Сьюзан Зонтаг — эссеист и не только

1

Как уловить жизнь? Проблема биографических проектов, особенно тех из них, в которых участвуют личности, оставившие после себя множество книг, интервью, часов видеозаписей, состоит в том, что десять редакций одной и той же истории образуют десяток разных жизней. Здесь сразу возникает еще одна трудность, с которой сталкивается любой биограф, даже исследующий гораздо менее сложную, менее экстатичную и переменчивую жизнь, чем жизнь Сьюзан Зонтаг: сколько места в биографии должны занимать подробности личной жизни — любовные романы, дети, непростые отношения с семьей, сколько — общественная жизнь и, помимо всего прочего, обстановка и эпоха, которые направляли эту жизнь?

В новом документальном фильме Нэнси Кейтс «Наблюдая Сьюзан Зонтаг» — увлекательном, эмоциональном и местами великолепном вступлении к множеству работ о Зонтаг, созданных после ее смерти, — основное внимание уделяется социальным влияниям, сформировавшим ее жизнь; но при этом само повествование глубоко личное и прочувствованное. Это интимный портрет женщины, которая, по словам ее сына, «интересовалась всем»: не только Витгенштейном, но и научно-фантастическими фильмами категории В; не только Джоном Кейджем, но и Фредом Астером.

«Она хотела сразу всего как минимум в трех вариациях, — писал Кристофер Хитчинс в своих мемуарах “Хитч-22”, — и она жадно желала этого: после вечера в театре или кино был продолжительный ужин в новом интересном ресторане, где были посетители хотя бы из одной новой страны, за ним следовал поздний ночной разговор, который мог продлиться до рассвета».

Зонтаг родилась в Нью-Йорке в 1933 году и росла в пригородах — на Лонг-Айленде, около Туксона, в долине Сан-Фернандо. Когда подростком она поступила в Беркли, вдруг почувствовала, что это ее дом, как только, стоя в очереди, она впервые услышала правильно произнесенное имя Пруста. Когда десятки лет спустя она подробно рассказывает об этом на видео, восторг момента все еще виден на ее лице.

Она перевелась в Университет Чикаго, где вышла замуж за профессора, с которым была знакома всего десять дней. Она родила ребенка, переехала в Оксфорд изучать философию, развелась: влюблялась в мужчин и женщин и разочаровывалась в любви много раз в Париже и Нью-Йорке; писала романы, театральные пьесы и эссе на различные темы — от фотографии до болезненного пристрастия к фильмам ужасов. Она была блистательной, красивой и полной сил. Она зарекомендовала себя в качестве культурного критика и публичного интеллектуала и стала невероятно известной. К моменту ее смерти от рака в 2004 году она оставила неизгладимый и местами противоречивый след в американской культуре.

2

В номере журнала New Yorker, вышедшем через неделю после теракта 11 сентября, в рубрике «Городские беседы» был опубликован ряд эссе выдающихся писателей, в частности Зонтаг, посвященных размышлениям о совершенном зверстве. Другие авторы делились потаенными, полными мук размышлениями об ужасе наблюдения за разворачивающейся катастрофой и ее последствиями. Они писали о людских взаимоотношениях, о горе, о шоке и растерянности, которую они почувствовали, пытаясь найти ориентиры в новом, совершенно непонятном мире, где неожиданно оказались. Зонтаг же выступила с обличением: «Где подтверждение того, — писала она, — что это была “трусливая” атака “третьего мира” на “цивилизацию” и “свободу” или на “человечество”, а не нападение на мировую самопровозглашенную сверхдержаву вследствие определенных американских альянсов и действий?!»

В тот момент, когда всех обуяло горе, она перешла к критике господствующего языка, показавшись всем в лучшем случае бесчувственной. В одном из начальных кадров фильма показан сюжет, где Зонтаг защищает свою позицию, выступая на телеканале ABC, и ее прерывает представитель фонда «Наследие», объясняя, что Зонтаг — «агрессивный писатель», часть той «Америка-сама-виновата» толпы, чья «версия патриотизма заключается в том, чтобы “обвинять Америку, и только обвинять Америку”». Когда, наконец, Зонтаг удается вставить слово, она объясняет, что своей статьей в New Yorker она не хотела сказать, будто Америка виновата сама, а лишь отмечала, что «такое обилие моралистических слов, используемых для описания этого ужасающего злодеяния, не поможет нам понять и приблизиться к разумному ответу, политическому и военному, на эту акцию, который я всецело поддержу, — я не пацифист».

