Молотов и Орджоникидзе цитируют Гитлера. Первый шаг к пакту Молотов – Риббентроп

В речи, произнесенной 31 января 1935 года на VII съезде Советов в Москве, нарком тяжелого машиностроения СССР Серго Орджоникидзе самым странным образом процитировал Адольфа Гитлера.

Орджоникидзе:

«В своей книге “Моя борьба” господин Гитлер, убеждая своих сторонников в невыгодности для Германии военного союза с Советским Союзом, говорит:

“Всеобщей моторизации мира, которая в ближайшей войне сыграет колоссальную, решающую роль, мы не могли бы противопоставить почти ничего. Сама Германия в этой важной области позорно отстала. Но в случае такой войны она из своего немногого должна была бы еще содержать Россию, ибо Россия не имеет еще ни одного своего собственного завода, который сумел бы действительно сделать, скажем, настоящий живой грузовик”. (Смех, аплодисменты.)

Все эти хвастливые заявления господина Гитлера свидетельствуют только о полном его невежестве в вопросах хозяйственного и технического развития Европы вообще и нашей страны в особенности. (Бурные аплодисменты.)

Что касается вопроса о военном союзе с Германией, то мы никогда не думали и не помышляли заключать такой союз. Это прекрасно известно всем и, надо полагать, известно и господину Гитлеру, во всяком случае, господину Гитлеру не придется об этом беспокоиться. (Аплодисменты, смех.)

Господин Гитлер может быть спокоен, что ему не придется выделять для нашей Красной армии ни одного мотора, ни одного грузовика. СССР в этом не нуждается. (Бурные аплодисменты.)

Как известно, вся политика нашего правительства направлена на сохранение мира, но мы великолепно знаем капиталистический волчий закон о том, что уважают только сильного, а слабых бьют. Исходя из этого, мы, ведя настойчивую политику мира, в то же время не забывали и не забываем об обороне нашей великой родины. (Шумные аплодисменты.)

Председатель Совета народных комиссаров тов. Молотов в своем докладе на Съезде Советов заявил, что количество механических лошадиных сил на одного красноармейца в нашей армии выросло в четыре раза. Тов. Тухачевский в своем вчерашнем блестящем выступлении вам более подробно излагал, как наша Красная армия снабжена моторами, грузовиками и другими средствами обороны. Мы это целиком подтверждаем и заявляем, что поставки тяжелой промышленности для Красной армии за эти годы увеличились в четыре-пять раз. И разрешите сегодня заявить VII Съезду Советов, что тяжелая промышленность готова выполнить свои обязательства в отношении обороны страны. Она даст нашей Красной армии все необходимое для того, чтобы границы нашей великой родины были неприступными для наших врагов (Бурная овация, крики: “Ура!” Весь съезд встает.)» [1].

Эта ситуация интересна во многих отношениях. Не помню другого случая, кроме как на VII съезде Советов, чтобы первые лица советского правительства цитировали «Майн Кампф», да еще и близко к тексту. Еще пикантнее то, что Орджоникидзе процитировал именно то место из книги Гитлера, которое опровергает традиционный (в будущем) советский тезис о причинах нападения Германии на СССР.

Во всей советской исторической литературе (а из нее — и в западной) принято было утверждать, что Гитлер изначально очень хотел напасть именно на Советский Союз и писал об этом еще в «Майн Кампф». Поэтому вопрос о том, почему он это сделал, даже ставить бессмысленно. Хотел напасть — и напал.

Однако Гитлер в «Майн Кампф» писал не совсем это. В 14-й главе, из которой приведена цитата, Гитлер рассуждает о том, какой союз более выгоден Германии в ее борьбе за расширение территорий и укрепление ее позиции в качестве великой континентальной державы — с Англией против России или с Россией против Англии [2]. И делает вывод, что союз с Англией против России более выгоден, чем союз с Россией против Англии. При этом в качестве главного аргумента против союза с Россией Гитлер приводит не отвращение к большевистскому режиму и не исходящую от него опасность (о чем тоже идет речь), а военную слабость Советского Союза.

