Историческая политика, русский вариант

Нет в мире такого государства, которое не занималось бы какой-нибудь «исторической политикой». Все и всюду учат истории, финансируют научные проекты, направленные на изучение прошлого, отмечают юбилеи важных исторических событий, возводят памятники национальным героям. Следовательно, если появляются утверждения, что нужно заняться «исторической политикой», нужно отдавать себе отчет: речь идет не о начале, а об изменении — выработке нового взгляда на историю, почитании новых героев, сооружении памятников вчерашним одиозным личностям, культивировании новых национальных праздников. И тогда неизменно приходит на память формула советского историка Михаила Покровского: история — это политика, осуществляемая с оглядкой назад. Прошлое оказывается так же нелегко предсказуемым, как и будущее.

Стремление к «новой исторической политике» — это всего лишь утверждение нового видения истории. Более того, это утверждение ориентировано не столько на историков, сколько на государственную власть, которой надлежит содействовать этому новому видению истории. Государство должно стать арбитром, устанавливающим правду о прошлом.

Для людей, знакомых с историей ХХ века, в этой идее нет ничего нового. Однако власть неоднократно стремилась с помощью новой версии истории легитимировать свои собственные инициативы. Новая версия истории призвана научить общество восхищаться властью и одобрять ее инициативы, т.е. совершенство власти должно быть подтверждено усовершенствованной версией истории.

Попытки сделать это мы наблюдаем сегодня во многих посткоммунистических странах: новая власть стремится обрести легитимацию в докоммунистическом прошлом. Повсюду появляются «национальные патриоты», которые утверждают — и реализуют — «новую историческую политику». В Чехии клеймили Вацлава Гавела за слова сочувствия в связи с грубым выселением судетских немцев в 1945 году. В Словакии предложили реабилитировать кс. Тисо и словацкое государство, образованное под покровительством Гитлера. В Румынии стремятся вернуть былую славу режиму Антонеску, в Венгрии становится героем адмирал Хорти, а в Хорватии — Анте Павелич. Каждый из этих споров о выборе традиции и об исторической правде был в то же время спором о политике и аксиологии. И все же понимание того обстоятельства, что кс. Йозеф Тисо был национальным героем, требует одной образовательной стратегии; понимание того, что он играл роль прогитлеровской марионетки, — другой; наконец, учет того, что он был жертвой сложной и трагической истории Словакии, — третьей.

Таким образом, того, кто призывает к «новой исторической политике», следует спросить, какой взгляд на историю он намерен пропагандировать.

І

С определенного времени специфические стычки наблюдаются и в Польше. По мнению одного из известных философов и политиков, после 1989 года в новой, независимой Польше пришли к выводу, что память о прошлом является препятствием и следует освободиться от багажа истории, чтобы он не был одним из факторов, влияющих на принятие решений в Польше. Распространилось убеждение, что следует произвести своеобразную операцию на сознании польского общества, так как поляки нуждаются в своеобразном «бичевании сознания», чтобы приспособиться к новому времени. Известный философ и политик не пояснил, к сожалению, кто именно из политиков пришел к идее «бичевания сознания» для поляков и кто провозгласил, что осознание прошлого является неким препятствием.

Другой, не менее известный философ пошел еще дальше. Идею интеграции Польши с Европейским союзом он сформулировал при помощи изящной сентенции: «Хотите в Европу — избавьтесь от национальной истории». Теперь уже невозможно узнать достоверно, кто сформулировал такое требование — Мазовецкий, Куронь, Геремек, Бальцерович? А может, Gazeta Wyborcza? С другой стороны, кто же не зааплодирует, восхищаясь глубокомысленностью фразы: «нельзя отказываться от национальной идентичности»!

Кто вместе с тем не погрузится в печальные размышления, если известный политик провозглашает «кризис полонизма» и замечает при этом, что идентичность польского народа подвергается значительному ослаблению, что в наши дни поднялась волна явного нежелания заглянуть в прошлое, что звучит девиз: «Польская традиция, польская история стали препятствиями в деле быстрой модернизации страны». «Дело дошло даже вот до чего, — тревожно взывает наш политик, — и чем дальше, тем больше это становится очевидным: американцы глубоко убеждены в том, что это поляки уничтожали евреев».

