Дмитрий Хмельницкий
Зачем создавали НЭП
НЭП: передышка между национализацией экономики и ее огосударствлением
6 121 
От редакции: Продолжение личного проекта Дмитрия Хмельницкого в интернет-журнале «Гефтер».
В середине 20-х годов в Москве существовала подпольная группа, созданная несколькими бывшими меньшевиками — видными экономистами и юристами, состоявшими на советской службе. Сами себя они назвали «Лигой наблюдателей». Члены Лиги (восемь, иногда девять человек) [1] регулярно собирались, чтобы обсуждать политику советской власти, в первую очередь экономическую, благо большинство из них занимали высокие посты в управлении советской экономикой. О существовании Лиги известно из написанных в 50-е годы и опубликованных впервые в 1971 году мемуаров единственного члена Лиги, оказавшегося на Западе, — Николая Валентинова (Вольского) [Валентинов, 1971].
Удивительным образом ОГПУ не узнало о Лиге даже во время процесса меньшевиков 1931 года, где главным обвиняемым был член Лиги Владимир Громан.
Все члены Лиги были противниками советского режима, но с энтузиазмом включились в работу с наступлением НЭП. Они считали, что в обозримом будущем другого режима в России не будет, но последовательное развитие НЭП позволяло надеяться на постепенное улучшение как экономического, так и политического климата в стране. Как вскоре выяснилось, этот прогноз оказался полностью несостоятельным.
Собрания членов Лиги проходили с 1922-го до 1927 года. В 1923 году один из членов Лиги сделал доклад о том, что реальность опровергла идеи, которые Ленин провозглашал в 1917–18 годах, и вынудила большевиков ввести Новую экономическую политику. Этот доклад многократно обсуждался со всех сторон и, в конечном счете, принял форму меморандума под названием «Судьба основных идей Октябрьской революции», объемом 38 страниц, выражавшим мнение всего кружка. Текст меморандума пропал, но его основное содержание восстановил в мемуарах Валентинов. Главный вывод меморандума состоял в том, что основные идеи Ленина, которые он начал реализовывать после захвата власти в 1917 году, оказались несостоятельными и были замещены другими идеями. Таких опрокинутых жизнью основных идей революции члены Лиги насчитали девять.
1. Первая идея. Устраивая революцию, Ленин утверждал, что современное общество готово к переходу к социализму. «Что нужно для построения социализма? Диктатура пролетариата, захват капиталистических монополий рабочим классом, ибо социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией» [Валентинов, 1991. С. 34].
По мнению «Лиги наблюдателей», рассмотревшей аргументацию Ленина, логика его, «не имея за собой никакой объективной опоры, была субъективно ему нужна как самогипноз, как некоторое теоретическое (фактически — ложное и лживое) укрепление его жажды толкнуть страну делать социалистическую революцию» [Валентинов, 1991. С. 35].
2. Вторая идея. Ленин утверждал, что, для того чтобы управлять страной, достаточно создать единый огромный «Государственный банк с отделениями в каждой волости, при каждой фабрике — это уже девять десятых социалистического аппарата» [Валентинов, 1991. С. 36].
По приказу Ленина были национализированы все банки, сберегательные кассы и кредитные общества, а вместо них создан Государственный банк. В 1920 году этот банк упраздняется за ненужностью, а в 1921 году после введения НЭП «учреждается Государственный банк, потом Промышленный банк, Сельскохозяйственный банк, Кооперативный банк, Электрокредит, Коммерческий банк и т.д. Но образование и функционирование этих банков совершалось по всем правилам самой обыденной капиталистической ортодоксии и не имело ничего общего с фантастической теорией об Едином банке-Левиафане, изобретенном в революционном хмелю» [Валентинов, 1991. С. 37].
3. Третья идея — привлечение к выполнению государственных функций поголовно всего населения. «Эти функции вполне можно будет выполнять за обычную “заработную плату рабочего”, что может (и должно) отнять у этих функций всякую тень чего-либо привилегированного, “начальственного”… У нас, восклицал позднее Ленин, не будет полиции, не будет особой военной касты, у нас нет иного аппарата, кроме сознательного объединения рабочих» [Валентинов, 1991. С. 38].