При этом Гитлер подчеркивает, что в том слабом положении, в котором находится Германия, союз с Россией был бы внешнеполитически более опасен, чем полезен:

«Союз, который не ставит себе целью войну, бессмыслен и бесполезен. Союзы создаются только в целях борьбы. Если даже в момент заключения союза война является еще вопросом отдаленного будущего, все равно, стороны непременно будут иметь в виду прежде всего перспективу военных осложнений. Глупо было бы думать, что какая бы то ни было держава, заключая союз, будет думать иначе. Одно из двух: либо германско-русская коалиция осталась бы только на бумаге, а тем самым потеряла бы для нас всякую ценность и значение; либо такой союз перестал бы быть только бумажкой и был бы реализован, и тогда весь остальной мир неизбежно увидел бы в этом предостережение для себя. Совершенно наивно думать, будто Англия и Франция в таком случае стали бы спокойно ждать, скажем, десяток лет, пока немецко-русский союз сделает все необходимые технические приготовления для войны. Нет, в этом случае гроза разразилась бы над Германией с невероятной быстротой».

***

Серго Орджоникидзе возглавлял в это время самый важный и самый мощный наркомат страны. В Политбюро он курировал строительство тяжелой и военной промышленности. Внешнеполитические заявления (а цитирование канцлера Германии в публичной речи члена Политбюро нельзя рассматривать иначе) в его компетенцию не входили. Они были прерогативой Сталина и Молотова. Вряд ли и книга Гитлера входила в сферу интересов Орджоникидзе. Зато она, несомненно, входила в сферу интересов Сталина, для которого и был, видимо, сделан ее перевод на русский язык. В обычных издательствах «Моя борьба» на русском языке в 20–40-е годы не издавалась [3]. Маловероятно, что Орджоникидзе (точнее его референты, готовившие речь) мог цитировать Гитлера по собственной воле, без распоряжения Сталина.

Орджоникидзе блефует, издеваясь над невежеством Гитлера в области советской экономики. «Моя борьба» писалась в 1924 году, когда собственной автомобильной, тракторной, танковой и авиационной промышленности в СССР действительно не существовало. Она начала строиться только в 1929 году. Процитированная Орджоникидзе гитлеровская оценка состояния вооружений в СССР полностью соответствовало реальности 1924 года.

А вот к 1935 году положение с военной техникой действительно сильно изменилось, о чем Орджоникидзе и сообщает Гитлеру. Фактически, до сведения Гитлера доводится тот факт, что единственное серьезное препятствие на пути военного союза между Германией и СССР устранено: Советский Союз обладает мощной моторизованной армией.

К тому же Англия до 1935 года не изъявляла ни малейших желаний вступать в союз с Германией против России (и не было особых шансов, что такое желание у нее возникнет в будущем). Получалось, для реализации изложенных в «Майн Кампф» внешнеполитических планов у Гитлера остается единственный путь — союз с СССР.

***

На VII съезде Советов в начале 1935 года не только Орджоникидзе цитировал Гитлера. В речи Молотова тоже прозвучали выдержки из «Моей борьбы», но другие.

Имеет смысл привести весь пассаж из речи Молотова, касающийся отношений с Германией:

«Нельзя закрывать глаза на изменения, происшедшие в советско-германских отношениях с приходом к власти национал-социализма. Про себя мы можем сказать, что у нас не было и нет другого желания, как иметь и дальше хорошие отношения с Германией. Всем известно, что Советский Союз проникнут глубоким стремлением к развитию отношений со всеми государствами, не исключая и государств с фашистским режимом. Однако на пути советско-германских отношений возникли серьезные затруднения за последний период.

