Георгий Эфрон. Возвращение
4 982 
«История человечества насчитывает немало загадок», — эта до банальности избитая фраза закладывается в наших подкорковых структурах головного мозга чуть ли не со школьной скамьи. А вот о том, сколько случаев несправедливости насчитывает наша история, говорится не столь часто. Причем несправедливость эта самого простого человеческого толка: сколько имен остаются незаслуженно забытыми или попросту неизвестными, сколько упрощающих штампов и тяготеющих к вердикту трибунала утверждений «присуждаются» именам без учета того, что за этими именами стоят жившие люди — со всеми их переживаниями, исканиями, многомерными, подчас противоречивыми характерами и сложными судьбами.
В ряду таких имен находится имя Георгия Эфрона, младшего ребенка и единственного сына Марины Цветаевой и Сергея Эфрона.
До недавнего времени Георгий интересовал историков и специалистов как родственник и свидетель последних 16 лет жизни прославленного поэта, очевидец трагедии семьи, разрозненной политическими убеждениями и разъединенной событиями ХХ века. Нередко сына Цветаевой называют главным виновным в ее самоубийстве. «Крайний эгоцентризм, вспоенный всеобщим — и прежде всего ее — восхищением, жар таланта (к перу и кисти), холод ума и самосознания, упоение собой, знанье себе цены — отстраняло его от того, что зовется “дом”. <…> его удаление от нее в эти дни — решало все неожиданно и просто», — так трактует причины гибели Марины Цветаевой 31 августа в Елабуге ее сестра Анастасия.
Показательно, что, говоря о сыне Цветаевой, исследователи часто используют именно его домашнее прозвище — Мур, которое для большинства знакомых с творчеством и жизнью поэта ассоциируется с эгоистичным и жестоким подростком, виновным в гибели матери. Между тем короткая 19-летняя жизнь погибшего на Белорусском фронте в 1944 году Георгия Эфрона способна рассказать не только о трагедии семьи Цветаевых-Эфрон, но и в целом — о трагедии ХХ века. Переосмысления требует и сама личность Георгия Эфрона — незаурядного, талантливого человека, нереализованного писателя, литератора, художника, историка.
В 2007 году впервые были опубликованы дневники Георгия-Мура, датированные 1940–1943 годами, где подросток описал волнение за арестованных отца и сестру, унизительное бездомье в Москве, отъезд с матерью в Елабугу, а после смерти Цветаевой — сиротскую неприкаянность и одиночество, скитания в Москве, дни эвакуации в Ташкенте, годы Второй мировой войны. Эти дневники — предельно жесткие по характеру оценок, которые Георгий Эфрон выносил современникам и обществу, предельно искренние по степени доверчивости, с которой он вверял бумаге некоторые свои мысли и наблюдения, и страшные — если представить переживания и внутреннюю силу человека, который после описания, к примеру, пятого месяца войны («Хлеба уже дней шесть как не удавалось достать. А мороз не ждет — и невиданный») в следующем абзаце переходит к рассуждениям о советской литературе или вырабатывает привычку «быть оптимистом» и часто завершает описания дней голода и бездомья подчеркнуто жизнеутверждающе («Не теряю надежду, во всех смыслах ни на что. Все будет благополучно»). Автор дневника подчас утрировано стремится представить себя снобом и эгоистом, с сухой лаконичностью факта упоминает в своих записях о смерти матери и в дальнейшем, вспоминая о Цветаевой, чаще всего пишет «М.И.». Однако совершенно очевидно, что самоубийство матери стало для Мура событием более чем значимым.
В октябре 1945 года Ариадна Эфрон так описывает взаимоотношения брата с матерью в письме к Анастасии Цветаевой: «О маме и Муре. Мама любила его так, как только она одна могла любить. И он любил ее больше, сильнее и глубже, чем кого бы то ни было из нас. Причем с самого детства он умел любить ее, и в своих отношениях с ней он, помимо любви, был умен и тактичен, как взрослый, сложившийся человек <…>. В своих письмах мама очень хвалила Мура, его к ней, несмотря на огромную рассеянность <…>, внимательность и заботливость».
