Проекции современности в изображении раскола в романе Д.Л. Мордовцева «Великий раскол»

Роман «Великий раскол» был создан в конце 1879 года и впервые опубликован в журнале «Русская мысль» за 1880 год. Само произведение может быть отнесено к условному циклу исторических романов писателя, посвященных расколу русской церкви XVII века и периоду петровских реформ, таких как «Идеалисты и реалисты» (1876), «Соловецкое сидение раскольников» (1880), «Царь Петр и правительница Софья» (1885), «За чьи грехи» (1891), «Державный плотник» (1895).

В романе «Великий раскол» содержится ряд авторских отступлений, раскрывающих взгляды писателя на особенности развития человеческого общества: «Историческая жизнь человечества представляет, если можно так выразиться, последовательный ряд нравственных эпидемий, сменяющих одна другую и часто осложняемых другими, более или менее сильными, более или менее повальными продолжительными эпидемиями духа общества» [1].

К середине 1870-х годов Мордовцев являлся известным историком, чья сфера интересов находилась в плоскости исследования «народной истории» в противовес государственной истории «полководцев и законодателей» [2]. Заметной являлась и его роль в журнале «Отечественные записки», в котором он выступал как публицист и фельетонист [3].

Вторая половина 1870-х годов стала одним из самых драматичных периодов внутренней политической жизни Российской империи. Балканская кампания русской армии 1877–1878 годов, решавшая задачу доминирования в Юго-Восточной Европе, своей цели не достигла. «Престиж самодержавной власти был серьезно подорван, особенно после заключения Берлинского трактата, — справедливо указал историк А.А. Алафаев в работе “Реформа или революция? (Русский либерализм и народничество на рубеже 1870–1880 гг.)”. — Царское правительство просчиталось: война обострила больные вопросы русской жизни» [4]. Народническое движение, направленное на пропаганду идей социализма представителями революционной интеллигенции, подверглось репрессиям со стороны властей. Ключевыми событиями для общества стали четыре важнейших политических процесса 1877–1878 годов: процесс демонстрантов на Казанской площади (январь 1877 года), «процесс 50-ти» (февраль 1877 года), «процесс 193-х» («Дело о пропаганде в империи») [5] и дело Веры Засулич [6] (апрель 1878 года).

При сопоставлении векторов общественной напряженности русского общества пореформенного периода 1860–70-х годов с тематикой и идейностью романа «Великий раскол» обращает на себя внимание отражение многих общественно важных тем своего времени. Наиболее значимыми факторами раскола с точки зрения событий 70-х годов XIX века являются: отношение к Малороссии в контексте балканской кампании 1877–1878 годов и идей панславизма; рассмотрение проблемы инакомыслия в условиях репрессивной политики правительства; проблематика «мысли семейной» и эмансипация женщины во второй половине XIX века; дискуссия вокруг личности Петра I и государственных преобразований; полемика относительно реформирования народного просвещения второй половины 1860-х годов.

Круг всех этих проблем ясно прослеживается в романе «Великий раскол» в качестве авторских оценок того или иного явления с точки зрения русской истории конца XVII века. Пытаясь осмыслить вызовы современности, определить происхождение проблем и явлений русской жизни, Мордовцев включал современную ему повседневность в цикл исторического развития, а в самой истории искал ответы на вопросы сегодняшнего дня. Таким образом, произведение, относящееся к жанру исторического романа, по своим идейным составляющим и прямым отсылкам к современности создавалось Мордовцевым как произведение с ярко выраженной актуальной полемичностью.

Ощущение «раскола» было характерно и для общественной жизни конца 1870-х годов. «Разлад между теорией и жизнью чувствовался все более и более» [7], — описывал внутреннее ощущение в народнической среде В.Я. Богучарский (1860–1915). «Между публицистами различных направлений шла ожесточенная полемика по коренным вопросам русской жизни и освободительного движения» [8], — указал в своей работе А.А. Алафаев. Даже само народническое движение, которому в 1869 году Мордовцев посвятил ставший популярным роман «Знамения времени», переживало период внутреннего расслоения и радикализации, что было обусловлено невозможностью легальной деятельности: «Движение разветвилось на два течения: одно из них все еще пламенело к красивой грезе; другое <…> перешло на путь политической борьбы» [9]. Сам же 1880 год стал временем, когда, по словам революционера-народовольца Н.С. Русанова (1859–1939), «в России многие не знали, где же находится настоящее правительство — в Зимнем ли дворце или в конспиративной квартире Исполнительного комитета» [10].

