«Чтобы очистить души этих людей»

Посвящается Элене Фазано Гуарини

In memoriam

1. Ученые уже давно занимаются метафорами у Макиавелли, однако интерес к тому, как он использует метафоры медицинского характера и, в частности, метафору жизненных «соков» («гуморов»), возник сравнительно недавно. Кратко говоря, эта метафора устанавливает параллель между человеческим и политическим телом на базе общераспространенных знаний о гиппократово-галеновой теории: как и человеческое, политическое тело составляют четыре сока, определяющие его комплекцию в целом и состояние здоровья в данный момент. По мнению Энтони Парела, Макиавелли использует эту метафору для описания и классификации политических реалий: сок может означать характер и склонности (аппетит) политических и социальных групп; последствия их взаимодействий (тогда он служит синонимом конфликта); наконец, природу или конституцию различных политических режимов [1]. Парел отмечает, что «в современной политологии понятия соков как инструмента политического анализа не существует» [2], тем самым обращая внимание на разрыв, образовавшийся между этой метафорой и нашими категориями анализа.

Предметом рассмотрения данной статьи станет когнитивный потенциал метафоры, которая стала, на первый взгляд, непереводимой. Гипотеза о том, что органистическая метафора «говорит нам нечто о точке зрения государства» [3], заслуживает более пристального внимания прежде всего потому, что она может помочь нам осветить устройство реалии, уже недоступной для современных категорий анализа. Наконец, существует вероятность, что «соки» имеют и другие, до сих пор не отмечавшиеся значения.

2. В работах, посвященных метафоре «сока» у Макиавелли, анализируются в основном три крупных труда: «Государь», «Рассуждения» и «Флорентийские хроники». Однако «сок» часто упоминается еще в одном источнике — в государственной корреспонденции. Метафора сока обращает внимание на роль медицинской казуистики у Макиавелли. Это форма «аргументации, достаточно сильно отличающаяся от использующейся юристами» [4]: она основывается на интерпретации симптомов и не оставляет места дедукции. Но функция медицинской метафоры не ограничивается участием в построении схемы для экспериментального анализа: ее употребление может дать инструмент познания и преобразования реальности. Медицинская метафора входит в общий, частично имплицитный код, способный передавать знания о государстве и задействовать их в практическом решении конкретных проблем. И даже если нам ничего неизвестно о глубине медицинских познаний Макиавелли, он, несомненно, являлся носителем этого кода.

3. Конец XV — начало XVI века — период стремительного и болезненного распада Флорентийского государства, так что государственная корреспонденция ведется в условиях кризиса территориального государства. Как таковая, медицинская метафора кризиса отсутствует в лексиконе Макиавелли, однако, говоря об опасности распада государства и средствах ее преодоления, он использует метафоры этого типа, в том числе метафоры «сока» и «очищения». В этом контексте медицинская метафора особенно уместна еще и потому, что ее употребление предполагает сосредоточение внимания на «внутренних процессах» и «глубинных и более скрытых основаниях тела» [5] — другими словами, уменьшение масштаба наблюдения, и Макиавелли четко очерчивает круг политически значимых явлений, связанных с коллективным измерением мнения, веры, убеждения. Мы рассмотрим медицинские метафоры в связи с рядом эпизодов территориального кризиса, затронувшего Флорентийское государство между 1498-м и 1503 годом.

4. 29 декабря 1498 года Макиавелли пишет «людям и совету» замка Поппи близ Ареццо. После захвата Биббьены наемные войска Венеции отброшены у Поппи благодаря реакции комиссара Антонио Джакомини и, главным образом, сопротивлению местного населения, однако ситуация по-прежнему остается нестабильной.

В долгосрочной перспективе это лишь один из множества критических эпизодов в период, когда Макиавелли занимал должность секретаря Сеньории. Но в более узком контексте видно, что здесь он впервые строит и испытывает модель эпистолярной коммуникации с периферийными центрами государства. Напомним, что Макиавелли по долгу службы непрестанно занимается «политической коммуникацией». Для определения своей роли он использует медицинские метафоры. Так, он пишет комиссару Баньо-ди-Романьи: «Тот, кто исполняет обязанности, подобные возложенным на нас, должен подражать хорошему врачу, который сначала занимается смертельными ранами и теми, что ближе всего к сердцу, а потом заботится о менее важных» [6]. Значит, «хороший врач» умеет распознавать степень тяжести болезни и действовать сообразно с этим. Самые неотложные — проблемы военного характера, доверяемые опытным комиссарам и капитанам республики. Однако вызванный нападением Венеции кризис выявил более глубинный характер болезни, связанной с хроническим дефицитом согласия в Флорентийском государстве.