Члены Лиги не обсуждали саму эту идею за ее очевидной нелепостью: «Вместо этого был поставлен другой вопрос: чем объяснить появление ленинской идеи — демагогией или наивным невежеством человека, постоянно находившегося в подполье и потому совершенно незнакомого с жизнью?» [Валентинов, 1991. С. 39].
Большинство членов кружка видели в этой идее чистую демагогию, но один («Кассандра») заявил, «что дело тут не в сознательной демагогии, а в полной непродуманности взглядов, идей, постулатов, составляющих основу не только ленинского, а всего социалистического мировоззрения» [Валентинов, 1991. С. 39].
Заявление было остальным (считавшим себя социалистами) неприятно, но задним числом Валентинов признает, что «Кассандра» была права: «Члены “Лиги наблюдателей”, подобно социалистам всех других стран, ясного представления о том, чем может быть реально в жизни социализм, конечно, не имели. В 1923 году никто из них не представлял себе, что, еще до “наступления социализма”, в жизнь может быть проведено, например, социальное законодательство такого рода, которое ныне существует в Англии и во Франции» [Валентинов, 1991. С. 39].
4. Четвертая идея — тотальная национализация всего, включая крохотные предприятия с одним-двумя рабочими, что привело к быстрой гибели мелкой промышленности и ремесел.
В 1921 году вновь был разрешен частный сектор в промышленности и торговле, в результате чего произошло оживление и восстановление хозяйственной жизни в стране. Члены Лиги полагали, что второй раз это произойти не может: «В этой области, как и в других, убеждение нашего кружка было в дальнейшем опрокинуто. В эпоху царства Сталина все частные промышленные предприятия были уничтожены, а кустари и ремесленники насильно кооперированы, вернее сказать, огосударствлены» [Валентинов, 1991. С. 40].
5. Пятая идея. После Октябрьской революции большевики передали землю крестьянам, но это противоречило идее Ленина о том, что идеальная форма сельского хозяйства — общественная обработка земли. Правительство пыталось организовать в сельском хозяйстве коллективные хозяйства. С этой целью декретом от 11 июня 1918 года в деревне были созданы комитеты бедноты — «комбеды». На них была возложена миссия обуздать спекуляцию кулаков и вызвать к активной политической жизни те слои деревни, которые способны проводить задачи пролетарской социалистической революции. Ленин требовал, чтобы комбеды «покрыли всю страну». Ленин писал, что «с образованием комитетов деревенской бедноты только теперь социализм перестал быть фразой и становится живым делом» [Валентинов, 1991. С. 41].
Через пять месяцев, в ноябре 1918 года комбеды были упразднены, потому что «комитеты бедноты строили не социализм, а, получив поддержку власти, занимались самым беззастенчивым, разбойничьим грабежом своих соседей по селу» [Валентинов, 1991. С. 41–42].
После этого Ленин делает резкий поворот и объявляет, что «вопрос о колхозах не стоит как очередной. Надо опереться на единоличного крестьянина. Он таков и в ближайшее время иным не будет, мечтать о переходе к социализму не приходится» [Валентинов, 1991. С. 42].
Лига наблюдателей сделала из этого вывод, что «эксперимент с комитетами бедноты больше уже не повторится и хозяйственное развитие деревни не пойдет по руслу искусственной, насильственной коллективизации, в которую ее ввергали в течение 1918 года» [Валентинов, 1991. С. 42]. Валентинов констатирует ошибочность прогноза: «Уже через пять лет (в 1928 г.) ее участники могли наблюдать явные признаки, что деревню возвращают во времена военного коммунизма, а в 1930 г. варварски и полностью коллективизируют, сгоняя в террористически и насильственно создаваемые колхозы» [Валентинов, 1991. С. 43].
