Действующая причинность: история

Рецензия на книгу под ред. Т.М. Шмальца «Действующая причинность: история» (Tad M. Schmaltz (ed.). Efficient Causation: A History. Oxford University Press, 2014. 372 p.).

Как пламя манит мотыльков, понятие причинности влечет к себе философов. Вероятно, все дело в том, что причинность принадлежит к тем редким и ценным отношениям, которые могут служить в качестве объяснения; во многих областях знания понять феномен означает всего лишь познать его причину. Что же тогда говорить о важности понимания самой причинности! Но сложность — на деле, одна из сложностей — в том, что существует огромное количество невероятно разнородных образцов причинных отношений. Вот здесь-то мотылек и касается пламени. Раскрытие природы самой причинности вообще-то должно справиться со всем многообразием ее типов. Бильярдный шар сталкивается с другим, приводя его в движение; я не полил цветок, и это привело к тому, что он завял; ваше желание представить слона приводит к тому, что вы воображаете слона; и т.д.

Многие метафизики усматривали в таком положении вещей основание для обращения к анализу причинности. Существует нечто объединяющее «чудовищно разношерстное собрание» (gruesomely disjunctive miscellany) образцов причинности, пользуясь выражением Дэвида Льюиса, и для того чтобы установить этот объединяющий фактор, как раз и требуется концептуальный анализ [1]. Историки философии, в свою очередь, могут предположить, что такое весьма пестрое собрание дает нам основание подойти к причинности не посредством анализа, но через генеалогию. В самом деле (подозревают наши историки философии), генеалогия понятия причинности, похоже, содержит столько окольных путей и неожиданных поворотов мысли, обусловленных факторами, которые мы сочли бы метафизически нерелевантными или произвольными, что аналитическая перспектива, вполне возможно, нас разочарует. И все же даже при отсутствии удовлетворительного концептуального анализа генеалогия самих концептов может дать нам более глубокое философское понимание собственного ключевого понятия.

В томе «Действующая причинность» оксфордской серии «Философские понятия» (Oxford Philosophical Concepts) предлагается такого рода генеалогия, как история понятия причинности, которое широко используется и по сей день, и делается попытка культивировать более глубокое понимание этого понятия без какой бы то ни было претензии на его анализ. Ведущая мысль этой книги заключается в том, что у понятия причинности есть история развития, которую можно рассказать так, что она будет философски информативной и на удивление детальной. К примеру, хотя было бы ошибкой «отождествлять аристотелевское понятие действующей причинности с пониманием типа причинности, возникшим в эпоху Высокого Средневековья», тем не менее мы можем «рассматривать последнее как происходящее от первого в решающем смысле» (p. 6). Проработка такой истории развития понятия — отличный способ приблизиться к некоторого рода объяснению (причинному объяснению!) собрания разрозненных случаев, которые мы сегодня считаем примерами причинных отношений. Эта цель и определяет содержание тома: он состоит из семи очерков, рассматривающих понятие действующей причинности, или того, что мы сегодня называем просто «причинностью», как оно бытовало в разные периоды в истории философии.

Следует упомянуть о еще одной особенности этого центрального тома в оксфордской серии «Философские понятия». Помимо научных очерков по различным историческим периодам книга также включает в себя четыре относительно кратких «Размышления» — небольших очерка, посвященных понятию действующей причинности применительно к искусству, науке и культуре в широком смысле. По словам редактора серии Кристии Месер, целью размышлений было «показать пользу применения философских понятий и различений в областях, которые не являются в строгом смысле философскими, и подвигнуть философов выйти за пределы своей дисциплины в ее нынешнем понимании» (p. xiv).

