Леонид Губанов и СМОГ: последний жизнестроитель

Бронзовый век? Русский Вудсток? Парадоксальное явление СМОГа

Карта памяти 17.04.2015 // 2 505
© Владимир Сычёв / gubanov.aspu.ru

СМОГ не просуществовал и двух лет: его членов не публиковали в официальной печати, им стали запрещать выступать в библиотеках и школах; возродить чтения у памятника Маяковскому также не удалось, начались вызовы в КГБ, а СМОГистов-студентов начали исключать из высших учебных заведений. В 1966 году один из основателей В. Батшев [1] был сослан за тунеядство. «В случае со СМОГистами дело было не в художественном, а тем более — идеологическом бунте — на футуристов они не тянули, — но в социальном эпатаже, хотя они и выходили как-то на демонстрацию под “эстетическим” лозунгом “Лишим девственности социалистический реализм” [2]. Во-первых, власти пуще всего боялись любых “организаций”, а этим юным дарованиям пришла в голову самоубийственная в советские времена мысль организоваться в какое-то самостийное “общество” — помимо санкционированных властями. Да и формы их “борьбы”, думается, приводили в ярость КГБ: демонстрации, публичные коллективные камлания, манифесты, распространяемые в виде листовок. Даже если бы они посвятили свои усилия, скажем, пропаганде лозунга “Турист, свой край исследуй, изучай”, то и тогда были бы на сильном подозрении и рано или поздно поплатились бы за излишнюю инициативность. А тут — литература, область сугубо идеологическая…» [3]

Несмотря на то что СМОГ просуществовал очень недолго, Губанов и его соратники стали известны не только в Москве, но и далеко за ее пределами. Прежде всего, этому способствовали заграничные публикации [4]. О степени известности СМОГа в СССР свидетельствует, например, перечень изданного «издательством СМОГа», напечатанный в журнале «Грани» № 61: «“ЮГО-СМОГ” — журнал южной группы, “УРАЛ-СМОГ” — журнал восточной группы, “СМОГ-Одесса” — сборник» [5]. Естественно, в Москве, где жили основатели СМОГа, его популярность и популярность его основателей, в особенности лидера Л. Губанова, была еще большей: «В те шестидесятые — семидесятые годы ему (Губанову. — И.Л.) завидовали многие из куда более признанных и печатаемых во всех журналах поэтов <…> Он был негласным поэтическим королем своего поэтического поколения» [6]. Губанов был в центре неофициальной поэтической жизни Москвы: «Галича я ранее не знал, но мой друг поэт Леонид Губанов был с ним знаком. <…> Губанов тогда знал всю литературно-светскую Москву. И она его знала. Он был звездой салонов и водил меня по ним. Так он водил меня к Лиле Юрьевне Брик, к Евгению Борисовичу Пастернаку, к Рюрику Александровичу Ивневу, к Алексею Елисеевичу Крученых…» [7] Посещение салонов и мастерских также можно рассматривать в качестве составляющей жизнетворчества, во многом повторяющего «есенинскую» модель: упоминаемые практически во всех статьях и воспоминаниях о нем (в том числе в уже цитировавшихся нами отрывках) скандальные выходки, эпатаж, алкоголь и успех у женщин. Все это является важной темой его поэтического творчества и воплощается как в жизнетворческом образе Губанова, так и в образе его лирического героя-«хулигана». Последний, по замечанию А.А. Журбина, восходит к аналогичным образам «у дореволюционного В. Маяковского и у С. Есенина 1920-х годов» [8]:

Автографы мои — по вытрезвителям,
Мои же интервью — по кабакам [9].

Я приду к ней как-то пьяненьким,
Завалюсь во двор, стану окна бить [10].

Тратил, трактовал, кутил,
Надо мной висел трактир [11].

Не хотите ли купить тот вытрезвитель,
Чтобы завладеть моей фотокарточкой?! [12]

И когда губной помады вытащишь киноварь,
От рассвета посинев, скажу тебе спокойно:
«Что, опять пошла собою в переулках торговать
И рассказывать бандитам, что со мною знакома?!» [13]

В условиях 1960–1970-х годов подобный образ жизни имел также ярко выраженные антисоветские коннотации, так как люди искусства, не принадлежавшие к официальным, государственным организациям, подвергались преследованиям и могли быть осуждены по обвинению в тунеядстве [14]: «В России экстравагантное поведение уже само по себе акт творчества. Быт и был главным жанром нонконформистского искусства» [15].

