Ино-странное, или Lost in Trans

Рунет был полон сообщениями с пометками: 1) Яровая считает вредным преподавание иностранных языков в школе; 2) горит библиотека ИНИОНа с огромным фондом литературы на иностранных языках.

Разве что бывший школьник, измученный классной дамой-англичанкой, мог помянуть добрым словом инициативу Яровой, но мне ничего подобного не попадалось. По всей видимости, отказаться от языка как средства общения с миром не готовы даже бывшие троечники по предмету и отличники по дисциплине «квасной патриотизм». Про пожар, казалось бы, и возопить нечего, кроме как: кошмар, да и только! Но нет, нашлись слова, и совсем не те, которыми отозвались иноземцы и бывшие соотечественники, на иностранных языках выразившие сочувствие погорельцам и оставившие свои имена под петициями в их поддержку. Воистину, умом Россию не понять… На русском языке по поводу несчастья высказывались куда как небанально и очень самобытно! Институту-погорельцу, почти покойнику, каким тот увиделся на пепелище, припомнили всё, а чего не вспомнилось, додумали и поставили на вид.

Зацепил интернет-мем о куцых переводах и рефератах как основной сфере деятельности ИНИОНа. Еще забористей показался такой зачин предложенной ему эпитафии: «Мертворожденное образование, которое скрывалось за фальш-вывеской “наука”, жило переводами и их интерпретациями».

Вообще-то настоящая наука живет как раз интерпретациями, гуманитарное знание только тем и развивается. Перевод — тоже вещь необходимая, как способ трансляции знаний и понятийного аппарата. Однако смысл оригинала трудно, а порой и невозможно сохранить в подстрочнике, он размывается, теряется без знания контекста излагаемых идей. Подлинный, научный перевод и есть интерпретация первоисточника, сохраняющая его глубину и объем, при том совсем не так, как фильм в 3D-формате доносит до нас полноту воспроизводимой техническими средствами реальности.

Даже столь однозначное на первый взгляд понятие, как факт, — тоже плод интерпретации, подобно Протею, меняющий свое содержание (и оценку) в зависимости от контекста. Для нескольких десятков ученых и специалистов таким фактом является то, что в ИНИОНе были прекрасные библиографы и составители реферативных сборников, анализировавшие новые направления исторической мысли, например А.Л. Ястребицкая. Этот факт высокой квалификации работников ИНИОНа подтвержден собственными изысканиями этих ученых в сходной области и чтением источников, а также академических исследовательских монографий. Для этого достаточно узкого круга неоспоримым фактом является то, что советские медиевисты, итальянисты например, пользовались прекрасной репутацией в Европе, в Италии, где их, иностранцев, привлекали к написанию ответственных глав многотомной национальной истории. Имена их известны любому профильному специалисту годы спустя. Отметим вскользь, что принадлежали они к категории академических ученых, из академических же институтов, прежде всего, Института всеобщей истории, который тесно взаимодействовал с ИНИОНом. Данью уважения академическим заслугам А.Л. Ястребицкой стал Sub Specie Historiae culturalis (М., 2014), вышедший совсем недавно, на высоком научном уровне, но при этом тиражом 150 экз., что реалистично учитывает объем читательской аудитории, готовой к восприятию сложных текстов.

Для юзеров всемирной сети фактом становится, например, вывод, сделанный автором блога или страницы в Мордокнижище о том, что ИНИОН был бездарен и никому не нужен. Да, этот «факт» усвоен гораздо более широкой аудиторией, и верифицирует его читающая публика тем, что видела пост в ФБ или ссылки на него. Для этой аудитории не пропало ничего такого, о чем стоит пожалеть. Чтобы ощутить потерю чего-либо, нужно чувствовать связь с ним, а какая же связь между кропотливыми исследованиями Л.А. Котельниковой по истории итальянского города или ювелирными по тонкости библиографическими комментариями А.Л. Ястребицкой и блогерской отмашкой? Тем не менее, касание клавиш и пост в социальной сети — это тоже своего рода интерпретация.

Надеюсь, моя интерпретация фактов тоже сгодится кому-то или хотя бы заинтересует (а может быть, уже заинтересовала, раз Вы дочитали текст до этого места). Я хочу собрать вместе несколько очевидных пунктов, которые, тем не менее, ни разу не попались мне вместе среди обзоров и выступлений по поводу пожара в ИНИОНе, его истории и заслуг.