6. Шестая идея. Ленин планировал заменить во всем государстве свободную торговлю государственным распределением товаров: «уничтожение свободной торговли, закрытие базаров, распределение продуктов по карточкам в строго централизованном порядке должно объясняться не только тем, что во время Гражданской войны, при падении производства и отсутствии товаров, карточная система была лучшим способом обеспечить население от голода. К подобным мерам ведь прибегали все страны Европы во время войны. В противоположность им, Ленин и его партия видели в этой системе не временную меру, вызванную тяжелыми обстоятельствами, а нечто гораздо большее: то, что должно существовать и позднее при избытке товаров и продуктов и быть характерной и основной частью социалистического и коммунистического строя. Но к весне 1921 г. недовольство существующей и ничего не дающей системой распределения достигло крайней степени. Открытия базаров, свободы торговли требовали повсеместно бунтующие крестьяне, и тот же лозунг был на устах восставших матросов Кронштадта. Чувствуя, что атмосфера опасно накаляется, Ленин выбросил из багажа Октябрьской революции еще одну из ее основных идей и пошел на “свободу оборота”» [Валентинов, 1991. С. 43–44].
Результатом было введение НЭП. Как следствие, вставал важный для большевиков вопрос о допустимости капитализма в стране вообще. Ленин ответил на него следующим образом: «Конечно, свобода торговли означает рост капитализма. Из этого никак вывернуться нельзя, и кто вздумает вывертываться и отмахиваться, тот только тешит себя словами. Можно ли до известной степени восстановить свободу торговли, свободу капитализма для мелких земледельцев, не подрывая этим корней политической власти пролетариата? — Можно, ибо вопрос в мере» [Валентинов, 1991. С. 44].
Отмена свободы торговли (вместе с уничтожением мелкой промышленности) в начале эпохи сталинской индустриализации была важнейшим элементом ликвидации НЭП.
7. Седьмая идея. Система государственного распределения предполагала также отмену денежного обращения: «Раз при социализме уничтожались товарное производство, товарное обращение, торговля и заменялись “планомерным распределением” продуктов и товаров, деньги становились ненужными. Они, как учили теоретики социализма, могли быть заменены простым свидетельством о числе проработанных часов, дающим право на получение соответствующего количества продуктов» [Валентинов, 1991. С. 45].
Но свобода торговли и мелкой частной промышленности неминуемо повлекли за собой введение новой денежной единицы. Уже в 1923 году была введена стабильная денежная единица: «Дирижировать установлением стабильной монеты был приглашен буржуа, бывший член конституционно-демократической партии Н.Н. Кутлер, и, следуя его советам, была по всем правилам “буржуазной” финансовой науки создана “крепкая” монета-червонец» [Валентинов, 1991. С. 47].
Члены Лиги пришли к общему заключению, что «пресловутые идеи об уничтожении товарного обращения, торговли, уничтожении денег, которыми Ленин (в согласии с основными постулатами социализма) питал Октябрьскую революцию, потерпели полнейшее фиаско» [Валентинов, 1991. С. 47].
8. Восьмая идея. Когда в январе 1918 года собрался первый при большевизме всероссийский съезд профессиональных союзов, он, как и нужно было ожидать, провозгласил в своей декларации то, что ему внушал Ленин. А Ленин в это время еще не отошел от основной мысли своей книги «Государство и революция»: все население поголовно и по очереди должно управлять государством и хозяйством. В соответствии с указаниями Ленина, первый съезд профсоюзов объявил, что при диктатуре пролетариата профсоюзы превращаются из органов борьбы продавцов рабочей силы в аппарат правящего рабочего класса. Они должны взять на себя «организацию производства» [Валентинов, 1991. С. 47–48].
Непригодность выборных коллегиальных органов для управления промышленными предприятиями проявилась очень быстро, и в 1922 году Ленин сделал резкий поворот: «Всякое непосредственное вмешательство профсоюзов в управление предприятиями должно быть признано вредным и недопустимым» [Валентинов, 1991. С. 50].
