техники, которые существовали задолго до них. Нет ничего абсолютно нового в этом мире, все имеет свои истоки, свои корни и свое начало; и всякий феномен, понятие и тенденция, доведенные до конца, изменяются и трансформируются в нечто принципиально другое.

Итак, мы настаиваем на том, что никогда не лгали так, как в наше время, и что никогда не лгали столь массово и столь тотально, как сегодня.

Никогда не лгали так… действительно, день за днем, час за часом, минута за минутой потоки лжи изливаются на мир. Речь, текст, газета, радио… весь технический прогресс поставлен на службу лжи.

Современный человек — и здесь мы снова имеем в виду человека в эпоху тоталитарного режима — купается во лжи, дышит ложью, и подчинен лжи [6] в каждый миг своей жизни.

Что касается качества современной лжи — мы хотим поговорить об интеллектуальном качестве — его изменение обратно пропорционально росту ее объема. Впрочем, это само собой разумеется. Современная ложь — именно эпоха, в которой она существует, ее и отличает — создается массово и для массы. А всякая массовая продукция, всякая продукция, в особенности интеллектуальная массовая продукция, предназначенная для массы, вынуждена снижать свои стандарты. И если нет ничего более изощренного, чем техника современной пропаганды, то и нет ничего более топорного, чем содержание ее утверждений, которые изобличают абсолютное и тотальное презрение к истине. И даже к простому правдоподобию. Презрение, которое соответствует (как считают те, кто его испытывают) умственным способностям тех, к кому оно обращено.

Возникает вопрос — и над этим вопросом действительно задумывались, можно ли в таком случае говорить о «лжи». Действительно, понятие «ложь» предполагает понятие истины, противоположностью и отрицанием которой она является, так же как понятие ошибочного предполагает понятие верного. Но официальные философы тоталитарных режимов единогласно говорят о том, что понятие объективной истины, одной для всех, не имеет никакого смысла и что критерием «истины» является не ее универсальная ценность, но ее соответствие духу расы, нации или класса, ее расовая, национальная или социальная полезность. Продолжая и доводя до конца биологические, прагматистские и националистские теории истины, довершая таким образом то, что очень верно было названо «предательством интеллектуалов», официальные философы тоталитарных режимов отрицают ценность, присущую мысли, которая для них является не светом, а оружием. Ее цель, ее функции, говорят они нам, не в том, чтобы открывать нам реальность, т. е. то, что есть, но в том, чтобы помочь нам изменить эту реальность, преобразовать ее, ведя нас к тому, чего нет. Поэтому, как это было известно с давних пор, миф зачастую предпочтительнее науки, а риторика, адресованная чувствам, — доказательств, адресованных разуму.

Поэтому в своих публикациях (даже в тех, которые считаются научными), в своих выступлениях и, естественно, в своей пропаганде представители тоталитарных режимов редко обременяют себя объективной истиной. Будучи сильнее, чем сам всемогущий Бог, они изменяют на свой лад настоящее и даже прошлое [7]. Исходя из этого, можно было бы сделать вывод — и его иногда делали, — что тоталитарные режимы находятся по ту сторону истины или лжи.

Мы же полагаем, что это не так. Различие между истиной и ложью, воображаемым и реальным, остается вполне действительным даже внутри концепций тоталитарных режимов. То, что изменилось, — это место и роль: тоталитарные режимы основаны на примате лжи.

Место лжи в человеческой жизни весьма любопытно. Правила религиозной морали, по меньшей мере в том, что касается мировых религий, в особенности тех, что берут свои истоки в библейском монотеизме, строго и безоговорочно осуждают ложь. Впрочем, это понятно: их Бог, будучи Богом света и бытия, с необходимостью является также и Богом истины. Следовательно, лгать, т. е. говорить то, чего нет, деформировать истину и скрывать бытие — это грех. И грех очень серьезный: грех гордости и грех против духа; грех, который отдаляет нас от Бога и который противопоставляет нас Ему. Слово праведника, так же как и божественное слово, может и должно быть исключительно словом истины.

Философские морали, кроме некоторых крайне строгих случаев (к примеру, у Канта или Фихте), являются, вообще говоря, гораздо более снисходительными. Более человечными. Бескомпромиссные в том, что касается позитивной и активной формы лжи, suggestio falsi, они гораздо менее принципиальны в отношении ее негативной и пассивной формы: suppressio veri. Им известно, что, согласно пословице, «не всякую истину стоит говорить». По крайней мере не всегда. И не всем.