Конечно, не сверхнационалистические расистские теории о немецком народе как “господине” всего мира являются препятствием к развитию советско-германских отношений. Будучи не совсем высокого мнения об этих “теориях” (смех, аплодисменты), мы не скрываем своего глубокого уважения к германскому народу как одному из великих народов современной эпохи (аплодисменты). Мы — интернационалисты — доказали на деле высокое уважение советской власти как к большим, так и к малым народам, как к народам Советского Союза, так и к народам других стран. В этом один из признаков великой силы принципов советской власти. Наоборот, в реакционных расистских теориях мы видим признак обреченности…

Итак, дело не в этих “теориях”, а в том, что именно лежит в основе внешней политики теперешней Германии. Мы вынуждены поставить этот вопрос прямо, поскольку ясность в наших взаимоотношениях может принести только пользу. Одно обстоятельство привлекает наше особое внимание. Я имею в виду заявление господина Гитлера по поводу России в его книге “Моя борьба”, которая теперь особенно широко распространяется в Германии. В этой книге мы читаем следующее:

“Мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под внешней политикой Германии довоенного времени. Мы начинаем там, где Германия кончила шестьсот лет назад. Мы кладем предел вечному движению германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землям на востоке. Мы прекращаем, наконец, колониальную и торговую политику довоенного времени и переходим к политике будущего — к политике территориального завоевания.

Но когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства.

Сама судьба как бы указывает этот путь” (курсив автора книги. — В.М.).

Должны ли мы проходить мимо таких заявлений главы теперешнего германского правительства? Очевидно, не должны. Должны ли граждане Советского Союза знать об этих заявлениях в отношении СССР? Мы считаем, что должны (аплодисменты).

И мы спрашиваем после этого: указанное заявление Гитлера о России, повторяемое теперь все в новых и новых изданиях этой книги, остается ли оно в силе? Остается ли в силе заявление господина Гитлера о необходимости перехода к “политике территориальных завоеваний” на Востоке Европы и о том, что “когда мы (национал-социалисты) говорим о новых землях в Европе, то мы можем, в первую очередь, иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства?” По-видимому, это заявление остается в силе, ибо только при этом предположении становится понятным многое в теперешних отношениях германского правительства с Советским Союзом, равно как и к проекту Восточного пакта.

Именно поэтому мы не считаем возможным проходить мимо этих заявлений господина Гитлера. Пусть трудящиеся Советского Союза знают, как обстоит дело. Ничего, кроме внесения ясности в этот вопрос, мы не добиваемся. И так как указанные заявления г. Гитлера остаются, очевидно, в силе, мы будем считаться с этим фактом и сделаем из этого выводы для себя (бурные, продолжительные аплодисменты)» [4].

Стоит отметить, что если взаимоотношениям с Америкой в стенограмме речи Молотова уделена 21 строчка, с Англией — 18 строчек, с Францией — 11, с Польшей — 7 строчек, то с Германией — полторы страницы, 66 строчек.

И характер этого текста совсем иной. Все другие страны упомянуты в обезличенном контексте, без всяких эмоций (кроме сухо-враждебных) и без всяких обращений к ним, даже завуалированных.

Описание отношений с Германией не только чрезвычайно эмоционально, но представляет собой, по сути, обращение к канцлеру Германии.

Указывая на «затруднения», возникшие между странами, Молотов сразу же подчеркивает, что они не носят идеологического характера. Что к государственному германскому расизму в СССР относятся скорее с юмором, чем с отвращением, а к германскому народу — с глубоким уважением. Такая расстановка приоритетов подтверждается ремарками «смех в зале» и «аплодисменты».

Молотов цитирует известный кусок из книги Гитлера, где говорится о том, что в качестве объектов территориальной экспансии Гитлер рассматривает «Россию и подвластные ей окраинные государства», и требует объяснений по поводу того, остается ли оно в силе или нет.

На первый взгляд, Молотов требует элементарных заверений, что Гитлер больше не рассматривает восточные территории в качестве будущей добычи.

Фактически, ситуация сложнее и интереснее.

Гитлер пишет: «…Когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства».

Странно, но описанная им ситуация не касается не только будущего (1935), но и настоящего (1924) положения дел.

В 1924 году Советский Союз, в отличие от довоенной Российской империи, вовсе не имеет «подвластных ему окраинных государств».