Раскол в романе Мордовцева как центральный образ всего произведения подвергается глубокому и всестороннему художественному анализу. Не останавливаясь исключительно на религиозной стороне конфликта, Мордовцев стремится изобразить раскол как всеобъемлющее явление русской жизни второй половины XVII века. Вместе с этим автор указывает на концентрированность раскола, сосредотачивая его в частном конфликте семьи царя Алексея Михайловича и его ближайших приближенных. Оставляя народ в роли зрителя, Мордовцев показал постепенное вовлечение «низов» в «раскол» таким образом, что распространение последствий этого явления кажется читателю неизбежным и полномасштабным.

Исследователь А.Ю. Сорочан в книге «“Квазиисторический роман” в русской литературе XIX века: Д.Л. Мордовцев», предположил, что некоторые главы романа являются «лишними» [11]. Для описания только лишь церковного раскола как эпизода русской истории XVII века «малороссийские» главы действительно мало участвуют в развитии сюжета. Но с точки зрения изображения раскола как трансформации образа Руси и сопровождающих его явлений — распада семейственности, обострения противоречий в понимании исторической роли Московского царства как носителя самодержавного типа общественно-политического устройства, подавлявшего собой все иные «русские» типы, в первую очередь народно-демократические, — в таком контексте присутствие «малороссийского» сюжета является существенным. Стремление русского правительства на юг Европы, на Балканы, обусловленное попытками «освободить» братские славянские народы от турецкого ига и вместе с этим — снизить градус социально-политической активности внутри страны, — позволило Мордовцеву обозначить один из главных вопросов своего романа: способна ли «Москва» предложить славянскому миру объединительную идею, готова ли она возглавить это единство, если в самом русском обществе сохраняется разделение на «никониан» и «раскольников»? На каких принципах может строиться такая гармония в будущем, если в настоящем представители старообрядчества — исконно русские люди — лишены своих основных гражданских прав?

По сюжету романа подруга Морозовой Алена Дмитриевна Долгорукова выходит замуж за атамана Ивана Брюховецкого (1623–1668). Родившегося сына воспитывают в местных малороссийских традициях. Ребенок, как губка, впитывает в себя новую для него культуру. И вот он заявляет матери, поющей ему колыбельную «У кота-кота-кота / Колыбелька золота…»: «Не хочу, мамо, московськои… не треба… <…> — Спивай нашои, мамо, про котика… про нашого, а не про московського котика…» [12]. Мордовцев в уста малого дитяти вложил сигнал о распаде общности, о четкой различимости «своего» котика и «чужого» — «московского». Сама Алена Брюховецкая, разлученная со своей родиной, глубоко переживает происходящие на «Москве» события: «А на Москве-ту, на Москве что, и не приведи бог! И крест стал не крест, и молиться люди не ведают как… За крест в срубы сажают да огнем жгут… А Федосьюшка-ту Морозова, а Урусова Овдотьюшка, господи! Мученицами стали за крест святой… И что с Москвой поделалось? С чего все это? Знамо, нечистый насеял зла в Московском государстве… И Аввакума протопопа заслали, куда ворон костей не заносит, языки попам да монахам режут… Ах, горькая, горькая родимая сторонушка!.. Люди, сказывает Соковнин Федор, в лесах, что звери, прячутся, за рубеж бегут… Ах, Москва, Москва бедная!» [13] С образом Брюховецкой-Долгоруковой, москвички по рождению, Мордовцев связывает и тему эмансипации. Для ее новой малороссийской семьи Москва представляется суровой «чужбиной»: «Особенно когда они от нее же узнали, каковы московские порядки и каково там невеселое житье для женщины — ни выйти из дому не смей, ни на мужчину не моги засматриваться, неволя, чистая турецкая неволя эта жизнь в Московщине» [14].

Возникают справедливые вопросы: способны ли славяне увидеть после происходящих в Москве репрессий идеал славянского мира? Московская реформа обрядовости мало занимает простого человека вне российского государства. Ему непонятны как решительность и жестокость власти, так и упорство приверженцев старой веры. Роман заканчивается неутешительной для московского самомнения репликой: «Петрусь продолжает усердно мазать чоботы дегтем и женихаться со своею Явдохою. Когда он узнал, что москали дегтем не мажут сапог и “вси переказились” из-за того, как креститься, двумя или тремя пальцами, он только рукой махнул: “От дурни москали!..”» [15]

Говоря об участниках конфликта, Мордовцев разделил их на две стороны — «правую», старообрядческую, и «левую», сторону власти. Важен состав «левой» части, в которую включены руководители репрессивных органов конца XVII — середины XVIII века: глава Преображенского приказа Федор Юрьевич Ромодановский (ок. 1640–1717), глава Тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков (1672–1747), глава Канцелярии тайных и розыскных дел Степан Иванович Шешковский (1727–1794). Тем самым Мордовцев не только выводит действие своего романа далеко за пределы повествования, но и указывает на трагизм дальнейшего развития конфликта.