На этом месте, как говорится, могла быть бегущая строка новостей или, наоборот, постоянные рубрики портала «Гефтер»: Карта памяти, Профессора и Наше море. Но главное, как мне кажется, надо чаще обсуждать в публичном пространстве проблемы образования, библиотек, трансляции знания, даже без актуального предлога и попадания в рамки устоявшейся рубрики. В этом случае, возможно, потеря ИНИОНа ощущалась бы коллективной утратой, а возможность его возрождения — общей надеждой.

Нелепо сравнивать, где было удобнее работать — в ИНИОНе, где ничего, вплоть до копирок, не менялось годами, или в моей любимой Лейденской библиотеке, где читательские зоны и тематические залы меняются под новые нужды постоянно. Вопрос в том, был ли заложен при создании ИНИОНа некий ценный принцип, который нужно сохранить и развивать.

ИНИОН, без сомнения, детище определенной эпохи, именно советской: рождается институт в 1918 году как наш ответ на чудо Библиотеки Конгресса, растет и развивается по адресу, который тогда был прописан по улице Маркса-Энгельса. Затем переезд в новый университетский и академический квартал, в знаковый момент истории страны, печальным символом которого являлось бомбоубежище под зданием на случай ядерной войны (однако спасшее, как можно верить, основную или большую часть книг).

Информация о библиотеке была доступна любому. Уже в названии ее четко выделена идея накопления и передачи информации, перевода и реферирования текстов, использующих множество языков. Поэтому так перекликаются эти темы: доступ к информации и владение иностранными языками. Самым печальным видится бестолковость заявлений официальных лиц и полная невозможность делать при таких управленцах конкретное дело, которое дает результаты — работу с информацией.

Нетрудно убедиться, что собрание гибнущего института было уникальным для СССР уже по размаху фондов, но важно уяснить, в чем состояла специфика его работы. Представьте себе, в закрытом для широкой публике ИНИОНе, согласно проекту, окруженном со всех сторон водной гладью, подобно цитадели волшебных наук из «Поттерианы», собирались «маги», вместо волшебной палочки владевшие и управлявшие информацией. «Маги» классифицировали и каталогизировали ее, рецензировали и реферировали. Работали они, прежде всего, с иностранной литературой, с источниками по самой разнообразной тематике, например по правовой и институциональной истории зарубежных стран.

В 1970-е годы ИНИОН стал получать литературу из 115 стран, в том числе более 4 тысяч иностранных журналов, по запросам выдавалось более 30 тысяч библиографических справок в год. Институт занимался реферированием иностранной литературы по исследованиям в области общественных наук. Сама по себе эта работа совершенно не кажется устаревшей. Наоборот, сейчас, в век Интернета и цифровой революции, становится понятно, насколько необходимо работать над структурированием информации. Интернет-помойка — это, в первую очередь, завалы неразобранных данных, текстов, изображений. Интернет-библиотека — это четкая структура и логика организации информационных потоков. Все это делалось в ИНИОНе.

Кстати, упомянем, что отечественные ученые, которые пользовались авторитетом среди западных коллег и получали в свое распоряжение литературу на европейских языках, нередко завещали свои личные собрания книг, как и собственные труды, академическим библиотекам, в частности ИНИОНу, где спустя годы можно было видеть монографии на иностранных языках и подборки источников с личными пометками и экслибрисом, указывающим на принадлежность тому или иному известному профессионалу.

Еще раз подчеркнем, что информация, которая там обрабатывалась, поступала в виде текстов на многих языках, мертвых и современных.

Ситуация с преподаванием иностранных языков в СССР была специфической, практика школьного обучения не предполагала живое владение иноземной речью или ее тонкое понимание. Точнее говоря, в рядовой средней школе и вузе иностранный язык был обязательным предметом, но в отсутствии языковой практики любой современный язык изучали как древний мертвый. Результаты были плачевными: для общения с иностранной литературой большинству «обучившихся» требовался посредник, переводчик или гид. При этом читающая аудитория, интересующаяся литературой и источниками информации на иностранных языках, все время росла. Изучать языки стало привилегией элиты, и в этом сегменте элитного образования были свои прорывы. При этом культура профессионального перевода, как литературного, так и научного, была достаточно высока, круг переводчиков был четко определен, любительство не только не поощрялось, но отсекалось беспощадно. Само собой, научный перевод процветал лишь в особых условиях госзаказа и имел целевую узкую аудиторию.

Эта культурно-историческая ситуация резко отличалась как от предшествовавшего, так и от сменившего ее положения вещей. Можно ли сказать, что во времена т.н. развитого социализма (и расцвета ИНИОНа, заметим) технологии и способы передачи информации, в т.ч. информации на иностранных языках, были поставлены хуже, чем стало после снятия запретов и либерализации?

