Маленький оммаж великому труду

Огромная литература, которую у нас называли «зарубежной славистикой» ХХ века, остается, к сожалению, почти неизвестной в России [1]. Когда мне впервые довелось оказаться за рубежом — дело было в Шотландии в 1990 году, — английские и шотландские слависты не без обиды спрашивали советских коллег, исследователей Гоголя и русской классической прозы, почему в их работах совсем нет ссылок на иностранные исследования. Коллеги, мне кажется, даже не совсем понимали, о чем речь. Они просто не знали этих исследований. И немудрено: ничего из этого не переводилось и не издавалось в СССР.

Даже у самых серьезных русистов советского времени (таких как Д.С. Лихачев или С.Г. Бочаров) мы не встретим коллегиального обсуждения идей зарубежных коллег: если только вспышки полемики с какими-то отдельными их утверждениями [2]. Этой герметичностью особенно отличалась отечественная русистика: у классиков, лингвистов, филологов структурной школы дело обстояло иначе.

Только в последние десятилетия застоя стали выходить реферативные сборники (РС) и реферативные журналы (РЖ) ИНИОН, из которых можно было узнать, что делается в иноязычной славистике. Не окно в Европу, а узкая щель.

Как другие неприкаянные «интеллектуалы», я подрабатывала рефератами для РЖ и РС, года с 1973-го до конца 80-х. Я реферировала работы по языкознанию и литературоведению, написанные на английском, французском, немецком, итальянском и польском языках. Но даже не гонорары (грошовые) были стимулом к такому усердному реферированию, а возможность прочитать то, что другим образом осталось бы недоступным. Для меня это реферирование стало почти вторым университетом — это было знакомство с мыслью и письмом другого типа. И почти всегда другого уровня, чем то, что писали о тех же предметах по-русски. Другая мысль о древнерусской литературе, о XVIII веке, о русской классике и, конечно, о XX веке, с которым в официальной советской культуре обошлись хуже всего.

Другим источником знакомства с иностранной славистикой была для меня личная библиотека акад. Н.И. Толстого, моего университетского научного руководителя. Н.И. Толстой поддерживал связи со славистами Европы, с западными и славянскими — польскими, чешскими, югославскими — коллегами. Ему присылали новые книги. В основном это были работы по славянским древностям, по древнерусской литературе, по фольклору и народным верованиям. Но не только. Интересно, что гуманитарные работы славянских авторов (из «социалистического лагеря») тоже заметно отличались от советских. Идеологическая цензура в них почти не ощущалась, и общая культура была выше. На семинарах Толстого мы постоянно читали и реферировали классику зарубежного славяноведения и новые работы.

Вот из двух этих источников я отчасти представляю себе, что такое «зарубежная славистика» ХХ века. И прекрасно представляю себе, что мое знание о ней — очень неполное.

Ее история должна была бы стать темой отдельного исследования — или даже нескольких исследований: итальянская славистика, немецкая славистика, английская, французская, американская и т.п. Насколько я представляю, эти истории различались. Например, во французской славистике велика была роль первой русской эмиграции.

Отдельный вопрос — отношение «славистов» с советской идеологией. Оно было разным. Были слависты, принимающие в целом официальный канон советской литературы, — и были крайне противостоящие ему; последнее называлось «советологией».

Что в целом отличало зарубежные исследования по русистике?

Естественно, прежде всего — свобода, отсутствие идеологической цензуры. В область советской цензуры входили, в частности, и религиозные темы. Так что Р. Пиккио (Riccardo Picchio) мог ставить темы cредневековой древнерусской словесности гораздо прямее, чем Д.С. Лихачев. Его идея «библейского ключа», то есть цитаты из Библии, которая задает смысл всему тексту (житию, повести и т.п.), у Д.С. Лихачева непредставима. Выработанные Р. Пиккио концепты Slavia Orthodoxa и Slavia Romana, «трансплантации» (существования греческого оригинала в славянском изводе), его постоянная память о наднациональном характере церковнославянского языка и текстов на нем, принадлежащих одновременно русской, сербской, болгарской и т.п. культуре, отвечают общему представлению о средневековой модели культуры. Д.С. Лихачев был вынужден не отступать от идеи национальной русской культуры, анахронистической для Средневековья.

