Изоляция как двигатель экономического прогресса

К сожалению, я не попал на круглый стол, где обсуждалось, помогут ли санкции западных стран развитию российской экономики. Ибо в то время, когда коллеги обсуждали эту животрепещущую тему в Москве, я летел в Самару — город традиционной купеческой культуры, а заодно и космической промышленности. Что наглядно, не по моей воле и не по воле устроителей такого круглого стола, иллюстрировало дискурс.

Дело в том, что от рынка и мировой торговой интеграции тут остались купеческие особняки (правда, в плачевном состоянии), а от политической изоляции и администрирования — великая отрасль, которая, надо сказать, сегодня тоже переживает трудности и запустение. Во всяком случае, если, прилетая в Самару, вы думаете, что вас будут встречать космические роботы с нано-хлебом-солью, то этого и в помине нет. Наоборот, вы потом плететесь 3–4 часа в такси по единственной дороге в центр — так устроен этот «космический» город, — а мимо вас проносятся кварталы, где никогда не было центрального отопления, а печки зимой топят, как заметил ехидный таксист, отрывая доски от забора соседнего дома.

Справедливости ради следует сказать, что несколько лет назад государственные модернизаторы таки запустили проект аэроэкспресса. Однако по какой-то непонятной причине он недолго прожил, хотя появились рельсы и станция (и почему-то мимо аэропорта). Впрочем, грядет и следующая попытка. Ее нам толкает не столько губернатор, сколько мировой чемпионат по футболу 2018 года, то есть, опять же, интеграция и «преклонение перед Заграницей». Поскольку заграничные люди, в отличие от соотечественников, должны иметь хотя бы минимальный человеческий комфорт.

Но вернемся все же к идее изоляции как двигателя экономического прогресса. Сразу отметим, что в этой тезе действительно есть экономическая идея с изрядным потенциалом. Что, безусловно, уже хорошо.

Хорошо хотя бы потому, что раньше таких глобальных экономических идей — как грамотно обустроить Россию — попросту не было. А теперь вот появились. Не считать же за «идею» изначальную мечту экономистов девяностых, что «рынок все наладит»? Такая мечта заведомо отрицала человеческий фактор, исторические особенности и демиурга-администратора. А это как-то не по-русски. По-русски — с царем. И теперь полноценная идея с демиургом-администратором (и запретителем) снова появилась!

Демиург у нас — Путин. Его портреты висят во всех кабинетах. С его именем идут на выборы. И, что характерно, побеждают! Про него читаются лекции. Его обожествляют. Энтузиазм охватывает ширмассы, и впору нам всем снова запеть: «Нам нет преград на суше и на море!»

Плохо только одно. Что идея эта… ложная.

В целом-то она совсем не выглядит ложной, а выглядит наоборот достаточно логичной. «Девяностые» разрушили многие национальные предприятия, а излишняя, как казалось вчерашним коммунистам, открытость России привела к тому, что заграница дала России по демпинговым ценам товары и услуги, и это лишило стимулов отечественного производителя. Теперь Россия продает нефтегаз, а потом попросту покупает все необходимое — от айфонов и кружевных трусов до варьете и кинофильмов. И, как говорится, «не парится», мхом обрастает, а у россиян отрастают обезьяньи хвосты, и они уже готовы начать селиться на деревьях.

Но теперь все изменится. С утра до вечера издательский дом «Эксперта» твердит о необходимости новой индустриализации, исключительно чтобы страна обрела прежний смысл и навыки выживания. Вопрос лишь в том, как ее запустить в этих обстоятельствах повального коллаборационизма?

Ответ пришел сам собой. Закрыть границы западным товарам. Поставить россиян в такие условия, чтобы выживание зависело исключительно от них самих. Упрощенно говоря, запретить западные джинсы, и тогда вернутся навыки шитья. Или навыки ставить заплатки. В рамках этой теории и война с Украиной уже не выглядит диким абсурдом и местью кремлевского клана за попытку бегства на Запад вчерашней советской колонии. Война — только повод, чтобы мудро прихлопнуть разрушительный и спекулятивный НЭП-2, поставить барьер оттоку капитала, призвать к порядку олигархов и мобилизовать население на достижения великих строек капитализма. Так объясняют ситуацию те, кому по должности положено все объяснять.

Проблема лишь в том, что все это мы уже не раз проходили. «Идея циклического российского развития владеет здешними умами не 15 лет, а почти 200», — меланхолично замечает другой некогда медиамагнат, основатель перестроечного «Коммерсанта» Владимир Яковлев. Он имеет в виду, что когда мы закрываемся, начинается контрреформа и соскальзывание в экономическую дыру, пропасть жестоких человеческих отношений. Потом происходит выправление ситуации дворцовым переворотом — табакеркой, медсестрой, которая сделала последний укол, ГКЧП и Форосом, — который, однако, лишь запускает новый цикл. Владимир Егорович этот закон природы отследил на истории своей семьи.

Но против теории «изоляции как двигателя» и исторический опыт прошлого века.

На самом деле, ведь и авторитарные Япония и Германия преодолели последствия политического краха (и трансформацию своих преступных режимов), а потом выбились в локомотивы мировой экономики исключительно на основе новой открытости и сотрудничества с демократическим западным блоком, а отнюдь не изоляции. Еще в России любят в этой связи и в пользу госрегулирования заздравно помянуть Китай. Отчего же не доказывать: есть у России некий особый китайский путь — с суровостью Тяньаньмыня и по-комиссарски жесткой трудовой дисциплиной? Но и Китай сегодня масштабно интегрирован в мировые технологические и торговые цепочки, как Россия может только мечтать.

Крах первого НЭПа (1921–1928) дает нам обильный материал для размышлений, поскольку именно форсированная подготовка к мировой войне, как полагают, стала причиной сворачивания рыночных практик. Теоретически, только государство, собрав все ресурсы в кулак, могло де обеспечить оборону (в другой версии — атаку на враждебное окружение) и конкурентоспособность Советов.

Однако многие исследования и архивные документы предъявят иную картину.

Крах НЭПа (национальной экономической политики — так его назвал журнал беспартийной интеллигенции «Новая Россия» в 1926 году), спасшего измученную смутой страну от товарного голода, похоже, произошел от другого. В его истоке — невозможность соединить анархический потенциал частного предпринимательства с тенденцией монополизировать политическую систему конкретной политической, если не сказать террористической, группировкой. Частник хлеб дал, но частных заготовителей тут же, в 1926 году, арестовали, да и государство «диктатуры пролетариата» могло платить крестьянину фиксированную цену деньгами, обеспеченными лишь пулями и пулеметами, но никак не сапогами, тракторами или крестьянскими портами.

В дальнейшем система, основанная на тотальном регулировании и подавлении любой анархии (свободы действия), смогла осуществить экстенсивный рывок, в результате которого и возник тот странный причудливый мир — с Гагариным и туалетами на пленере. С Новороссией и отсутствием пармезана как класса.

Теперь мы ищем, как обрести новую сбалансированность — со свободой или с сыром? Без свободы был ГУЛАГ и космос, со свободой — короткий отрезок с 1991 по 1993 год. Для меня-то этот ответ давным-давно ясен.

Однако я уже подъезжаю к самарской площади Куйбышева, и 4-й Председатель Государственной плановой комиссии при Совете Народных Комиссаров СССР продолжает торчать на ней особняком…