Нужное в таком случае лекарство требует осведомленности о стремлениях населения на подчиненных территориях. В государственной переписке Макиавелли обращается к теме верности (“fede”, веры) народа постоянно, но письмо к людям Поппи стоит особняком, так как в нем он обращается ко всей коммуне:

«Ваши вера [7] и преданность нашему городу были так сильны, что сохранили под нашей властью не только ваши земли, но и всю страну, и мы никогда не усомнимся в любви и искренности вашей души […] Нам остается только поддержать вас, чтобы вы, как это и было до сих пор, твердо выдержали остаток печальной участи, которая, надеемся, с Божьей помощью, продлится недолго и от которой вы скоро избавитесь и сможете заслуженно радоваться вместе с нами нашему общему процветанию» [8].

Такое исключение вызвано необычностью поведения: зависимая община против всяких ожиданий борется за собственную свободу и — самая труднообъяснимая вещь — за свободу города, под властью которого находится. Макиавелли, знающий преданность этого региона Медичи, не без удивления отмечет наличие в данном случае связи, предполагающей не принуждение или выгоду, а «любовь» и «преданность», т.е. добровольное и заинтересованное подчинение.

Несколькими днями ранее в письме комиссару Эмполи Макиавелли впервые формулирует деонтологию правления с учетом обстановки:

«Тебе известно, насколько в таких условиях и в такие времена важно заставить подданных любить себя, однако если ты рассмотришь все войны, произошедшие с 94-го года по эту пору, ты увидишь, что они были следствием их недовольства и плохого расположения. Поэтому мы считаем своим долгом напоминать всем должностным лицам действовать так, чтобы те, кто находится под их управлением, сами возгорались желанием служить верой и не возбуждались пренебрегать службой» [9].

5. Адресат и хранитель необычайного объема поступающей с периферии информации, Макиавелли имеет, вероятно, уникальную в государственном аппарате возможность одновременно видеть общую картину и знать частные случаи. С этих позиций он наблюдает множество коллективных переживаний и реакций (страх, подозрительность, недоверие), способных (если не делающих этого) нарушить хрупкий существующий порядок. На первый взгляд парадоксальное утверждение о том, что они стоят у истоков недавних беспорядков («ты увидишь, что они были следствием их недовольства и плохого расположения»), выражает перевернутую точку зрения на события, взгляд снизу вверх, согласно которому коллективные настроения являются действующими политическими силами, а потому правительству следует изучать и, как мы увидим далее, воздействовать на них. В этом письме Макиавелли четко разделяет два аспекта проблемы: «недовольство» и «плохое расположение» населения; оба связаны с языком медицины. Задача правительства, «хорошего врача», заключается прежде всего в установлении этиологии, анализе поверхностных и глубинных причин, способных породить данное явление. «Недовольство», т.е. дурной настрой, относится к первым и является непосредственной причиной мятежа, а «плохое расположение», которое мы перевели бы как «предрасположенность» или «склонность», — глубинная причина, связанная с особенностями конкретной группы людей. Для определения этой характеристики Макиавелли нередко использует медицинский термин «сок». В этом смысле он, например, пишет 23 ноября 1498 года комиссару Ареццо Луке дельи Альбицци: «Желая не беспокоиться о землях Ареццо, мы считаем необходимым содержать в нем такие вооруженные силы, какие подобает иметь в месте подобного рода, полном подозрительных соков» [10].

Силой поставленный в зависимое положение, свободный город Ареццо ab antiquo является антифлорентийским, и Макиавелли использует метафору сока для описания этого врожденного и неизменного свойства, сложившегося в результате взаимодействия связанных с традициями и качествами факторов исторического и физиологического порядка, характеризующих поведение данного народа. В этом смысле «сок» отражает существование общественного наследственного территориального мнения, подразумевающего неизменный образ мыслей и действий; глубинное мнение, лежащее в основе враждебных действий и речей, но предшествующее им и проявляющееся в основном в симптомах, которые может распознать лишь опытный взгляд «хорошего врача». Поэтому знание темперамента местного населения — существенный аспект «службы», заключающейся, как видно из письма к комиссару Эмполи, в сохранении «веры» подданных.