В гораздо большей степени, чем морали в основе своей исключительно религиозные, философские морали принимают в расчет то, что ложь выражается в словах [8] и что всякое слово обращено к кому—то [9]. Лгут не «в воздух» [в пространство]. Лгут — как и говорят или не говорят правду — кому-то. Но если истина действительно «кормилица души», то она прежде всего кормилица сильных душ [10]. Для других же она может быть опасна. По меньшей мере в чистом виде. Она даже может их ранить. Необходимо ее дозировать, смягчать, прикрывать. Кроме того, необходимо учитывать последствия ее использования, учитывать, что она может принести тем, кому она будет сказана.

Таким образом, нет общего морального обязательства говорить правду всем. И все не имеют права требовать этого от нас [11].

Нормы общественной морали, морали реальной, которая находит выражение в наших нравах и которая фактически управляет нашими действиями, гораздо более трусливы, чем правила философской морали. Вообще говоря, эти нормы осуждают ложь. Все знают, что лгать — это «нехорошо» [12]. Но это осуждение далеко не абсолютно. Запрет далек от того, чтобы быть всеобщим. Есть случаи, когда ложь допустима, разрешена и даже желательна.

И снова анализ, двигающийся в этом направлении, мог бы далеко нас увести. Grosso modo можно констатировать, что ложь допустима, пока она не мешает нормальному функционированию социальных отношений, пока она «никому не навредила» [13]. Она разрешена, пока она не разрывает социальную связь, объединяющую группу, т. е. пока она осуществляется не внутри группы, «нас», а вне ее: мы не обманываем «своих». А что касается других [14]… в конце концов, не потому ли они «другие»?

Ложь — это оружие. Следовательно, ее использование в борьбе является законным. Было бы даже глупым не делать этого. Однако при условии использовать ее только против врагов и не оборачивать ее против друзей и союзников.

Поэтому, вообще говоря, можно лгать противнику и обманывать врага. Существует мало таких обществ, как, например, маори, которые настолько благородны, что запрещают использование военных хитростей. Еще меньше существует таких, как квакеры или ваххабиты, которые настолько религиозны, что запрещают любую ложь в отношении другого, чужака, противника. Практически везде считается, что дезинформация [15] допустима во время войны.

Ложь не является рекомендованной в мирных отношениях. Однако (поскольку иностранец является потенциальным врагом) правдивость никогда не считалась главным качеством дипломатов.

Ложь более или менее допускается в торговле: здесь также порядки навязывают нам границы, которые имеют тенденцию становиться все более и более узкими [16]. Тем не менее самые строгие принципы торговли с легкостью допускают ложь, которая используется в рекламе.

Ложь остается, таким образом, допустимой и принятой. Но исключительно допустимой и принятой. В некоторых случаях. Исключением остается война, во время которой использовать ложь становится правильно и хорошо.

Но что если война из состояния исключительного, эпизодического и проходящего превратилась бы в состояние постоянное и нормальное? Очевидно, что ложь из исключительного случая тоже стала бы нормальной, а социальная группа, которая видела бы и ощущала бы себя окруженной врагами, в любой момент, не колеблясь, использовала бы против них ложь. Истина для своих, ложь для других — это стало бы правилом, вошло бы в обычаи рассматриваемой группы.

Далее. Завершим разрыв между «мы» и «они». Преобразуем фактическую враждебность в неприязнь в некотором роде сущностную, фундированную в самой природе вещей [17]. Сделаем наших врагов угрожающими и могущественными. Очевидно, что любая группа, помещенная в мир неустранимых и непримиримых противников, увидела бы пропасть между ними и собой. Пропасть, которую никакая связь, никакое социальное обязательство не могли бы преодолеть [18]. Кажется очевидным, что для такой группы ложь — ложь для «других», разумеется, — не была бы ни просто допустимым поступком, ни даже элементарным руководством для общественного поведения, но она стала бы обязательной и превратилась бы в добродетель. А неуместная истинность, неспособность лгать, вместо того чтобы быть благородным принципом, стала бы недостатком, признаком слабости и недееспособности.

Анализ, очень краткий и отнюдь не полный, который мы только что провели, не является — ему до этого очень далеко — простым диалектическим упражнением, абстрактным изучением абсолютно теоретической возможности. Совсем наоборот: нет ничего более конкретного и реального, чем социальные группы, схематическое описание которых мы попытались набросать. Не составит труда дать и даже приумножить количество примеров обществ, умственная структура которых по разным показателям демонстрирует главные черты или, лучше сказать, главные нарушения, которые мы только что обозначили [19].