9. Девятая идея. Ленин был убежден, что война 1914–18 годов должна была закончиться мировой пролетарской революцией и что только при этом условии может окончиться успехом и Октябрьская революция. Неуспех нескольких революционных попыток в Европе (Германия, Бавария, Италия, Венгрия) изменил его отношение к идее мировой революции и к отношениям с внешним миром. Он говорил в речи на IX Всероссийском съезде советов в 1921 году: «Наши усилия теперь направлены на то, чтобы добиться перехода от отношений войны с капиталистическими странами к отношениям мирным и торговым» [Валентинов, 1991. С. 54].
По мнению членов Лиги, «от разжигания мировой революции, от ставки на нее, от призывов не бояться гражданской войны, от желания нести международной революции помощь Красной Армии, — Ленин от всего этого ушел, став защитником сохранения мира хотя бы ценою самых больших уступок. Так мы думали, и отсюда наш кружок делал крайне оптимистический вывод, что в течение очень многих лет Советское правительство будет без всяких авантюр вести миролюбивую, разумную, осторожную внешнюю политику» [Валентинов, 1991. С. 54–55].
Приведенный Валентиновым анализ политико-экономической ситуации в Советской России 1923 года трудно переоценить. Он многое объясняет в политической борьбе, которая развернулась в верхах партии в середине 20-х годов.
Фактически, от идей, с которыми партия большевиков захватила власть в России в 1917 году, через несколько лет не осталось почти ничего. Под сомнение не ставились только необходимость самой диктаторской власти ВКП(б) и ее право владеть и распоряжаться крупной промышленностью.
В 1923 году Ленин, чей авторитет в партии был непререкаем, практически выбыл из политической жизни и партийная верхушка разделилась на две группы — «правых» и «левых». На тех, кто всерьез воспринял принципы НЭП и рассчитывал их углублять, и на тех, кто продолжал надеяться на возврат к исходным принципам и идеям Октябрьской революции.
Вплоть до 1927 года экономикой СССР руководили «правые коммунисты» во главе с председателем СНК СССР Рыковым, а «левые» во главе с Троцким находились к ним в оппозиции.
Если исключить из внутрипартийных дискуссий элементы собственно борьбы за власть, то идеологическое противостояние сводилось к вопросу о том, как следует большевистской власти обращаться с крестьянами. Следует ли выжимать из них средства для ускоренного строительства принадлежащей правительству промышленности («левая оппозиция) или, наоборот, обеспечить с помощью промышленности нужды сельского населения, чтобы, опираясь на развитое сельское хозяйство, развивать промышленность («правые коммунисты»).
Второй вариант предполагал первоочередной рост уровня жизни и потребления населения СССР и ставил темпы развития промышленности в зависимость от темпов развития частного сельского хозяйства. Первый вариант предполагал ускоренное развитие государственной крупной промышленности за счет снижения темпов развития сельского хозяйства и роста благосостояния населения.
А за этим вопросом маячил другой, редко озвучиваемый напрямую, но очевидный для всех участников дискуссий. Ускоренный рост промышленного производства и индустриализация народного хозяйства обеспечивали в первую очередь быстрое развитие военной промышленности, что увеличивало внешнеполитические возможности Советской России и, в конечном счете, приближало «мировую революцию». Наоборот, установка на промышленность, производящую в первую очередь товары народного потребления и обслуживающую потребности сельского хозяйства, делала такие перспективы отдаленными и призрачными.
Перспектива военного усиления СССР и создания угрозы «капиталистическим странам» была в равной степени привлекательна для всех фракций большевистского правительства. Споры шли о темпах, то есть о цене, которую предстояло заплатить населению страны за реализацию идеологических целей правящей партии.
***
Начало НЭП традиционно отсчитывается от резолюции Х съезда партии, принятой 15 марта 1921 года, «О замене разверстки натуральным налогом»:
«Этот налог должен быть меньше налагавшегося до сих пор путем разверстки обложения. Сумма налога должна быть исчисляема так, чтобы покрыть минимальные необходимые потребности армии, городских рабочих и неземледельческого населения. Общая сумма налога должна быть постоянно уменьшаема по мере того, как восстановление транспорта и промышленности позволит Советской власти получать продукты сельского хозяйства нормальным путем, т.е. в обмен на фабрично-заводские и кустарные продукты» [Протоколы Х съезда РКП(б). 1933. С. 564–565].