Другими словами, Зонтаг ратовала за аккуратное и разумное использование языка. В какофонии монтажа Кейтс демонстрирует колонку главного редактора, которую Зонтаг написала в подростковом возрасте для газеты школы Северного Голливуда:

«Борьба за мир никогда не будет выиграна, если мы будем называть всех, кто нам не нравится, коммунистами. Если мы будем так поступать, то рано или поздно мы осознаем, что в попытке сохранить наш демократический уклад жизни мы лишились самой его благородной особенности — права каждого человека выражать свое мнение».

Одно из самых больших удовольствий фильма — наблюдать эти моменты ранних лет, которые Кейтс умело соединяет с последующей жизнью и карьерой Зонтаг. Питер Хайду, ученый-медиевист, также вспоминает Зонтаг-подростка. «Она усадила меня к себе на кровать, — вспоминает он, — и быстро пробежалась по аргументации “Критики чистого разума” — кантовской “Критики чистого разума”. Ей вроде бы тогда было пятнадцать».

3

Учитывая, что Зонтаг обладала совершенно выдающимся умом, сильная сторона фильма состоит в изображении ее настолько же исключительной воли. Она была тем, кем она была, — Сьюзан Зонтаг — иконой, в отличие от, скажем, Сьюзан Зонтаг — «очень хорошо начитанной, но не публиковавшейся домохозяйки», потому что усилием воли она сменила одну жизнь на другую. Затем на еще одну и еще одну.

В одном из самых интересных интервью фильма, снятых в последние годы жизни Зонтаг, репортер ударяется в хронологию: университет в пятнадцать, замужество в семнадцать, ребенок в девятнадцать. «О чем свидетельствуют эти цифры?» — спрашивает репортер. Зонтаг отвечает:

«О желании вырасти. Я ненавидела быть ребенком. Я не могла делать то, что хотела. Я хотела не спать всю ночь… Я хотела беседовать с людьми. Я хотела встречаться с людьми, которых интересовало то, что интересовало меня».

«Я не могла делать то, что хотела». В фильме эта безысходность отнесена не только к детству Зонтаг, но и к ее замужеству. «Брак, — писала она в своем дневнике, — основан на принципе инерции». Это не самое счастливое представление о браке для любого человека; но особенно разрушительно оно для того, чье внутреннее равновесие, по-видимому, основано на постоянном движении. В 1957 году Зонтаг оставила мужа и сына в Соединенных Штатах (заботу о пятилетнем Дэвиде взяли на себя родители ее мужа) и отправилась в Оксфорд изучать философию. «Я думаю, — говорила ее сестра Джудит об это решении, — она просто хотела делать то, что хотела. Вот и все».

«Она постоянно открывала для себя что-то новое и становилась новым человеком, — отмечает в фильме французская исследовательница Элис Каплан. — Это был ее сущностный авангардизм. Вы можете или подвергать его сомнению, или по-настоящему восхищаться им».

Или и то и другое. С одной стороны, авангардизмом можно восхищаться, с другой — наблюдать определенное ее невнимание к воздействию такого авангардизма на окружающих ее людей. «Она никогда не была способна узнавать, что происходит с другим человеком, — отмечала ее бывшая подруга Ева Коллиш. — Я имею в виду ту чувствительность, которую мы выражаем в повседневной жизни, понимаете, вроде “что ты думаешь, что ты чувствуешь, что с тобой?”. Сьюзан не была чувствительной. Она не была чувствительным человеком».

Но Кейтс обращает внимание на некоторые нюансы в решении Зонтаг оставить мужа и ребенка. Может быть, она и хотела делать то, что желала, но, как отмечает Элис Каплан, воспитание детей в Америке в середине 50-х годов отличалось от сегодняшнего воспитания. Некоторые вещи, которые теперь кажутся непонятными, тогда были общепринятыми, и наоборот. Кроме того, обычай передавать детей на воспитание другим людям был известен Зонтаг: Сьюзан и Джудит росли у родственников до тех пор, пока Сьюзан не исполнилось шесть, а Джудит три года, поскольку их родители были заняты торговлей мехами в Китае.