6. Понятая в таком значении «вера» — негласный и хрупкий пакт между властителем и подданными, который могут поколебать даже самые незначительные на первый взгляд вещи. Макиавелли пишет комиссару Ареццо Джан Баттиста Ридольфи: «Имеющий власть и желающий сохранить ее должен делать все для того, чтобы не возбудить никаких соков и не менять ничего, потому что, однажды измененное, ничто уже не может быть возвращено на место» [11]. «Возбудить» соки означает позволить внешним явлениям проявить врожденную, но пока что латентную враждебную предрасположенность народа. Эти явления почти всегда носят вербальный характер и сводятся к тому широкому и многообразному кругу оральных практик, которые Макиавелли называет «слухами», «общественным мнением», «молвой». Он знает, что необоснованная информация может взбаламутить «сок» народа и подвергнуть опасности его «веру». «Благоразумное» правление предполагает ряд действий и противодействий, направленных на нейтрализацию этой непосредственной причины беспорядка. «Вера-верность» государству предполагает убежденность и доверие, и в переписке Макиавелли встает вопрос о том, при помощи каких ресурсов республиканское государство может внушить ее «неверующим» [12].

7. Между июнем и августом 1593 года Макиавелли обращает к Совету Десяти докладную записку «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны». Основываясь на римском образце (речи Луция Фурия Камилла), Макиавелли здесь впервые выводит из утверждений о неизменности человеческой природы и цикличности исторического времени постулат о стабильности отношений силы, на которых строится человеческое общество [13].

Пересматривая римскую модель через призму опыта управления территорией, Макиавелли выделяет субстрат коллективной психологии, позволяющий установить — или, как в данном случае, восстановить — узы подчинения: надежда и страх. Речь идет о состоянии, общем для политического и религиозного опыта. Читатель Лукреция, Макиавелли знает, что “est mortalibus insitus horror”: общество и религия имеют общие корни в страхе. В этом смысле акт подчинения принимает форму именно акта веры, в котором надежда и страх, взаимодействуя, создают чувство преданности-набожности («привязанности») по отношению к власти. Поэтому неслучайно слово «вера», используемое в правительственной переписке для определения отношений между подданными и главным городом, предполагает религиозное измерение. «Заслужить веру» подданных государство может, только прозорливо управляя их воображаемым, столь чувствительным в нормальные (а тем более кризисные) времена к слухам и представлениям, способным вызывать страх и благоговение. Вопрос о воображаемом и представлениях возвращает нас к медицинской лексике.

8. В редакции VII статьи «Государя» Макиавелли описывает публичную казнь наместника Чезаре Борджиа Рамиро де Орки:

«И поскольку эта часть достойна того, чтобы стать известной и чтобы ей подражали другие, я не хочу обходить ее вниманием. Завоевав Романью и обнаружив, что она находилась под властью бессильных синьоров, которые скорее обдирали своих подданных, чем управляли ими, и давали им поводы к распрям, а не к единству, так что вся провинция была полна грабежей, ссор и другого рода беззаконий, он решил, что, если он хочет сделать ее мирной и покорной правящей деснице, нужно назначить ей хорошего правителя. Но он поручил ее мессеру Рамиро де Орко, человеку жестокому и решительному, предоставив ему всю полноту власти. Тот быстро привел ее к миру и единству и имел высочайшую репутацию. Затем герцог рассудил, что такая чрезмерная власть не нужна, так как она может вызвать ненависть, и учредил в провинции гражданский суд под председательством уважаемого главы, в котором у каждого города был свой адвокат. И зная, что прошлая строгость породила в них некоторую ненависть, чтобы очистить души этих людей и завоевать их расположение, он решил показать, что если и имела место какая-то жестокость, то она исходила не от него, а от жестокости нрава его наместника. И поэтому однажды утром по его указанию его положили на площади в Чезене, разрубленного на две части с бревном и окровавленным ножом. Свирепость этого зрелища одновременно удовлетворила и ошарашила этих людей» [14].

Эта сцена имела место во время восстания в Вальдикьяне, и Макиавелли вспоминает ее в связи с актуальным вопросом о поддержании единства населения по отношению к центральной власти. Учитывая обстановку в сильно раздробленной папской Романье, герцог, не обнаруживая своего прямого участия, использует для установления своей власти трехактную стратегию in absentia. Сначала он утверждает власть террором в лице своего наместника; затем делает вид, что признает и возвращает древние привилегии подвластным городам и получает поддержку местных олигархий; наконец, ужасом скрепляет новое соглашение с входящими в состав его государства народами.