Почему же в течение стольких лет не было никакой реакции на все это с польской стороны? Так вот: именно потому, что элита «Солидарности» в 1980-х годах в значительной степени состояла из людей, имевших в своих биографиях те или иные связи с ПНР. Связи долгие и тесные либо недолгие, но интенсивные. И это не только благодаря ПОРП [1] либо СПМ [2], но и благодаря различным другим сомнительным организациям. Позже эти биографические трудности оказывали большое влияние на положение человека. Помимо этого, большинство представителей той элиты придерживались левых взглядов. Так, элита «Солидарности» отвергала коллективную память и историческую традицию.

Что же теперь делать? «В этой ситуации, — говорит известный политик, — следует переломить национальный комплекс неполноценности, весьма сильный в Польше, чтобы постепенно преодолеть кризис полонизма, кризис польской идентичности. Ведь мы и так знаем, кто виновник, а кто жертва».

Другой не менее известный политик откровенно замечает, что государство должно провозглашать следующий тезис: «Патриотизм лучше, чем отсутствие патриотизма», а «гордость за польскость лучше, чем отсутствие гордости за польскость». Это напоминание весьма ценно, поскольку, как всем известно, после 1989 года было провозглашено, что «отсутствие патриотизма лучше, чем патриотизм», а «отсутствие гордости за польскость лучше, чем гордость за польскость». Тем временем юный энтузиаст «новой исторической политики» дополняет рассуждения политиков следующей рискованной конклюзией: даже однопроцентная инфляция не поможет тем, кто ассоциируется с «польскими концентрационными лагерями», шантажистами, антисемитизмом и католическим мракобесием. Юный энтузиаст не поясняет, где и у кого Польша Мазовецкого и Куроня, Геремка и Бальцеровича, Бартошевского и Квасьневского ассоциировалась с «польскими концентрационными лагерями»; где Польша Иоанна Павла II, архиепископа Юзефа Жициньского, епископа Тадеуша Перонка и ксендза Юзефа Тишнера ассоциировалась с католическим маркобесием. Но разве можно требовать так много?

II

Единственное, что может подбадривать в этой ситуации, — понимание того, что у братьев славян, в Москве, ситуация ничуть не лучше. Там тоже уже на протяжении более десяти лет мы слышим призывы к «новой исторической политике» и возгласы о том, что России необходимо вернуть ее истинную память и национальную гордость. Вчитываясь в жалобы и нарекания великорусов, мы без труда обнаруживаем в них знакомые нотки. Как говорят в Варшаве, слова свои, музыка деверя.

У братьев славян сложилась неплохая традиция в области «исторической политики». Ее практическое претворение в жизнь в XIX веке прекрасно описал Стефан Жеромский в «Сизифовом труде». Былые свершения великорусских поклонников великорусского отечества поляки вспоминают недобрым словом. Но все-таки это были невинные шалости в сравнении с «исторической политикой» эпохи Иосифа Сталина.

В 1945 году, когда в Ялте шли переговоры относительно нового мироустройства, на экранах кинотеатров Москвы появился фильм Сергея Эйзенштейна о царе Иване Грозном. Фильм был снят с большим размахом, явившись одним из тех образов, которые формируют коллективную память и создают всеобщую мифологию, без которой невозможна новая идеология государства. Сам Сталин предложил Эйзенштейну снять этот фильм.

История о диктаторе XVI века должна была убедительно объяснить логику поступков Сталина, диктатора XX века. Какое представление об Иване Грозном формировал этот фильм? Он был человеком умным, писал рецензент того времени, и одержимым великой идеей, а в аппарате власти он приобретал ту силу, которую должен был использовать во имя отечества; это был дальновидный политик и великий военачальник. Фильм показывал «жесткую борьбу царя с боярами за социализацию власти и за ее монолитный характер, что было необходимо для защиты важнейших интересов России». За этот фильм — первую часть истории об Иване Грозном — Эйзенштейн получил Сталинскую премию.

Со второй частью фильма было, увы, сложнее. Эйзенштейн представил там сцену, как перед фреской с изображением Страшного Суда царь Иван с сожалением вспоминает о своих жертвах и раскаивается в своих грехах. Это уже не соответствовало «новой исторической политике». Сталин рассердился. Центральный комитет ВКП(б) выступил с критикой в оценке фильма. Рецензенты тут же сменили тон. Оказалось, что Эйзенштейн позволил себе недопустимые искажения в процессе изложения исторических фактов: «передовое войско опричнины было представлено подобным шайке дегенератов вроде американского Ку-Клукс-Клана, а сам Иван Грозный, человек сильной воли и твердого характера, предстает словно некий безвольный, не способный к принятию решений Гамлет».