Из чего можно сделать предположение, что как самое сокровенное остается невыразимым (и невыраженным), так и самые тяжелые переживания, связанные с гибелью Цветаевой, Георгий не переносит в дневник.
Как ни странно, после выхода двухтомника с дневниковыми записями Мура его образ не получил нового, более полного и внимательного толкования.
Тем не менее, именно благодаря публикации в 2007 году этих аккуратных, системных записей, которые занимают более 800 страниц, появились первые попытки переосмысления образа Георгия Эфрона и возвращения его имени из исторического забытья. Одна из них «Дом — всем домам наоборот» — театральный перфоманс, который прошел в доме-музее Цветаевой в последний уикенд февраля. Причем возвращение это происходит, в том числе, и в буквальном смысле. По задумке авторов спектакля Георгий Эфрон (роль исполняет Егор Червяков) посещает дом в Борисоглебском переулке, где его молодые родители поселились в 1914 году. Сам Мур родился в Чехословакии, вырос во Франции и приехал в СССР только вместе с матерью в 1939 году. Вслед за героем по комнатам дома перемещаются операторы, таким образом все действие интерактивного театрального перфоманса транслируется на экран в зале, где собрались десятки зрителей. Согласно концепции спектакля, в каждом помещении дома-музея рассказывается история об отдельном периоде биографии Георгия Эфрона, а точнее — связанные с эти периодом переживаниях героя: в основе каждого эпизода — подлинные дневниковые записи молодого человека — нарочито эгоцентричного, амбициозного, травмированного семейным разладом и болезненно стремящегося «сохранить себя», сохранить в себе «культурного человека» в условиях размывающих культуру бытовых ежедневных тягот.
Документальных свидетельств того, что, вернувшись в СССР, Цветаева показывала сыну дом, с которым связаны как счастливый период ее жизни, так и тяжелые годы выживания во времена революции и Гражданской войны, не сохранилось. Однако режиссер и сценарист перфоманса, студентка пятого курса ВГИКа Мария Алина, не исключает такой возможности. Интерес Марии к этому необычному герою возник пять лет назад, когда, будучи студенткой еще первого курса, в театре Гоголя она увидела спектакль Сергея Яшина «Мур — сын Цветаевой». Сейчас театра Гоголя как такового уже нет, нет и спектакля о Муре, но идея нового подхода и необходимости изучения личности Георгия Эфрона передалась Марии Алиной и выразилась в представлении «Дом — всем домам наоборот», которое разворачивается в пространстве дома. Дома, которого у главного персонажа никогда и не было.
Завершается спектакль видеоинтервью с дочерью журналиста и писателя Михаила Левидова, Майей, которая была знакома с Георгием Эфроном. Художница говорит о своем друге юности с улыбкой, симпатией и толикой восхищения, а затем, вспоминая прочитанные намного позже дневники, добавляет: «Он был дикий эгоист. Он был очень талантлив. Но он людей не любил. Если бы он остался жить, он был бы интересным талантом, но по-человечески — нехорошим. Он всех презирал».
Этот вывод повисает в воздухе, открытый финал заставляет зрителя еще раз обдумать увиденное и задаться вопросом, который возникает не так уж часто: стоит ли верить очевидцу, современнику и живому свидетелю?
«Мне было важно показать одиночество человека, важно, чтобы он раскрылся именно как сын. При всей нарочитой холодности и утрировано нелицеприятном образе Мура, который возникает при чтении дневников, никто не имеет право его судить, — говорит Мария Алина. — Я не пыталась оправдать своего персонажа, а хотела показать судьбу человека, который с самого детства жил надеждой на будущее. Будущее, которого у него не было».