Дальнейшую динамику событий Наум Ясный описывает следующим образом:
1923 год. «В резолюции XII партийного съезда было заявлено: “Сельское хозяйство, несмотря на то что оно все еще находится у нас на низком техническом уровне, имеет первенствующее значение для всей экономики Советской России… Наша партия не должна ни на минуту забывать или хотя бы упускать из виду при оценке любого своего шага фактически преобладающего значения крестьянского хозяйства”. Несколько страницами ранее в этой резолюции подчеркивалось, что “сельское хозяйство еще долго будет оставаться основой хозяйства советской страны”» [Ясный, 2012. С. 71].
1924 год. «Аналогичные утверждения прозвучали и на XIII партийной конференции, проходившей 16–18 января 1924 г.: “Крестьянское хозяйство является основной базой для восстановления промышленности, а следовательно, и для роста рабочего класса. Поэтому возможно большая поддержка крестьянского хозяйства требуется не только общими интересами Советской власти, но и интересами быстрейшего развития самой промышленности”. Создание колхозов приветствовалось, однако отмечалось, что этот процесс должен проходить “постепенно” и “на добровольной основе”. Одновременно подчеркивалась необходимость развивать индивидуальные крестьянские хозяйства» [Ясный, 2012. С. 71].
В том же 1924 году было решено, что «единый продналог должен выплачиваться не в натуральном выражении, как раньше, а в денежном. Эта мера уничтожила последние следы военного коммунизма» [Ясный, 2012. С. 67].
1925 год. На апрельском пленуме ЦК РКП(б) 1925 года было решено облегчить процедуру получения крестьянами земли в аренду и разрешено использовать наемную рабочую силу. Коллективизация должна была проводиться «постепенно» и «на добровольной основе». «Сталин неоднократно подчеркивал, что крестьяне могут делать накопления, а Бухарин в своем знаменитом лозунге призывал более зажиточных крестьян “обогащаться”» [Ясный, 2012. С. 71–72].
Имеются в виду слова Бухарина, сказанные во время доклада на собрании актива Московской организации 17 апреля 1925 года «О новой экономической политике и наших задачах». Бухарин заявил, что чрезвычайно важным для партии является «темп развития нашего крестьянского хозяйства» и главной задачей сейчас является «ускорение быстроты хозяйственного оборота»:
«В общем и целом всему крестьянству, всем его слоям нужно сказать: обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство. Только идиоты могут говорить, что у нас всегда должна быть беднота; мы должны теперь вести такую политику, в результате которой у нас беднота исчезла бы. Что получим мы в результате накопления в крестьянском хозяйстве? Накопление в сельском хозяйстве означает растущий спрос на продукцию нашей промышленности. В свою очередь, это вызовет могучий рост нашей промышленности, который окажет благотворное обратное воздействие нашей промышленности на сельское хозяйство» [Большевик, 1925. С. 4–5].
В 1926 году тон официальных заявлений изменился. В резолюции Пленума ВКП(б) от 6–9 апреля 1926 года говорилось об «укреплении хозяйственной и политической смычки пролетариата с основной середняцко-бедняцкой массой крестьянства» и о способах умерить аппетиты кулачества [Ясный, 2012. С. 72].
На XV партийной конференции (26 октября — 3 ноября 1926 года) говорилось уже о том, что приоритетным должно стать развитие промышленности и что следует в «в относительно минимальный исторический срок нагнать, а затем и превзойти уровень индустриального развития передовых капиталистических стран» [Ясный, 2012. С. 72].