Итак, те показатели, которые мы проследили в нисходящем порядке, выражают, как нам кажется, действие трех факторов.

1. Степень удаленности и противостояния между рассматриваемыми группами. От естественной враждебности к чужаку, потенциальному и даже реальному врагу далеко до священной ненависти, которая вдохновляет сражающихся в религиозных войнах [20]. А от последней так же далеко до биологической жестокости, которая руководит участниками войн расового уничтожения.

2. Соотношение сил, т. е. степень опасности, которая угрожает группе со стороны соседей-врагов. Ложь, как мы уже говорили, — это оружие. И в особенности оружие более слабого: хитрость не используется против тех, кто будет раздавлен без особого риска; наоборот, хитрят для того, чтобы избежать опасности [21].

3. Уровень частоты контактов между группами противни ков и их членами. Действительно, если эти группы, сколь бы враждебными они ни были, никогда не входят в контакт (разве что на поле битвы), если члены одной группы никогда не встречаются с членами другой, у них будет — помимо военных хитростей — очень мало случаев, чтобы лгать другим. Ложь предполагает контакт, она предполагает и требует обмена.

Последнее замечание обязывает нас продолжить анализ. Отнимем у нашей группы возможность существовать автономно. Окунем ее целиком во враждебный мир посторонней группы, погрузим ее в центр враждебного общества, с которым она находится в ежедневном контакте: очевидно, что для рассматриваемой группы способность лгать станет тем нужнее и достоинство лжи будет тем ценнее, чем больше будет увеличиваться и возрастать интенсивность внешнего давления, напряжения между «мы» и «они», «их» неприязнь к «нам», «их» угрозы по отношению к «нам».

Представим крайнюю ситуацию: пусть враждебность будет абсолютной и тотальной. Очевидно, что социальная группа, перемены в которой мы пытаемся проследить, оказывается вынужденной исчезнуть. Исчезнуть фактически или, применяя в совершенстве технику и оружие лжи, исчезнуть в глазах других, ускользнуть от своих противников и скрыться под покровом тайны от угрозы с их стороны.

Теперь все наоборот: ложь для нашей группы, ставшей тайной группой [22], будет больше чем добродетелью. Она станет условием существования, ее привычным, фундаментальным и главным модусом бытия.

В связи с самим фактом тайны некоторые характерные черты, присущие любой социальной группе как таковой, окажутся ярко выраженными и выходящими за любые рамки. Так, например, любое сообщество создает более или менее проницаемую и преодолимую границу между собой и другими. Любое сообщество сохраняет к своим членам привилегированное отношение, устанавливает между ними определенную степень единства, солидарности, «дружбы». Любое сообщество придает необыкновенную важность сохранению границ, отделяющих нас от «них», и, следовательно, защите символических деталей, которые в некотором роде формируют ее содержание. Любое сообщество, по крайней мере любое живое сообщество, рассматривает принадлежность к группе как привилегию и честь [23] и видит в верности сообществу долг со стороны всех его членов. И, наконец, любое сообщество, поскольку оно укрепляется и достигает определенных размеров, предполагает определенную организацию и определенную иерархию.

Эти черты усугубляются в тайном обществе: граница, продолжая оставаться в определенных условиях преодолимой, становится непроницаемой [24]. Доступ в сообщество превращается в необратимый акт посвящения [25]. Солидарность превращается в страстную и исключительную преданность. Символы приобретают сакральную ценность. Верность сообществу становится высшим, иногда даже единственным долгом его членов. Что касается иерархии, становясь секретной, она также приобретает абсолютную и сакральную ценность. Дистанция между уровнями возрастает, авторитет становится безграничным, а подчинение perinde ac cadaver — правилом и нормой отношений между членами группы и ее руководителями.

И более того. Всякое тайное общество (которое может быть обществом доктрины или обществом действия), секта или заговор (впрочем, границу между этими двумя типами обществ достаточно трудно обозначить: общество, сконцентрированное на какой-либо деятельности, является или практически всегда становится обществом какой—либо доктрины), является обществом тайны или даже тайн. Мы хотим сказать, что даже в случае общества действия, как, например, гангстерская банда или кулуарный заговор, которое отнюдь не располагает какой-либо тайной или эзотерической доктриной, секреты которой оно было бы обязано охранять, скрывая их от глаз непосвященных, само существование такого сообщества оказывается неразрывно связанным с сохранением тайны и даже двойной тайны: во-первых, тайны ее существования, во-вторых, тайны ее целей и деятельности.

