Карьера Владимира Путина, которой могло не быть

Российский кошмар в обличье мечты

Как вышло, что в XXI веке Россия вновь пришла к единоличному правлению? У этой промышленно развитой страны с населением в 142 миллиона нет устойчивых политических партий, отвечающих запросам избирателей. Военный аппарат расползается, оставаясь при этом ручным, а разросшаяся тайная полиция — фактически на поводке у одного человека. Углеводородный сектор превращен в персональный банк, и экономика по большей части, в самом деле, воспринимается как личная вотчина. СМИ более-менее слаженно отрабатывают команды из администрации президента. Соперничающих групп интересов в изобилии, но конкурентного центра власти нет. Когда в конце октября 2014 года на форуме дискуссионного клуба «Валдай», ежегодно объединяющем русских и зарубежных экспертов, главный помощник президента заявил, что русские люди понимают: «нет Путина — нет России», политолог Станислав Белковский заметил: «Поиски национальной идеи России, которые начались после крушения Советского Союза, наконец-то завершены. Теперь очевидно, что национальная идея России — это лично Владимир Владимирович Путин как физическое лицо».

По оценкам Мирового банка, Россия с ее ВВП на душу населения, превышающим 14 000 долларов, — это экономика с высоким уровнем доходов. Безработица в стране остается низкой (около 5 процентов); потребительские расходы до недавнего времени росли более чем на пять процентов в год, увеличивалась и продолжительность жизни, а проникновение Интернета — выше, чем в некоторых странах Евросоюза. Но сейчас Россия переживает экономическую стагнацию наряду с высокой инфляцией, производительность труда остается удручающе низкой, а некогда хваленая школьная система — под угрозой развала. Ко всему прочему Россия на удивление коррумпирована. Не только власти в Москве с их хулиганскими повадками, но и руководство в регионах систематично криминализовало потоки доходов, тогда как на обширных территориях не оказываются основные государственные услуги и местные жители вершат закон своими руками. По всей стране чиновники, получившие места за кругленькую сумму, действуют заодно с организованной преступностью и, заручившись поддержкой дружественных прокуроров и судей, избавляются от конкурентов. В общем, пресловутая путинская «стабильность» обернулась грабежом. Но Путин у власти уже 15 лет, и конца его правлению не предвидится. Сталин правил около трех десятилетий, а Брежнев — почти два. Путин, все еще относительно молодой и здоровый, кажется, собрался пересидеть последнего, а быть может, и первого.

Так или иначе, обозреватели до сих пор пытаются понять, как бунт против царского самодержавия в 1917 году — самая массовая на сегодняшний день революция в истории — завершился режимом, неподотчетным самому себе, не говоря уже о массах. Сейчас, после мобилизации масс во имя демократии, которой сопровождался и продолжился распад Советского Союза в 1991 году, сложился новый авторитаризм. Конечно, диктатура Путина существенно отличается от советской коммунистической версии. У сегодняшней России нет единой идеологии и дисциплинированной правящей партии, и хотя верховенство закона ей и не снилось, в России дозволено иметь частную собственность и свободно пересекать границу. И все же страна вернулась к до боли знакомому единоличному режиму.

Методы, которыми Путин укреплял коррумпированное и дисфункциональное государство, произвели на свет еще одно коррумпированное и дисфункциональное государство. Путин и сам публично сетует, что лишь около 20 процентов его решений исполняют, а остальные — игнорируют либо обходят, пока он сам не вмешается в борьбу с заинтересованными группами и функционерами. Но не может же он взяться за каждого начальника, каждого губернатора, каждого чиновника в стране по каждому вопросу. Многие мелкие сошки с именем Путина на устах творят, что им заблагорассудится. Единоличные системы наделяют правителя огромной властью в некоторых стратегических областях, вроде тайной полиции и контроля над денежными потоками, но при этом крайне неэффективны и саморазрушительны.

Россия в силах выкарабкаться из этой ловушки, и суровые кризисы, с которыми столкнулся путинский режим, могли бы этому способствовать. Но порочным образом даже такой оптимистичный сценарий потребует вмешательства единоличной власти.

 

Из Ленинграда в Москву

Путин родился в 1952 году в Ленинграде — единственный выживший ребенок в семье, десятью годами ранее пережившей блокаду. Вырос он в неблагополучном районе города-витрины Петра Великого, занимался боевыми искусствами, окончил юрфак Ленинградского государственного университета, попал по распределению в КГБ и, в конце концов, в 1985 году был командирован в Восточную Германию, в Дрезден.

В 1990 году, после падения Берлинской стены, КГБ отозвал его обратно в Ленинград и определил в альма-матер, где на неполной ставке все еще преподавал его бывший профессор права Анатолий Собчак. Вскоре Собчак возглавил городской совет, а после стал мэром, Путин же в должности его главного помощника отвечал за трудные поручения, в том числе связанные с продовольствием для многочисленного населения города в годы постсоветской экономической депрессии. Он заметил, что ленинградские самоназванные демократы часто не доводили дел до конца и что он мог присваивать деньги как на нужды города, так и для себя и своих друзей. Когда Собчаку немного не хватило до переизбрания в 1996 году, Путин, в свои 43, оказался безработным. Но спустя год, благодаря связям (особенно с Алексеем Кудриным, еще одним чиновником в мэрии Собчака, занявшим пост заместителя руководителя в аппарате президента Бориса Ельцина), Путин переехал в Москву, где занимал ряд должностей в президентской администрации — преемнике старого советского Центрального Комитета компартии.