В 1927 году началась ликвидация НЭП: «На Объединенном пленуме ЦК и ЦКК, состоявшемся 21–23 октября 1927 г., вновь, но теперь уже более отчетливо, была сформулирована мысль о том, что ведущее место в экономике должна занять социалистическая промышленность, а тяжелая промышленность должна стать приоритетным направлением в развитии промышленности в целом. Пленум потребовал “более решительного наступления на кулака”…» [Ясный, 2012. С. 72–73].
В декабре 1927 года состоялся XV съезд партии, получивший название «съезд коллективизации». В его резолюциях указывается, что «крупнейшей отрицательной чертой современной деревни <…> является так называемое “аграрное перенаселение”, т.е. большое количество “излишних рабочих рук”, не находящих себе трудового применения в деревне» [XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б), 1928. С. 1306]. За этим утверждением стояло готовившееся Сталиным массовое насильственное изъятие рабочей силы из деревни для нужд строительства тяжелой промышленности.
В качестве основной задачи партии указывалась задача «преобразования мелких индивидуальных хозяйств в крупные коллективы» [XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б), 1928. С. 1308] и «вытеснение кулака и частника из области товарооборота» [XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б), 1928. С. 1313].
Процесс реформирования политики партии в отношении крестьян завершился призывом к «уничтожению кулачества как класса», прозвучавшим в речи Сталина на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 года: «Теперь у нас имеется достаточная материальная база для того, чтобы ударить по кулачеству, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов <…> Вот почему мы перешли в последнее время от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества как класса» [Сталин, 1952. С. 167–169].
Никаких иллюзий по поводу экономических преимуществ колхозов перед частными хозяйствами у советского руководства в конце 20-х годов не было. Существовавшие к тому времени колхозы были заведомо неэффективны. Но объединение крестьян в колхозы, управлявшиеся в централизованном порядке, чрезвычайно облегчало руководству страны изъятие из деревни сельскохозяйственной продукции и свободное манипулирование большими массами рабочей силы. Без этого были нереализуемы инициированные как раз в 1927 году планы сталинской ускоренной индустриализации.
В отличие от предыдущих вариантов планов первой пятилетки, разрабатывавшихся в ВСНХ и Госплане и исходивших из продолжения и развития НЭП, эти планы исходили из ликвидации НЭП и полного запрета частного предпринимательства. Де факто вся экономика СССР переходила в собственность Политбюро ВКП(б), что позволяло советскому руководству полностью и неограниченно распоряжаться всеми ресурсами страны, в том числе и ресурсами рабочей силы. Экономика НЭП была намного эффективней и производительней, чем основанная на принудительном труде сталинская экономика, но сильно ограничивала возможности Политбюро, ставила его в зависимость от законов рынка и оставляла в его распоряжении только налоги и доходы от управлявшейся государством крупной промышленности.
Вокруг этой проблемы и развернулась в 1920-е годы борьба внутри партийного руководства СССР.
***
Роль фундамента для советского экономического планирования времен НЭП сыграла книга профессора Гриневицкого, директора Высшего технического училища в Москве, «Послевоенные перспективы русской промышленности». Книга была написана в Харькове в 1918 году и издана там же в 1919 году. Гриневицкий умер в 1919 году в Екатеринодаре, не успев уехать за границу [Валентинов, 1991. С. 260].
Как пишет Валентинов, «к Октябрьской революции и к ее вождю Ленину он относился с нескрываемой враждебностью, но верил, что коммунистическое правительство — зло преходящее и существовать долго в России не будет. Он был убежден, что возвращение от коммунизма к “нормальной” жизни не будет только восстановлением хозяйства, потрясенного войной и большевизмом, а даст место новому, чисто американскому, огромному хозяйственному развитию, многие признаки которого, по его мнению, уже имелись в годы, предшествовавшие войне» [Валентинов, 1991. С. 259].
Книга Гриневицкого попала в руки к Ленину в 1919 году и произвела на него, по словам Валентинова, огромное впечатление. Из книги Гриневицкого, которого Наум Ясный называет «создателем теории долгосрочного планирования» [Ясный, 2012. С. 160], «коммунисты лишь впервые узнали, какие конкретные технико-экономические задачи должны быть поставлены в порядок дня» [Валентинов, 1991. С. 259].
