Отец Глеб

2014 год не велит подводить итоги, скорее, велит сохранять равновесие. Уже не то мнимое равновесие, которое поддерживалось распределением сил, усилением фронтов, скороспелыми компромиссами. И это не равновесие сомнабулы, романтического гения, неожиданно чувствующего родство со всей вселенной и потому не падающего с каната бытия, в цирке, где «от истины ходячей» всем становится «больно и светло». Это новое равновесие — равновесие плеч рембрантовского отца, обнимающего блудного сына; и равновесие мыслей блудного сына, впервые учащегося хозяйствовать. Сыну надлежит уже оказаться в той точке, где он любим мудростью, и мудрость удерживает его над переменчивостью смыслов, позволяя принимать острые и проницательные решения.

Таким сыном был почивший 25 декабря 2014 года Глеб Якунин, Апостол-Мальчишка. Священник, чувствующий себя сыном и братом, а не отцом, — это тема всех, кто воспитывался в исповедующей Церкви, среди катакомбных старцев, тайных монахов и схимонахов, тайных монахинь и схимонахинь, кого баюкала эта колыбель среди волков, тот знал, что такое быть младенцем, что такое обретать родину в виде этой колыбели. Этой родины уже нельзя было лишить, как нельзя было о. Глеба лишить сана, даже если бы не один, а сто архиерейских соборов приняли бы такое решение. Все равно на этих соборах не прозвучали голоса умученных и убитых, и даже лики их со стен еще не смотрели строго, и музы плача не спели свою панихиду по тем, кто был убит за веру. В этой чудесной лодке и плыл о. Глеб через заполярную ссылку, через Царские Врата зоны. «Свою обедню отслужу» — дерзкая строка Блока, непонятная «отцам», непонятная самому Блоку, стала понятна сынам.

Задача старцев всегда сопоставима с написанием эпоса: отцы должны стать героями и мудрецами. Сыновство как лирика, а не эпос — тема о. Александра Меня, о. Георгия Чистякова, о. Глеба и не только их. Получая свой перстень, всю власть от отца из притчи, в душе о. Глеб оставался мальчишкой. Как в лирике бегут рифмы навстречу друг другу, так и к о. Глебу сбегались благодати и улыбки, видно было, что и в его идеях, и в его замыслах было что-то детское. Упрямство, неуступчивость, обличение «православного талибана» — это именно укор от лица детей, которых о. Глеб собирал, как наседка, вспоминая имена умученных и самые чистые желания живых.

2014 год был меланхоличнейшим годом, годом, когда дни шли, как танки. «Что за банки в Таганроге громыхают-раздражают», как написал Дима Строцев в Минске. «Эти танки по дороге из орудий не стреляют не взрывают в Таганроге никого не убивают». В конце 2013 года (17 декабря) нас покинул великий элегик Григорий Дашевский. Осталась меланхолия. В конце 2014 года ушел отец Глеб, создатель поэмы-раешника, прославившей эволюцию и паламизм. Такое сближение эволюции и паламизма — что это, как не найденное там, на зоне, новое равновесие. Творческая деятельность природы, освободившейся от тирании школьного учебника, от лысенковских конспектов, от бесконечных делянок статистических таблиц. Раешник стал раем для эволюционирующей природы. И здесь же паламизм — учение о том, что каждый человек может стать иконой, что наше поведение — это живой румянец иконы, что мы дышим правдой как воздухом, а не настаиваем на ней. Настаивать на правде — это попирать ее, а любить правду — постоянно перебирать слова и понятия так, чтобы они зазвучали. Раек и служит такому перебору, перебору уже не «струн души», но понятого и пережитого.

Многие народы считали себя вверенными Божьей Матери, от Франции до Польши и России. И как раз эта любовь к Божьей Матери проявлялась в даре принимать исповеди, не говорить проповеди, а именно заводить беседу, заводить разговор. Никогда не известно, куда речь заведет, об этом знает только Дева, которая придет на помощь, сама Справедливость, не только в социальном смысле, но и в смысле правильного отношения к себе, к собственному появлению на исповеди. О. Глеб не в теории, а на практике решил, как соотносятся София и Мария, вечная мудрость и вечная красота. Мудрость требует продумывать разговор, а красота — смотреть, как именно разговор явился среди вещей и при каких условиях разговор не станет заблуждением. О. Глеб учил не только пламенно выступать, говорить с народом, на сессии парламента или митинге, это не так уже важно. Он учил, как завести разговор так, чтобы он не завел в меланхолию.

Отец Глеб воспринимался некоторыми как диссидент, со всеми поссорившийся, а был всего лишь «славным парнем», vir bonus, если к этому слову мысленно добавить множество уменьшительных суффиксов. Он, конечно, был неуживчив — а бывают ли уживчивые герои? Возобновляя духовную подростковость против «ничтожной мудрости стариков» (Т.-С. Элиот), он и стал одним из пророков новой свободы — свободы не эмансипации, но свободы речи. Эта свобода речи, парресия, уже не только в собраниях, но и в «быту» в самом широком смысле: не только в политическом учреждении, но и во взрослении. Пока еще не время, но рано или поздно Церковь узнает в нем своего святого.