Есть основания полагать, что Путин стремился к прибыльной и влиятельной должности гендиректора «Газпрома», монополистического чудовища в газовой отрасли России, но, если это и так, она ускользнула от него. А потом, в июле 1999 года, ударила молния: Ельцин поставил подполковника командовать сотнями офицеров тайной полиции высшего ранга — во главе ФСБ, преемника КГБ, — а на следующий год назначил сперва исполняющим обязанности премьер-министра Российской Федерации, а затем и и.о. президента. Итак, простейший ответ на вопрос, как Путин пришел власти, — его выбрали.

Ближайшее окружение Ельцина, известное как «Семья», — в частности, Валентин Юмашев, настоящий автор ельцинских автобиографий, и его будущая жена, дочь Ельцина Татьяна — предпочли Путина остальным претендентам, провалившим кастинг: он показал себя компетентным управленцем и доказал свою лояльность (в 1997 году он помог Собчаку, находившемуся тогда под угрозой ареста, бежать во Францию, миновав в России паспортный контроль).

На него возлагалась надежда, что он будет защищать интересы Семьи, а возможно, и России. Путин одержал победу на президентских выборах в марте 2000 года, чему способствовал контроль над главным в стране телеканалом — Первым (благодаря второстепенному члену Семьи Борису Березовскому), а вкупе с тем беспощадная манипуляция чеченской террористической угрозой и привилегии пребывания в должности. Нельзя исключать и некоторого мошенничества. В итоге Путин получил большинство голосов — около 40 миллионов, 53 процента от общего количества, — позволившее ему избежать второго тура. Второе место (29 процентов голосов) досталось кандидату-пугалу от КПРФ. Остальные голоса поделили девять других кандидатов.

Интересно, что Путин вступил в должность, ощущая дефицит реальной власти. Глава его администрации Александр Волошин был основным членом Семьи и оставался в своей руководящей должности еще два года. Борис Березовский продолжал контролировать Первый канал, а второй по значимости телеканал, НТВ, все еще принадлежал независимому игроку Владимиру Гусинскому. Гигантский денежный поток, порожденный государственной газовой монополией, в значительной степени был приватизирован политической кликой во главе с Ремом Вяхиревым (протеже бывшего министра газовой промышленности СССР, а позже премьер-министра России Виктора Черномырдина). Была большей частью официально приватизирована и нефтяная промышленность, особенно новой крупной компанией ЮКОС, контролируемой Михаилом Ходорковским. На тот момент 89 российских регионов были в руках никому не подчинявшихся губернаторов. Чечня де факто была независимой. Российское государство едва держалось на плаву.

Но постепенно, хитростью и подлостью, Путин восстановил централизованный контроль над рычагами власти в стране — телеканалами, нефтяной и газовой промышленностью и регионами. Провернуть хитрый трюк государственного восстановления Путину помогли его здоровье на фоне хворей Ельцина, раздувание страхов перед распадом государства, продуманные призывы к патриотизму и усмирение некоторых олигархов. Толика страха перед властью — чтобы обуздать полное беззаконие, в которое окунулась страна. Страх Путин внушал своей историей, личностью и своевольно разыгранным политическим театром, вроде ареста Ходорковского, задержанного прямо в его частном самолете, — сюжет этот вновь и вновь показывало российское ТВ. Но для превращения Путина в доминантную политическую фигуру широко распространенного мнения, будто он спасает государство, было мало. Свою роль сыграл и неожиданный экономический бум.

С 1999-го по 2008 год экономика России оживленно росла на 7 процентов в год, тем самым удвоив ВВП в рублевом эквиваленте. Частные же доходы росли еще быстрее, увеличившись в два с половиной раза. В долларовом эквиваленте, из-за продолжительного укрепления рубля, прирост ВВП был исключительно ярким — с рекордно низких 196 миллиардов долларов в 1999-м до примерно 2,1 триллиона в 2013-м. В России народился новый благодарный средний класс, около 30 миллионов человек, которые легко могут позволить себе путешествия и покупки за рубежом. Преобразилось в целом все российское общество: проникновение сотовой связи выросло с нуля до 100 процентов, безработица снизилась с 12,9 до 6,3 процента, а уровень бедности — с 29 до 13 процентов. Зарплаты росли, пенсии выплачивались, а огромный государственный долг, накопленный предыдущими лидерами, был погашен досрочно. Пожинали богатый урожай и иностранные инвесторы, поскольку российский фондовый рынок подскочил больше чем в 20 раз.

Многие аналитики объясняли российский бум удачей в виде богатых запасов ископаемого топлива. И хотя нефть и газ приносили Российскому государству около половины доходов, они составляли не более 30 процентов от всей экономики — цифра немалая, но значительно ниже, чем в нефтяных государствах Ближнего Востока. Даже учитывая эффект домино от продажи углеводородов, самые изощренные аналитики российского экономического роста связывают с нефтью и газом лишь 40–50 процентов ВВП, пришедшиеся на время бума. Увеличивались в эти годы и другие экономические показатели, за что отчасти ответственен Путин.

Став президентом, Путин поручил управлять экономикой своему премьер-министру Михаилу Касьянову, министру экономического развития и торговли Герману Грефу и Кудрину, на тот момент министру финансов, предпринявшим ряд мер против инфляции и по либерализации (не коснувшихся, впрочем, «Газпрома»). Снижение налогов усилило стимулы трудиться и ослабило стимулы скрывать доходы. Упрощенное лицензирование бизнеса и сокращение проверок привели к всплеску предпринимательства. Финансовые реформы и разумная макроэкономическая политика способствовали притоку инвестиций. Земля стала ходовым товаром.