Из этого следует, что высший долг члена тайного общества, поступок, в котором выражается его преданность и верность этому обществу, поступок, которым утверждается и подтверждается его причастность к группе, состоит парадоксальным образом в сокрытии самого его факта [26]. Скрывать то, что есть, и для этого изображать то, чего нет, — таков, следовательно, модус существования, который всякое тайное общество неизбежно навязывает своим членам.

Скрывать то, что есть, изображать то, чего нет… Это предполагает, очевидно, не говорить (никогда) то, что думаешь, и то, во что веришь, и говорить (всегда) обратное. Фактически для любого члена тайного общества слово является лишь средством утаивать свою мысль.

Таким образом, все, что говорится, — ложно. Всякое слово, по меньшей мере всякое публично произнесенное слово, является ложью. Только то, что не говорят, или то, что по меньшей мере открывают только «своим», является или может быть истинным [27].

Следовательно, истина всегда эзотерична и скрыта. Она всегда недоступна для публичного, вульгарного и профанного. И даже для того, кто посвящен не полностью.

Всякий член тайного сообщества, заслуживающий своей роли, имеет о ней полное представление. Именно поэтому он никогда не поверит тому, что он услышит на публике от человека из своего собственного сообщества. И в особенности он никогда не примет за истину нечто, что будет публично объявлено его руководителем. Так как не к нему будет обращаться его руководитель, но к «другим», к тем «другим», которых он должен ослеплять, оставлять в дураках и обманывать [28].

Таким образом, и это еще один парадокс, именно в отказе верить тому, что говорится и объявляется, выражается доверие члена тайного сообщества своему руководителю.

Нам, наверное, могли бы возразить, что наш анализ, каким бы верным он ни был, отходит в сторону. Тоталитарные правительства, увы, подобны тайным обществам, окруженным грозными и могущественными противниками и вынужденным в силу этого искать защиты во лжи, вынужденным прятаться и скрываться [29]. И даже «единые партии», которые составляют основу тоталитарных режимов, не могут, скажут нам, иметь ничего общего с сообществами заговорщиков: ведь они действуют среди бела дня. Поэтому их цель, состоящая далеко не в том, чтобы закрыться и отгородиться от других, но в том — и цель эта явная и очевидная, — чтобы поглотить всех этих «других», объединить и охватить всю нацию (или расу) целиком.

К тому же можно было бы оспорить и связь, которую мы хотим установить между тоталитаризмом и ложью. Можно было бы сослаться на то, что, вместо того чтобы прятать и скрывать цели, близкие и далекие от их действий, тоталитарные правительства всегда провозглашали их urbi et orbi (на что ни у одного демократического правительства никогда не хватало смелости) и что смешно обвинять во лжи кого-нибудь, кто, например, как Гитлер, объявил публично (и даже написал черным по белому в Mein Kampf) программу, которую затем он реализовывал пункт за пунктом.

Все это, пожалуй, верно, но лишь отчасти. Именно поэтому те возражения, которые мы только что сформулировали, не кажутся нам хоть сколько-нибудь решающими.

Действительно, Гитлер (так же как и другие главы тоталитарных государств) публично объявил всем свою программу действий. Но как раз потому, что он знал, что в нее не поверят «другие», его заявления не были приняты всерьез непосвященными. Именно говоря им истину, он был уверен, что обманет и усыпит бдительность своих противников [30].

Здесь действует старая макиавеллиевская техника лжи второго уровня, самая извращенная из всех, в которой сама истина становится безупречным и простым инструментом дезинформации [31]. Очевидно, что эта «истина» не имеет ничего общего с истиной.

Верно и то, что ни государства, ни тоталитарные партии не являются тайными обществами в прямом смысле этого слова и что они действуют публично. И как раз посредством публичности они являются в буквальном смысле слова заговорами среди бела дня. В этом и состоит нововведение, о котором мы говорили ранее.

