Заблудившись в лабиринтах историографии

Бесконечные дебаты о прошлом затмевают банальное наблюдение, что будущее развивается из социального содержания современности и умения отвечать на актуальные (немнимые) вызовы, а не из исторического нарратива, умело сконструированного по начальственному велению академическими кругами, вспомнившими о былом сервильном «фронте работ». Исторические нарративы стремительно меняются, заказы на единые и правильные учебники истории приходят и не исполняются, а страна никак не перейдет в регистр современности. Образ желаемого завтра остается более чем неясным в тумане прошлого.

С конструированием будущего у россиян получается плохо, гораздо хуже, чем с построением истории. В РФ со времен перестройки ученые, общество и власть сконцентрировались на исторических фантазиях о прошлом, иногда академически обоснованных, иногда нет. Но те только что и маскировали глубокую растерянность и непонимание содержания современности. Горби не знал, как жить дальше, поэтому ему самому попятное движение к социалистическому идеалу, «возвращение к Ильичу», было необходимо — но прошлое, как показывал опыт, плохо работало на создание нового. Скажем так, очень плохо, контрпродуктивно. Присмотримся: то, что он пытался делать, реализовалось совсем иначе, чем ожидалось «прорабами перестройки». Второе издание андроповского курса на усиление трудовой дисциплины не привело к заявленному ускорению, восстановление Советов как стихийной формы парламентаризма начала прошлого века стало движком политического распада, а не обновления.

Путинские исторические экскурсы хорошо вписываются в эту схему. Недостатка заявок на большое будущее, конечно, нет. Но возникает впечатление, что обильное использование Путиным исторических примеров как дорожной карты к желанному будущему связано с тем, что в принципиальном смысле и президент, и политкласс отказались от движения вперед. В российском дискурсе прошлого слишком много, все живут прошлым — геополитически-советским, лубочно-имперским, псевдолиберальными 90-ми, но прошлое актуализируется таким образом, что купируется сама возможность постановки и решения вопросов, на которые необходимо дать ответ именно сейчас. Такое интеллектуальное смешенье, историографический лабиринт, в который есть вход, но из которого нет выхода. Да и приза в его центре тоже нет.

Я могу здесь остановиться только на двух ключевых положениях. Первое. И Путин, и Медведев неоднократно утверждали, что суверенная Россия может и должна стать одним из главных создателей нового мирового политического и экономического порядка, новой системы региональной и глобальной безопасности. Но историческая обсессия лишь воскрешает и легитимирует модели поведения, ушедшие в небытие вместе с биполярным миром государств, ведущих игру с нулевой суммой. Эта обсессия никак не вписывается в условия, которые ставит глобализированный и транснациональный мир. Одно из требований современного мира — необходимость пересмотреть историческое понимание суверенитета как национальной замкнутости и тотального контроля государства над своими экономическими и культурными границами. Россия же с ее импортозамещением и иностранными агентами движется в обратную сторону. Другое требование — научиться жить в асимметричном и многостороннем мире международной политики, а не идеализировать Ялтинскую систему, в которой, кроме СССР, никто и не жил. Поэтому «будущее» России обратно пропорционально усилиям по восстановлению «исторической справедливости» и преодолению «величайшей геополитической катастрофы», а никак не наоборот.

Второе. В 2007 году Борис Грызлов указал на воссоздание уникальной и великой цивилизации как основного положения плана Путина [1]. Российский политический класс пришел к выводу, что именно прошлое помогает выстраивать «идентичность». То есть отвечать с помощью возвышенных исторических отсылок на вопросы о том, «кто мы» и какие стандарты поведения следуют из этого. И, да, действительно, многие примеры вроде бы подтверждают вескость подобного интеллектуального хода. Исторические нарративы безусловно спаяли современный Израиль [2]. Но исторические нарративы могут работать и против создания адекватной и современной идентичности. И здесь встает вопрос, насколько путинские или думские игры с прошлым нормализируют и распространяют асоциальные модели поведения. Что ж, тут масса вариантов поразмышлять о дискурсе «деды воевали» как шаткой основе национальной солидарности, переосмыслении итогов Великой войны ради сохранения неподотчетности власти обществу или всеми запамятованных сакрализованных местах вроде Херсонеса. Или же все наоборот: готовая идентичность подгоняет и, более того, крушит прошлое под себя?

Ситуация усугубляется тем, что профессиональное сообщество поддерживает иллюзию «общественной полезности» построения исторических нарративов. Или им это положено по правилам ремесла? Одну из самых показательных интерпретаций последнего времени предложил Ефим Пивовар [3]. Много в его статье недосказанности, вроде бы поверхностной непродуманности. А на самом деле отстаивается сразу несколько принципиальных моментов. Первое: он постулирует конфликт между критериями научности и гражданственности. Второе: необходимо делать выбор между собственным профессионализмом и социальным заказом государства. То есть он в завуалированной форме указывает, что у человека не может быть двух социальных ролей, двух противоречивых идентичностей. И третье. Утверждается необходимость воспитания «гордости, уважении и любви к своей родине, своему народу», вот только какие конкретно поведенческие модели должны следовать из этого чувства, неясно. Да в принципе какие угодно! Ведь Пивовар не дает дальнейшей расшифровки. Если все ограничивается банальностью типа не искать внешнего врага или напротив воевать до последней капли крови, то история как воспитательная дисциплина беспомощнее всех прочих. Она не имеет самостоятельной социализирующей силы.

Тонкость в том, что российский политический класс чувствует ущербность истории как поводыря и поэтому постоянно прибегает к ужасающей эклектике. И без сантиментов последовательно выбрасывает исторические построения на помойку, как только убеждается в их ненужности и непродуктивности. Но при этом внутренне готов к очередному витку поиска чего-то «экзистенциально важного в прошлом», отказаться от которого так легко. К счастью для Кремля, верных историков у него много. Пропала куда-то «Комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России», но вот уже и молодое поколение историков готово к рекрутскому набору.

Итак, постулировать, что в XXI веке правильный и облагороженный исторический нарратив является главным способом движения в будущее — в принципе позиция ущербная. Попытки обосновать с его помощью национальную идентичность, а также обособленность и «независимость» от внешнего мира, да еще и с претензией на «глобальное переустройство политической и экономической системы мира» — путь к грандиозному проигрышу. Современный мир — конкурентное поле, но в другом смысле, нежели это видит Путин 2014 года: мир не готов слушать мифические исторические аргументы как обоснование внутренней и внешней политики. Ему нужен реальный противник, как и вполне реальный и понятный партнер.

Примечания

↑1. Грызлов Б. О реализации Плана Путина партией «Единая Россия». План Президента Путина. Руководство для будущих президентов России. М.: Европа, 2007. С. 10.

↑2. Zerubavel Y. Recovered Roots: Collective Memory and the Making of Israeli National Tradition. University of Chicago Press, 1995.

↑3. Пивовар Е. Историки всегда выполняли социальный заказ // Вечерняя Москва. 2014. 14 июля.