Будущее как история об укрепленном городе

Судьба «Крепости России», как и любого другого метафизического города, который штурмуют злодеи и обороняют герои, решилась уже в тот момент, когда ее комендант произнес формулу «или Россия… будет суверенным государством, или ее вообще не будет». Путину и его команде не первому доводится пересказывать проверенный временем литературный сюжет. Последние десятилетия снизили накал героики, но привнесли в повествование элементы обыденности и мотивы карнавала. Вместо громадного пустотелого коня, укрывавшего ахейцев, в соответствии с веяниями времени перед воротами города материализовалась евро-атлантическая цивилизация. Вместо трагической пророчицы Кассандры — неутомимый затейник Милонов.

В тучные нулевые подобная версия реальности оставалась уделом занудных ретроградов, замкнувшихся от внешнего мира в полемике с воображаемыми врагами, и только недавно обрела новых адептов, в число которых входят и знатные колумнисты, и важные государственные мужи. Никогда не делавший вылазки за пределы мейнстрима Евгений Примаков (стóит напомнить его трактат о международном вреде американского империализма, увидевший свет на излете социалистического режима) заново обнаруживает связь выживания страны с ее статусом «великой державы». Сотрудничать с внешним миром, конечно, следует, но в то же время искренно дружить с партнерами (интересный термин, не так ли?) сродни обнулению суверенитета. Мотивировки, обиды и ностальгия политических тяжеловесов старой закалки не нуждаются в особом комментировании. А вот метастазы этих идей в обществе — симптом тревожный.

Новая генерация интеллектуалов, прежде не замеченных в апологетике изоляционизма, уверовала в достоверность сути сюжета об укрепленном городе. Они с готовностью перенимают аргументы своих оппонентов и втягиваются в состязание на наиболее достоверную версию виктимизации России. Подобно немалому числу консерваторов, Николай Злобин («Медвежья этика») с присущей ему рассудительностью и добродушием указывает, что это вот неадекватные и недальновидные Америка с Европой «загоняют всю Россию на периферию мира», да и западные институты и процедуры в стране плохо прижились тоже из-за неумения Запада работать со страной. А гарнизон осажденной крепости к подобному развитию событий отношения не имеет.

Сообщения, что, дескать, опять Россию обидели, не так поняли ее душу, проигнорировали ее жизненные интересы, откусили сочный кусочек суверенитета, совместимы с ментальным настроем очень многих людей и групп интересов. От церковных функционеров останется откровение о том, как либерализм стер различия между грехом и святостью, общим благом и злом. А главный железнодорожник с дерзкой проницательностью указывает на глобальную десуверенизацию стран, покоренных мировой империей. Приравнивая вызовы современности к культурному апокалипсису, лидеры общественного мнения тем самым отрешают общество от желания социализации во внешнем мире и адаптации к нему. Нормативная автаркия, возведенная в ранг незыблемого принципа социального порядка и хорошо описываемая метафорой «остров Россия», разрушает умение жить в мире без искусственных обид и ненужных конфликтов.

Казалось бы, не хотите учиться у Европы, лады — смотрите на Китай. Сколько публичных слов было сказано, что вот китайский, незападный путь ох как хорош для России. Но аксиома о вредоносности Запада включает в себя и теорему о неприемлемости моделей братского Востока. Тот же Примаков недавно призвал создать большую правительственную программу для развития стратегических территорий страны, но в том же Китае подобного рода программы сегодня приходится корректировать и мучительно преодолевать их последствия. Северо-восток Поднебесной с его застарелыми привычками административно-командной экономики и огромным индустриальным сектором плодов приносит мало. Если, конечно, таковыми не признать деградацию внешней среды и незаселенные кварталы высоток.

Наконец, «Запад» и сам начинает отторгать Россию. И не в силу того, что внезапно осознал угрозу российской альтернативы нынешнему глобальному мироустройству, а поскольку видит бесплодность попыток ее чему-то научить. Необходимо помнить, что парализующая изоляция становится возможной не тогда, когда какое-либо политическое образование закрывается от мира, а когда мир отворачивается от него. Так же как и санкции, которые, скорее, игнорируют само существование крепости, чем способствуют лобовому столкновению враждующих сторон. Санкции сами по себе приводят не к смене внутриполитического режима (ЮАР — разговор особый, а кроме нее примеров наберется негусто), а к выталкиванию стран на обочину истории. Риторическая же, представленная широкой публике мотивировка вводящих санкции правительств в этом контексте не играет особой роли. Полный разрыв нормативной и идейной коммуникации с обществами, прежде интегрированными в большой мир, по своим последствиям, пожалуй, серьезней Холодной войны.

Некоторые зарубежные наблюдатели начали признавать за Россией моральное право быть крепостью (и в нормативном смысле, и в политическом). Они же упрекают Запад в контрпродуктивном распространении либеральных норм на осколках бывшей империи зла («Новый европейский беспорядок»). Больше нормативной автаркии — меньше, по их мнению, шансов на военный конфликт. Но так ли это? Желание защитников крепости развязать открытое противостояние вполне зримо. Достаточно лишь напомнить слова из одного выступления, наделавшего много шуму около десятилетия тому назад: в войне, по мнению влиятельного политического оператора путинского режима, «есть что-то героическое и прекрасное. А проиграть в конкурентной борьбе — это значит быть лохом. И это, мне кажется, вдвойне обидно. Лучше уж быть врагом, а не как сейчас, двусмысленными друзьями! Вот как бы что мы хотим».

Защитники «Крепости России» смутно догадываются, что гомеровскую развязку им не переделать: либералы и космополиты уже просочились в город; его переустройство неминуемо. Но из других литературных источников (см., например, блистательную «Татарскую пустыню») они также знают, что полчища «цивилизованных варваров» окончательно запутались в собственных двойных стандартах и уже не появятся под стенами города. Поэтому легенду об укрепленном городе властители суверенных дум полагают безопасной и для самих себя, и для России в целом; но иллюзорный мир рано или поздно вторгнется в мир реальный. А непритязательное повествование для внутриполитического употребления обернется самосбывающимся пророчеством.