Заговор среди бела дня — новая и любопытная форма сообщества, нацеленного на действие, присущая эпохе демократии, эпохе цивилизации масс, не окруженной угрозой и, следовательно, не нуждающейся в том, чтобы скрываться. Как раз наоборот: будучи вынужденной действовать на массы, завоевывать массы, объединять и организовывать массы, она нуждается в том, чтобы показываться на свет и даже концентрировать этот свет на самой себе и в особенности на своих руководителях. Члены одного и того же сообщества не нуждаются в том, чтобы прятаться, наоборот, они могут афишировать свою причастность к сообществу, «партии», они могут делать его видимым и узнаваемым другими и даже ими самими с помощью внешних знаков, эмблем, значков, ношения повязок или даже формы, с помощью ритуальных действий, совершаемых на публике. Но поскольку они являются членами тайного общества (и несмотря на то что, как мы только что сказали, заговор среди бела дня неизбежно стремится стать организацией масс), они сохранят дистанцию между собой и другими. Принятие внешних признаков причастности к «партии» лишь подчеркнет оппозицию и сделает более четкой границу, которая отделяет их от окружающих. Верность сообществу останется главной добродетелью для его членов. Внутренняя иерархия «партии» будет иметь вид и структуру военной организации, а правило non servatur fides infidelibus будет соблюдаться еще более тщательно. Так как, если заговор среди бела дня и не является тайным обществом, то, тем не менее, он представляет собой общество тайны.

Победа, т. е. успех заговора, не уничтожит те характерные черты, которые мы указали. Она ограничится ослаблением одних, но зато усилит другие и, в частности, укрепит чувство превосходства нового правящего класса, его убежденность в причастности к элите, аристократии, абсолютно отделенной от массы [32].

Тоталитарные режимы являются не чем иным, как подобного рода заговорами, имеющими свой исток в ненависти, страхе и зависти; заговорами, питаемыми желанием мести, доминирования и грабежа. Это заговоры, которые преуспели или, лучше сказать (и это важно), частично преуспели: преуспели в том, чтобы заставить признать себя в своих странах, завоевать власть, захватить государство. Но которые, однако, не преуспели (пока еще) в том, чтобы реализовать поставленные перед собой цели [33], и которые поэтому они продолжают замышлять.

Можно было бы задаться вопросом о том, не является ли понятие заговора среди бела дня противоречием in adjecto. Заговор предполагает тайну и секрет. Как он может совершаться среди бела дня?

Безусловно, всякий заговор предполагает тайну, тайну, которая непосредственно касается его целей. Целей, которые он должен скрыть как раз для того, чтобы быть в состоянии их достигнуть, и которые известны только тем, кто «в» заговоре. Но заговор среди бела дня не составляет никакого исключения из этого правила, так как (и мы только что это сказали), не будучи тайным обществом, он тем не менее является обществом тайны.

И все-таки каким образом общество подобного рода, т. е. общество, которое действует публично, которое стремится к организации масс и пропаганда которого адресована массам, было бы способно сохранить тайну? Вопрос является совершенно легитимным. Но ответ не настолько труден, насколько это может показаться сначала. Более того, он прост, поскольку есть только один способ хранить тайну: не раскрывать ее или раскрывать ее только тем, относительно кого мы уверены, — элите посвященных.

Следовательно, логично, что в заговоре среди бела дня эта элита, единственная, кто осведомлен на счет реальных целей заговора, формируется руководителями и ведущими членами «партии». И поскольку последняя осуществляет публичные действия и руководители ее действуют публично и обязаны публично излагать свою доктрину, а также создавать публичный дискурс и делать публичные заявления, следовательно, сохранение тайны предполагает постоянное применение правила: всякое публичное высказывание является криптограммой и ложью. Ею является и теоретическое высказывание, и политическое обещание; и официальная теория [34] или религия, и требование, закрепленное договором.

Non servatur fides infidelibus остается главным правилом. Посвященные это знают. Посвященные и те, кто достойны ими быть. Они понимают, расшифровывают и различают то, что скрывает истину.

Другие — противники, масса, включая массу, примыкающую к сообществу, — принимают публичные заявления за истину и тем самым проявляют себя недостойными узнать тайную истину и стать частью элиты.

Посвященные, члены элиты, посредством знания, интуитивного и непосредственного [35], понимают сокровенную и глубокую мысль руководителя, знают тайные и реальные цели движения. Поэтому их отнюдь не смущают противоречия и беспочвенность его публичных заявлений: они знают, что их целью является обман массы, противников, «других», и они восхищаются руководителем, который так хорошо применяет и использует ложь. Что касается других, тех, которые верят, они показывают своим доверием свою нечувствительность к противоречиям, неподверженность сомнениям и неспособность мыслить.