Эйзенштейна и Николая Черкасова, великого актера, исполнившего роль царя, вынудили к самокритичному покаянию в присутствии Сталина, Молотова и Жданова. Сталин разъяснял Эйзенштейну: царь был великим и мудрым правителем. Мудрость Ивана Грозного заключалась в том, что он не допускал в Россию иностранцев и тем самым уберег страну от чужеземных влияний. Он ввел монополию на внешнюю торговлю (во второй раз это сделал Ленин). Была ли ошибкой жестокость царя? Нет, напротив: ошибкой было то, что он до конца не расправился с пятью великими родами. Если бы он это сделал, тогда вообще не было бы смуты (времени кризиса 1605–1613 годов). «Иван Грозный, — подытоживал Сталин, — кого-то там убивал, а потом раскаивался и молился. Бог помешал ему в этом деле».

К несчастью, упоминание Бога ни в чем не помешало Сталину. Несколько позже покаянно бил себя в грудь и автор музыки к фильму Сергей Прокофьев. «Новая историческая политика» показала свой оскал.

Современный российский историк, связанный с лагерем демократов, который описывал крестные муки Эйзенштейна, был автоматически обвинен «русскими патриотами» в «национальном нигилизме». Ведь для демократа Иван Грозный является символом абсолютной власти, свободной от ограничений, жестокой и непредсказуемой, — и именно поэтому такой привлекательной для националистов, обожаемой ими.

«Русский патриот» видит в Иване Грозном того, кто преодолел эпоху слабой и разобщенной России. Еще недавно эпоху Горбачева и Ельцина расценивали как период новой смуты, кризиса государства и упадка России. Сегодня «русский патриот» охотно припоминает слова Сталина, утверждавшего, что все нападали на Россию. «Били ее монгольские ханы, — писал Сталин, — били турецкие беи. Били шведские феодалы. Били ясновельможные польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за ее отсталость».

Ярослав Браткевич, автор исследования о великорусском шовинизме, обратил внимание на то, что Сталина с Иваном Грозным объединяло стремление к полной централизации власти; кроме того, по его мнению, оба они требовали от чиновников полной лояльности по отношению к верховному правителю, чему должны были способствовать регулярные чистки, суть которых состояла в удалении непокорных и неудобных. Опричнина была инструментом для организации чисток, при этом сама она в конце концов стала их жертвой. Сталинской опричниной был аппарат безопасности чекистов.

Для «русского патриота» Сталин является тем человеком, который модернизировал Россию и победил в войне с ее врагами. Так, как некогда Иван Грозный. Поэтому «русский патриот» любит хорошо думать об Иване Грозном. В особенности сейчас.

III

Валентин Распутин, истинный великорусский патриот, а кроме того, знаменитый писатель-прозаик, весьма удручен враждебным отношением всего мира к русскому патриотизму. Ведь приемлют же все украинский национализм. Всеобщим одобрением и уважением пользуются национализмы, порожденные «фестивалем суверенитетов», — литовский, эстонский, молдавский, грузинский или узбекский. Каждый из них получил свою долю симпатии и поддержки со стороны мирового общественного мнения, хотя был оружием, разбивающим Советский Союз. В наши дни то же общественное мнение переориентировало свои симпатии в отношении таких национализмов, как татарский, бурятский или якутский. Ставя перед собой цель разбить Россию, оно настраивает их против того народа, который в течение многих лет реально объединял эти нации в единое могучее государство.

Почему все это происходит? Потому что в эпоху Горбачева и Ельцина — так же как непосредственно после большевистской революции — у руля государства оказались люди, в реальности ненавидящие историческую и национальную Россию. При таком положении вещей народ онемел от удивления. На него хлынула лавина пропаганды, вызвавшая процессы разложения, которые вели к отмиранию национальной идентичности. Существует ли еще русский народ, спрашивает Распутин. И отвечает: теперь остается только верить, что национальные чувства и память о прошлом еще не до конца уничтожены.

По мнению Игоря Шафаревича, выдающегося математика, многолетнего критика советской действительности, близкого Солженицыну, Россия оказалась перед лицом угрозы полного уничтожения, обвинения же со стороны патриотических сил в великорусском шовинизме и империалистических наклонностях — лишь ничтожный способ заглушить последние вопли жертвы.