Несмотря на вполне определившийся стагнационный характер советской гуманитарной науки, преодолеть который мешали ограничения на доступ к информации, в постсоветский либеральный период долгожданного чуда не произошло и ситуация в одночасье не поменялась. Напротив, вместе с ростом уровня владения иностранным языком, впрочем, не таким значительным, как хотелось бы, и не очень качественным, но все же несомненным, произошел полный крах и девальвация научно-просветительской и переводческой деятельности. Тенденции эти не были связанными и взаимозависимыми, их стечение дополнялось массой других факторов. Общая нестабильность, недостаточный финансово-экономический стимул и повсеместная экспансия непрофессионализма в условиях переходного периода сыграли свою роль и в девальвации образования, и в бесперебойной поставке на рынок некачественных, но до слез разнообразных переводов.

Да, после падения системы запретов на передачу информации, существовавших в СССР, ученые-подвижники, получившие карт-бланш на переводы чего угодно без цензурных ограничений, но и без должного финансирования, также успели внести свой вклад в производство переводов, но противостоять массовым тенденциям не могли, хотя бы по причине все уменьшающегося числа.

Забавным пти-же были переводы дамских романов, в которых участвовало до десятка добровольцев, благодаря чему первые и последующие страницы книг никак не хотели состыковываться. Финал очередного повествования живописал героиню брюнеткой, хотя она же выступала блондинкой в его начале. Ничего страшного не происходило, ведь сама героиня по ходу дела узнавала, что ее отец ей не отец, а мать — не мать, жених принадлежит другой и пр., читатель ждал уж рифмы «розы» и констатации того, что героиня на самом деле мужчина, все счастливо возвращалось на правильные пути и закруглялось свадебкой. О, если бы недоучки ограничились перевиранием дамских романов, где отсебятина могла быть интереснее и занимательней оригиналов. Совсем иначе она воспринималась в переводах справочной литературы, например путеводителях по странам и весям. Но, увы, самое печальное ждало научные работы. Переводом научно-популярной и даже сугубо научной литературы занялись те же старатели, которые были известны как переводчики «чтения в метро» и bathroom reading, — недоучки, самоучки, вечно голодные студенты. Тут уже концы с концами не сходились никогда: джинсы Ливайсы и их создатель путались с Леви-Строссом, Моне с Мане и далее везде. Такого уровня перевод был просто невозможен, пока существовала госмонополия на этот вид литдеятельности. Уже поэтому смех по поводу куцых инионовских переводов советского времени как-то совсем не к месту.

Можно смело сказать, что последние десятилетия (особенно, когда на помощь халтурщику подоспел автоматический интернет-перевод) были страшнее и времен советского казенного перевода, и более ранних ступеней развития переводной литературы в России. А что же прекрасное далеко, поэтизированное прошлое, тот стандарт и режим переводческой деятельности, который был востребован широкой публикой накануне революции в России? Мне пришлось участвовать в двух проектах, связанных с феноменом перевода и трансляции научного и научно-популярного дискурса (с фокусировкой темы античного классического наследия: Bibliotheca Academica Translationum и «Антиковедение в России и Европе XVIII — начала XX века» (см.: Селунская Н.А. Читать по-русски: классическое наследие в европейской интерпретации и русском переводе. Диалог со временем. № 14. С. 207–222. M., 2005. https://www.academia.edu/4106997/).

Первый проект был международным, и в ходе сопоставления поисковых результатов групп, работавших в Греции, Италии, Англии, Франции, Испании, Германии и России, оказалось, что количество переводов на русский язык было на порядок выше, чем внутри европейского ареала. В ходе создания базы данных для русских переводов выяснилось, что переводческая активность на здешней почве резко активизировалась только в последней трети XIX века. Это объясняется расширением круга образованных и интересующихся чтением непрофессионалов (профессионалы и представители социальной элиты имели возможность осваивать интересующие источники на языке оригинала). Наоборот, сами переводы давали дополнительный заработок и создавали нишу для тех культурных и образованных людей, кто по разным причинам не смог войти в профессиональную академическую элиту. Переводы учебной литературы и научный перевод были весьма добротными. В то же время можно сказать, что профессиональные критерии и стандарты перевода не являлись общепринятыми, рядом с качественными продуктами переводческого труда можно было встретить и малоценные результаты, в особенности перевода художественной прозы.

Невозможно удержаться, хочется процитировать Тэффи:

«“Окончившая институт, знает все науки практически и теоретически, может готовить все возрасты и полы, временем и пространством не стесняется”. Придет на другой день старуха, спросит:

— А вы сладкое умеете?

— Чего-с?

— Ну, да, сладкое готовить умеете?

— Нет… я этому не училась.