Влияние этих поддержанных Путиным рыночных реформ усилили благоприятные «торговые ветры». Россия пережила суровый дефолт и девальвацию валюты в 1998 году, и большинство аналитиков полагали, что страна будет разорена. В действительности же девальвация сделала российский экспорт дешевле и потому конкурентоспособней. В то же время продолжающийся подъем Китая поднял мировые цены на российские товары, от удобрений и химикатов до металлов и цемента. Ненасытный китайский спрос вернул к жизни унаследованную от Советского Союза промышленность. Возникли, за счет растущего внутреннего спроса и глобального аутсорсинга, и совершенно новые отрасли — розничная торговля, пищевая промышленность, биотехнологии и программное обеспечение. Многие унаследованные отрасли, такие как угольная и сталелитейная промышленность, подверглись существенной рационализации, нерентабельные шахты и заводы были закрыты. (Сельское хозяйство, однако, так по-настоящему и не возродилось, не говоря уже о его рационализации, и Россия поэтому стала зависимой от импорта продовольствия.)

Скептики обращают внимание: во время первого путинского срока, когда рост был устойчивым, нефть в среднем стоила 35 долларов за баррель; во время второго срока ее цена выросла до 65 долларов. В последние же годы, когда нефть стабильно стоит около 100 долларов за баррель, российская экономика стагнирует.

Подъем Китая, девальвация рубля и сдерживаемая волна структурных реформ сыграли решающую роль в российском экономическом буме, но львиную долю признания за него как человек у руля обрел Путин. Критики Путина отказываются признавать его вклад и часто неправдоподобно сводят на нет все его заслуги. Так, русско-американская журналистка Маша Гессен в своей биографии 2012 года «Человек без лица» описывает путинский кейс как случайность. Книга Гессен — добротное, беспристрастное собрание фактов, слухов и психологических этюдов о жизни и карьере Путина — изображает его всего лишь как бандита, коррупционера и убийцу, но в конечном счете ничтожнейшего человека. Однако случайности и ничтожества не держатся у власти так долго!

«Мистер Путин» Фионы Хилл и Клиффорда Гэдди, двух экспертов по России из Института Брукингса, предпочитает драматизму сбалансированность. Книга характеризует Путина как человека с шестью масками: Государственника; Человека истории (чтущего государственных деятелей царской России); Выживальщика; Аутсайдера (не москвич, не аппаратчик и даже не типичный офицер КГБ); Рыночника (скорее даже кланового капиталиста) и Вербовщика (человека, завоевывающего доверие людей манипуляцией, взятками и шантажом). Это хорошо выверенный портрет, хотя и не особенно глубокий.

Радует, что Хилл и Гэдди воздерживаются от приписывания Путину каких бы то ни было мотиваций. Хотя им самим доводилось встречаться со своим героем, пусть ненадолго и в большой компании, полагаются они, в основном, на немногих людей, цитируемых одновременно и в книге Гессен, и в основополагающих биографиях Олега Блоцкого и Александра Рара, а также на интервью с бывшим кремлевским инсайдером Глебом Павловским. В своих лучших главах Хилл и Гэдди обрисовывают, как противоречат друг другу интересы шести путинских личин — и это помимо недостатков Путина в публичной политике. Они отвергают распространенную в Америке трагическую историю о преданном Путиным ельцинском «курсе на демократию» и делают попытку истолковать альтернативную чисто русскую историю о том, как Путин спас страну от хаоса «лихих» 90-х. Но при этом они не разъясняют подробно и систематично, как удалось в столь огромной стране установить политическую систему, окрещенную ими как «сеть одного парня» (one-boy network).

 

Следи за деньгами

Западные санкции в ответ на действия России в Украине били не по экономическим секторам, а по отдельным лицам. Карен Давиша в «Клептократии Путина» показывает, почему такие меры были обоснованны. В ней приводится полный список приятелей Путина: Аркадий и Борис Ротенберги, снискавшие славу строительством газопроводов, Геннадий Тимченко из Gunvor Group, Игорь Сечин из «Роснефти», Алексей Миллер из «Газпрома», Сергей Чемезов из «Рособоронэкспорта», Юрий Ковальчук из банка «Россия», Маттиас Варниг (трубопровод «Северный поток») и другие. Хотя некоторые из них пришли во власть в последние 15 лет, большинство познакомились с Путиным еще в петербургские годы. (А отношения Варнига с Путиным тянутся еще с Дрездена.) Давиша подробно анализирует, как им удалось неприлично разбогатеть благодаря неконкурентной приватизации государственных активов, бесконкурсным государственным контрактам, сомнительным кредитам, фантомным фирмам-посредникам, налоговым «возвратам», патриотическим мегапроектам, вроде Олимпиады, и прочим привилегиям. Она утверждает, что Путин и сам вор, и, обращая внимание на часы на его запястье стоимостью 700 тысяч долларов, еще раз повторяет приблизительные оценки его личного богатства в 40 миллиардов долларов.

Политолог из Университета Майами в Огайо Давиша не откроет вам ничего нового, но собирает воедино сведения дипломатических телеграмм из WikiLeaks, журналистских расследований, старые материалы «Штази», комментарии одного важного российского перебежчика и прочие источники, которые она публиковала в Сети. Ее проза искусна, хотя не все разрозненные материалы легко вписываются в ее простую сюжетную канву.