И контроль за политическими тюрьмами, и преследование старообрядцев осуществлялись в 60–70-е годы XIX века одним и тем же отделением российской тайной полиции — II экспедицией III отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии [16]. При этом, как и движение старообрядцев в XVII веке, народническое движение периода «хождения в народ» было мирным, «пропагандистско-просветительским движением», к которому крестьяне относились, по словам историка С.С. Татищева, для самодержавия неопасно, зачастую выдавая наиболее рьяных пропагандистов [17]. Репрессии же как основной метод борьбы с инакомыслием были установлены еще во времена Алексея Михайловича, — проиллюстрировал Мордовцев современные ему процессы против народников. «“Прикажи, великий государь, сруб поставить на Болоте, затепли свечу пред господом, свеча эта будет Морозова… И свеча та спасет православный народ”, — настаивал Павел <митрополит Крутицкий>» [18]. На неспособность репрессий остановить развитие «раскола» указал автор в заключительной главе, посвященной протопопу Аввакуму, вложив в его уста слова, ставшие народной легендой: «Аввакум был прав, говоря о сожигаемых: “Из каждой золинки их, из пепла, аки из золы феникса, изростут миллионы верующих…” Так и вышло…» [19] Пытки и жестокое содержание Морозовой в тюрьме (см. главы «Увещевание Морозовой» и «Смерть Морозовой») вполне соотносятся с участью народников на процессе 193-х: к началу процесса 43 из них скончались, 12 покончили с собой и 38 сошли с ума [20]. В числе подсудимых и участников процесса 193-х не могло не быть тех, с кем был лично знаком Мордовцев. Значение этого суда для формирования революционного движения трудно переоценить. «Образцом величайших гражданских добродетелей» назвал подсудимых Н.С. Русанов. Противоречие между уголовным преследованием и нравственными идеалами «народного просвещения» со всей очевидностью восходило к событиям «раскола», что отмечалось даже в самой народнической среде. Известная революционерка-народница Вера Николаевна Фигнер (1852–1942) писала в своих воспоминаниях о схожести лидеров народнического движения с вождями старообрядцев — Аввакумом и боярыней Морозовой [21].

«Чем дальше, тем в большее ослепление впадали московские власти, — писал Мордовцев в романе “Великий раскол” о событиях конца XVII века, — видя бессилие своих жестоких мер, теряясь во мраке своего собственного безумия, приходили в ярость» [22]. «Правительство усиливает “меры строгости”, доводя их до крайнего предела бесчеловечности», — так охарактеризовал события 1878 года публицист Н.Д. Носков в монографии «Народничество» (1906). Жестокое обращение с подсудимыми, в том числе и с женщинами, всколыхнуло российское общество. Следует отметить особый социальный статус женщин-революционерок: «В большинстве случаев это были молодые девушки из обеспеченных семейств, порвавшие со своей средой, отказавшиеся от безбедной и спокойной жизни» [23]. В этом описании легко заметить сходство с образом боярыни Феодосии Прокопьевны Морозовой — одной из главных героинь романа, знатной женщины, ставшей на борьбу за старую веру, преданной за упорство поруганию и пыткам, а затем погибшей от голода в тюрьме. Именно она изображена Мордовцевым как «новый человек», готовая погибнуть за идею, отказавшись от всех преимуществ знатного положения. Это идейное наполнение сближает образ Морозовой с запечатленными в поэме Н.А. Некрасова «Русские женщины» (1871–1872) образами жен декабристов, отправившихся за мужьями в Сибирь. Особую популярность в связи с судебными процессами 1877–1878 годов, как считал советский литературовед А.М. Гаркави, приобрело стихотворение «Отрывок», опубликованное в январе 1877 года в журнале «Отечественные записки»: «Я сбросила мертвящие оковы / Друзей, семьи, родного очага, / Ушла туда, где чтут пути христовы, / Где стерегут оплошного врага» [24]. Пафос религиозной жертвенности, присущий образу героини «Отрывка», близок и образам женщин-народниц, и образу боярыни Морозовой в романе «Великий раскол».