— Так чего же тогда публикуете, что готовить умеете. Только даром порядочных людей беспокоите.

Поплачет девица, потужит и купит два словаря: французский и немецкий.

Тут судьба ее определяется раз навсегда. Трещит перо, свистит бумага, шуршит словарь… Скорей! Скорей!

Главное достоинство перевода, по убеждению издателей, — скорость выполнения.

Да и для самой переводчицы выгоднее валять скорее. Двенадцать, пятнадцать рублей с листа. Эта плата не располагает человека к лености…»

Да, комические шпильки Надежды Тэффи по адресу современной ей среды переводчиков, естественно, утрируют ситуацию. Но, возможно, прозорливица-юмористка представляла себе грядущую эпоху, когда писала: «Каждую весну раскрываются двери женских гимназий, пансионов и институтов и выпускают в жизнь несколько сотен… переводчиц». Так и произошло опять, в момент нового краха империи. Собственно, разница только в том, двери каких институтов и гимназий открывались в России век назад и сейчас (за последние два десятка лет).

По причине полного краха среднего и среднего специального звена образования (который очевиден для всех, кто должен принимать экзамены в вузах и работать со студентами первых лет обучения), современный выпускник также не имеет компетенции для осмысленной переводческой деятельности или грамотного реферирования: для того и другого нужны широкий культурный горизонт и углубленные знания по предмету. Работы, которые велись в ИНИОНе, часто выигрывают по сравнению с теми, которые делались как предшественниками, так и квазинаследниками.

Если же мы всерьез постараемся понять, каковы были потребности и возможности читательской аудитории в ситуации вековой давности, в России накануне Первой мировой войны, то нас ждет много любопытного. Контингент лиц, получивших образование, но при этом не владеющих иностранными языками свободно, сохранялся и постоянно увеличивался. Спрос на информацию, доступную на иностранных языках, был так же велик в России на рубеже XIX–XX веков, как и на рубеже XX и XXI веков.

В культурной истории любой страны есть периоды, когда узкий круг нарождающейся элиты может самостоятельно удовлетворять свои потребности в чтении без посредников-переводчиков. Есть и другие — фазы неизбежного разрастания просвещенной среды, что сопровождается, конечно, некоторым снижением уровня запросов: тогда и становится особенно важна роль интерпретатора, автора переложений, переводов, комментариев и т.п.

«Великие реформы» 1860-х годов запустили механизм расширения читательского круга, и в культурном поле России переводная литература стала играть все более значимую роль. Утверждение это не голословно, но опирается, в частности, на данные, полученные и обработанные в ходе реализации проекта по изучению трансляции академического знания, а проще говоря, переводной литературы, посвященной теме классического мира (история и литература Древней Греции и Рима). Сравнительное изучение переводных текстов научного и научно-популярного содержания XVIII — нач. XX века показывает, что Россия стала лидером по публикации переводов на рубеже XIX и XX веков.

Мы уже говорили о том, что в тогдашнюю работу по популяризации знания и переводу иноязычных текстов были вовлечены те, кто не нашел нишу в академической среде или попросту не был туда допущен (в т.ч. по политическим мотивам). Любопытно, что в позднесоветский период ситуация повторилась: справочно-библиографическую и переводческую работу могли получить те, кто был изолирован от вузовского преподавания и академического истеблишмента. Эти институтско-академические по уровню подготовки и компетенции, но не по статусу кадры давали, тем не менее, продукцию высокого качественного уровня. И, как всегда, наряду с ними существовали многочисленные поденщики.

Нужен ли тот принцип, по которому и ради которого был создан ИНИОН? Мне думается, важен как никогда, но основы работы с информацией, которой становится все больше в доступе, надо изучать и развивать. Для грамотной работы с ИНФОРМАЦИЕЙ надо, прежде всего, подняться над поверхностной логикой препарируемого текста, дать определение его узловым понятиям, выявить и обозначить контекст, подобно тому как бакенщик помечает на реке фарватер. Не менее важно иметь и литературные навыки, общий кругозор, переводческие способности для того, чтобы действительно заниматься трансляцией гуманитарного академического знания или направлять процесс этой трансляции в искомое русло.

Можно, конечно, ссылаться на недостатки в осуществлении этой деятельности на завершающем отрезке существования СССР или в преддверии краха Российской империи, но честнее будет признать, что историческая ситуация столь же различна, как две картинки: одна с резво бьющими фонтанчиками перед свежевыстроенным фасадом ИНИОНа в момент переселения в него Института, созданного в «кошмарном» 1918 году, и другая, сего года, с извергающими потоки воды на дымящиеся руины пожарными брандспойтами.