Особо примечателен тот факт, что книга большей частью посвящена периоду до президентства Путина. Давиша напоминает, что КГБ пришел в частный бизнес еще до распада СССР — отсюда тянутся корни путинской клептократии, убеждена она, оспаривая расхожее мнение, будто арест Ходорковского в 2003-м и конфискация его частного нефтяного гиганта ЮКОСа оказываются переломным моментом.

«Как и прочие исследователи России, я значительную часть своей карьеры размышляла и писала о том, как посткоммунистические государства могут перейти к демократии», — признается она и отмечает, что в конце концов осознала: Россия — никак не «демократическая система в зачаточном состоянии», которую «тянут на дно ее история, случайные самодержцы, инертность народных масс, бюрократическая некомпетентность или дурные советы Запада». Скорее, «с самого начала Путин и его ближний круг стремились построить авторитарный режим во главе с кликой, сплоченной общими интересами, планами и возможностями, для которой демократия — лишь декорация, а не цель». Иными словами, в скверных наклонностях Путина нельзя винить внешние факторы, вроде расширения НАТО.

При всем том анализ Давиши — не без погрешностей. Она так и не уточняет, до какой степени искренние убеждения связывают путинских клептократов (как связывали, например, брежневскую клику, которую тоже считали шайкой циников). Она цитирует Николая Леонова, бывшего начальника аналитического управления КГБ, сказавшего в 2001 году о Путине и его коллегах-службистах: «Они — патриоты и сторонники сильного государства, укорененного в многовековой традиции. История поручила им провести спецоперацию по возрождению нашей великой державы, потому что миру нужен баланс, а без сильной России начнется геополитический беспорядок». Так все-таки обогащение — это самоцель или же средство?

Кроме того, что еще существеннее, утверждения Давиши о почти полной преднамеренности клептократии — о ее «разумном замысле» — едва ли заслуживают доверия. Россия пережила громадье замыслов, включая замыслы Горбачева и Ельцина, но что с ними стало? Она признает, что при Путине «не все пошло по плану», но рассказанная ею история убеждает прямо в обратном. Давиша упускает тот факт, что при Горбачеве и Ельцине Путин, его дружеский круг, а также его социальная база в массе своей были в проигрыше. При всех своих махинациях с частным сектором и офшорами, бывшие чекисты были поначалу отрезаны от по-настоящему больших денег — нефти, газа, металлов, алмазов и золота. И еще одно: убедительный довод о «преемственности» загораживает сдвиги и случайности, так же как постепенную радикализацию клептократии после 2003-го и вплоть до последних двух лет. Давиша вообще упускает из виду любую динамику, не связанную с Путиным. Сторонники режима постоянно присваивают чужую собственность? Да, но так они упрочивают свое положение в иерархии и выживают, отражая удар за ударом и нанося свои.

Приписанная Давишей Путину изначальная воля к обогащению заставляет ее забыть не только о структурных реформах его первого президентского срока, но и о четырехлетнем президентстве его младшего соратника Дмитрия Медведева — эпизоде, которому предшествовало решение соблюсти, пусть даже формально, конституционный запрет на три президентских срока подряд. Забывчивость эта целиком понятна: Медведева насмешливо прозвали Медвежонком. И выбор пал на него неспроста. И все же на протяжении всего президентского срока окружение Медведева и влиятельные группы интересов призывали его сместить Путина с поста премьер-министра. Можно поспорить о том, насколько серьезны были одобренное Медведевым расследование роли Кремля в деле Ходорковского, кампания против Сечина и прочих путинских дружков в советах директоров частных компаний, скромные попытки диверсифицировать экономику, вернуть демократию и улучшить отношения с США. Можно даже допускать неправдоподобную версию, что все это были лишь манипуляции невероятно умных и эффективных кремлевских кукловодов, намерившихся одурачить российский народ и Запад. Но факт остается фактом: у Медведева были все возможности уволить Путина, закрыть ему доступ к государственным ресурсам во время избирательной кампании и объявить о собственном намерении переизбираться. То, что Медвежонок не сделал и шагу, не значит, что он этого не мог.

 

Голый король

В своей книге «Хрупкая империя» журналист Бен Джуда пишет, что возвращение Путина на третий срок нанесло тяжелый удар по режиму. Эта напористая книга может показаться чересчур дерзкой, но в ней звучат голоса столь многих людей, что это несколько компенсирует ехидство и надменность самого автора. «Знаете ли, у этого человека есть и хорошие качества, — говорит ему о Путине бывший председатель Санкт-Петербургского городского совета Александр Беляев. — Он умеет заводить друзей и хранит им верность. Он — блестящий знаток человеческой природы и очень хороший тактик». Схожим образом в разговоре с Джудой высказывается Сергей Колесников, член питерской клики Путина, помогавший финансировать строительство его дворца на юге страны, а затем разоблачивший его коррупцию и перебравшийся в Эстонию: «Я был поражен, когда Путин стал президентом. Всех это удивило. Поначалу я действительно хотел поддержать его и помогать ему, чем только мог. 1990-е были опасным, преступным временем. Я надеялся на перемены». Но эти перемены обернулись личной диктатурой.