Для описания третьего, решающего момента Макиавелли снова использует язык медицины: «чтобы очистить (purgare) души этих людей» — это буквальная отсылка к purgatio, практике очищения тела и сознания через изгнание болезнетворных соков, соответствующей катарсису гиппократовой и галеновой медицины [15]. Однако понятие катарсиса, на котором строится описание этой сцены, происходит, по-видимому, прежде всего из «Поэтики» Аристотеля (VI, 1449 b), где оно понимается как очищение зрителя трагедии «через сострадание и страх (di’ eleou kai phobou)» [16]. Возможно, эстетическое измерение катарсиса было известно Макиавелли через знакомство, прямое или опосредованное, с текстом Аристотеля. Но в «Поэтике» эстетическое измерение катарсиса неразрывно связано с медициной [17], и именно так, вероятно, понимал его и Макиавелли. Коллективное «очищение» происходит у Макиавелли в контексте общественного представления («зрелища»), в кульминационной точке интенсивного коллективного переживания. Судя по всему, он сделал вывод о том, что вызванный чудовищностью сцены шок, с одной стороны, оказывает гомеопатическое действие, освобождая присутствующих от былых страхов, а с другой — скрепляет ошеломлением и благодарностью узы подчинения тому deus ex machina, который определил неожиданную развязку этой истории. Несомненно, охвативший толпу на площади Чезены ужас был именно священным. Присутствующие не могли не заметить, что Чезаре Борджиа казнил своего наместника на следующий после Рождества день. На кону была ни больше ни меньше как возможность заложить (или заложить вновь) основу веры-верности, которая, наравне с верой в Христа, связывает людей неразрывной кровной связью между собой и всех вместе, без различий состояния, пола и возраста, с властью, которая на земле — на этой земле — может принимать решения о спасении и смерти.

9. Создается впечатление, что в рабочей переписке, трудах и воспоминаниях Макиавелли того времени аналитическое употребление медицинских метафор связано с размышлениями о «вере», понимаемой в двойном политически-религиозном смысле.

Вероятно, связующим звеном служит интерес Макиавелли к коллективному воображению. Чтобы в полной мере осознать эффективный характер, который Макиавелли приписывает воображению, необходимо обратиться к одному месту в главе о заговорах из третьей книги «Рассуждений», где говорится о том, что «подобное деяние может быть прервано ложным представлением или неожиданным происшествием», а чуть далее: «эти ложные представления следует учитывать и благоразумно принимать их во внимание; и тем более что возникают они очень легко» [18]. Макиавелли дважды использует выражение «ложное представление», заимствованное из психологического лексикона Аристотеля.

В сложной антропологии народной ошибки, развернутой прежде всего в «Рассуждениях» [19], именно из ложных представлений (черпающих свою силу в массовом внушении) возникает доверие, на котором зиждутся вера-верность и политическая субординация. Таким образом, метафора «соков» указывает на смычку между медициной и религией. В условиях кризиса территориального и подчинительного соглашения медицинская метафора может служить для объяснения нрава людей — неизбежно «непостоянного». Но справедливо ли в таком случае говорить о метафоре? В самом деле, сок здесь не выступает в роли аналогии, а служит для обозначения круга явлений, которые медицинские знания делают доступными для наблюдения и проведения политических экспериментов.

10. Итак, чем может быть интересна для современного историка темная метафора сока? Я бы сказал, что главным образом своей способностью создавать «остранение» по отношению к общепринятым историографическим представлениям, к существующим в них мифам и повествованиям.

Несомненно, в круг великих повествований, в последние десятилетия во многом формировавших общепринятые историографические представления, входит и повествование, касающееся появления в XVIII веке общественного мнения [20]. Это представление настолько прочно укоренилось в воображаемом историков, что даже применительно к предшествующим эпохам стало практически невозможно изучать это явление без использования главных понятий либеральной и индивидуалистической традиции — «дискурсивности» и «критики». Неясная же метафора сока дает нам доступ к тому, каким образом в описанном историческом контексте с точки зрения государства феномены мнения стали политически релевантными и интеллигибельными. И эта точка зрения вовсе не исключает фактов критики или недовольства общественным устройством, но обязывает нас прежде всего считаться с территориальным и общинным измерением политических и религиозных представлений и верований; кроме того, она позволяет нам принять во внимание другие составляющие этой реалии: слухи, страхи, предубеждения, заблуждения, манипуляции, столь часто встречающиеся в современном представлении событий, предлагаемом средствами массовой информации, и в то же время странным образом отсутствующие в словаре историков, особенно тех, кто занимается общественным мнением в Новое время. По сути, существует становящийся все более очевидным разрыв между заявленными или имплицитными предпосылками этой историографии и проблемами, связанными с современным положением дел в этой общественной сфере.