Бывшие «окраинные государства» — Литва, Латвия, Эстония, Финляндия, Польша — не только не подвластны СССР, но и находятся с ним в заведомо плохих отношениях.

В речи Молотова об этом говорится глухо и только в отношении Польши [5]. Что касается остальных, то «дружественность своей политики в отношении этих государств советская власть подчеркнула специальным заявлением о признании неприкосновенности и полной экономической и политической независимости этих стран» [6].

В такой ситуации прямая военная агрессия Германии против СССР становится физически невозможной, просто ввиду отсутствия общей границы. Их разделяет широкая полоса независимых государств — несколько сот километров.

Можно легко предположить, что, излагая в 1924 году свои вполне абстрактные стратегические планы далекого будущего, автор «Моей борьбы» автоматически рассматривал расклад сил в Европе в привычных довоенных категориях, где под Россией с подвластными ей окраинными государствами подразумевалась гипотетическая Российская империя, а не недавно возникший и непонятно насколько устойчивый Советский Союз.

Только в этом случае претензии Германии на «окраинные государства», в первую очередь, на Польшу, автоматически приводили к конфликту с Россией в целом. Но даже и в этом случае под «новыми землями в Европе» не могла пониматься территория собственно России, завоевание которой в принципе невозможно, а только подвластные ей «окраинные государства», входившие тогда в империю [7].

Предположение, что Гитлер просто забыл о том, что в России прошла Гражданская война, а вместо империи возник СССР, которому «окраинные государства» больше не подвластны, исключается, хотя бы потому что Гитлер сам пишет об этом, объясняя невыгодность военного союза с Россией:

«Прибавьте к этому еще тот факт, что между Германией и Россией расположено польское государство, целиком находящееся в руках Франции. В случае войны Германии – России против Западной Европы, Россия, раньше, чем отправить хоть одного солдата на немецкий фронт, должна была бы выдержать победоносную борьбу с Польшей».

Но из этого же пассажа следует и другая — невысказанная — мысль. Прежде чем попытаться оккупировать территорию Советского Союза (или ее часть), Германия тоже должна выдержать победоносную войну с Польшей. Что (тем более при отрицательном отношении СССР к этой затее и отсутствии военного союза с Англией) делает такую попытку не только заведомо бессмысленной, но и физически невозможной.

В 1924 году Гитлер еще мог более или менее убедительно оперировать довоенными категориями. К 1935 году политическая ситуация устоялась и текст Гитлера, понятый буквально, выглядел еще более абсурдно, чем в момент написания. Нет «подвластных России окраинных государств», нет общей границы между Россией и Германией. Нет никакой возможности вооруженного конфликта между этими двумя странами — без предварительной победоносной войны Германии с Польшей и прибалтийскими государствами. Нет военного союза с Англией, который, согласно исходной концепции, был обязательным условием похода на Восток.

И, самое главное, нет ни малейшего смысла в германской территориальной угрозе СССР, поскольку одной Польши более чем достаточно для удовлетворения всех германских территориальных претензий. Польша и прибалтийские страны не подвластны СССР, но исход их конфликта с Германией в очень большой степени зависит от поведения СССР.

В свете всего этого, публичное предложение Молотова Гитлеру объясниться по поводу старой цитаты из его книги приобретает дополнительные нюансы.

Всем участникам игры очевидно, что угрожать территориальной целостности СССР Германия при сложившихся обстоятельствах не может физически и не сможет в будущем — при сохранении этих обстоятельств. Чтобы чувствовать себя полностью защищенным от агрессии, советскому правительству было бы вполне достаточно этого знания.

Публично просить Гитлера подтвердить, что он не только не может, но и не хочет нападать на СССР, откровенно глупо. Но совсем не глупо попросить у него подтверждения того, что его интересы по-прежнему распространяются на «окраинные государства».

В сочетании с такими же интересами со стороны СССР (в существовании которых сами «окраинные государства» вряд ли могли сомневаться) ситуация приобретала дополнительные перспективы взаимовыгодного развития.