Неслучайно спектакль начинается с переведенного на русский язык школьного сочинения Мура 1936-1937 года на тему: «Опишите дом, в котором вам хотелось бы жить». «Я бы хотел жить в доме, построенном из хромированной стали и строительного камня, — написал 12-летний подросток. — В нем было бы два пулемета против авиации и два простых, чтобы защищаться против наступления, если бы началась война. <…> Снаружи он был бы обнесен огромной стеной в сто метров высотой. Сам дом был бы высотою в двести метров».
В дальнейшем свою «крепость» Георгий Эфрон выстраивал из чтения книг, ведения дневника и отчаянной надежды — «все еще впереди». Так он находил спасение от одиночества, бытовых тягот, вечной и утомительной неопределенности будущего — всего того, что окружало Марину Цветаеву в последние годы ее жизни. Только у Георгия Эфрона ко всему прочему добавляется чувство безвозвратно ушедшего времени — слишком похожий по душевному складу на свою мать, только повзрослев и оказавшись в таких же условиях, он смог понять ее состояние перед самоубийством. И можно только догадываться, какую горечь, тоску и чувство вины перед самым близким и самым похожим на него человеком испытал Георгий Эфрон вместе с этим осознанием.
В письме Самуилу Гуревичу в 1943 году, находясь в Ташкенте, он пишет слова, которые приоткрывают то, что лишь ощущается при чтении дневников: «Пишу тебе большое, откровенное письмо, точная доставка которого для меня исключительно важна, ибо это письмо имеет, в известной степени, значение итога всей моей жизни за три с половиной года — начиная с 1939 г. Оно тебе многое объяснит и откроет, а я чувствую неодолимую потребность в том, чтобы кто-то знал побольше обо мне — и это не эгоизм, а попытка обмануть кромешное собственное одиночество, абсолютную внутреннюю пустоту…
Вся ужасная моя трагедия заключается в том, что <…> около меня не нашлось ни одного человека, который, взяв меня за обе руки, внятно произнес бы мне: “Жизнь — впереди, война — кончится, не горюй, ничто не вечно, трудности закалят тебя, все идет к лучшему, терпение, терпение, все для тебя впереди, все еще будет”. Ты видишь, я знаю эти слова, они мне были очень нужны, но никто их не произнес, и вокруг меня был тот же человеческий хаос, что и вокруг Марины Ивановны в месяцы отъезда из Москвы и жизни в Татарии…»
Удивительно, как это похоже на письмо самой Цветаевой, когда в 1920 году, обвиняемая в смерти младшей дочери Ирины (так же как и обвиняемый в ее гибели спустя два десятка лет Мур), она писала В.К. Звягинцевой: «С людьми мне сейчас плохо, никто меня не любит, никто — просто — в упор — не жалеет… Мне сейчас нужно, чтобы кто-нибудь <…> сказал: “А все-таки вы хорошая — не плачьте <…> все будет хорошо”. Если бы вокруг меня сейчас был круг людей <…> но мне хочется плакать, потому что — никто — никто — никто за все это время не погладил меня по голове».
Сохранилось и другое письмо-признание, которое Георгий Эфрон отправил неизвестному адресату зимой 1944 года аз полгода до неожиданной гибели: «Одному жить очень трудно; но гораздо хуже общаться с чужими и непонимающими людьми. Беда в том, что я веселый и общительный человек; смех я ценю очень высоко, “общество” — великая вещь; но что же делать, если мне не смешны анектодцы, а “им” не смешны мои выпады; что же делать, если общество оказывается решительно не на высоте; исключительно примитивно, некультурно? К тому же работа — скучная и нелюбимая, быт — заедает, семьи <…> — нет. Без людей жить невозможно и противоестественно. И ужас, ужас, что время бежит безвозвратно… Может, надо через это пройти, через эту мучительно затянувшуюся безрадостную молодость, чтобы впоследствии хоть что-то обрести…»
И здесь возникает еще одна грань образа Георгия Эфрона — не то, каким он казался, не то, каким был на самом деле, — это нереализованная личность, о месте которой в культуре и истории ХХ века можно теперь только догадываться. В 1943 году Георгий Эфрон планировал вернуться в Москву, поступить в МГУ или «какой-нибудь ВУЗ литературный или иностр. языков», найти работу в Радиокомитете и изучать французскую литературу в архивах Государственной центральной библиотеке иностранной литературы (ГЦБИЛ) (сейчас ВГБИЛ им. Рудомино. — Д.Б.). Целью своей жизни Георгий Эфрон определил пропаганду французской культуры в России и русской — во Франции. Научным трудом, который положил бы начало этой миссии, должна была стать «История современной французской литературы» периода между войнами 1914–1918 и 1939 годов.