Перспективным с точки зрения дальнейшего изучения наследия Мордовцева-беллетриста видится сравнение материалов процессов конца 1870-х годов с деталями и образами романа «Великий раскол». Мастер выразительной детали и скрытых символов, которые вызывали желание читателей «разгадывать» его популярный роман «Знамения времени» [25], Мордовцев, вероятно, использовал эти приемы и в другом своем значительном произведении. Так, вряд ли являются случайными как бы вскользь упомянутые «ножки» Морозовой, «обтянутые белыми чулками», в момент заковывания сестер-раскольниц в кандалы. В народническом журнале «Община» в январе 1878 года была опубликована речь подсудимого Мышкина, включавшая в себя заявления о пытках и издевательствах со стороны тюремных властей: «Когда я унизился до ничтожной просьбы носить под кандалами чулки, потому что на ногах образовались язвы от кандалов, то даже на эту ничтожную просьбу я получил отказ» [26]. Даже если это совпадение является случайным, оно указывает на высокую чуткость Мордовцева-художника к реалистической детали, раскрывающей перед читателем во всей полноте трагизм образов старообрядческого сопротивления. Одним-единственным штрихом рисует Мордовцев в романе и портрет будущего императора Петра: «Петрушенька-царевич, которому пошел уже десятый годок, по смерти батюшки перестал топить щенят и котят и вместе с сверстниками “робятками” изволит тешиться потешными ружьями, барабанами, пушками и из зависти к сестрице Софьюшке перегоняет уже ее во всех “уроках арифметики” и иных хитростей» [27]. В этой фразе читатель видит еще один образ раскола — раскола самих исторических перспектив России, чье будущее оказывается связанным с такими личными чертами правителей, как жестокость и зависть.

Примечания

1. Мордовцев Д.Л. Великий раскол // За чьи грехи? Великий раскол. М.: Правда, 1990. С. 539.

2. Мордовцев Д.Л. Представляет ли прошлое русского народа какие-либо политические движения // Отечественные записки. 1871. № 3. С. 113.

3. Момот В.С. Д.Л. Мордовцев — писатель-демократ / В.С. Момот. Диссертация … кандидата филологических наук: 10.01.01 — история русской литературы. М., 1984. С. 83.

4. Алафаев А.А. Реформа или революция? (Русский либерализм и народничество на рубеже 1870–1880 гг.): учебное пособие для преподавателей, аспирантов и студентов. М.: МПУ, 1998. С. 5.

5. Богучарский В. Активное народничество семидесятых годов. М.: Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1912. С. 296.

6. Гернет М.Н. История царской тюрьмы. М.: Госюриздат, 1961. Т. 3. С. 96–97.

7. Богучарский В. Активное народничество семидесятых годов. М.: Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1912. С. 311.

8. Алафаев А.А. Реформа или революция? (Русский либерализм и народничество на рубеже 1870–1880 гг.): учебное пособие для преподавателей, аспирантов и студентов. М.: МПУ, 1998. С. 4.

9. Носков Н.Д. Народничество / Под ред. проф. И.И. Иванюкова. СПб., 1906. С. 23.

10. Бельчиков Н. Народовольчество в литературе и критике. М.: Советская литература, 1934. С. 13.

11. Сорочан А.Ю. «Квазиисторический роман» в русской литературе XIX века: Д.Л. Мордовцев. Тверь: Марина, 2007. С. 51.

12. Мордовцев Д.Л. Великий раскол. С. 520.

13. Там же. С. 518.

14. Там же. С. 472.

15. Там же. С. 589.

16. Гернет М.Н. История царской тюрьмы. М.: Госюриздат, 1961. Т. 3. С. 13.

17. Татищев С.С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. СПб., 1911. Т. 2. С. 8.

18. Мордовцев Д.Л. Великий раскол. С. 530–531.

19. Там же. С. 585.

20. Революционное народничество 70-х годов XIX в.: Сб. документов и материалов. М., 1964. Т. 1. С. 46.

21. Фигнер В.Н. Полное собрание сочинений в 6 т. Очерки, статьи, речи. Т. 5. М.: Изд-во Всесоюзного о-ва политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1932. С. 260.

22. Мордовцев Д.Л. Великий раскол. С. 552.

23. Гаркави А.М. Н.А. Некрасов и революционное народничество. М.: Высшая школа, 1962. С. 22.

24. Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем в 12 т. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1948. Т. 2. С. 428.

25. Короленко В.Г. Собрание сочинений в 10 т. М., 1954. Т. 5. С. 316.

26. Богучарский В. Активное народничество семидесятых годов. М.: Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1912. С. 303.

27. Мордовцев Д.Л. Великий раскол. С. 588.

Источник: Настоящее как сюжет: Материалы международной научной конференции / Ред. С.А. Васильева. Тверь: Издательство М.Ю. Батасовой, 2013. С. 23–28.