В этом смысле показательны уже названия глав книги Гриневицкого, ставшей «настольной в наркоматах, главках и центрах» [Валентинов, 1991. С. 260]: «Реальные данные прошлого русской промышленности», «Военные изменения промышленности», «Революционное разложение промышленности», «Перспективы внешних торговых и финансовых отношений», «Задачи восстановления и развития промышленности», «Восстановление и подъем снабжения топливом и сырьем», «Восстановление транспорта и развитие путей сообщения», «Техническая организация промышленности», «Повышение качества и интенсивности труда», «Емкость русского рынка для промышленности», «Географические перемещения промышленности».
В 1922 году книга была переиздана с коммунистическим предисловием Вл. Сарабьянова, где наряду с похвалами в адрес экономических идей автора дежурно критиковались политические взгляды Гриневицкого: «Проф. Гриневицкий безоговорочно исповедует веру в неиссякаемые способности к приспособляемости и творческой деятельности капиталистического общества, каковые, по его мнению, “служат порукой тому, что в целом мировое хозяйство и потребление после войны сделают крупный шаг вперед”. Как мы теперь знаем, проф. Гриневицкий жестоко ошибся…» [Гриневицкий, 1922. С. IV].
Нет сомнений, что книга Гриневицкого сыграла огромную роль в решении Ленина ввести НЭП.
Под влиянием книги Гриневицкого Ленин «…стал настаивать на быстрейшем составлении “государственного плана всего народного хозяйства”, в основу которого должна быть положена электрификация страны. За эту работу в начале февраля 1920 г. взялась “Гоэлро” — Государственная комиссия по электрификации России, образованная ВСНХ и утвержденная затем СТО — Советом Труда и Обороны. В конце декабря она представила большой труд под названием “План электрификации РСФСР”, с приблизительным планом расширения и преобразования основных индустрий в течение ближайшего десятилетия, в качестве первейшей и важнейшей задачи — постройки 30 крупных районных электростанций. Все вполне гармонирует с планом Гриневецкого и им навеяно» [Валентинов, 1991. С. 261].
***
Резкий поворот в политике партии, не только экономической, но и идеологической, вызвал смуту в высшем эшелоне партийных функционеров. В Политбюро оппозицию НЭП возглавил Троцкий, который говорил Валентинову: «Махровый реакционер Гриневицкий у нас сделался вроде пророка, учителя планирования» [Валентинов, 1991. С. 260].
Не только члены «Лиги наблюдателей», но и ортодоксальные большевики не могли не видеть отхода от догм, под флагом которых партия большевиков захватывала власть. Валентинов приводит исповедь такого разочарованного коммуниста, его сослуживца по редакции «Торгово-промышленной газеты» Муравьева:
«Во время военного коммунизма жилось тяжко, мучил холод, мучил голод, даже мороженый картофель считался редким экзотическим фруктом. Но самый остов, самый костяк существовавшего в 1918–1920 годах строя был прекрасным, был действительно коммунистическим. Все было национализировано, частная собственность вытравлена, частный капитал уничтожен, значение денег сведено к нулю, а вместо торговли по капиталистическому образцу — в принципе равное для всех распределение, получение материальных благ. Мы осуществили строй, намеченный Марксом в его “Критике Готской программы” (Sic!). Нужно было только влить в него материальное довольство, и все стало бы сказочно прекрасным. Словно молотом по голове ударило, когда услышали, что нужно нефть в Баку и Грозном отдать заграничным капиталистам в концессию, что им нужно отдать в концессию леса на Севере, в Западной Сибири и множество всяких других предприятий. В тот самый момент, когда появилась такая мысль, здание Октябрьской революции треснуло, пошатнулось. Это означало поворот к капитализму. Ну, а когда к этому добавилась НЭП, денационализация многих частных предприятий, свобода торговли, реставрация экономических отношений прошлого, многие из нас это восприняли, и не могли не воспринять, как измену коммунизму, явное и открытое отступление от всего, за что боролась Октябрьская революция. Она была побежденной. Начав отступление, будем откатываться назад; мы на этой наклонной плоскости удержаться не можем, скатимся уже к самому полному восстановлению капитализма со всеми отсюда вытекающими последствиями. Частный сектор постепенно, но, несомненно, съест весь национализированный сектор» [Валентинов, 1991. С. 65].