Таким образом, книга ставит перед собой достаточно широкие задачи. С одной стороны, предполагается развернуть генеалогию понятия, по-прежнему находящегося в центре широкого спектра философских споров, и сделать это предполагается так, чтобы дать этим спорам импульс к продолжению. С другой стороны, книга стремится пробудить философский интерес к (традиционно) нефилософским областям использования понятия действующей причинности. Удается книге решить эти масштабные задачи? По большей части, да. Высокий уровень исследований сочетается здесь с доступностью изложения. Читателю предлагается глубокая и детальная история понятия причинности, а увлекательные очерки-размышления дают материал для обдумывания. Главные недостатки тома присущи любому проекту со столь обширными задачами: при попытке уместить такую грандиозную историю на столь небольшом пространстве некоторые интересные с философской точки зрения сюжеты не удостоились необходимого внимания.

У тома множество сильных сторон. Одна из них — полезная для всех нас возможность прочитать его от корки до корки, как последовательное историко-философское изложение. Мы не найдем в книге общего обзора ключевых исторических сдвигов в понимании причинности; в то же время введение редактора тома по установленному правилу включает краткое изложение каждого очерка. Однако благодаря тому, что все очерки хорошо написаны и организованы в рамках тома, можно легко проследить эти ключевые исторические моменты в отношении любого конкретного аспекта метафизики причинности, заинтересовавшего читателя.

Мы можем проиллюстрировать свою мысль, проведя связующие линии между разбросанными по разным очеркам пунктами, относящимися к конкретной теме в метафизике причинности. Например, нас может заинтересовать история подходов к вопросу, какого рода сущность может быть действующей причиной?

С точки зрения Аристотеля, действующая причина некоторого движения (в более общем смысле, изменения) находится там, «откуда исходит движение» (p. 26). Томас Туозо объясняет: допустим, горячий камень поместили в небольшое количество холодной воды и вода постепенно нагревается, тогда тепло камня есть действующая причина нагревания воды (p. 29–31). Тепло камня — это сила (один из каузальных коррелятов), а нагревание воды — изменение или движение, которое она производит (или другой коррелят). Эти силы могут быть естественными, как в случае тепла камня, и рациональными, как тогда, когда человек решает построить дом.

Философы после Аристотеля и вплоть до позднего Средневековья имели склонность смещать акцент в паре «естественное – рациональное» в ту или иную сторону. Р. Хэнкинсон пишет о том, что в стоической традиции действующая причинность понималась как отношение между физическими телами и атрибутами (или предикатами — стоики не были особенно озабочены их различением) [2]. Но Хэнкинсон показывает, что, когда стоики подходили к вопросу более щепетильно, они полагали, что причинность следует конструировать как многоместное отношение, связывающее тела, а также и атрибуты тел и имеющее формулу: «то, что a есть G, есть причина того, что b есть F» (p. 65). Но позиции стоиков, выдвигавшей на первый план тела и их атрибуты в качестве естественных причин, не суждено было продержаться долго. Йен Уилкс показывает, что в поздней античности подъем платонической метафизики (например, в трудах Плотина и Прокла) в сочетании с христианской теологией привел к отказу от мнения, что тела могут быть местом обитания причинных сил. Его сменил противоположный взгляд: «Тело по своей природе есть то, на что производится действие, пассивный реципиент действия», тогда как нетелесное есть то, «что действует по самой своей природе» (p. 85).

Категоричная позиция, что лишь духовные сущности могут быть действующими причинами, смягчилась только в позднее Средневековье. Например, по наблюдению Кары Ричардсон, Авиценна предлагает объяснение действующей причинности, включающее как «естественных, так и творческих агентов» (p. 111), что делает также и Фома Аквинский. Тезис о приоритете духовных сущностей заново обретает полную силу в трудах Мальбранша и Беркли. Однако, как показывает Лиза Даунинг, «ни Мальбранш, ни Беркли не исключали телесных причин только на том основании, что понятие действующей причинности содержит в себе момент целевой причинности, а следовательно, только акты воления могут быть причинами» (p. 199). Скорее, они обосновывали этот взгляд, обращаясь к понятию тела: простое рассмотрение понятия показывает, что тела не могут служить основанием (субстратом, субстанцией. — Ред.) ни для необходимых связей, как доказывает Мальбранш (p. 205–213), ни для активных сил, как доказывает Беркли (p. 225–226), и поэтому не могут быть действующими причинами.