На самом деле, Джуда написал не одну, а две разные книги. Одна из них — о том, что автор называет путинским «телепопулизмом»: о кремлевских политтехнологах и кукловодах, вроде Владислава Суркова, для которых агрессивная и преступная политика администрации Джорджа Буша стала настоящим подарком. Но концепция путинского режима как «видеократии» заводит в тупик. Как показывает сам Джуда, пропаганда не всегда столь эффективна и путинизм — это не просто шоу, это общество. Сам Джуда не без детальности описывает, как Российское государство с 2000-го по 2010 год увеличило расходы на безопасность и правопорядок с 2,8 до 36,5 миллиардов долларов. Более 40 процентов нового среднего класса работают на государство и, следовательно, зависимы от него. Иными словами, социальная база режима — это сам режим.

Другая книга — это яркий портрет Москвы как деспотичной колониальной державы в собственной стране. Выезжая в российскую глубинку, Джуда встречает там крошечных «путинных» — феодалов, правящих на фоне почти развалившихся институтов и полного отчаянья. Он доезжает до одинокой Тувы на юге Сибири, некогда части Монголии. Именно там, говорят, Путин позировал с обнаженным торсом перед камерами во время своей постановочной охоты. «Путин? — переспрашивает у автора житель поселка Эрджей. — Он никогда и ничего не делал для страны. Он просто взял все деньги от добычи нефти и газа и поделил со своими друзьями… На кой черт нам поддерживать Путина?» Джуда заезжает и в Биробиджан, эту неудавшуюся родину советских евреев на границе с Китаем, и не находит там и следа пресловутого китайского демографического вторжения. «Вы не боитесь, что в будущем эта земля будет китайской, а не русской? Что здесь больше не будет родины?» — расспрашивает он торговцев грибами на российской земле, где на условиях аренды китайские фермеры растят сою. «Да всем пох… на родину, — отвечают те. — Нет никакой е…..й родины».

Неясно, насколько репрезентативны эти интервью. По всей видимости, Джуда не задержался в таких оживленных провинциальных городах, как Екатеринбург, Новосибирск и Липецк, где жизнь явно улучшилась за последние несколько лет. Его цель — не показать полную картину России, а доказать: беззаконие, которое Путин обещал победить, процветает еще сильней, чем когда-либо. Он обнаруживает, что преимущественно мусульманский Северный Кавказ, которому Путин выплачивает колоссальную дань за показную лояльность, почти полностью дерусифицирован. И если раньше отделиться от России хотели чеченцы, то теперь, пишет Джуда, многие русские не возразят против отделения Чечни, поскольку их злят огромные бюджетные трансферты в регион (с 2000-го по 2010 год на 9 миллионов жителей пришлось 30 миллиардов долларов).

В книге Джуды есть умные замечания о российском Интернете: «В отличие от других стран Восточной Европы, он размещался в основном на местных платформах — из-за кириллического шрифта, позволившего ему стать одним из “полюсов” возникающего сетевого мира, вроде Китая, также использующего доморощенные платформы». Российские аналоги Google и Facebook, к тому же, действовали преимущественно за рамками удушающего режима. «Интернет в России вырос в своего рода утопию, в которой нет государства, — говорит один из собеседников. — Это единственный сектор экономики, где можно было играть и побеждать, не имея политических связей, партбилета “Единой России” и не нанося визиты в Кремль». Многое, впрочем, изменилось с тех пор, как вышла книга.

Российскую антипутинскую оппозицию, активно использующую Сеть, Джуда ругает за отсутствие контакта с простыми людьми. Блогера Алексея Навального, прославившегося борьбой с коррупцией, он объявляет ксенофобом и «чистопробным продуктом путинизма». Автор обливает презрением десятки тысяч москвичей, которые осмелились выйти на улицы в 2011–2012 годах, чтобы протестовать против режима, называя их «демографической группой, привыкшей кататься на лыжах во Франции». По его мнению, протесты провалились, «потому что Москва — не Россия». (В действительности демонстрации проходили во многих городах.) Его снисходительный тон приводит к непоследовательным утверждениям. Так, о панк-группе Pussy Riot с ее злополучным перфомансом в церкви Джуда пишет, что эта акция «продемонстрировала тщеславие и — как это ни парадоксально — неполитическую сущность радикального искусства» и что ее участниц «интересовал протест, а не политика». В целом излишне навязчивая авторская позиция может сильно повредить в глазах читателя этой местами крайне увлекательной книге.

Тем не менее, текст Джуды остается одним из лучших описаний того, как Путин, начав с банального преодоления патологий унаследованного им государства, выстроил режим собственной единоличной власти. Чтобы расчистить завалы — идея, которая пользовалась широчайшим одобрением в обществе, — он нуждался во все более широких возможностях. При этом с самого начала у президента имелось отличное пугало. Если Ельцин стращал избирателей угрозой возвращения к коммунизму, то Путин — хаосом ельцинизма. «Путину помог получить и сохранить власть страх русских перед окончательным коллапсом», — лаконично подытоживает Джуда.

Однако все это не могло произойти само по себе. Создание такого режима требовало и труда, и умения. Путин, конечно, воспользовался возможностью, которую предоставили ему исторические обстоятельства, но на всю катушку! Он сумел стать незаменимым для большинства группировок и превратиться во всеобщий гарант Системы, в которой неопределенность преследует даже самых богатых и могущественных игроков. Это политическое положение он беззастенчиво использует для собственного обогащения, но при этом позаботился и о Российском государстве — в своем специфическом кагебешном стиле. Определенным моментам в истории страны идеально соответствуют лидеры определенных типов, а Путин, во многом, мог бы выглядеть случайной фигурой. На самом деле, в том-то и беда, что он — далеко не ничтожество.