Установка, которую мы только что описали, свойственная всем тоталитарным режимам и в особенности, разумеется, тоталитарному режиму par excellence, т. е. гитлеровскому режиму [36], явно предполагает понятие человека, антропологию. Но принципиальное отличие тоталитарной антропологии от антропологии демократической и либеральной состоит отнюдь не в опрокидывании ценностей, каковое, унижая мысль, ум, разум, поставило бы на вершину человеческого бытия темные, «теллургические» силы инстинкта и крови.

Тоталитарная антропология скорее настаивает на важности, на роли и примате действия. Но она ни в коем случае не презирает разум [37]. Или по меньшей мере то, что она презирает или, точнее, ненавидит — это исключительно его высшие формы, интуитивный разум, теоретическая мысль, нус, как его называли греки. Что касается разума дискурсивного, разума рассуждающего и рассчитывающего, она никоим образом не пренебрегает его ценностью [38]. Как раз наоборот. Она ставит его так высоко, что отказывает в нем большинству смертных. В тоталитарной антропологии человек не определяется мыслью, разумом, суждением как раз потому, что, согласно ей, абсолютное большинство людей лишены его. Впрочем, можно ли в этом случае продолжать говорить о человеке? Нет. Так как тоталитарная антропология не признает существование человеческой сущности, единой и общей для всех [39], для нее не существует разницы в степени между одним человеком и «другим человеком», но существует разница в природе. Старое греческое определение, которое определяет человека как zoon logicon, основано на двусмысленности: не существует необходимой связи между логосом-разумом и логосом-словом, как нет и общей меры для человека как животного разумного и человека как животного говорящего. Так как животное говорящее является прежде всего животным легковерным, а животное легковерное — это как раз то, которое не думает [40].

Для тоталитарной антропологии мысль, т. е. разум, различие между верным и ложным, решение и суждение — это вещи очень редкие и мало распространенные в мире. Это дело элиты, а не массы. Что касается последней, она ведома или, лучше сказать, сломлена под действием инстинкта, страсти, чувств и озлобленности [ressentiment]. Она не умеет думать. Или хотеть. Она умеет только подчиняться и верить [41].

Она верит всему, что ей говорят. Лишь бы ей это говорили достаточно настойчиво. И только бы потворствовали ее страстям, ненависти и страхам. Таким образом, бесполезно стараться остаться по эту сторону границ правдивости: наоборот, чем больше, чем массовее, чем резче лгут, тем больше поверят и скорее последуют. Бесполезно также и стараться избежать противоречия: масса никогда не заметит его. Бесполезно пытаться согласовывать то, что говорят одним, с тем, что говорят другим: никто не поверит тому, что говорится другим, и все поверят тому, что говорится именно им [42]. Бесполезно добиваться когерентности: у массы нет памяти [43]. Бесполезно скрывать от нее истину: она совершенно неспособна ее воспринять. Бесполезно даже скрывать от нее то, что ее обманывают: масса никогда не поймет, что речь идет о ней, что речь идет о приемах, которые применяются к ней [44].

Именно на эту антропологию опирается пропаганда членов заговора среди бела дня, и успех, который она одерживает, объясняет совершенно нечеловеческое презрение сторонников тоталитарного режима — мы имеем в виду членов элиты, которая в курсе, — к массе [45], как к массе противников, так и к массе единомышленников. К массе, т. е. ко всем, кто им верит и кто за ними идет, а также к тем, кто, не следуя за ними, все же им верит. Мы не собираемся оспаривать обоснованность этой установки. Она нам кажется достаточно легитимной. С другой стороны, представители и руководители тоталитарных режимов имеют все возможности, чтобы судить об интеллектуальной и моральной ценности их единомышленников и их жертв.

Мы ограничимся простой констатацией того, что если успех заговора сторонников тоталитарного режима может считаться экспериментальным доказательством их антропологической доктрины, а также идеальной эффективности основанных на ней методов обучения и образования, то это доказательство ценно только для их стран и их народов. Оно не имеет ценности для других, особенно для демократических стран, которые, будучи исключительно недоверчивыми, показали себя неподдающимися тоталитарной пропаганде, так как в этих странах эта пропаганда, хотя она и поддерживалась локальными заговорами, в конечном счете смогла обмануть только одну партию, которая называла себя «социальной элитой». Таким образом (и это последний парадокс, который по сути таковым не является), именно народные массы этих как будто вырождающихся и слабеющих, согласно самим принципам тоталитарной антропологии, демократических стран оказались принадлежащими к высшей категории человечества и состоящими из мыслящих людей, в то время как именно тоталитарные псевдоаристократии представляют собой категорию низшую, категорию людей легковерных и немыслящих.