Можно с очень большой уверенностью предположить, что именно в этом и состоял скрытый смысл молотовской речи. На него же работало и демонстративное подчеркивание несущественности идеологических различий между двумя странами.

Речь Молотова была произнесена 28 января 1935 года.

Речь Орджоникидзе была произнесена через три дня, 31 января.

Если в речи Молотова было скрыто завуалированное приглашение договориться по поводу судеб «окраинных государств», то в речи Орджоникидзе были сняты изложенные в «Моей борьбе» возражения против военного союза с СССР.

Учитывая, что строительство военной промышленности было окружено в СССР абсолютной секретностью, трудно было найти иной способ донести до заинтересованных лиц информацию о ее достижениях, кроме как в публичных речах первых лиц государства.

Ту же цель, следует полагать, преследовала и речь Тухачевского, произнесенная на съезде 30 января и полная устрашающих данных о мощи механизированной Красной армии.

***

Как мне представляется, пассажи с цитированием Гитлера в речах Молотова и Орджоникидзе на VII съезде Советов 1935 года (санкционированные, а возможно и составленные Сталиным) можно рассматривать как первое завуалированное предложение советского правительства Гитлеру о заключении военного союза.

Вероятно, это предложение оказалось преждевременным.

В 1935 году в Германии фактически не было боеспособной армии. Согласно условиям Версальского договора Германии разрешалось иметь только стотысячные сухопутные вооруженные силы, без артиллерии и танков. Благодаря секретным договоренностям с СССР, Германия получила возможность с 1923 года тайно обучать на советской территории пилотов, танковых командиров и производить химическое оружие.

Только в марте 1935 года, через два месяца после речи Орджоникидзе в Германии была введена военная повинность и Гитлер отдал приказ начать формирование новых вооруженных сил (вермахта), которые только к 1939 году должны были вырасти до 38 дивизий (580 000 человек).

В 1934 году было начато производство первого легкого немецкого танка PZ-I, вооруженного двумя пулеметами и предназначенного не столько для боевых действий, сколько для обучения танкистов. С февраля по апрель 1934 года их было выпущено 15 штук. А с июля 1934-го по июнь 1936 года — еще 818 штук.

В отличие от СССР конца 20-х годов, Германия обладала собственными техническими возможностями для создания мощной армии, но это требовало времени, начинать Гитлеру приходилось почти с нуля.

***

В СССР положение же было принципиально иным. Как пишет Олег Кен, «…события 1935 г. позволяют оценить их как вступление СССР в предмобилизационный период. За пять лет масштабных и стремительных перемен (1931–1936 гг.) мощь РККА мирного времени фактически превзошла силы военного времени, которые в конце 20-х гг. предполагалось развернуть по мобилизации к середине следующего десятилетия» [8].

РККА мирного времени на 1 января 1935 года насчитывала 97 стрелковых и 32 кавалерийских дивизии, 13 339 танков, 4688 самолетов (на 1 янв. 1934 года) и около 17 000 орудий (на 1 янв. 1934 года) [9].

Эти достижения были главной и единственной целью затеянной Сталиным восемью годами раньше «индустриализации советской промышленности». Ради них была уничтожена гражданская экономика, уровень жизни населения понижен до минимально возможного, а весь труд в СССР фактически превращен в принудительный.

Внешнеполитическая стратегия Сталина этого времени четко выражена в его письме Кагановичу и Молотову от 2 сентября 1935 года:

«Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции, с одной стороны, и антанта Англии и Германии — с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе невыгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой».

Иначе говоря, целью СССР было — стравить европейские страны между собой и заставить их драться как можно дольше, выжидая удобный момент для того, чтобы вступить в драку и остаться единственным победителем.

Гитлер, так же как и Сталин, заинтересованный в разрушении мира в Европе и территориальных приобретениях, был естественным и единственным союзником Сталина в этом процессе.