Затем, другой характер эрудиции западных славистов. У советских исследователей литературы были огромные лакуны в образовании: полное незнание богословия, например, христианской культуры вообще, философии, особенно ХХ века. Отсутствие навыка к мысли и формам модерна и авангарда.

Так что Л. Толстой или Ф. Достоевский [3] в таком чтении выглядели иначе — и ближе к оригиналу, могу заметить. Многим из того, что я теперь вижу в Толстом или Достоевском, я обязана французским и американским исследованиям.

Затем, привычка к видению русского автора в мировом контексте. Особенно это заметно в работах по русскому XVIII веку, в связи с его западными моделями. Но и работа над классикой — пушкинистика С. Витале и М. Гринлив, например, — в образе русского писателя смещала акцент с его уникальности или национальной самобытности на общеевропейскую репрезентативность.

Затем, другой репертуар интерпретационных моделей: богословие, герменевтика, фрейдизм, юнгианство, экзистенциализм. А также пришедшие из России, но в советской критической литературе не употребляемые методы М. Бахтина, формалистов, структурной школы. Наши литературоведы не могли удаляться от единственной — марксистской в советском изводе — схемы. Неомарксистские методики при этом также были у нас неизвестны.

Другое качество анализа текста, гораздо более внимательное и интересное чтение.

Другой набор авторов и текстов. Зарубежных славистов часто занимали именно те фигуры, которые были вытеснены в официальной культуре.

К 90-м годам, продолжая реферировать новинки славистики, я заметила снижение интерпретационного уровня. Стали преобладать социальные темы — гендерные, феминистские и т.п. Большой филологической культуры, как у старшего поколения славистов (таких как упомянутый Р. Пиккио, шведская славистка Барбара Лонквист, англичане Джералд Смит и Анджела Ливингстон, француз-швейцарец Жорж Нива, французы Мишель Окутюрье и Жаклин де Пруайар, немцы А. Хансен-Лёве и Гельмут Кайперт, итальянцы Бруно Мериджи, Витторио Страда, Симонетта Сильвестрини и другие), для работ такого типа не требовалось. Анализ конкретного текста в работах гендерного и феминистского направления по своему уровню приближался к тому, что у нас называлось «вульгарной социологией» или классовым анализом. Однако появлялись — и теперь появляются — очень серьезные работы, не связанные с конформизмом «актуальности». Пушкинистика Д. Бетеа (David Bethea), исследования поэзии Стефани Сандлер (Stephanie Sandler), работы по истории русской культуры Катрионы Келли (Catrione Kelly), по авангарду ХХ века — Ж.-Ф. Жаккара (Jean-Francois Jaccard).

Что касается вашего вопроса о мотивации исследователей… К национальному проекту, если он и был, они, естественно, не могли присоединиться; иногда они пытались даже корректировать или уточнить национальный стандарт, как работы Серены Витале «Пуговица Пушкина» или Моники Гринлив «Пушкин и романтическая мода». Я думаю, эта мотивация была разной. Кто-то лично любил Россию и русскую культуру. Кто-то находил ее достойным предметом гуманитарного интереса — так же, скажем, как античность или арамейский язык. Кто-то хотел спасти то, что погибало в условиях советского режима (издания рукописей — например, Ф. фон Лилиенфельд впервые издала тексты Нила Сорского, Аврил Палмер — дневники А. Блока; комментированные переиздания «отреченных» книг). Многие из зарубежных славистов были блестящими переводчиками.

Одним словом, русской культуре есть за что благодарить своих иностранных исследователей.

Примечания

↑1. Издания серии «Современная западная русистика» в издательстве «Академический проект» постепенно восполняют эту лакуну.

↑2. Историю полемики Р. Пиккио и Д.С. Лихачева я в свое время попыталась проследить: Филологические проблемы славянского Средневековья в работах Риккардо Пиккио // Вопросы языкознания. 1992. № 1.

↑3. Напомню, что Достоевский, объявленный реакционным писателем, несколько десятилетий вообще не исследовался в СССР. Самые серьезные исследования Достоевского проводились исключительно зарубежными авторами.