Позднее, в период Нового времени, озабоченность тем, могут ли быть причинами исключительно телесные либо же только духовные начала, исчезла перед лицом юмовского понятия причинности как постоянного соединения восприятий. П. Кейл так описывает этот исторический момент: «Прощайте, взаимодействие (influxus), целевая причинность, перенос тропов, деятельность (agency) и другие попытки артикулировать метафизику причинности. Добро пожаловать, суровый аскетизм, сводящий всю причинность к действующей причинности, а само производство причинных отношений (efficacy) — к постоянному соединению (conjunction)» (p. 232). При объяснении причинности в категориях постоянного соединения вопросы активности и пассивности причинных коррелятов отходят на второй план, и, следовательно, вопрос о том, могут ли тела быть причинами, получает тривиальное разрешение. Активны тела или пассивны, они без сомнения могут участвовать в постоянных соединениях. И в той мере, в какой мы наследуем эту юмовскую картину, неразрешенными для нас остаются только вопросы о логическом типе причинных коррелятов: стоит ли рассматривать причинность как отношение между объектами или даже между фактами или как какое-то иное?

И все же, как замечает пара авторов, существовало (и продолжает существовать) некоторое сопротивление юмовскому аскетизму. Эрик Уоткинс показывает, что в третьей аналогии в «Критике чистого разума» Канта «отчетливо намечена модель [причинности], в которой субстанции действуют посредством своих причинных сил (способностей)» (p. 274). Уоткинс полагает, что Кант открыто выдвигает эту модель в качестве соперницы модели Юма. В свою очередь, Стивен Мамфорд обсуждает диспозиционистские подходы к причинности, в соответствии с которыми нам следует понимать «мир в категориях причинных сил нежели… как выстраивающийся из событий» (p. 339). Мамфорд обнаруживает истоки этой позиции в аристотелевской трактовке причинности. Книга, как и пристало настоящему исследованию, не объявляет победителя в современных спорах о причинности, но все же кажется удивительным, что взгляды, которые Мамфорд обсуждает в самой последней главе тома, возвращают нас к подходу, которым открывается история понятия в первой главе.

Хотя в книге представлена история только одного аспекта причинности, множество других сюжетов получило на ее страницах не менее глубокое освещение. В дополнение к теме, обсуждавшейся выше, мы можем привести в пример принцип достаточного основания, то есть, грубо говоря, принцип, согласно которому все имеет свое объяснение. Читатели, интересующиеся этим вопросом, найдут в книге много интересного. В некоторых очерках, посвященных этому сюжету, затрагивается вопрос о влиянии принципа достаточного основания на философское понимание причинности в различные исторические периоды. (В этом отношении стоит особо отметить великолепное исследование Кары Ричардсон о метафизическом рационализме Авиценны.)

Как уже говорилось выше, книга грешит теми же недостатками, что и любой широкомасштабный проект такого рода. В попытках изложить сложную историю причинности опускаются некоторые темы, на обсуждение которых рассчитывает читатель. Пожалуй, самое значительное упущение — это относительное молчание о тех сдвигах, которые происходили в отношениях между причинностью и объяснением на протяжении истории философии. И это досадное упущение, так как (и мы говорили об этом в самом начале) своим особым статусом в философии причинность обязана именно своей роли в объяснении вещей.

Приведем пример сюжета, присутствие которого в томе предполагалось заявленной темой. Существует вероятность, удивительная и бросающая вызов нашим представлениям, что причинность в конечном счете не так уж важна для объяснения или даже понимания мира. Согласно этой точке зрения, вопреки философской фетишизации анализа причинности мы придем к тому, что наши лучшие научные теории вообще останутся без каузальных утверждений. Историк науки Стилман Дрейк находит этот взгляд у Галилея [3]. Бертран Рассел, а позднее Джон Нортон разрабатывали варианты такой позиции [4]. Более того, существует вероятность, что нам настолько хорошо удается проследить историю понятия причинности именно потому, что его появление в качестве жизнеспособной философской категории зависит от исторических сдвигов в нашем понимании того, что «должно быть объяснено» и какой «должна быть наука». Эти вопросы вообще не затрагиваются в книге.