Перевод с фр. С.А. Шолоховой

 

Примечания

1. Букв. [человек], лгущий с самого начала. Койре создает выражение mendax ab initio, соединяя латинское выражение ab initio (с начала) и глагол mendax (как в Mendax in uno, mendax in omnibus — Солгавший в одном лжет во всем). Прим. перев.

2. Уже в диалогах Платона, и особенно в «Риторике» Аристотеля, мы находим важный анализ психологической структуры и, следователь но, техники, пропаганды.

3. Обманывая своего противника или своего господина, более сла-бый оказывается «сильнее», чем он.

4. Обман — это также унижение, что объясняет зачастую беспричинную ненависть со стороны женщин и рабов.

5. «В отношении которой у древних не было ничего подобного» (Прим. перев.).

6. Тоталитарный режим сущностно связан с ложью. Поэтому во Франции никогда не лгали так, как тогда, когда, провозгласив движение к тоталитарному режиму, маршал Петен заявил: «Я ненавижу ложь!»

7. Необходимо изучить с этой точки зрения преподавание истории тоталитарных режимов и их инвариантов. Новые учебники по истории во французских школах могли бы предоставить широкое поле для размышлений.

8. Понятие «слово» взято в данном случае в самом широком смысле выражения и предложения. Очевидно, что можно лгать и не открывая рта.

9. Религиозные нормы морали делают истину обязательной по отношению к Богу, но не к людям. Они запрещают лгать «перед Богом» (devant Dieu) и «людям» (aux hommes).

10. Это представление иногда встречается даже в религиозных нормах морали. Du lait aux enfants, du vin aux adultes [цитата из Павла].

11. Мы должны говорить правду тем, кого уважаем — равным себе или превосходящим нас. И наоборот, отказ в истине предполагает отсутствие уважения, почтения.

12. «Джентльмен не врет». Правдивость — это аристократическая добродетель, связанная с понятием чести. Для раба — это не добродетель, но долг, обязательство.

13. Лицемерие общепринятых форм общественного поведения: учтивость, вежливость и др. не являются ложью.

14. «Свои» имеют право на истину, а «другие» — нет.

15. В значении обмана.

16. Слова «торговец» и «лжец» были когда—то синонимами. «Не обманешь — не продашь» — гласит старая славянская пословица. Сегодня принято, что для торговца «честь — лучшая политика».

17. Лучший способ довести оппозицию до конца — это сделать ее биологической. Не случайно фашизм стал расизмом.

18. Состояние войны — это нормально… Враждебность внешнего мира… Таковы постоянные идеи, которые тоталитарные общества внушают своим народам.

19. Приведем для примера то, как тренируется лгать молодой спартанец или молодой индиец, менталитет маррана или иезуита.

20. Именно менталитет [психология] религиозной войны отражает знаменитую формулу: non servatur fides infidelibus.

21. Ложь — это оружие; оно не используется, если нам не угрожают и если мы не пытаемся избежать опасности. Из этого следует, что сообщество примет правило лгать, только если, будучи более слабым, оно будет атаковано или преследуемо. Если же — нет, то изменений не происходит, даже в случае джайнистской секты и Парси. Сформированное общество является абсолютно и строго закрытым.

22. Изучение тайного общества обычно пренебрегалось социологией. Пожалуй, мы знаем относительно хорошо тайные общества Экваториальной Африки; зато мы не знаем ничего или почти ничего о тайных обществах, которые существовали и существуют в Европе. Или, если даже иногда мы знаем их историю, остается неизвестной типологическая структура этих обществ, важность которой признавал практически только Зиммель.

23. Конечно, существуют такие группы, как, например, сообщества париа, которые сами рассматривают причастность к сообществу как несчастье или бесчестие. Эти группы в итоге, как правило, исчезают. Но пока они существуют, они рассматривают любой побег как предательство.

