Будущее как постскриптум

Итак, перед нами год 2015-й. Именно в году 2015-м разъясняется тайна России. Привычная, понятная и комфортная современность уходит в прошлое. Наступающие времена подтверждают несколько воззрений, которые прежде представлялись справедливыми лишь спекулятивному уму и отметались как недостоверные всеми прочими. Мы видим, что социальное время начинает двигаться в направлении, обратном календарному. Мы также получаем первые свидетельства о том, что имитационное обрамление повседневности становится нормой и неуклонно отменяет реальность.

Известия о подобном повороте дел поступали постоянно. Местные вожаки и их доверенные операторы выбранили лихие 90-е, сбросившие страну с заслуженного геополитического подиума. Этот горький дискурс немедленно породил счастливое озарение: будущее следует строить как постскриптум к «великой эпохе». И как комментарий, не отягощенный знанием трагического первоисточника. Возможный же нарратив о 90-х как сложная история о независимом опыте и социальном поиске, напротив, был подавлен без лишних эмоций. Общество в целом уже смирилось с тем, что ему предлагают помнить и чтить нечто, не имеющее никакого отношения к проблемам нынешнего существования. Подражательно-вторичное будущее не за горами — идея будущего как постскриптума начинает свою триумфальную экспансию.

Очень кстати маститым комментаторам подвернулась одна старая книга о Конце Истории. Насколько хорошо она была прочитана, останется загадкой. Критика этой книги прямолинейна и лишена воображения: Фукуяма заблуждается, а все без исключения социумы (включая нелиберальные и недемократические) развиваются одновременно, но с разной скоростью и в разных культурных формах. Что и говорить, «новый мировой порядок», построенный на принципах либерализма и демократии, так и не возник после краткого мига исторического оптимизма, начавшегося в конце 80-х и окончившегося несколько лет спустя.

И все же суть фукуямовского замысла, если отбросить все запутывающие толкования, — в стремлении осознать, куда именно все эти параллельные времена-культуры, собственно, устремлены. Ведь многие нелиберальные режимы неспособны выскочить из исторической ловушки; они, хотя и сосуществуют в одном физическом времени с постисторическими обществами, путешествуют в обратном направлении. Они же с особым оптимизмом и любовью восстанавливают социальное прошлое, пусть календарь недвусмысленно показывает XXI век.

В социальное прошлое можно двигаться по-разному. В Исламском государстве и у Боба Мугабе все непритязательно и по старинке: первобытное насилие подавляет любое движение вперед. А в РФ прибегают к тонким постмодернистским ходам и придают им новый импульс. Постмодернисты сообщают, что по-настоящему оригинальных и современных предметов искусства не существует, а есть только лишь гипертекстуальная игра цитат. Замысел же российских политиков настолько смел, что все провокационные суждения постмодернистов кажутся непритязательной детской забавой. Ведь они решили конструировать будущее страны даже не из плохо работающих социальных механизмов (либералы все испортили, а других все равно нет?), а из имитаций уже сгнивших имитационных институтов и разложившихся культурных механизмов прошлых эпох.

Из последних инициатив напомню об устремлении создать новое писательское сословие («сделать писателей профессионалами»), которое подражало бы советскому институту видимости писательства. А ведь есть еще и суждения властителей маргинальных дум о неуместности феминизма, лубочно-маскулинный алармизм публицистов Холмогорова и Акопова, тонко намекающих на целительную силу и духовность Домостроя. Да и вполне кровавая борьба за Новороссию — имитация proхy wars Холодной войны. Даже пропаганда возвращается к мифогенным механизмам прошлого, а не создает новые. Вдруг оказалось, что нет и большого, противоречивого общества, раздираемого конфликтами интересов и идентичностей, а есть сложносоставное «крымнаш»-большинство, отсылающее к псевдосплоченности советского народа вокруг решений партии и правительства.