Задумайтесь на минуту над отрывком из недавнего прелестного романа Дженни Оффилл «Клуб теоретиков», в котором замужняя женщина размышляет о жизненном пути, который она отвергла:

«Мой план заключался в том, чтобы никогда не выходить замуж. Вместо этого я собиралась стать художественным монстром (art monster). Женщины почти никогда не становятся художественными монстрами, потому что художественные монстры озабочены только искусством и никогда земными вещами. Набоков был даже не в состоянии сложить свой зонтик. Вера облизывала марки для его писем».

Вполне возможно быть художником и одновременно быть замужем. Сложно быть одновременно художественным монстром, по прекрасному выражению Оффилл, и ответственной женой. Довольно разумно предположить, что в середине 50-х совмещать качества художественного монстра и жены было практически нереально.

Размышляя о неудачном браке с Зонтаг в статье, появившейся в New York Observer через год после ее смерти, Филипп Рифф сказал: «Думаю, я хотел иметь большую семью, она же хотела большую библиотеку».

4

Именно на этом моменте фильма, когда стремление Зонтаг к свободе приводит ее в Оксфорд, потом в Париж, затем в Нью-Йорк, когда очертания ее взрослой жизни становятся явными, проблема биографического повествования, о которой я писала в начале, выходит наружу. Как отредактировать бездонное море архивного материала? Или же, иначе говоря, чью историю рассказывать?

Зонтаг однажды написала: «Что придает мне сил? Влюбленность и работа». Фильм следует за этими двумя путеводными звездами в жизни Зонтаг. Кейтс случайно обнаруживает важные любовные связи: она рассмотрела чрезвычайно интересных собеседников в лице Гарриет Сомерз Цвилинг и Евы Коллиш, а также важные работы Зонтаг «Заметки о кэмпе», «О фотографии», «Воображение катастроф» и некоторые другие.

Является ли недостатком фильма то, что мы узнаем, как Зонтаг изменяет Гарриет с Ирен Форне, но ничего не слышим, скажем, о ее страстной защите Салмана Рушди в непростой период после вынесения ему смертного приговора? Или что мы часто слышим упоминания о Дэвиде Риффе от женщин, близких его матери, но самого Дэвида мы видим лишь в коротких обрывках интервью, говорящего, в основном, о болезни своей матери? Или что некоторые из наиболее напряженных моментов в общественной жизни Зонтаг, например, ее скандальное эссе 1967 года в Partisan Review, где она заявила, что «белая раса» является «раковой опухолью истории человечества», заслужили лишь беглого упоминания?

Думаю, здесь нет правильных ответов, просто это были бы уже другие фильмы. Если у «Наблюдая Сьюзан Зонтаг» и есть слабые места, то это чрезмерное увлечение визуальными фокусами и спецэффектами. Иногда эти эффекты красивы, иногда им не хватает тонкости. Например, когда Зонтаг диагностируют рак, серьезность момента усиливается кадром ее фотографии, занесенной сыпучим песком.

Но Кейтс и ее коллегам удалось создать несколько замечательных видеорядов; и во всем, что касается содержания и подхода, фильм вышел вполне убедительным. Иногда взгляд режиссера кажется слишком беглым, но я не знаю, как фильм, который ужимает человеческую жизнь до часа сорока минут, может быть иным. Несколько основных работ; несколько главных любовных историй; на большее просто нет времени.

5

Странная особенность карьеры Зонтаг, хорошо показанная в фильме, заключалась в том, что она стала невероятно знаменитой, но она никогда не была известна в том, что было ей более всего дорого. Она прославилась благодаря эссе, но всегда считала себя романистом. В середине 90-х годов она сказала Чарли Роузу, что жалеет о том, что не умела посвятить все время написанию романов. Неясно, насколько хороша была эта идея: Кейтс ни разу не может воздержаться от упоминания, что отзывы критиков о романах Зонтаг были, мягко говоря, неоднозначными. Но об этом в фильме упоминается с тоской и сожалением.