24. Классический тип тайного общества — это группа, в которую получают доступ через обряд посвящения, имеющий обычно несколько ступеней. Тайные общества, предполагающие передачу причастности к ней по наследству, тоже существуют, однако они очень редки, и, кроме того, эти группы также предполагают обряды посвящения. По сути, в этих обществах именно посвящение является тем, что передается по наследству или закрепляется по праву наследства.

25. Группы посвященных не обязательно являются тайными обществами.

26. Дело обстоит совершенно иначе в сообществе религиозной или открытой политической пропаганды, сообществе, участники которого принимают или ищут жертву, чтобы засвидетельствовать свою веру, для которых жертва является средством пропаганды и действия.

27. Поэтому необходимо тщательно отличать публичное заявление от передачи более или менее тайной и полной эзотерической истины для посвященных или кандидатов в посвященные.

28. Верить эзотерическим данным и утверждениям — значит свидетельствовать о самой недостаточности посвящения, дисквалифицировать себя.

29. Известно, однако, до какой степени тоталитарные режимы культивируют у своих союзников и своих народов психологию преследуемого праведника, избранного народа, окруженного миром врагов, которые ущемляют его права и угрожают его существованию: характерное разворачивание реальной ситуации, которое питает приступы неполноценности тоталитарных государств.

30. Техника лжи второго уровня, как это прекрасно известно, широко использовалась бисмарковской дипломатией. Ее использование одновременно с использованием простой лжи, целью которой было спутать противника, характеризует тоталитарную дипломатию.

31. Дезинформация противников; зато «свои», посвященные и те, кто заслуживает ими быть, находят в этом объявление и выражение истины.

32. Можно назвать ее «аристократией лжи», если эти слова вяжутся друг с другом. На самом деле элита лжи является с необходимостью лживой элитой, какократией, но отнюдь не аристократией.

33. Для тех, кто умеет читать: цель подчинить весь мир ясно сформулирована в Mein Kampf.

34. Теория — это тоже пропаганда, распространяемая, правда, непосвященными, которые в нее верят.

35. Для посвященного или для того, кто считает себя таковым, устанавливается некоторого рода мистический контакт между ним и руководителем.

36. Итальянский фашизм, хотя tempor prior, является лишь слабым подобием, если не карикатурой, на гитлеровский тоталитаризм.

37. Она презирает человека, а точнее, тоталитарного человека сf. Avord R. Tyrannie et mepris des homes // France Libre. 1942. № 16.

38. Как это возможно? Тоталитаризм, который официально (т. е. предположительно и ложно) дискредитирует разум и рациональную систему, отдавая приоритет видимости и органическим связям, фактически запускает самый жесткий механизм.

39. Между членами элиты и остальными людьми, homo sapiens и homo credulus, для тоталитарной антропологии существует столько же различия, сколько для гностической антропологии между материальными и воздушными или в аристотелевской антропологии между свободным человеком и рабом.

40. Животное мыслящее стремится к мышлению; животное легковерное — к уверенности.

41. Credere, obedire, combatterre — таков долг народа. Мышление — удел вождя.

42. Техника такой лжи действует согласно принципу «Вот крылья у меня — я птица! Я мышь и из мышей природных» (Пер. А. Измайлова — Прим. перев.). Ее преимущество в том, что она возбуждает ложное доверие, которое равноценно (в эмоциональном плане) ложному посвящению, которое дает обманутым (ложное) удовлетворение верить, что они — исключение, что они посвящены в «тайну», испытывать чувство превосходства и, следовательно, удовольствия, видя, что «другие» под
даются лжи.

43. «Итальянцы — это скандинавы», — объявил однажды Муссолини, после того как в течение нескольких лет он публично и письменно высмеивал гитлеровский расизм.

44. Именно поэтому Гитлер мог излагать свою теорию лжи в Mein Kampf. Очень немногие из его читателей поняли, что он говорил о них.

45. Понятие массы приобретает, таким образом, смысл в некотором роде качественный и функциональный: «масса» определяется неспособностью мыслить, а последняя проявляется и обнаруживается и посредством того факта, что масса верит доктринам, учениям, обещаниям фюрера, дуче и других вождей тоталитарных режимов. Очевидно, что взятое в этом смысле понятие «масса» более не обозначает социальную категорию, но категорию интеллектуальную и то, что члены «массы» отбираются зачастую из «социальной элиты».

Источник: Койре А. Размышления о лжи / пер.С.С. Шолоховой под ред. А.В. Ямпольской // Ежегодник феноменологической философии. 2013. C. 223-244.