Не отстает от политики и наука. Уж насколько имитационными были марксистско-ленинские социальные науки стадии развитого социализма, а все-таки до геополитики и конспирологии им далеко. Методологические эксперименты профессора Дугина окончательно стирают границы между реальным и иллюзорным. Имитационная научность советских профессоров, выражавшаяся в схоластической партийности и никем не освоенной диалектике, возрождается с новой силой и в новых формах в обширном корпусе псевдоисторических трактатов, заполонивших книжные полки.

В тендер на строительство непостижимого имитационного мира включается В. Якунин, который встревоженно оповещает своих слушателей, что путь, по которому идет человечество, глубоко порочен: глобализация, по сути, — это инновационный круг ада, в котором человеческие сообщества страдают, поскольку не отделены друг от друга неприступными стенами, а повязаны международным рынком капитала, отсутствием традиционных ценностей и зловещей чипизацией. И все же если продолжить подобное толкование современности, то наша участь героична, поскольку именно мы поставим барьеры на пути глобализации (ров вокруг Крепости Россия уже почти закончен) и освободимся от ее гнета изнутри страны. Якунин по-настоящему велик, поскольку положил конец всем иллюзиям суверенной демократии В. Суркова, который совсем не по-постмодернистски признавал неотменяемую реальность глобализации и необходимость национальной конкурентоспособности на общих основаниях.

Я не совсем понимаю, как передать привычными мне наукообразными словами эту новую имитационную, и отчасти карнавальную, реальность. Лучшая картинка в голове возникает при прочтении рассказа Алфреда Бестера The Flowered Thundermug (1964). После ядерной катастрофы расчеловеченный и раскультуренный социум пытается научиться жить заново в условиях, когда весь предшествующий социальный опыт и некогда богатая культура полностью обнулены. Американское будущее в провидческом воображении автора скроено по лекалам голливудской кинематографии 1950-х годов. Фильм-нуар, по-видимому, оказался единственным уцелевшим источником социального конструирования. Люди вживаются в образы и известных киногероев, и кинозлодеев, воспроизводят их поведенческие стереотипы, передвигаются на том, чем передвигаться в пространстве в принципе невозможно, коллекционируют грошовые произведения ширпотреба и т.д.

Имитация не цельна — фрагменты из разных временных пластов наслоены на другие, жизнь имитирует ушедшее, но не сводится к имитации. За имитацией скрываются живые люди и новое вибрирующее общество, совершенно непостижимое для человека, материализовавшегося из другой реальности. Непонятное — именно в силу своей пугающей похожести на прошлое, но не сводимой к нему. Навигация в подобном социуме кажется простой, но он с легкостью берет в заложники любого, кто пытается взаимодействовать с этой имитационной реальностью. Фантазия Бестера удивительным образом проникает в суть эпохи развитого путинизма.

У Бестера, конечно, имитация принимает карикатурно-игровые формы. В реальности все обстоит несколько трагичней. Московская социальная фантазия вырождается в умопомрачительные предложения. Действительно, отчего бы нам не скрестить монархию с социализмом?

Предложение отнюдь не беспоследственное: во-первых, следует изо всех сил поддерживать изрядно изношенных биологических носителей верховной власти, улучшая их тела невротоксичными протеинами; и во-вторых, в очередной раз все взять и поделить, добив дух предпринимательства и заодно его носителей. Это как программа-минимум, но ведь еще не вечер, правда?

И последнее. Симулякры вытесняют реальные институты. Институты создают добавочную стоимость и общественное благо, а симулякры производят вычитаемую стоимость и уменьшают общественное благо. Особая тонкость в том, что, даже если признать необходимость нормальных институтов, критикам складывающейся реальности непонятно, кто и как их должен создавать. Для многих интеллектуальные ключи к будущему достаточно непритязательны и наивны: после политического апокалипсиса все, дескать, само собой наладится. Проблема в том, что политический апокалипсис не тождественен социальному возрождению. Трагическая участь перестройки и тотальный распад социальности, сопутствовавший мучительно умиравшему социалистическому обществу, — тому напоминание.

Быть может, мы просто боимся сделать последний шаг к некомфортному умозаключению, что будущее не наступит, а жить предстоит в имитации прошлого, его институтов и символов.