Что же делать в этой ситуации? По мнению критика и историка литературы Вадима Кожинова, борьба с подражанием Западу, с бездумным переносом западной культуры на российскую почву неизбежна. Нельзя примиряться лишь с теми, кто отождествляет «русскую идею» с кафтаном и крестьянскими лаптями, с монархизмом, с изоляцией от внешнего мира. Речь не идет об изоляции как таковой, а лишь о духовном суверенитете, которому угрожают как внутренние, так и внешние враги. Необходимо порвать с манией самобичевания, оплевания российской истории. Русские — в большей мере, чем другие народы, — склонны к тому, чтобы бить себя в грудь и каяться в своих грехах. Наилучшее тому доказательство — публичное и добровольное покаяние за преступления эпохи правления Сталина. А ведь никто не принуждал к этому Россию по окончании победоносной войны с Гитлером, никто не требовал этого от России — в отличие от Германии или Японии.

Сейчас, однако, самобичевание перешло все границы: «мы уже начали обвинять себя в том, в чем никакой нашей вины не было». Приведем пример: Россия троекратно принимала участие в разделах Польши вместе с Австрией и Пруссией. «Однако же, когда Польша объединилась, — пишет Кожинов, — а произошло это лишь в 1945 году, оказалось, что на землях, находящихся под властью Австрии и Пруссии, уже практически не было поляков, они жили на тех землях, которые были отделены от России».

Или взять хотя бы обвинения России в антисемитизме. Трудно возразить, что определенной части общества антисемитизм — хотя и в умеренной форме — действительно присущ. Однако — напоминает «русский патриот» — «в течение всего периода проживания евреев на этнически русских территориях не было ни одного погрома. Погромы происходили в Польше, Молдавии, в меньшей степени на Украине».

Интерпретаций такого рода у «русского патриота» предостаточно. Стоит ли их исправлять? Стоит ли вспоминать элементарные факты из истории Польши? Стоит ли уточнять, где можно было селиться евреям на территории Российской империи?

IV

«Русский патриот» терпеть не может русского демократа, который имеет наглость писать критически об истории России. Русские демократы — это люди, которым нет никакого дела до национальной традиции и чувства русского единства: они смотрят на народ как на материал, из которого можно вылепить все, что хочется. Они, демократы, поборники «критического патриотизма», являются наследниками большевиков — ведь это же Бухарин писал: «Давайте превращать русских в коммунистов любыми методами — вплоть до экзекуции».

В то же время источник русской идентичности заключается в органическом характере развития народа и государства, в духовности русских, а не в западных идеях парламентаризма, индивидуализма или рыночного хозяйства. Именно поэтому стержнем «русской идеи» является православная церковь — единственный институт, который существует непрерывно более тысячи лет, в то время как все остальные сметались ураганами истории. Под влиянием Церкви сформировался русский народ, отбрасывая чужие, иностранные проекты. В этом заключается красота русской истории.

Многократно звучали лживые слова о том, что «Россия была тюрьмой народов». Но давайте, говорит «русский патриот», посмотрим на Великобританию. Что случилось с бритами? Они были мужественным сильным народом. И этот народ был полностью уничтожен англичанами, которые значительно позже приплыли из Дании и поселились на острове. От бритов осталось только название. Или вот еще пруссы — наиболее развитый прибалтийский народ. Немцы стерли их с лица земли. А Франция? Что случилось с гасконским и бретонским народами? Французы их ликвидировали. А что сделали американцы с индейцами? Истребили их! Так как же тогда реагировать на ложь о России — «тюрьме народов»? Ведь русские не истребили ни одного народа. Это Европу и Америку можно назвать «кладбищами народов».

Иногда, морщится «русский патриот», раздаются голоса о русской «Черной сотне». Но ведь это не была антисемитская организация, только антиреволюционная. Эти люди предвидели, что революция неизбежно приведет к несчастьям и смерти миллионов людей. Поэтому они старались предотвратить революцию. Предводители Союза русского народа (официальное название «Черной сотни») принадлежали к разным народам многонациональной России: Владимир Пуришкевич был молдаванином, были там немцы, были и евреи. Если «Черная сотня» заклеймила какую-то национальность, то лишь потому, что именно ее представители были поджигателями революции.

Риторический вопрос касательно большевистской революции задает «русский патриот»: кем были ее предводители, что это за люди? И охотно иллюстрирует свой ответ карикатурой 1920-х годов. Там изображены две группы страстно спорящих людей. С одной стороны — Сталин-Джугашвили, Орджоникидзе, Микоян, Енукидзе, с другой — Троцкий-Бронштейн, Зиновьев-Апфельбаум, Каменев-Розенфельд. А под рисунком подпись: «И поспорили славяне, кто Русью править должен».