«Этот путь — культурный, литературоведческий, писательский, переводческий — мой единственный путь, — писал Георгий в 1943 году. — Все остальное — не по мне. Увидим, конечно, как и что, но ужасно надоело жить между небом и землей, все время ожидая каких-то катастроф и не имея времени заняться тем, что тебе любо и тебя интересует».
Имевший все задатки стать писателем, филологом, историком и специалистом по международной политике 19-летний Георгий Эфрон безвестно погиб в сражении на 1-м Белорусском фронте. Сохранились сведения, что он собирал материалы одновременно для двух романов — о французской и русской жизни и в своей работе, по воспоминаниям знавшего его в Ташкенте поэта Валентина Берестова, «стремился объективно изображать чью-то чужую жизнь, непохожую на его собственную. Четко, довольно подробно и без тени лиризма».
Пришло время с таким же интересом и ответственностью подойти и к оценке жизни самого Георгия Эфрона. Как писала Марина Цветаева, «единственный судья — будущее». Остается только согласиться и добавить: особенно в тех случаях, когда самый бескомпромиссный суд уже произошел, и какой ценой далось решение и вынесение приговора, известно только одному-единственному участнику этого процесса, который являлся и обвиняемым, и судьей, — самому Георгию Эфрону.
В начале 1944 года, за полгода до смерти, будучи студентом Литературного института, Георгий Эфрон оставил следующий текст в учебных записях:
«Я иду обратно и все более и более углубляюсь
в область неизведанного, непознанного,
в область неожиданного и непонятного.
В этой области ни солнца, ни света, ни неба, ни птиц.
Я все глубже проваливаюсь в пустоты мрака.
Я брожу по темным скалам, я плаваю в подземном море,
я задыхаюсь. И я говорю себе:
— Иди. Путь твой далек до тихой гавани,
ибо силы нужны, и бодрость, и мужество,
чтобы понять и принять самого себя»
(первоначальный вариант в рукописи: «вынести и простить». — Д.Б.).
* * *
Театральный перфоманс «Дом — всем домам наоборот» приурочен к 90-летию со дня рождения Георгия Эфрона. Это четвертый по счету из девяти перфомансов, объединенных под названием «Новоселье, или Домовый дневник Марины Эфрон» и посвященных столетию въезда молодой семьи в дом в Борисоглебском переулке. Первый спектакль прошел в доме-музее в сентябре 2014 года. «Главная цель этого проекта — знакомство зрителей с домом, — говорит автор идеи серии перфомансов, сотрудник музея Татьяна Новоселова. — Каждый из уже представленных четырех и будущих пяти перфомансов невозможно провести вне стен дома-музея. Дом Цветаевой в каждом из них — отдельный и главный актер».
Подытожит юбилейный для новоселья год мультимедийное представление, которое состоится 15 сентября 2015 года и объединит все девять спектаклей. Но до этого времени в стенах музея в Борисоглебском переулке пройдут еще пять театральных представлений. Пять открытий — дома, человеческих судеб и истории ХХ века. Ближайшее из них состоится уже 17 марта.
Вход на мультимедийные перфомансы в рамках проекта «Новоселье…» свободный.
Литература
Комментарии