Это не всегда было так. Вскоре после Первой мировой войны травматичный военный опыт подтолкнул Марка Блока к изучению явлений общественного мнения [21]. Чрезвычайная распространенность ложных новостей с фронта, подпитываемых страхом и бурным устным хождением, привлекла его интерес к историческому процессу формирования легенд и представлений. Для анализа того, что он назвал “singulières efflorescences de l’imagination collective” [22], Блок обратился к социальной психологии — новой дисциплине, более близкой к медицине, чем к историографии. С точки зрения историографии, сегодня труд Блока — эрратический валун, свидетельство далекой эпохи, в которой единственным уместным способом изучения общественного мнения было использование категорий, необходимых для объяснения коллективных явлений. В свете этого текста органистический подход к изучению народных настроений у Макиавелли может показаться нам менее чуждым. В свою очередь, у Макиавелли мы можем найти отправные точки для испытания потенциала (во многом еще не раскрытого) блоковского текста. Способность заставить снова зазвучать утратившие со временем значимость интерпретации и методы — это, пожалуй, одна из самых важных и неожиданных возможностей, которыми обладают политические тексты прошлого.

Примечания

1. Parel A. The Machiavellian Cosmos. New Haven: Yale University Press, 1992. P. 101–112.

2. Ibid. P. 109.

3. Briguglia G. Il corpo vivente dello stato, cit. P. 81.

4. Zanzi L. I «segni» della natura e i «paradigmi» della storia. P. 181.

5. Briguglia G. Il corpo vivente dello stato, cit. P. 111.

6. Письмо к Галеотто Пацци, 1.01.1499, в Machiavelli N. Legazioni, commissarie, scritti di governo, I (1498–1501) / A cura di F. Chiappelli. Bari: Laterza, 1971. P. 121.

7. Fede, т.е. одновременно вера и верность. В русском языке эту религиозно-общественную двойственность демонстрирует, например, оборот «служить верой и правдой».

8. Ibid. P. 120.

9. Ibid. P. 119.

10. Ibid. P. 91.

11. Письмо от 7 сентября 1503 года, в Machiavelli N. Opere. Vol. II (1501–1503) / Legazioni, commissarie, scritti di governo, a cura di D. Fachard e E. Cutinelli-Rèndina. Roma: Salerno, 2003. P. 245.

12. Machiavelli N. Il Principe / A cura di M. Martelli. Roma: Salerno, 2006. P. 121.

13. Tite-Live. Histoire romaine / Texte établi par R. Bloch e Ch. Guittard. P.: Les Belles Lettres, 1987. VIII 13. P. 34–35.

14. Machiavelli N. Il Principe, cit. P. 136–139.

15. Marcovecchio E. Dizionario storico etimologico dei termini medici, cit. P. 157 (s.v. Catharsis).

16. Aristotele. Poetica / Traduzione e cura di P. Donini. Torino: Einaudi, 2008. P. 36–39.

17. Hardy J. Introduction // Aristote. Poétique. P.: Les Belles Lettres, 1969. P. 18–19.

18. Machiavelli N. Discorsi, III, 6, cit. P. 247 (выделено автором).

19. См.: Landi S. Naissance de l’opinion publique dans l’Italie moderne, cit. P. 32–37.

20. См.: Landi S. Stampa, censura, opinione pubblica nell’Europa moderna. Bologna: Il Mulino, 2011. P. 99–103.

21. Bloch M. Réflexions d’un historien sur les fausses nouvelles de la guerre. P.: Allia, 2007.

22. Букв. «выдающимися цветениями коллективного воображения» (франц.).

Реферированный перевод с итальянского по: Landi S. «Per purgare li animi di quelli populi». Metafore del vincolo politico e religioso in Machiavelli // Storia del pensiero politico. 2014. No. 2. P. 187–212.