В рамках жизнетворчества Губанов не только воспроизводил поведенческую модель своих предшественников-поэтов, но и прямо проводил параллели между своей жизнью и их. Так, в книге Ю. Крохина «Профили на серебре» приводится текст приглашения на свадьбу, присланный Губановым В. Бережкову (в цитате мы сохранили комментарии Ю. Крохина):

«31 августа 1970 года восторженный и увлекающийся Леня присылает Бережковым следующее приглашение:

“Дорогой Владимир!

Имею честь пригласить вас с супругой на свою свадьбу, которая состоится в субботу (в день рождения Сергея Есенина) 3 октября 1970 года.

Прошу к этому ДНЮ настроить ваши благословенные гитары!!!

(О точном адресе, где будем пить, я еще сообщу, не выбрано — кабак или дом???!)

На свадьбе также хотел бы видеть В. Луферова. Итак — остаюсь вашим покорным слугою

Л. Губанов”.

После приглашения на свадьбу, выдержанного в несвойственном Губанову высокопарном стиле, следует письмо с объяснением:

“Свадьба, конечно, не состоялась. И слава Богу. “Да и вообще с женитьбой я просто дурака валял. Я в эти оглобли не коренник. Лучше так, сбоку, пристяжным. И простору больше, и хомут не трет, и кнут не достается”.

С. Есенин.

Вот как обо мне писали великие русские поэты, а я просто скажу, — тот, кто держал Розу, не станет рвать ромашку.

С приветом

(Посылаю тебе твои любимые.)

Я дома, жду в гости, приезжай с Луферовым…

Привет жене и сыну. Целую,

Л.Г.

P.S. Я бросил наглухо пить и курить, и вот уже две недели без этих роскошей!!!”» [16]

Так же, как и демонстрацию СМОГа ко дню смерти Маяковского, Губанов приурочил свою псевдосвадьбу ко дню рождения Есенина. Ассоциация с Есениным (точнее, с его образом) закрепляется употреблением слова «кабак» и подчеркнутой вопросительными и восклицательным знаками важностью алкоголя (пьянство — важная составляющая образа Есенина, отраженная также и во многих его произведениях [17]). Далее следует опровержение сообщения о свадьбе, раскрывающее повод для обращения к фигуре Есенина. Цитируется его письмо Н.К. Вержбицкому от 26 января 1925 года (Батум) [18], в котором Есенин действительно сообщает о том, что свадьба, о которой он, вероятно, писал ранее, не состоялась и не должна была состояться. Очень интересна приписка Губанова «Вот так обо мне писали великие русские поэты», окончательно соединяющая образ Губанова с образом Есенина. Таким образом, приведенное письмо является игрой на субъектном уровне: Губанов, приурочивающий свадьбу ко дню рождения Есенина, как бы сливается с ним в нереальности свадьбы, и уже не Есенин оказывается объектом описания Губанова, а Губанов — Есенина.

Отсылка к образу Есенина появляется в еще одном известном нам письме, опубликованном в тех же «Профилях на серебре». Это письмо к М.М. Шур, датированное в книге мартом 1967 года, заканчивающееся словами:

«Я по-прежнему люблю Вас и “по-прежнему такой же нежный”. Весь от ботинок до ногтей.

Ваш Леонид Губанов» [19].

Цитата из есенинского «Письма к матери» [20] здесь служит не только прямым выражением привязанности Губанова к учительнице, но и проецирует их отношения на отношения сына и матери, важные для обоих. М.М. Шур говорила: «Он был мне как сын» [21].

Губанов упоминал имена великих поэтов и в обратных адресах своих писем: «Обратные адреса варьируются: Москва, Патриаршие пруды, В. Хлебников. Или: Москва, Чистые пруды, д. 20, к. 23, О.Э. Мандельштам» [22]. Таким образом, снова идет игра на субъектном уровне: письмо оказывается одновременно и письмом Губанова, и письмом Мандельштама.