Приведенный пример иллюстрирует общую стратегию тома — детальное обращение к истории метафизики причинности при избегании столь же глубокого рассмотрения темы в эпистемологическом ракурсе. Лишь в паре очерков мы наблюдаем обращение к эпистемологическим вопросам, что вполне предсказуемо, так как это статья Крейла о Юме и статья Уоткинса о Канте. Более того, в обоих случаях эпистемология привлекается только затем, чтобы послужить метафизике (например, Крейл пишет: «Понимание того, как причинность задействована в умозаключении, позволяет нам лучше постигнуть, что мы репрезентируем этим понятием» (p. 236)). Такое третирование эпистемологии как служанки метафизики создает во всей истории понятия причинности некоторый перекос. Метафизикам и историкам метафизики понравится итог: ведь в книге собраны метафизические плоды, добытые без нервического заламывания рук эпистемологов, но книга, возможно, оставит равнодушными многих философов и историков науки.

Тем не менее, книга с успехом достигает поставленных целей. Как верно отмечает Шмальц в своем Предисловии, «при всем уважении к истории философии, невозможно претендовать на написание полной истории понятия(й) действующей причинности» (p. 19). Даже подзаголовок тома напоминает нам об этом, ведь в нем употреблен неопределенный артикль — a history — одна из историй, а не определенный — the history — единственная история. Следовательно, тот факт, что в книге игнорируются некоторые важные философские вопросы, касающиеся понятия причинности, не такой уж и минус. Таким образом могут быть продемонстрированы преимущества генеалогического исследования понятия перед аналитическим исследованием. Обращение к определенному типу концептуального анализа понятия неявно вынуждает философа отвергнуть другие формы анализа данного понятия. Но конкретное историческое описание понятия не содержит никакого имплицитного принуждения отказаться от других генеалогий того же самого понятия. «Действующая причинность» предлагает историческое описание нашего понятия причинности, не претендующее на то, чтобы быть единственно возможной историей или даже единственной значительной в философском смысле историей этого понятия.

«Действующая причинность» — это история причинности, написанная метафизиками. И она хороша именно в этом качестве.

Литература

Galilei G. Two New Sciences: Including Centers of Gravity and Force of Percussion. Second edition. Trans. S. Drake. Toronto: Wall and Thompson, 1989.

Lewis D. Causation as Influence // Causation and Counterfactuals / Eds. J. Collins, N. Hall, and L.A. Paul. Cambridge: MIT Press, 2004.

Norton J.D. Causation as Folk Science // Philosophers’ Imprint. November 2003. Vol. 3. No. 4. P. 1–22.

Russell B. On the Notion of Cause // Proceedings of the Aristotelian Society. New Series. 1912-13. Vol. 13. P. 1–26.

Примечания

↑1. Causation as Influence. P. 76.

↑2. Это не язвительное замечание в адрес Хэнкинсона. Он сам отмечает «явное равнодушие, с которым стоики переходят от характеристики следствий как атрибутов к описанию их как предикатов, lekta» (p. 63).

↑3. См. введение Дрейка к осуществленному им переводу «Двух новых наук» Галилея (p. xxxiv-xxxv). Дрейк также считает, что сходная точка зрения выражена в «Принципах механики» Генриха Герца.

↑4. В «Понятии причины» Рассел пишет, что «физика перестала искать причины потому, что такого рода вещей не существует» (p. 1). В «Причинности как обыденной науке» Нортон развивает более слабый вариант этой позиции: «На фундаментальном уровне в науке не существует причин и следствий, равно как и всеобъемлющего принципа причинности» (p. 21, выделено автором рецензии).

Источник: Notre Dame Philosophical Reviews