Характерно, что такие люди, как Муравьев, не осознавали прямую связь между голодом и нищетой — и уничтожением частного капитала, торговли, тотальной национализацией экономики. Им чудилось, что в эту систему можно было «влить материальное довольство», которое должно было появиться само по себе.
В высших эшелонах партии таких наивных людей было более чем достаточно, поэтому предложение Ленина отойти от идеологических догм ради экономического выживания режима встретило поддержку большинства только потому, что было подкреплено угрозой отставки Ленина [2]. Для многих высших партийных функционеров переход к НЭП был психологически очень тяжелым. Валентинов приводит реакцию Ю.М. Стеклова, редактора «Известий ВЦИК»: «Ленин, — сказал мне Стеклов, — произвел изумительный по смелости и решительности поворот политики. “Научитесь торговать!” — мне казалось, что я скорее губы себе обрежу, а такого лозунга не выкину. С принятием такой директивы нужно целые главы марксизма от нас отрезать. Давать руководящие принципы они нам уже не могут» [Валентинов, 1991. С. 67].
Переход к НЭП не означал принципиального отказа партийной верхушки от канонических большевистских догм. Но в тактическом отношении партия разделилась на две фракции.
Одна фракция — т.н. «правые коммунисты — под нажимом Ленина согласилась отложить реализацию коммунистических идеалов на неопределенное время в расчете на то, что в отдаленном будущем население само придет к мысли о порочности частной собственности, торговли и прочих проявлений индивидуализма. Одновременно были отложены и ставшие очевидно нереальными планы разжигания беспорядков в соседних странах и поддержки их вооруженным путем. Одним из следствий такой тактики стала политика иностранных концессий, которая в середине 20-х годов выглядела вполне долговременной, но была уничтожена Сталиным к концу 20-х.
Другая фракция — «левая оппозиция», возглавлявшаяся Троцким, — настаивала на том, чтобы продолжать давление на частный сектор и крестьян-единоличников с тем, чтобы выжимать таким путем средства для строительства государственной промышленности и государственной военной машины. И не откладывать на неопределенно долгий строк попытки захвата власти в сопредельных странах.
«Левая оппозиция» была разгромлена «правым» большинством в Политбюро, к которому принадлежал и Сталин, в 1927 году. Но сразу же после этого под руководством Куйбышева в Госплане началась переработка первоначальных планов пятилетки, предполагавшая сворачивание принципов НЭП, непропорционально быстрое строительство индустрии и все более растущее давление на крестьян, выражавшееся в первую очередь в установке на массовую принудительную коллективизацию.
После разгрома «правых» весной 1929 года и выведения в ноябре 1929 года из состава Политбюро Бухарина (а позднее, в 1930 году, Рыкова и Томского), процесс этот принял необратимый характер.
Литература
Большевик. 1925. № 9-10. С. 4–5: http://magister.msk.ru/library/politica/buharin/buhan008.htm
Гриневицкий В.И. Послевоенные перспективы русской промышленности. М., 1922. 103 с. С. IV.
Валентинов Н. (Н. Вольский) Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. Hoover Institition Press, Stanford, 1971. 256 с.
Валентинов Н. (Н. Вольский) Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. М.: Современник, 1991. 267 с.
КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. I. М., 1953.
Протоколы Х съезда РКП(б). М., 1933. 954 с.
Сталин И.В. Сочинения. М.,1952. Т. 12.
Ясный Н. Советские экономисты 1920-х годов. Долг памяти. М., 2012. 343 с.
XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1928. 1416 с. С. 1306.
Примечания
Комментарии