Давайте взглянем на личный состав аппарата безопасности, предлагает «русский патриот». Вплоть до смерти Сталина в нем не было русских. Правильно, был короткий период руководства Ежова, назначенного для того, чтобы нанести удар по нерусскому — главным образом еврейскому — элементу в органах безопасности и в партии, но вплоть до 1937 года террором руководили нерусские, в основном еврейские, руки. Этих людей — берманов, френкелей и т.д. — ничто не связывало с русской историей, с русской национальной традицией.

В 1930-е годы и позже, добавляет «русский патриот», правили Сталин, Каганович, Молотов, Берия. Один только Молотов был русским. Зато ХХ съезд КПСС, положивший начало реабилитации жертв репрессий и депортированных народов, совпал с принятием рычагов правления людьми, этническое происхождение которых было чисто русским.

Если «русского патриота» спросить насчет Украины, он ответит, что «русские, украинцы и белорусы — три ветви одного и того же национального древа, которые были разделены в эпоху монгольского ига. Поэтому на четыре века эти территории Руси перешли под власть Польши и Литвы. Эти три ветви должны и в дальнейшем принадлежать общему древу».

«Русский патриот», конечно же, не является антисемитом. В истории России вообще не было антисемитов, за исключением ничего не значащих отбросов общества. Так зачем же столько говорить и писать об этом? Зачем русские демократы клеймят антисемитизм? Затем, отвечает «русский патриот», что среди людей, пытающихся навязать России чужую ей систему ценностей, много евреев. В то же время «русский патриот» отличается широким кругозором, он присматривается ко всему в мире, читает книги и изучает статистические данные. Он без труда постигает, что «евреи контролируют все американские средства массовой информации, что они захватили в свои руки всю экономическую и политическую власть в Соединенных Штатах». И задумывается: «Разве это справедливо, что американская администрация должна подчинять всю (например, ближневосточную) политику интересам еврейского меньшинства?» Бедные американцы…

Прерываю эти рассуждения «русского патриота», хотя можно было бы процитировать еще много его интересных мыслей о России, ни в чем не виноватой и всегда обиженной, о процветающем расизме (в Латвии), об угнетении и дискриминации украинцев (со стороны поляков) и абхазцев (со стороны грузин), об имперских амбициях (чеченцев)…

V

Все цитаты и выводы я почерпнул из одной-единственной книги — «Пункт пятый» Вадима Кожинова (Москва, 2005). Ее автор представляет скорее умеренное крыло лагеря «великорусских патриотов».

Я читал эту книгу с какой-то нездоровой увлеченностью. Впрочем, мне знаком этот тип навязчивой идеи, эта разновидность комплекса неполноценности, объединенного с самовосхвалением и лицемерием, эти методы самолечения посредством крикливой мании величия и фальсификации собственной истории. Мне знаком также этот стиль дискредитации и диффамации выдающихся личностей; попытки лишить достоинства людей, прославившихся своей честностью и смелостью, путем клеветы и инсинуаций, умаление и извращение их заслуг, пренебрежение к ним.

Возьмем Александра Солженицына. Многие не разделяют его политических взглядов, но каждый готов склонить голову перед его героизмом в борьбе с советским тоталитаризмом. В то же время у «русского патриота» можно прочитать, что «Солженицын был репрессирован за то, что защищал канонические, ортодоксальные коммунистические взгляды».

О великом музыканте Мстиславе Ростроповиче, избравшем судьбу эмигранта в знак несогласия с советской диктатурой, читаем, что он «был одним из самых близких друзей министра внутренних дел Щелокова. За границу он выехал именно тогда, когда лишился своего покровителя, который делал для него все, что возможно, — и в материальных вопросах, и в вопросах идейных (так, он разрешил, чтобы на даче у Ростроповича поселился Солженицын)».

А вот и Виктор Некрасов, писатель, прославившийся своей независимостью и критицизмом, подписант множества коллективных протестов, который эмигрировал в условиях полного запрета на публикацию своих произведений. «Русский патриот» поясняет: «Он уехал тогда, когда лишился всеобщего признания, которое пришло к нему после публикации повести “В окопах Сталинграда” (за нее он получил Сталинскую премию)».

Вчитаемся повнимательнее — и сразу же становится видно, что это за компания, эти разрекламированные авторитеты: ортодоксальный коммунист, близкий друг министра внутренних дел, лауреат сталинской награды… Разве такие люди заслуживают звания «русского патриота»?