 

Одинокая держава

Характерно, что в истории России веками повторяется одна и та же схема. Около 10 лет назад Стефан Хедлунд (Stefan Hedlund), специалист по России из Уппсальского университета в Швеции, попытался объяснить путинский авторитаризм сквозь призму 12 веков истории восточных славян. Он отметил, что Россия разрушалась фактически трижды — в 1610–1613 годах, 1917–1918 годах и в 1991 году — и каждый раз возрождалась, не изменившись в своей основе. Какими бы ни были глубина кризиса и официальные намерения новых лидеров, Россия оказывалась в итоге с неподотчетным обществу правительством, репрессивным режимом и без верховенства закона. Впечатляющая работа Хедлунда называется «Российский эффект колеи» (Russian Path Dependence), однако автор далек от полного детерминизма и много внимания уделяет ситуациям выбора — пусть и сильно обусловленного культурными особенностями. По его мнению, институциональные перемены в России никогда не были успешными, потому что они не меняли базовую систему-норму, в основе которой лежит глубоко укоренившаяся тенденция предпочитать неформальные правила. «Модернизация усиливала архаизм, — мрачно заключает Хедлунд, цитируя историка Джеффри Хоскинга (Geoffrey Hosking), — укрепление государственного контроля приводило к торжеству личных прихотей».

Внимание Хедлунда к ценностям, бесспорно, крайне продуктивно, однако предполагаемую институциональную преемственность между древней Московией и дальнейшими этапами российской истории он явно переоценивает, а роль отношений России с окружающим миром, напротив, явно недооценивает. Дело не только в неформальных правилах, но и в стремлении России к статусу великой державы. Именно постоянная тяга соревноваться с более сильными противниками и порождаемые ею проблемы приводили к коллапсам и к последующим трудным временам, в которые на передний план выходила идея возрождения национального величия. «Россия была и будет оставаться великой страной, — заявил Путин в своем первом президентском манифесте, размещенном в Интернете в конце 1999 года. — Россия переживает один из самых трудных периодов своей многовековой истории. Пожалуй, впервые за последние 200–300 лет она стоит перед лицом реальной опасности оказаться во втором, а то и в третьем эшелоне государств мира». Ответом на эти угрозы, по мнению Путина, должно было стать представление о провиденциальной миссии и особой идентичности России. Так идея российской исключительности послужила идее личной власти.

В Путине есть нечто от кинематографического злодея. Он постоянно проявляет самоуверенность, высокомерие, обидчивость, мстительность и нетерпимость к западной критике. Однако он — далеко не первый российский лидер, демонизирующий Запад, чтобы укрепить российскую идентичность и легитимизировать свою власть. Вдобавок современная Россия намного более этнически гомогенна, чем был Советский Союз, и национализма в ней на порядок больше. Соответственно, Путин хорошо научился действовать на чувства собирающихся в роскошных царских интерьерах представителей российских элит, апеллируя к иррациональной гордости всем российским и отвращению ко всему западному. Он видит смысл там, где критики усматривают одно безумие. С точки зрения Кремля, Вашингтон ведет себя на мировой арене глупо, лицемерно, да и безответственно. Москва берет на себя обременительную функцию «противовеса», привнося в международную систему здравомыслие и стабильность. Таким образом, ее ложь, жульничество и лицемерие — служение высоким целям. Киберпреступления обращаются в патриотические поступки, фальсификация выборов и ослабление оппозиции — в священный долг. Мачизм и позерство Путина объясняются взглядом на Россию как на страну «настоящих» мужчин, которая противостоит изнеженному, трусливому и разложившемуся Западу. Неприязнь к США находит отклик не только в России, но и в других странах, а подчеркнутый социальный консерватизм Путина позволяет подкрепить идею исключительности России концепцией альтернативной общественной модели.

Однако все это парадоксальным образом лишь способствует превращению России в «одинокую державу», как остроумно выразилась политолог Лилия Шевцова. Путин ведет хищническую политику в России и за рубежом, заигрывает с правыми экстремистами в Европе и одновременно пытается сблизиться с могущественным Китаем. Но все это вместе непохоже на эффективную стратегию. У России нет настоящих союзников. Самые важные для себя отношения — то есть отношения с Германией — она испортила. Нападки на Запад, безусловно, внутриполитически выгодны, однако западные страны продолжают — как это было всегда — располагать новыми технологиями, в которых нуждается Россия. Особенно это относится к технологиям в областях разведки и добычи энергоресурсов. В сравнительно долгосрочной перспективе реализация амбиций, которые демонстрируют Путин и его сторонники, потребовала бы новых, углубленных структурных реформ, резкого сокращения бюрократии, борьбы с мошенничеством в области госзакупок и создания благоприятной для предпринимателей и инвесторов среды. Медведев пытался кое-что предпринять в этом направлении, но Путин пренебрежительно отнесся к его шагам. Он явно предпочел путь наименьшего сопротивления в краткосрочной перспективе и теперь рискует в дальнейшем столкнуться, как минимум, со стагнацией. Возрождение спящего промышленного потенциала советских времен явилось трюком, который можно проворачивать только один раз.