Когда мы читаем эссе Зонтаг, все эти годы спустя, содержание часто кажется интересным, но в равной степени примечательна высшая степень самоуверенности, спокойная констатация положения вещей. Она была весьма застенчивой в своих личных дневниках, но ее уверенность на публике более чем примечательна. Много лет спустя она говорила о своих эссе 1960-х годов, что «они были дерзкими, как работы молодых людей». Уверенность — привилегия молодости. Не знаю, как вы, но я никогда не была более уверена в своем понимании того, как устроен этот мир, чем в семнадцать или в восемнадцать лет. Однако Зонтаг писала эти эссе, когда ей было уже за тридцать, будучи молодой, но уже не настолько молодой.

Один из наиболее забавных отрывков интервью, снятого тоже в 60-е годы, судя по всему, начинается с только что заданного Зонтаг вопроса: знает ли она об отзывах критиков о ее дебютном фильме «Дуэт для каннибалов». «Да, — отвечает она, немного раздраженная, — я знаю, я читаю рецензии». Невыразительный, неопределенный британский синтаксис. В те дни она иногда говорила с этим прекрасным и теперь, к сожалению, утраченным трансатлантическим акцентом.

«У вас есть комментарии?»

«Я думаю, что они неправы».

Уверенность не была побочным продуктом молодости. Уверенность имела принципиальное значение для Зонтаг и, как мне кажется, была неразрывно связана с ее волей. Были моменты, когда ее уверенность доходила до высокомерия. Ее интервью 1992 года с Кристофером Лайдоном, отрывок которого есть в фильме, просто больно смотреть. Она надменна, презрительна, оскорбляет без нужды. Она нисколько не пытается скрыть свою неприязнь.

«Думаю, она олицетворяет напыщенность, — предполагает поэт и критик Уэйн Костенбаум мгновение спустя, — и это несколько комично, здесь присутствует аспект кэмпа. Сьюзан Зонтаг и есть кэмп. Ее серьезность и есть вид кэмпа, так как она немного позерская, манерная и стилизованная. Но Зонтаг любят и за это тоже».

Но, по-видимому, Зонтаг не склонна шутить. Не правда ли, есть что-то зловещее в идее бессознательного превращения в кэмп-версию себя?

6

Когда Аятолла Хомейни приговорил к смерти Салмана Рушди, Кристофер Хитчинс писал:

«Сьюзан Зонтаг повела себя просто восхитительно. Она гордо заняла саму видную позицию и разоблачала наемников Аятоллы. Она донимала всех своей почтовой рассылкой и стыдила людей, если они этого заслуживали, заставляя поставить подпись или же ясно обозначить свою позицию. “Здесь требуется немного гражданского духа”, — заявляла она тем резким тоном, который ей хорошо удавался. Трусость невероятно заразительна, но в эту ужасную неделю она показала, что смелость также может быть заразительна. Я любил ее. Это может показаться сентиментальным, но, когда ей наконец удалось связаться с Рушди по телефону, что было вовсе не легко с тех пор, как он находился под усиленной охраной, она сказала с усмешкой: “Салман! Это похоже на любовь! Я думаю о тебе день и ночь: все время!” Сама эта манера выражения казалась противоядием от взрыва ненависти, жестокости и ярости, устроенного отвратительным религиозным фанатиком, — человеческая любовь, очевидно направленная против тех, кто любит только смерть».

Я привела полностью такую длинную цитату не только потому, что я восхищаюсь мужеством, проявленным Зонтаг во время процесса над Рушди, и считаю, что на этом нужно сделать акцент, но и потому, что окончательный вывод Хитчинса неожиданно совпадает с тем, что мне кажется сутью фильма Кейтс: «Наблюдая за Сьюзан Зонтаг» — это изображение очень страстной жизни. «Что придает мне сил — влюбленность и работа». Эти две вещи не всегда должны существовать отдельно, что в фильме так живописно передано. Эта женщина была движима гуманистической любовью: сохранившейся на всю жизнь верностью книгам — «мои домашние божества, мои космические корабли» — и идеям. И она хотела всего: увидеть каждый фильм, прочесть каждую книгу, испытать каждый опыт; понять цивилизацию, понять войну и влюбиться. Говорить со всеми, кто ей интересен, не спать всю ночь.

Информация о финансировании

Создание фильма «Наблюдая Сьюзан Зонтаг» стало возможным благодаря гранту в 50 000 $ от Национального фонда развития гуманитарных наук и финансированию от Cal Humanities. Фильм будет показан на телеканале HBO осенью 2014 года.

Источник: Humanities