Что ж, Антон Чехов называл патриотизм такого рода «последним убежищем для бездельников». Об этом следует помнить, постигая суть спора относительно «новой исторической политики». Ведь эту «новую историческую политику» можно использовать как обоснование автократической власти, которой еще нет. Будем же надеяться, что никогда не появится, и сделаем все для этого! За вышеизложенной концепцией стоит старая, грубая, но могучая идеология, идентифицирующая агрессивный национализм с религиозной верой, понимаемой как стержень национального самоопределения. Эта идеология утверждает и показывает необходимость объединения нации вокруг власти. Эта идеология переформулирует историю как панораму перманентной войны «наших» — безвинных и мужественных героев — с врагами, подлыми и жестокими. Таким образом, эта идеология требует врага, а если его нет, то она с легкостью выдумывает его. Он должен объединять в себе черты врага внутреннего (чужого) и внешнего (хитрого и скрытого), которого нужно разоблачить. Враг необходим, поскольку народ должен объединиться для эффективной защиты от него.

Внутренний враг России — это все демократы либо все те, кто «не чувствует связи с русской душой». К счастью, в среде русской интеллигенции их много. Это они защищают честь и достоинство великой русской культуры, споря с преемниками «Черной сотни» и сталинской имперской спеси. Это они слышат от «русских патриотов»: «Довольно самобичевания! Долой единство позора — да здравствует единство славы!» Понятное дело — имперской национальной славы великорусов. И вот они отвечают словами Лермонтова:

Прощай, немытая Россия,
страна рабов, страна господ…

Именно в них — надежда для России, и не только для нее. Жаль только, что в России все громче и громче раздаются в наши дни голоса «великорусских патриотов», а голос демократов становится все тише и тише. Но разве только в России затихает этот голос?

VI

У того явления, которое я описываю, есть два разных названия. Работая над этим текстом, я использовал определение «новая историческая политика». Она имеет различные формы, вписывается в различные варианты осмысления истории. В России она часто принимает форму апологии диктаторско-реформаторского прошлого, а также прошлого черносотенного, прошлого православно-славянофильского и прошлого сталинско-большевистского.

В Польше эта «новая историческая политика» может проявляться как распространение тоталитарного национально-радикального образца, а также образца умеренного, национально-демократического. Она может также апеллировать к апологии маршала Юзефа Пилсудского, искренне не выносившего национал-демократизма и антисемитизма, либо к «санационной» [3] риторике, сформировавшейся после смерти Пилсудского, пытавшейся заигрывать с национально-радикальным лагерем. Но она не допускала компромисса с лагерем национальной демократии.

Было бы исторической фальсификацией идентифицировать Петра Столыпина с «Черной сотней», а пилсудчиков — с народно-радикальным лагерем. Это были совершенно разные системы ценностей.

Тем не менее, у самозваных наследников этих традиций есть одна общая черта — вера в то, что наука о прошлом должна безоглядно служить не правде, а текущим политическим интересам.

Кто понимает таким образом историческую науку, перестает быть слугой общества и становится прислужником правящих элит. Но прислужники — плохие воспитатели для общества свободных людей.

Приступая к спору о смысле «новой исторической политики», Бронислав Геремек подчеркивал, что следует отдать приоритет критическому анализу, поскольку только он вносит правду в повседневную жизнь. Роль истории — в этом Геремек согласен с Полем Рикёром — заключается не в пересказе хрестоматий и воспроизведении картинок из прошлого; она является «введением в культуру правды как нравственной ценности, как ценности самой в себе. Манипулирование, инструментализация истории, напротив, уничтожает это убеждение».

VII

«Что же будет с Россией?» — спросил я недавно в Москве своего друга Григория. Он ответил мне анекдотом: «В 1917 году Чапаеву задал вопрос его ординарец Васька [4]: “Василий Петрович [5], наша революция победила. Что же будет с нами, с Россией через 20 лет?” Чапаев задумался. “Что ж, Васька, через 20 лет будет 1937 год…”»

Ну что ж, посмотрим…

Перевод с польского Ж.В. Некрашевич-Короткой с любезного разрешения автора. Выполнен по: Michnik A. Dwie dekadu wolności. Polityka historyczna, wariant rosyjski. T. 6. S. 311–321.

 

Примечания

↑1. ПОРП — Польская объединенная рабочая партия.

↑2. СПМ — Союз польской молодежи.

↑3. Санация — лагерь сторонников Юзефа Пилсудского.

↑4. Sic!

↑5. Sic!

Источник: Перекрестки (Журнал исследований восточноевропейского пограничья). 2013. № 1-2. С. 8–18.