Аффективный национализм и социальный консерватизм давно присутствуют в постсоветском российском обществе, однако после 2012 года государственная пропаганда стала особенно сильным образом на них напирать. Отчасти это было связано с уличными протестами, вспыхнувшими зимой 2011-2012 года в ответ на заявление Путина о том, что он собирается вернуться на президентский пост. Однако есть и куда более важная причина: альтернативный вариант действий — то есть второй этап структурных реформ — было бы невероятно трудно осуществить, в том числе, и потому, что это подорвало бы монополию нынешней элиты на власть. Вдобавок в конце 2013 года на Украине начались массовые протесты против злоупотреблений властью.

В феврале 2014 года президент Виктор Янукович трусливо бежал из Киева. Все это утвердило Кремль в давней мысли о коварстве Запада, только и мечтающего окружить Россию и свергнуть правящий в ней режим. А когда Путин в ответ захватил украинский Крым, это окончательно отвратило Кремль от привычки к сложным политическим решениям, которые могли бы укрепить статус России как «великой державы» не на словах, а на деле.

На фоне введенных Западом санкций и падающих нефтяных цен многим может показаться, что Путина можно списать со счетов. Всемогущие авторитарные режимы часто оказываются неожиданно хрупкими. Например, тот же Джуда считает, что путинский режим находится «на последнем издыхании». Однако, несмотря на закипающий в обществе гнев на государственное хищничество и недовольство образованных горожан отсутствием у власти концепции будущего страны и идей по модернизации, изрядная часть элиты по-прежнему полна решимости и продолжает верить в свою миссию. «Вряд ли Путин тихо уйдет в ночь», — отмечает Давиша, и, по всей видимости, она права. Джуда недооценивает способность современного гибкого авторитаризма приспосабливаться к трудностям, которые он зачастую сам себе создает. Недаром в «Хрупкой империи» внешняя политика — необходимый инструмент в арсенале авторитарных режимов — вообще не обсуждается.

Путинская Россия обладает множеством возможностей дестабилизировать ситуацию на международной арене. Она может применять экономическое давление, подкупать или привлекать на свою сторону серьезных иностранных игроков, организовывать спецоперации и кибератаки, а также использовать свою модернизирующуюся армию — самую сильную в регионе. Ирония ситуации заключается в том, что стремление Запада — и в первую очередь Европы — интегрировать Россию в международный порядок само по себе может служить для нее мощным источником влияния. Будь Путин просто вором, как считает Давиша, или просто циником, как считает Джуда, добиться этой интеграции было бы проще. Однако Хилл и Гэдди, судя по всему, правы, и личность Путина не следует упрощать. Он — и вор, и циник, убежденно верящий при этом в особый путь и особую миссию Российского государства. Но среди населения эти идеи тоже находят широчайший отклик. Итак, что же произойдет дальше, если учесть, что российский лидер ввязался в самый крупный из своих «замороженных конфликтов», всерьез раззадорив Запад и начав движение в сторону изоляции и ползучей автаркии?

 

Где же выход?

Ни Путин, ни западные правительства не планировали втягиваться в длительное противостояние за Украину. Захват Россией Крыма и поддержка сепаратистов на востоке Украины явно нарушали международное право. В сочетании с гибелью гражданского авиалайнера (почти наверняка сбитого повстанцами, которым помогает Россия) эти шаги навлекли на Россию серьезные западные санкции. Однако российская агрессия — не единственная причина кризиса, и выйти из него, просто-напросто заставив Москву отступить на прежние позиции, не получится. Даже если бы Россия и пошла на такое отступление, это все равно будет ненадолго.

Украина — ослабленное государство, созданное под эгидой советской власти, нагруженное трудным советским наследием и за два тяжелых десятилетия разграбленное собственными хищными элитами. Но при этом она слишком большая и независимая, чтобы Россия могла ее просто проглотить. Россия, в свою очередь, — это ослабевшая, но все еще мощная великая держава, правителей которой невозможно заставить «отпустить» Украину в орбиту Запада. С этим и связано противостояние. Нужно понимать, что никакое внешнее давление и никакая внешняя помощь не способны решить проблемы Украины или сделать ее менее уязвимой для действий России. Отправка оружия храбрым, но неорганизованным украинским добровольцам — и тем более насквозь коррумпированным государственным структурам — также не улучшит ситуацию. Более того, такие шаги только дополнительно повредили бы делу: российские преимущества они все равно не уравновесят, зато Москва получит предлог для дальнейшей эскалации конфликта. Чтобы найти выход, начать нужно с признания нескольких простых фактов, а также с труднейшего торга.

Захват Крыма и вмешательство в происходящее на Восточной Украине на деле не бросают вызов международному порядку, сложившемуся после 1945 года. После победы над нацистской Германией Советский Союз занял позиции в самом сердце Европы. В начале 1990-х годов он добровольно от них отказался, и Россия не сможет занять их снова. Однако не следует считать все детали сложившейся в 1989–1991 годах — после завершения Холодной войны — ситуации священными и неприкосновенными. В конце концов, это было аномальное время. Россия тогда была максимально ослаблена, однако вечно так продолжаться не могло. Когда она пришла в себя, частичный пересмотр статус-кво стал неизбежен.

Нечто подобное произошло после того, как в 1919 году был заключен Версальский договор, многие положения которого так и не были проведены в жизнь. Причем, даже если бы Франция, Британия и Соединенные Штаты настаивали бы на этом, у них все равно ничего бы не вышло, потому что договор был подписан в аномальный период. Перед тем, как он был заключен, одновременно упала мощь двух держав — Германии и России. Когда они вновь усилились, его пересмотр стал неизбежным.