Но к 1935 году Сталин уже выстроил свою военную машину и искал способы ее использовать. Гитлер же находился только в начале пути.

Через четыре с половиной года, в августе 1939-го, Гитлер оказался уже достаточно силен, чтобы вступить в союз с СССР, «созданный только в целях борьбы», — в полном соответствии с принципами, изложенными им в 1924 году в «Майн Кампф».

Единственное, чего он не предусмотрел ни в 1924-м, ни в 1939 году, так это то, что у советского руководства могут оказаться иные планы относительно судьбы союза и судьбы союзника.

 

Примечания

1. Орджоникидзе C. Отчетный доклад народного комиссариата тяжелой промышленности VII съезду советов. 31 января 1935 г. М., 1935, С. 50.

2. Вот развернутые цитаты из главы XIV «Восточная ориентация или восточная политика»:

«Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены.

Сама судьба указует нам перстом. Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось ее государственное существование и которая одна только служила залогом известной прочности государства. Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам — превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы <…>

Не будем говорить о подлинных намерениях новых владык России. Нам достаточно того факта, что Россия, лишившаяся своего верховного германского слоя, уже тем самым перестала иметь какое бы то ни было значение как возможный союзник немецкой нации в освободительной борьбе. С чисто военной точки зрения война Германии – России против Западной Европы (а вернее сказать в этом случае — против всего остального мира) была бы настоящей катастрофой для нас. Ведь вся борьба разыгралась бы не на русской, а на германской территории, причем Германия не могла бы даже рассчитывать на сколько-нибудь серьезную поддержку со стороны России.

Вооруженные силы немецкого государства ныне столь ничтожны и настолько непригодны для внешней борьбы, что мы не смогли бы сорганизовать даже сколько-нибудь солидной охраны наших западных границ, включая сюда защиту от Англии. Как раз наши наиболее индустриальные области подверглись бы концентрированному нападению со стороны наших противников, а мы были бы бессильны их защитить. Прибавьте к этому еще тот факт, что между Германией и Россией расположено польское государство, целиком находящееся в руках Франции. В случае войны Германии – России против Западной Европы, Россия, раньше чем отправить хоть одного солдата на немецкий фронт, должна была бы выдержать победоносную борьбу с Польшей. В такой войне дело вообще было бы не столько в солдатах, сколько в техническом вооружении. В этом отношении ужасные обстоятельства, свидетелями которых мы были во время мировой войны, повторились бы с еще большей силой. Уже в 1914–1918 гг. германской индустрии приходилось ведь своими боками отдуваться за своих “славных” союзников, ибо техническая сторона вооружений целиком падала в мировой войне на нас, а не на этих союзников. Ну, а говорить о России как о серьезном техническом факторе в войне совершенно не приходится. Всеобщей моторизации мира, которая в ближайшей войне сыграет колоссальную и решающую роль, мы не могли бы противопоставить почти ничего. Сама Германия в этой важной области позорно отстала. Но в случае такой войны она из своего немногого должна была бы еще содержать Россию, ибо Россия не имеет еще ни одного своего собственного завода, который сумел бы действительно сделать, скажем, настоящий живой грузовик. Что же это была бы за война? Мы подверглись бы простому избиению. Германская молодежь изошла бы кровью еще больше, чем в прежних войнах, ибо как всегда вся тяжесть борьбы легла бы на нас, а в результате — неотвратимое поражение.

Но если бы даже предположить, что совершилось чудо и что такая война не окончилась полным уничтожением Германии, — в последнем счете обескровленный немецкий народ все равно был бы окружен по-прежнему громадными военными державами, а стало быть, наше нынешнее положение ни в чем существенном не изменилось бы.