Ориентированность на дореволюционную литературу Губанов подчеркивал и орфографически: многие его стихи и рисунки подписаны по правилам старой орфографии, с ером на конце фамилии, — «Губановъ».

Письма также являются источником информации о круге чтения Губанова и его отношении к чтению и поэтическому творчеству. Письмо В. Мейланду, датированное 20 марта 1964 года: «Я сейчас много читаю: Бабель, Цветаева, Достоевский, Тынянов и т.д. Поэту — знания необходимы» [23] (выделено нами. — И.Л.). О важности чтения Губанов писал и М. Шур: «М.М., с осени я решил очень упорно заняться самообразованием. Потому что я чувствую себя невежей. Хотелось бы заняться живописью, музыкой, анатомией, философией, психологией, а также вопросами религии и т.д. Мне это необходимо в дальнейшем!!! Я белая рыба, но кроме соленой воды жизни мне нужен кислород знаний. Необходимо много читать, чем и занимаюсь. Сейчас читаю Бальзака, Куприна, Достоевского, Гёте, Стендаля и т.д.» [24] (выделено нами. — И.Л.).

Губанов был записан в Библиотеку имени Ленина и часто и помногу там занимался [25]. В этом же письме к Шур он пишет: «М.М., мне пришлось уйти из Ленинской библиотеки, так как был потерян билет. Прошу вас помочь мне с осени попасть туда. Чувствую, что буду с февраля пахать, как вол. Огромное количество мыслей и тем. Будьте добры собрать мои старые вещи. Хочу произвести переоценку ценностей. И вообще подумать, а также переписать цикл “Нормальный как яблоко” [26]. <…> Сейчас меня занимает одно. А именно — это старые мысли о 37. Хочу сделать поэму о 37, перед которой померкла бы чахоточная “Полина” и румяные “Палачи” [27]. Помогите мне с материалом. Мне нужно много свежих фактов и анекдотов из жизни этих людей. Для вашей памяти: Пушкин, Хлебников (“Доски судьбы”), Вересаев, Маяковский (“Новое о Маяковском”), Рембо, Лорка, Рафаэль, Моцарт есть, но мало (sic!), Чюрленис (ничего не знаю), Белинский, Федотов — не обязательно. Россини — хорошо бы» [28]. Из этого отрывка видно, прежде всего, насколько важным для Губанова было чтение и самообразование. Во-вторых, здесь мы находим свидетельство того, что Губанов собирал и использовал в своих произведениях факты об интересовавших его фигурах — а значит, и доказательство наличия в его стихах биографических интертекстов. В-третьих, Губанов описывает здесь свой метод поэтической работы, в которой он четко различает две фазы: он хочет попасть в библиотеку с осени (очевидно, для сбора материала), а собственно работать, т.е. писать, он предполагает только с февраля. Таким образом, становится очевидно, что для Губанова крайне важна первая фаза (на нее он выделяет в своих планах несколько месяцев), а следовательно, интертекстуальный пласт играет в его произведениях значительную роль. Сообщение о желании переписать цикл «Нормальный как яблоко» характерно для Губанова: он нередко возвращался к своим старым текстам и переписывал их, что создает дополнительные текстологические проблемы.

О тщательности, с которой Губанов работал над своими текстами, писала Н. Шмелькова: «Некоторые поклонники губановской поэзии все-таки считали, что у него много поспешного, проходного, что как поэт он до конца не реализовался. Никаких советов и замечаний Леня не принимал. Он и сам знал, что хорошо сделано, а что нет. Помню, позвонил он мне поздно вечером, сказал, что хочет прочесть что-то новое. Читал, почти не прерываясь, около часа. Я услышала цикл блестяще отработанных стихотворений. А когда выразила восторг, он спокойно сказал: “Я и сам знаю, что это удачно”. И добавил: “Над стихами, конечно, надо работать, как учил этому Пастернак”» [29].