Кроме того, территориальный ревизионизм, разумеется, не исчез после Второй мировой войны. Его вспышки периодически возникали на протяжении десятилетий. С 1991 года некоторые договоренности были пересмотрены по соглашению сторон — скажем, Гонконг и Макао мирно вернулись в состав Китая. С другой стороны, Югославия распалась в результате войны и кровопролития, по итогам которых независимыми стали сначала шесть ее союзных республик, а затем и Косово. Возникновение непризнанных государственных образований на бывших советских территориях — отколовшегося от Азербайджана Нагорного Карабаха, отколовшегося от Молдавии Приднестровья, отколовшихся от Грузии Абхазии и Южной Осетии, а теперь и сепаратистских Донецка и Луганска на Украине — было связано с тем, как при Сталине проводились границы между советскими республиками.

Кризис на Украине не смогут разрулить ни Европейский союз, ни ООН. Соединенные Штаты сумели сбить коалицию, чтобы легитимизировать часть своих попыток вмешательства в происходящее в других странах, однако ни воевать за Украину, ни бомбить Россию они явно не собираются. До бесконечности сохранять введенные против России санкции тоже никто не хочет. Как ни неприятно это звучит, но Вашингтону, вероятно, предстоит попытаться выработать некие условия для широкого территориального урегулирования на основе переговоров.

Для этого потребуется признать, что Россия — великая держава, обладающая рычагами для влияния на ситуацию. При этом формально признавать за Россией некую особую сферу интересов в ее так называемом ближнем зарубежье необязательно. Первоочередной задачей должен стать обмен международного признания российской аннексии Крыма на завершение всех замороженных конфликтов, к которым причастна Россия. Вторая задача заключается в том, чтобы сделать невыгодным для Москвы поддержание таких конфликтов в будущем. Россия должна будет выплатить за Крым денежную компенсацию. Речь также может пойти об особых статусах, референдумах и даже обменах территорией и населением (тем более что последнее уже, в сущности, происходит). Наложенные на Россию санкции сохранятся, пока стороны не придут к соглашению. Если Россия откажется от переговоров или будет вести их недобросовестно, против нее могут быть введены новые санкции. Признание нового статуса Крыма будет происходить постепенно, в течение долгого времени.

Выработать политически приемлемые для Запада стимулы, которые будут достаточно весомы, чтобы и Россия, и Украина согласились на такое урегулирование, крайне трудно. Однако сам поиск решения может открыть перед нами новые возможности.

Расширение НАТО приходится признать стратегической ошибкой — не потому, что оно разозлило Россию, а потому, что оно ослабило НАТО как военный альянс. Российская элита скорее всего поддалась бы реваншизму даже без продвижения НАТО, так как почти все в ней считают, что Соединенные Штаты воспользовались в 1991 году ослаблением России и продолжают отказывать ей с тех пор в ее законном месте равноправного партнера на международной арене. При этом критики НАТО обычно не предлагают практических альтернатив. Например, неужели, по их мнению, действительно следовало отказывать во вступлении в альянс всем странам, расположенным к востоку от Германии?

Как тогда, так и сейчас единственной реальной альтернативой было создать абсолютно новую структуру трансъевропейской безопасности, не ограничивающуюся моделями времен Холодной войны. Россия часто об этом говорила, однако в начале 1990-х годов у Вашингтона не было ни стимулов, ни желания брать на свои плечи этот тяжелый груз. Способен ли он сделать это сейчас, сказать трудно. Однако, даже если в ближайшее время новой полноценной структуры безопасности не появится, Вашингтон все равно может заложить некие ее основы.

Критики могут возражать против этого, утверждая, что санкции работают, а падение нефтяных цен дополнительно усиливает их эффект, и что идти даже на минимальные уступки Путину не имеет смысла. Однако проблема в том, что ни санкции, ни цены на нефть, ни их совокупное воздействие не меняют поведение России, не лишают ее способности мутить воду и не обеспечивают Украине шансов на восстановление.

Западные противники переговоров с Россией на деле выступают — независимо от того, понимают они это или нет, — за очередную долгосрочную попытку сдерживания России в расчете на смену режима. Исход подобных попыток выглядит неопределенным, и в любом случае продолжаться они, скорее всего, будут до конца жизни Путина — а может быть, и намного дольше. Все это будет дорого нам обходиться, в то время как нашего внимания и наших ресурсов будут продолжать требовать другие вопросы. При этом Украина продолжит быть ущемленной, европейская экономика будет нести убытки, а Россия еще сильнее озлобится и с ней будет еще труднее иметь дело. Конечно, все это может ждать нас в любом случае. Тем не менее, если переговоры дадут нам шанс предотвратить подобный исход, их следует начать. Вдобавок ущерб от этих попыток все равно будет минимальным, так как их неудача только усилит позиции европейских и американских сторонников сдерживания России.

Однако, в конечном счете, именно российские лидеры должны предпринять значимые шаги, чтобы интегрировать свою страну в существующий миропорядок, против которого они могут бунтовать, но который они явно неспособны полностью разрушить. Украинская катастрофа заставляет сосредоточиться на реальности, и в этом смысле она может даже принести некую пользу, если поможет Путину прозреть. То же самое относится и к падению цен на нефть и неминуемо сопровождающей его девальвации рубля. После коллапса 1998 года разумная политика Москвы — в сочетании с определенной долей везения — помогла России превратить кризис в прорыв и сделать ряд реальных и впечатляющих шагов вперед. История может повториться, но произойдет ли это, сейчас зависит главным образом от одного человека.

Источник: Foreign Affairs