Обыкновенно на это возражают, что союз с Россией вовсе не должен еще означать немедленной войны или что к такой войне мы можем предварительно как следует подготовиться. Нет, это не так! Союз, который не ставит себе целью войну, бессмыслен и бесполезен. Союзы создаются только в целях борьбы. Если даже в момент заключения союза война является еще вопросом отдаленного будущего, все равно, стороны непременно будут иметь в виду прежде всего перспективу военных осложнений. Глупо было бы думать, что какая бы то ни было держава, заключая союз, будет думать иначе. Одно из двух: либо германско-русская коалиция осталась бы только на бумаге, а тем самым потеряла бы для нас всякую ценность и значение; либо такой союз перестал бы быть только бумажкой и был бы реализован, и тогда весь остальной мир неизбежно увидел бы в этом предостережение для себя. Совершенно наивно думать, будто Англия и Франция в таком случае стали бы спокойно ждать, скажем, десяток лет, пока немецко-русский союз сделает все необходимые технические приготовления для войны. Нет, в этом случае гроза разразилась бы над Германией с невероятной быстротой.

Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен. Такая война могла бы означать только конец Германии. К этому, однако, надо еще прибавить следующее.

Современные владыки России совершенно не помышляют о заключении честного союза с Германией, а тем более о его выполнении, если бы они его заключили.

Нельзя ведь забывать и того факта, что правители современной России — это запятнавшие себя кровью низкие преступники, это накипь человеческая, которая воспользовалась благоприятным для нее стечением трагических обстоятельств, захватила врасплох громадное государство, произвела дикую кровавую расправу над миллионами передовых интеллигентных людей, фактически истребила интеллигенцию и теперь, вот уже скоро десять лет, осуществляет самую жестокую тиранию, какую когда-либо только знала история <…>

Я признаюсь открыто, что уже в довоенное время я считал, что Германия поступила бы гораздо более правильно, если бы, отказавшись от бессмысленной колониальной политики, от создания военного флота и усиления своей мировой торговли, она вступила в союз с Англией против России. Если бы мы вовремя сумели отказаться от попыток завоевать себе универсальное влияние и сосредоточились на энергичной политике завоевания новых земель на европейском континенте, это принесло бы нам только пользу. <…>

Однако перед самым началом войны у нас все-таки была еще вторая дорога: можно было опереться на Россию против Англии.

Ныне же положение вещей в корне изменилось. Если перед мировой войной мы могли подавить в себе чувство обиды против России и все же пойти с ней против Англии, то теперь об этом не может быть и речи. Стрелка на циферблате истории продвинулась уже куда дальше. Близится час, когда судьбы нашего народа так или иначе должны окончательно разрешиться. Все большие государства земли переживают сейчас процесс консолидации. Это должно послужить для нас предостережением. Мы должны наконец как следует призадуматься над всем происходящим, распроститься с миром мечтаний и встать на путь суровой действительности, который один только может вывести нас на новую широкую дорогу <…>

Уже в предыдущей главе я доказал, что действительно полезным и открывающим нам крупные перспективы союзом был бы только союз с Англией и Италией».

Цит. по: Гогун А. Черный пиар Адольфа Гитлера. М., 2004.

3. Между 1934-м и 1944 годом вышли переводы «Моей борьбы» на датском, шведском, португальском, болгарском, испанском, венгерском, арабском, китайском, чешском, французском, норвежском, финском, тамильском и английском языках.

4. Седьмой съезд советов. Стенографический отчет. 25 января — 6 февраля 1935 г. Бюллетень № 1. С. 20–21.

5. «Что касается Польши, то мы в достаточной и очевидной форме проявили стремление к дальнейшему развитию советско-польских отношений. Мы, однако, не можем говорить о нашем удовлетворении уже достигнутыми в этом отношении результатами». Седьмой съезд советов. Стенографический отчет. 25 января — 6 февраля 1935 г. Бюллетень № 1. С. 19.

6. Стенографический отчет . 25 января — 6 февраля 1935 г. Бюллетень № 1. С. 18.

7. Да и то маловероятно, чтобы целиком. Во всяком случае, предложенная Гитлеру в 1939 году Сталиным половина Польши полностью его удовлетворила.

8. Кен О. Мобилизационное планирование и политические решения. Конец 1920 — середина 1930-х гг. СПб., 2002. С. 300.

9. Там же. С. 301.