 

Примечания

1. Подробнее об этом см.: Батшев В. Записки тунеядца. М., 1994.
2. Были и другие лозунги, например: «Спорем пуговицы цензуры со сталинского френча советской литературы!», см.: Беленкин Б., Даниэль А., Морозов В. Брань площадная // Огонек. 2000. № 45. С. 26.
3. Климонтович Н. Лёнечка // Дружба народов. 1998. № 5. С. 87.
4. Сборник СМОГа «Сфинксы» был полностью перепечатан здесь: Грани. 1965. № 59. Отдельные произведения СМОГистов печатались в других его номерах (60, 61), в номерах еженедельника «Посев» в 1965, 1966 годах, в газете «Русская мысль».
5. Грани. 1966. № 61. С. 16.
6. Бондаренко В. Последние поэты империи. Очерки литературных судеб. М., 2005. С. 599.
7. Батшев В. «Не моя это, вроде, боль, так чего ж я кидаюсь в бой?» // Лебедь. 2006. № 497. Режим доступа: http://www.lebed.com/2006/art4767.htm, свободный. Данные соответствуют 28.05.2007.
8. Журбин А.А. Интертекстуальность творчества Леонида Губанова. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук по специальности русская литература: 10.01.01. Астрахань, 2006. С. 10.
9. Губанов Л.Г. «Автографы мои — по вытрезвителям…» // Губанов Л.Г. «Я сослан к Музе на галеры…». М., 2003. С. 417.
10. Губанов Л.Г. Стихотворение о брошенной поэме // Губанов Л.Г. «Я сослан к Музе на галеры…». М., 2003. С. 89.
11. Губанов Л.Г. Письмо Вере Ходасевич // Губанов Л.Г. «Я сослан к Музе на галеры…». М., 2003. С. 193.
12. Губанов Л.Г. Открытка Вам на память // Губанов Л.Г. «Я сослан к Музе на галеры…». М., 2003. С. 267.
13. Губанов Л.Г. Записка у телефона // Губанов Л.Г. «Я сослан к Музе на галеры…». М., 2003. С. 159.
14. По устному свидетельству первой жены Л. Губанова, поэтессы А. Басиловой, в середине 1960-х годов им обоим грозило обвинение в тунеядстве, которого едва удалось избежать.
15. Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М., 1996. С. 199.
16. Крохин Ю. Указ. соч. С. 76–77.
17. Есенин С.А. Хулиган («Дождик мокрыми метлами чистит…») // Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 1995–2002. Т. 1. С. 153–154; Есенин С.А. «Да! Теперь решено. Без возврата…» // Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 1995–2002. Т. 1. С. 167–168; Есенин С.А. «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…»: [Окончательная редакция] // Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 1995–2002. Т. 1. С. 171–172.; Есенин С.А. «Грубым дается радость…» // Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 1995–2002. Т. 4. С. 186–187 и др.
18. Есенин С.А. Письмо Вержбицкому Н.К., 26 января 1925 г. Батум // Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 1995–2002. Т. 6. С. 198–200.
19. Крохин Ю. Указ. соч. С. 73.
20. Есенин С.А. Письмо матери («Ты жива еще, моя старушка?..») // Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 1995–2002. Т. 1. С. 179–180.
21. Крохин Ю. Указ. соч. С. 73.
22. Там же. С. 77.
23. Сенкевич А.Н. Указ. соч. С. 42.
24. Письмо Л. Губанова к М.М. Шур из Судака 1964 г. // Сенкевич А.Н. Указ. соч. С. 42.
25. Сообщила А. Басилова в личной беседе.
26. Стихотворения из этого цикла (2, 4 и 6) были напечатаны здесь: Грани. 1965. № 59.
27. 37 лет — мифологизированный возраст смерти гениев, занимал Л. Губанова на протяжении всей его жизни. Тема смерти в 37 лет и связанная с ней тема трагичности судьбы разработана, в том числе, в поэмах «Полина» и «Палачам».
28. Письмо Л. Губанова к М.М. Шур из Судака 1964 г. // Сенкевич А.Н. Указ. соч. С. 42–43.
29. Шмелькова Н. Во чреве мачехи, Или жизнь — диктатура красного. М., 1999. С. 120–121.

Комментарии

Самое читаемое за месяц